Читать книгу Жизнь прожить – не поле перейти. Книга 3. Семья - Анатолий Крикун - Страница 5

Степан шёл своим путём каждую свободную минуту устремлялся домой где только и отходил душой, радуясь как быстро сын рос, как всходы на поле; делал первые шаги и лепетал первые слова, а под сердцем Мария уже носила второго ребёнка. Осенью, как только был собран небогатый из за засухи урожай, в деревню двинулись опять

продотряды с винтовками, выгребая по разнорядке

подчистую, всё кроме семенного фонда и на минимальный прокорм. Торговля умерла снова. Мужики снова взялись за вилы и снова тысячи лесных братьев истребляли продотряды, громили ссыпные пункты, уничтожали активистов. В деревню дошли слухи, что Петра после разгрома банды судили и сослали в Сибирь освобождённую от колчаковцев. Степану неожиданно удалось свидеться с ним

в уфимской тюрьме. Его заместитель- хлипкий молодой

человек, направленный комсомолом на ответственную работу, пронырливый, всезнающий и идейно подкованный,

как- то подошёл к Степану и вопросительно ехидно спросил:

– Дружка своего Астахова Петра повидать хочешь?

– Не прочь, только не знаю где он,

– Поблизости, как враг трудового народа за бандитизм

задержан; могу о свидании похлопотать.

– Без таких хлопотунов обойдусь, – с раздражением бросил

Степан. Через неделю он добился свидания с другом в

кабинете следователя присутствующего при встрече.

Когда Петра ввели, то он не выразил ни удивления, ни

радости увидев друга так как был предупреждён. Следователь с безразличным видом сидел за столом, а

Степан устроился на табурете поодаль от стола, сбоку и

предложил Петру сесть на табурет стоящий напротив. Тот

тяжело опустился на него, положил руки на колени, опустил голову и глухо спросил:

– О чём разговор? Не думал я, что придётся свидеться.

– Допытываться я у тебя ничего не буду и помочь ничем не могу, а вот родителям, если что передать хочешь, то до

них донесу- им свидания не дадут, – ровным голосом произнёс Степан.

– Передай, что винюсь я перед ними, а за грехи свои

перед пред властями ответ держать готов. Разошлись наши пути-дороги и ничего дурного против тебя я не имел. Что было -то прошло, но в памяти останется всё, что было меж

нами, Вот весь разговор, Прощай и не поминай лихом!

Даст бог, может, свидимся ещё,

*****************

Василий с женой Натальей зажили своим хозяйством и, смирились с тем, что большую часть своих трудов пришлось с тяжёлым сердцем отправлять на чужих подводах. Урожай с огорода и скотина давали надежду на то, что удастся пережить ещё год. У Степана в люльке качалась дочка Екатерина похожая на мать, а Сашок уже бегал и был копией отца. Степана отправили по весне на учёбу в Москву. Война гражданская, с применением громадных армий закончилась победой советов.

Героическая Чапаевская дивизия истреблялась голодом и холодом строя нефтепровод в Закаспии. Только дальний Восток оставался ещё в руках интервентов и остатков битой

Сибирской армии и казачьих атаманов. Генерал Деникин за

рубежами родины изливал на бумагу трагедию России.

Настоящего же мира между гражданами громадной

страны не было и не могло быть. Отдельные очаги её тлели и вспыхивали в разных местах. Шла она и в сознании людей

и невозможно было её изгнать из голов и сердец людей,

забыть проклятые многими годы. Даже победители не

торжествовали, понимая, что этот кровавый след,

оставленный на полях сражений и в душах людей не скоро

зарастёт. Как ещё может аукнуться кровавый эксперимент в

будущем, мало кто думал и мало кто знал. Что нужно было

сделать, чтоб залечить раны бушевавшей стихии!? Через сколько поколений улягутся страсти и годы эти останутся

только строчками в учебниках истории, а не раной

бередящей сознание и мучащей души. Время -лечит! Какие

времена должны наступить, чтобы успокоить страсти?

Где найти рай на земле?

Летом 1921 года Украину, Поволжье и Южный Урал вновь охватила, уже невиданная ранее, засуха. С самой весны солнце палило нещадно. Обмелела Дёма, повысыхали озёрца и болота, выгорела трава, тощал и падал скот. На тощие всходы обрушились полчища саранчи, оставлявшие после себя голую землю. Лучший хлеб – лебеда, а худший -кора деревьев, которую мололи на муку. «Зур-аслык» -«Большой голод» – так называли башкиры это страшное бедствие.

(Справка. Только в трёх кантонах Башкирии пострадало 100 000 дворов, уничтожено 5 372 хозяйства, разрушено 2 826 домов. 50 000 крестьян не ели хлеба. Скот начал падать и его резали ещё в 1920 году, а в 1921 году его фактически не осталось. Некомпетентные органы забирали весь урожай вместе с семенным фондом и сами остались ни с чем. К началу февраля 1921 года в Уфимской губернии реквизировали 13 миллионов пудов зерна, 12 000 пудов сливочного масла, 12 миллионов яиц. В малой Башкирии забили 121 000 голов скота. Почти всё было распределено и съедено. Урожайность зерновых составила 32 килограмма с десятины! Собаки, кошки, вороны, крысы, лягушки, рыба и лесной зверь были съедены. Башкиры со старинными луками прочесали все леса. Трава, коренья, соломенные

крыши, листья, что не успели высохнуть, были съедены. Перед муками голода 1921—1922 года бледнели все предыдущие годы которые помнили старики. Запоздалые

решения властей привели к массовым голодным смертям. В Башкирии с февраля 1921 года население сократилось на 650 000 человек, что составляло 22%. Трупоедство и людоедство стали обыденным явлением. На рынке открыто торговали человечьим мясом. Тысячи психически больных бродили по стране. Родители боялись за своих детей. Дети-сироты разбрелись по всей стране. Больше всего

отправлялись в Сибирь и Среднюю Азию. Дом можно было купить за ведро квашеной капусты. Хлеб, воистину, был на вес золота. Владельцы съестного сказочно богатели. В апреле 1922 года Совет Народных комиссаров Башкирской АССР принял постановление «О людоедстве».

Уполномоченный центра Сидельников, по поводу споров о продовольственном положении в стране, писал в Москву, которая голода не ощущала: «Пока в столицах идёт война (имелись ввиду споры внутри власти), там в глубине лесов

народ… вымирает тихо, безропотно, геройски от тифа, голода и безработицы. Какой – то тихий ужас охватывает тебя, когда видишь эту немую трагедию». При страшном голоде тиф выкашивал целые деревни. Вдоль дорог сидели безучастные живые скелеты. Весь мир содрогнулся от ужасов происходивших в России и пытался организовать помощь от сердобольных филантропов. Степан, завершив

обучение, прибыл из столицы России в Уфу и, не

доложившись по начальству, сразу рванулся в деревню. Пустая, притихшая Черниговка встретила Степана

мертвящей тишиной. Не слышалось, ни лая собак, ни пения петухов. По дороге к дому встретилась одна лишь старуха, безучастно прошедшая мимо. Почта, из районов

охваченных голодом, до Москвы не доходила и газеты не

распространялись на эту тему, а только призывали к борьбе

со спекулянтами и помощи голодающим, но страшные слухи пугали всю страну разрушенную войной. Степана отозвали с учёбы раньше срока. В Башкирии появились отряды Охранюка-Чарского, соединившегося с остатками Народной армии «Чёрного орла» к которым потянулись вновь местные повстанцы. Националистические

группировки тоже взялись за оружие, мечтая об автономии для всех народов, а не только башкир. Опять загремели

бои. Война Гражданская в Башкирии не закончилась.

Страх обдал холодом Степана в обжигающе жаркий день при виде вымершей деревни. Улица была пустынна.

Горячая дорожная пыль щекотала ноздри. Голая земля, без признаков жизни, пугала мертвенным серым цветом пыли. В огородах не было ни крапивы, ни лебеды. Чахлая зелень, сохраняемая поливами из реки, не сулила урожая. Двор был пуст. Скрипнула дверь и на крыльце появилась Мария с Катюшкой на руках. За подол держался Сашок в одной

лишь рубашке и, увидев Степана, спрятался за спину матери. Мария медленно и обречённо направилась к мужу. Левой рукой придерживала малютку, а правой обняла

Степана и прошептала на ухо:

– Батюшку с матушкой три дня как схоронили. Вместе в один день их лихоманка-болезнь в могилу свела. Я утром поднялась а они уже холодные лежат. Василий их рядом вместе и схоронил. Я уже измучилась тебя дожидаючись.

Слёз, чтоб поплакать, у Марии уже не было. Степан тяжело опустился на ступеньки крыльца, где ещё недавно сидел с отцом, снял фуражку и уткнул голову в колени. Плечи заходили ходуном. Только, когда маленькая тёплая ручка стала гладить его по голове, Степан перестал дрожать телом и посадил сынишку себе на колени. В глазах Степана была такая тоска, что Мария испугалась, что после контузии может опять повредиться голова.

– Вечером на могилки сходим. Я две ночи родителей навещала, а то слухи ходят, что мертвецов свежих

откапывают, – всхлипывая произнесла Мария, а потом

шёпотом сообщила, что она опять потяжелела и Степану

нужно ждать прибавления в семье. Степан обнял жену и гладил рукой её ещё не округлившийся живот, чтоб почувствовать новую жизнь. Затем взял детишек на руки и вошёл в дом, где ещё чувствовалось присутствие недавней смерти. Из вещмешка достал два чёрных кирпича жёсткого, как утрамбованная земля, ржаного хлеба довезённого из столицы и несколько головок сахара, такого же тёмного как хлеб. Выпив воды, пошёл осматривать хозяйство. В сарае было пусто. Одна тощая коза жевала запаренную

прошлогоднюю солому. Листья на кустах и деревьях она обглодала ещё по весне. В клети было хоть шаром покати -ни зёрнышка зерна. Спустившись под пол, Степан

обнаружил полмешка проросшей картошки и дубовый бочёнок квашеной капусты. Весь оставшийся день Степан молча сидел с детьми на коленях в углу под образами. Сашка и Катюша сосали сахар и пускали сладкие слюни. Вечером, поев картошки, видя как дети жадно выпили по полстакана молока, нацеженного от тощей козы, которую на ночь заводили в сени, начал тяжёлый разговор с Марией о том как одолеть беду. Спросил как дела у Данилы. Мария успокоила мужа. Болезни ни к нему, ни к жене не прилипли. Многое из имущества они обменяли на продукты. У реки собирали коренья. Данила с мальцами пропадал на реке и приходил с редкой добычей. Из маленьких озёрец, что остались после зимы, вычерпали всю рыбу и перетаскали всю воду на огороды, чтобы собрать хоть какой урожай

Дети заснули. Во всём селе не горело ни одного огонька. Керосина не было, да и ложились спать рано, чтобы беречь силы. Голодные обмороки стали повседневными явлениями. Степан с Марией вышли на двор и присели на крыльцо. Молодая луна, как коромысло, висела на чёрном небе. Свет далёких звёзд и отражённый свет ночного светила лили на пустой двор мёртвенную белизну. Жуткая тишина опустилась на деревню. Было слышно как в дальнем лесочке ухает филин вышедший на ночную охоту на мышей, которые из голодной деревни перекочевали в лес. Мария боком прижалась к Степану и положила голову на его плечо. Так молча, согревая друг друга, просидели глядя в бездонное небо больше часа. «Где же там бог, зачем

послал такие мучения невинным младенцам и праведникам-старикам?» Тяжёлый разговор начала Мария:

– Стёпушка, может не надо нам пока деток? С третьим хожу и жить и рожать страшно.

– И не вздумай, – выдохнул Степан. Жизнь свою положу, а греху совершиться не дам. Может мне службу к чёртовой матери бросить, с вами жить и хозяйством заняться? Те крохи хлеба, что Степан привёз из Москвы, знавшей о

голоде из газет, плакатов и урезанных пайков для рабочих и служащих, не были утешением. Впереди ещё пустая на урожай осень, длинная зима, которую многие не перенесут, и нескорая весна.

– Службу бросать пока никак нельзя. Власть за службу натурой платит и кормит и семьям паёк выделяет. Какое сейчас хозяйство, а паёк, какой-никакой, есть!. С поля

собрать нечего, из скотины одна коза. В лесу в глухомани травы на зиму запасти можно. С огорода кое-что собрать

удастся. Да и вещи у нас есть, обменять можно.

Проживём… Лишь бы от болезней уберечься. Так что служи пока, а как там сложится- только богу известно.

В доме заплакала Катюша. Мария вынесла закутанную в

платок дочку и вывела одетого сонного сына.

– Пойдём, Стёпушка, родителей навестим.

На кладбище луна, как фонарь, освещала свежие могилы, которые длинным рядком пролегли грядой невысоких

холмиков. На некоторых не было даже крестов. Молча сели на скамью. В голове Степана закружились воспоминания о самых памятных мгновения его жизни, которую подарили ему родители. Слышался голос матери зовущий его,

заигравшегося со сверстниками на улице, за стол, где доставался ему большой кусок мяса и сахар к чаю, а

мать стояла сзади за спиной и гладила его льняные кудрявые волосы. Перед глазами всплыла картина, когда он, уже крепким подростком, махал за спиной отца косой, укладывая стоявшую по пояс траву ровными рядками и отец, оглядываясь, удовлетворённо кивал головой. Помнил, как в самый зной, купал в реке коня и, сидя на нём, гнал вдоль берега, рассыпая радужные брызги и остужая раскалённое на солнце тело и голову с треплющимися на ветру волосами. Когда-то и его, ещё маленького, на далёкой лесной Черниговщне водили на кладбище с покосившимися крестами, где лежали его пращуры. Каждый раз при этих посещениях в родительский день, на погосте, где стояла церквушка, на Радуницу, в весенний языческий праздник почитания предков, в душу закрадывался страх,

пробегавший холодком по телу. Это был страх перед

неизвестностью которая наступит в конце бренной жизни, которую не могли объяснить ни церковные проповеди, ни священные книги. Успокоили его только слова отца, обронённые на немой вопрос, когда на похоронах деда Ефима, он прижался несмышлёным подростком к отцу: «Живи по-людски и нечего бояться. Отец Небесный всех примет и грешных и праведных и испытания даются, чтоб дух проверить». «Зачем же сейчас такие муки посланы? Неужели никак нельзя по другому человека проверить, как только через жертву, что сам Иисус принёс во избавление людей? Разве нельзя людей от мук избавить и как можно такие муки допустить?»

На следующий день, бесцельно побродя по двору, и, наигравшись с детьми, Степан отыскал ружьё и два заряда к нему и отправился бродить по лесу, где ещё могла

остаться влага и куда мог забрести зверь, чтоб найти

добычу и отвлечься от тяжёлых мыслей. На опушке леса кора илёмника, осин и ольхи была ободрана, высушена, перемолота и съедена. Ветки деревьев с молодой листвой

пропали ещё весной. Пожухлая листва шуршала под ногами. Несколько часов Степан без толку бродил по лесу, где не гнездились птицы, не оставляли следы ни медведи, ни лоси. Наконец, натолкнулся на тропинку что спускалась в глубокий овраг, где по весне бурлила вода, летом журчал ручей, а сейчас из земли пробивался родничок заполнявший небольшую лужицу. У неё Степан увидел отчётливые недавние следы двух кабанчиков -маленького и покрупнее.

«Никуда не денутся!» Ждать пришлось долго. Видно то, что оставалось в лесу живым, таилось от человека. Когда стало

смеркаться появился кабан с подсвинком (кабаниха видно стала уже жертвой). Осторожно приблизились к лужице. Степан долго выцеливал кабана и первый раз в жизни боялся промахнуться. Выстрел разорвал тишину.

Только к утру с тяжёлой ношей на плечах Степан добрался до дома. Перед глазами стоял недоумённый подсвинок, который не знал как ему теперь жить

в пустом лесу и стонал, пуская то ли слёзы, то ли

отряхивая воду из родника. Весть о нежданной удаче

облетело село.

На девятый день после смерти Фёдора и Меланьи, добытое Степаном мясо, разошлось на поминках по пустым

желудкам сельчан.

На службу Степан явился хмурым и замкнутым. У

хорошо осведомлённого товарища поинтересовался, где можно обменять вещи на зерно или крупу и что больше всего ценится при обмене. «Самое ходовое – это золотишко, но и его мало стало. Бумажные деньги хода не имеют. Если есть что менять, то в военной форме не появляйся и с оружием не расставайся. На мясо не зарься – человечина в ходу. Появишься на рынке к тебе обменщики сами

пристанут- они там шныряют и глаз у них намётанный на эту коммерцию. Только ты сам условие ставь, когда товар покажешь, где обмен производить; проверь что тебе всучат и берегись, а то и сам сгинуть можешь». Эту инструкцию Степан запомнил. Дома всё с Марией обговорил.

Золотая памятная медаль к юбилею полка, серебряные и золочёные полковые знаки и икона в серебряном окладе, полученная из рук императрицы были завёрнуты в платок и уложены в холщёвый мешок. Своего казённого рысака Степан сдал и за час добирался до города на проходящих поездах. Они, после восстановления моста, проходили

регулярно и удобно для работы. Переодевшись в

цивильную одежду, в выходной день, положив револьвер во внутренний карман пиджака, чтоб не спёрли на рынке, с утра отправился на толкучку, где производили обмен, и после отмены продразвёрстки и разрешения торговли

началась кипучая жизнь. Власти отступили от своей грабительской политики под напором народа восставшего не только в Башкирии, но и в Тамбовской губернии, где советский милиционер Антонов собрал армию в 60 000 мужиков и под лозунгами: «За Советы- без коммунистов!», «Свободная торговля!, «Отмена продразвёрстки!» трепал власть коммунистов и против повстанцев бросили регулярные части. В колыбели русской революции – Кронштадте восстали моряки под теми же лозунгами. Подавлять этот мятеж пришлось спешно делегатам съезда большевистской партии, поскольку и солдаты были ненадёжны. Война за- «Советы без коммунистов», бушевала и на Украине и в Сибири. Власть висела на волоске и пошла на попятную. Новая экономическая политика имела и такую страшную сторону как, почти открытая, торговля человечиной на рынке, с которой жестоко боролись, но голод – не тётка добрая, а – лютый зверь. Всё, что можно было продать и обменять, хлынуло на рынок в обмен на один товар обеспечивающий жизнь. Цены взлетели в тысячи раз, а деньгам бумажным никто не верил и

потребовались драконовские меры, чтобы появилась бумага с гербом обеспеченная золотом, но пока этого не было, все продавцы искали то, что не обесценивается ни войнами, ни революциями, ни иными стихийными и рукотворными действиями. За нужный всем товар шла жестокая борьба, разменной монетой в которой были человеческие жизни и судьбы. Бродяжничество и преступность захлестнули

голодающие просторы- от Днестра до Оби и больше всего поразили те районы, которые были хлебородными. Выжженные солнцем степные районы вопили единым голосом- «Хлеба!» Усилия властей новых, впервые