Читать книгу Снег, газ и стальные трубы - Анатолий Марченко-Калашников - Страница 2

Турбину лихорадило. Отключенная виброзащита беспомощно взывала с пульта управления горящим табло: «Повышенная вибрация». Сквозь мощный рев, издаваемый паровой турбиной, чуть прослушивался посторонний звук – звук вибрации повышенной частоты, неизвестно откуда взявшейся, которой и в принципе неоткуда было взяться. Испытатели, прекрасно представляющие, чем грозит отключение блокировки, как-то незаметно, по одному ушли со стенда и собрались в безопасном месте – в курилке. Там они, стараясь не смотреть друг другу в глаза, тоскливо молчали.

На стенде остались только машинист и Виталий Верховцев. Машинист, сжавшийся, как пружина, бегающими глазами следил за показаниями приборов и все порывался ударить кулаком по красной ручке предохранительного выключателя, чтобы остановить турбину и разом покончить со всем этим неприятным и опасным занятием. Виталий, которому хотелось не меньше, чем машинисту, врезать кулаком по красной ручке, этого не делал и не давал машинисту. Он думал. Откуда мог взяться этот проклятый третий крат? Первый крат – понятно, второй – ясно, но третий?

Завод выпустил головную машину из партии турбин, предназначенных на экспорт, и при испытаниях столкнулся с третьим кратом. Заводчане вскрыли турбину, проверили ее до последней гайки, закрыли и запустили. Вибрация не устранилась. Тогда попробовали еще несколько способов, ни один из них желаемого результата не дал.

Вспомнили о «Диагностике», и в Ленинград полетел срочный запрос на специалиста по вибрации.

Виталий Верховцев только что приехал с затерянной далеко в тундре компрессорной станции, где две недели разбирался с взбесившейся итальянской турбиной, и без особого энтузиазма воспринял вызов в Харьков. В Ленинграде не удалось пробыть и трех дней. Удалось только сходить в театр на довольно-таки скучный спектакль, намеченное с приятелями на следующий день посещение «Кронверка» по случаю возвращения из дальних краев сорвалось.

Он, кляня судьбу профессионального командированного, прилетел в Харьков, устроился в гостинице, появился на заводе, немного погонял турбину на разных режимах и высыпал на головы заводских специалистов ворох обвинений. Напрасно заводские инженеры пытались доказать, что качество изготовления машины вне всяких сомнений. По его мнению, такое изготовление чем-то иным, кроме как вредительством, назвать было нельзя.

По указанию Виталия машину вновь вскрыли. Он лично с бригадой дефектоскопистов прощупал всю турбину и заменил несколько не понравившихся ему лопаток.

Когда ротор отправляли для балансировки на установку «Шенк», у него закончился срок командировки. Пришлось посылать в Ленинград телеграмму с просьбой о продлении. Он знал, что его начальство отреагирует на это довольно кисло, но деваться было некуда.

На «Шенке» он, переругавшись со многими, довел ротор до требуемой кондиции. На заводе уже начинали злиться на этого дотошного инженера, неизвестно чего добивающегося. Сроки испытания турбины были давно сорваны, а он неизвестно зачем приказал ее вскрыть, да еще на балансировке какие-то сотые доли ловит.

Наконец турбину закрыли, и все приготовились к испытаниям. Испытания должны были избавить турбину от третьего крата, а конструкторов и испытателей – от этого ненормального командированного. И вот на испытаниях снова вылез этот проклятый третий. Две с лишним недели были потрачены зря! Турбина упорно не желала выдавать свою тайну, и авторитет приезжего инженера, кажется, проваливался куда-то глубоко-глубоко.

Виталий стоял на стенде и думал. Сосредоточиться не удавалось. Воображение услужливо подсказывало, что сейчас творится внутри машины. Вибрация была на третьем крате, а энергия, уходящая на вибрацию, прямо пропорциональна квадрату частоты. Значит, на вибрацию уходит энергия, в девять раз большая, чем при первом крате. Следовательно, на лопатках, которые неизбежно попали в резонанс, напряжение на порядок больше. Усталостное разрушение наступит раньше. Но когда? Может, через неделю при работе в этом режиме, а может, и через несколько минут. Тогда сломается и вылетит лопатка последней ступени, а ее длина больше метра. На таких оборотах ротор получит небаланс около сотни тонн, а это уже ни одно крепление не выдержит, ротор вырвет. Если же вырвет ротор, то… лучше не думать… А что там думать? Случаи уже были. Просто под острым паром сварятся заживо все, кто был на стенде и рядом. Потом их вращающимся ротором разнесет на мелкие части. Не зря же все испытатели убежали в курилку – подальше от турбины. Наивно, там их тоже может достать. Правда, эта наивность от безысходности.

Но откуда же берется этот проклятый третий крат?

– Давай попробуем взять нагрузку побольше, – предложил Виталий.

– Знаешь что, а не пойти ли тебе к черту? – огрызнулся машинист. – У меня двое детей.

– Боишься? Тогда иди к остальным сачкам в курилку. Я ее сам гонять буду, у меня детей нет.

– Если я уйду, а ты ее взорвешь, то меня посадят. Неизвестно, что лучше, сидеть в тюрьме или умереть.

– Тогда принимай нагрузку.

Турбину стали медленно нагружать. Вибрация усилилась и превысила все разумные и неразумные пределы.

На испытательный стенд поднялся главный инженер завода. Он с минуту посмотрел на показания приборов и остановил турбину ручкой предохранительного выключателя.

– Зачем вы это сделали? – со злостью спросил Виталий.

– Боюсь, что еще немного, и от стенда останется куча искореженного металла, ты останешься без головы, дорогой ты наш камикадзе, а я лишусь премии.

– Боитесь? Так уйдите отсюда и не мешайте работать.

– Ишь ты, – усмехнулся главный инженер. – А я, между прочим, и за технику безопасности отвечаю.

Турбина на выбеге снижала обороты. Достали сигареты, закурили. Главный инженер, рассеянно глядя на приборы, сказал:

– Помнишь, у Форда на заводе был классический случай? Не работал новый мощный генератор. Форд пригласил специалиста. Примерно так же, как мы тебя из Ленинграда вызвали. Специалист пришел, принес с собой кусок мела и раскладушку. Трое суток не отходил от генератора, потом сделал мелом на корпусе несколько отметок и сказал: «Вот с этой обмотки снимите десять витков». Витки смотали, и генератор заработал. Инженер представил Форду счет на десять тысяч долларов. Форд ему счет вернул назад и вежливо попросил объяснить, почему такая большая сумма. Инженер объяснил: «Раскладушка – десять долларов, мел – три доллара, нанесение мелом меток – два доллара. Остальные девять тысяч девятьсот восемьдесят пять долларов за то, что я знаю, где нанести метки». Форд оплатил ему этот счет. Теперь ответь мне на вопрос: кому представить счет за то, что ты не знаешь, где и какую метку надо поставить на турбину?

– Шутить изволите? Мне, между прочим, не до шуток.

– Какие уж тут шутки. Сам посчитай. Вскрытие турбины – под тысячу рублей. Замена лопаток – несколько сотен плюс стоимость совершенно исправных лопаток, которые ты выбросил. Балансировка ротора – тоже деньги. Сборка турбины – живые деньги. И все это зря. Но и это не самое главное. Срывается срок поставки турбин. Как мы можем делать остальные машины, если не знаем, что с первой? Турбины идут на экспорт, а фирма рассуждает очень просто. Стоимость киловатт электроэнергии – около четырех копеек на наши деньги. Мощность турбины известна. Мощность умножаем на время, насколько позже мы запустим электростанцию за рубежом, получаем количество киловатт, которые недополучил потребитель. Это количество умножаем на четыре копейки и получаем сумму, которую вычтут из стоимости турбин. А это сотни тысяч и миллионы. Турбины могут вообще бесплатно уйти. Кто возьмет на себя эту сумму?

– Вы на свой завод.

– Ишь ты! А чем мы людям будем платить зарплату?

– Кто вас заставлял создавать такую турбину? Это же не турбина, а адская машина, просто какой-то монстр. Что у вас за выдумки в масляной системе? А система регулирования и подшипники?

– По условиям контракта мы специально создавали такую машину. Турбина идет в развивающуюся страну, и они указали в контракте: в связи с отсутствием у них высококвалифицированного обслуживающего персонала просят создать машину, очень простую в управлении и эксплуатации. На заводе мы в шутку окрестили эту машину дуракоустойчивой.

– Как видите, она не только дуракоустойчивая. Сколько умников не могут с ней разобраться.

– Вижу. Только не думай, что ты один над ней голову ломаешь. У нас есть свои специалисты, и мы тоже ищем решение. От тебя требуется диагноз. Не зря же вы называетесь «Экспериментальная техническая диагностика». Мы тебя вызвали потому, что нам тебя рекомендовали как очень опытного специалиста, имеющего серьезные научные разработки в этой области. Ты же у нас самородок своего рода, Кулибин от вибрации. Кандидат вибрационных наук. Чертознай.

– Ну конечно, я быстро разберусь, – проворчал Виталий, прекрасно понимающий, что главный инженер брюзжит не со злости, а от отчаяния. – Вы целым КБ эту зверюгу делали, а я за две недели должен все сразу понять. Да тут НИИ потребуется, чтобы разобраться, что такое рождено в творческих муках.

– Но ты же диагностик. Так сказать, врач-терапевт по турбинам. Должен знать.

– А я не знаю. Не знаю, и все тут! Не могу найти причину.

– Ясно… Тебе не терапевтом нужно быть, для тебя это слишком сложно. Дантистом или венерологом в самый раз, там намного проще.

– Венерологом?!. А вам от всей души советую заняться выпуском унитазов: самая дуракоустойчивая система, там всего одна ручка.

– Так, любезностями обменялись. А с турбиной что делать будем?

– Ничего. Мне нужно посоветоваться со своими. Да и командировка у меня давно закончилась, поеду в Ленинград.

– Значит, убегаешь? Учти, у нас с вами договор. Я сообщу на твое предприятие, что с работой ты не справился.

– Сообщайте хоть в ООН, а я поехал. Мне нужна консультация.

Он приехал в гостиницу, быстро собрал чемодан и поехал на вокзал.

Внутри у Виталия все кипело. Черт бы побрал этих умников с их дуракоустойчивой системой. Накрутят-навертят черт знает чего, и сиди разбирайся. Вместо того чтобы выпускать унифицированные блоки и ставить их на все турбины, каждый завод изобретает что-нибудь свое. Одни ставят на какой-то узел гидравлику, другие на тот же – электронику, третьи – пневматику. Чего, казалось бы, проще: придумай один регулятор скорости и ставь его на все машины, так нет же, сколько модификаций, столько и регуляторов. И каждый завод норовит какое-нибудь изменение в серийную машину внести неизвестно для каких целей, да еще в паспорте забыть это указать.

А импортные машины? Покупаем импортные машины и правильно делаем, чтобы не дергать свои заводы и не заставлять их срочным образом переходить с одной модификации на другую. Хорошо, импортные машины нужны. Но что делает многоуважаемый Машиноимпорт? Скажем, испытали новые машины, итальянские. Машины хорошие, нам подходят. Договорились с фирмой, покупаем. Но вот строим новую станцию в точно таких же условиях. Казалось бы, купи эти же итальянские машины и будь доволен. Но кому-то в голову приходит идея: а почему бы нам машины в Японии не купить? Проверяем японские машины. Машины хорошие, нас устраивают, покупаем. Дальше: а чего б нам машины в ФРГ не закупить? Машины хорошие, покупаем. А чего б нам свою машину не сделать? Машина хорошая, делаем. Хорошая же мысля, как известно, завсегда опосля приходит. А приходит эта мысля, когда дело до ремонта добирается. Выясняется, что модификации все разные, характеристики разные, страны разные, какую-нибудь запчасть во всем мире не достать, а если и достать, то заплатить за нее столько, что дешевле новую машину купить. И развелось разных турбинных систем по стране, наверное, побольше, чем специалистов. Попробуй во всех них разберись: монтаж – монтируй, снабжение – снабжай, пусконаладка – думай, эксплуатация – будь добра, эксплуатируй, диагностика – ставь диагноз, ремонтники – ремонтируй. Зато Машиноимпорт на коне. Во как много контрактов заключили! Со всеми торгуем, во все страны в служебные командировки ездим!

А в Тюменской области есть небольшой специализированный завод по ремонту английских машин «Коберроу». Это мы когда-то спасли от банкротства известную английскую фирму «Роллс-Ройс». Красота, вместо того чтобы в свои заводы деньги вкладывать!

На вокзале была обычная картина. В две функционирующие кассы выстроились очереди. Виталий пристроился в конец одной из них и присмотрелся к публике. Лица были в основном молодые. По разговорам он понял, что это едущие на каникулы студенты. Злость в душе вспыхнула с новой силой. Нужно же было умудриться уехать в командировку во время студенческих каникул! Теперь еще и билет не купить. Сам был студентом, представляет, как сейчас доставать билеты.

Потолкавшись в очереди около часа и выслушав массу историй о том, как нужно сдавать экзамены, он наконец добрался до окошечка кассы.

– Девушка, мне один до Ленинграда на ближайший поезд.

– Через час на скорый, купе. Устраивает?

– Устраивает.

– С вас двадцать два рубля.

Виталий полез в карман за деньгами и обнаружил… девятнадцать рублей двадцать копеек. Проклятие! Просидел в командировке лишних пять суток, а деньги любимое учреждение, конечно же, не перевело. Черт знает что. Очевидно, предполагается, что командированный должен быть подпольным миллионером, деньги у него всегда есть, а то, что он потратит лишнее, ему потом выплатят.

– Девушка, а плацкартных нет?

– Денег нет? – рассмеялась кассир. – Узнаю студенчество.

– Знаете ли, стипендия маленькая, да и давали ее давно.

Тьфу ты, черт! Врать приходится. Как мальчишке, выкручиваться.

– Плацкартных нет. Но выход есть. Можно поехать на пассажирском. Всего восемнадцать рублей.

– Давайте, только не льготный, я студбилет потерял.

Кассир пожала плечами, взяла деньги и дала билет.

– Когда он отправляется и сколько идет до Ленинграда?

– Отправляется в час двадцать ночи. Идет тридцать шесть часов.

Бывает же такое! Бичевоз Свердловск – Приобье и тот быстрее ползет.

Виталий отошел от кассы и спрятал билет. Итак, посчитаем, что в активе, что в пассиве. Сначала в пассиве: четыре часа до поезда и абсолютно нечего делать, нечего даже почитать. В активе: рубль двадцать копеек и почти полная пачка довольно мерзких сигарет «Ватра». Из этих рубля двадцати пять копеек уйдет в Ленинграде на метро, пять на автобус. Остается рубль десять, на которые нужно как-то умудриться прожить полтора суток. Что ж, будем экономить.

Он прошелся по вокзалу и не нашел даже телевизора, за которым можно было бы скоротать время. Публика на вокзале сонно бродила туда-сюда и толкалась в буфете. Виталий прошел мимо буфета и почувствовал приступ голода. Вспомнил, что успел только позавтракать и, закрутившись с турбиной, забыл пообедать. Он направился было в буфет, но вспомнил о своих рубле двадцати и передумал. Вышел на улицу, закурил сигарету. К нему подошел полупьяный мужичок и попросил десять копеек, которых ему не хватало на бутылку. Злость накатила новым приступом, и от всей души захотелось дать мужичку по шее, но он сдержал себя и только несколькими точными и злыми выражениями дал понять, что обратились не по адресу. Мужичок обиделся и ушел. Виталий докурил, вернулся на вокзал и прошелся по залу ожидания. В углу приметил свободное место на скамейке и сел. Вспомнил, что в чемодане лежит уже дважды прочитанный тоскливый детектив. Достал книгу и в третий раз стал читать о похождениях сыщика новой формации.

Сыщик по образованию был филологом, окончившим университет. Непонятно за каким чертом он пошел работать в милицию, вместо того чтобы писать диссертацию о своих любимых японских поэтах прошлого века, слагающих стихи в стиле танка. Чтение книги по третьему разу не вызывало ничего, кроме злости на тупость автора, который смешал в одной повести кучу трупов, японских поэтов, отпечатки пальцев, восточную философию, вещественные доказательства, тонкие рассуждения сыщика-филолога, от которых за версту несло дилетантством, и очень прагматичные, чисто практические действия грубого преступника, не умеющего отличить ямб от амфибрахия. Во всю эту мешанину почему-то упорно желала добавиться вибрация третьего крата на турбине. Читать было невозможно, но приходилось, чтобы не умереть со скуки.

Злости добавил дежурный по вокзалу, который согнал ожидающих с нескольких рядов скамеек, чтобы уборщицы могли вымыть пол. Свободного места, естественно, не оказалось, и Виталий устроился в каком-то углу за идиотской пальмой, растопырившей во все стороны свои ненормальные листья. Под пальмой на расстеленной куртке, положив голову на чемодан, спал с великим храпом давно небритый, помятый человек. Читать пришлось в этой экзотической обстановке.

Между делом Виталий прогнал от себя подальше одну подозрительного вида женщину, пытавшуюся предложить свои сомнительные услуги.

Одним словом, к часу ночи он был полностью готов к тому, чтобы наброситься на первого же человека, заговорившего с ним. Масла в огонь подлил еще и поезд, опоздавший почти на час.

На перроне толпа замерзших пассажиров бегала туда-сюда в поисках своего вагона. Вагона не было. Виталий сначала в это не поверил, но скоро убедился, что это в самом деле так. И как же прикажете ехать? На крыше, да еще зимой? Наконец маневровый тепловоз притащил вагон и прицепил его в конец состава. Толпа бросилась на приступ. Площадка тамбура поднималась только наполовину, настолько стар был этот вагон, и втискиваться в него приходилось боком. Ругнув про себя всю сломанную технику, Виталий, подталкиваемый в спину другими пассажирами, пролез в тамбур и был встречен проводником. Проводник взял билет и нанес последний сокрушительный удар: отобрал рубль за постельные принадлежности, поставив Виталия на край финансовой пропасти. Внутренне взвыв от обиды, он направился в купе.

В темном купе в одиночестве сидела девушка. Она с интересом посмотрела на Виталия и тихо сказала:

– Добрый вечер.

– Здрасте, – буркнул он в ответ и забросил свой чемодан на верхнюю полку.

Виталий снял пальто и сел напротив. Девушка изредка поглядывала на него и молчала. Это было к лучшему. Он вспомнил, что за последние двое суток поспать удалось в общей сложности не более шести часов, на него как-то разом навалилась сонливость, и развлекать какую-то девицу было выше его возможностей. Хотелось забраться на свою верхнюю полку и спать, спать до самого Ленинграда. Забыть хоть на какое-то время турбину с ее проклятым третьим кратом, предстоящий скандал на родной фирме и неизбежную новую командировку на этот же завод.

Однако судьба в этот вечер нанесла еще не все удары. В купе протиснулся какой-то парень с двумя огромными чемоданами, за ним проследовала его жена, чинно толкающая перед собой коляску со спящим ребенком. Отпрыск, попав в купе, проснулся и сразу же заорал на весь вагон. Слушать рев в половине третьего ночи не было никакого желания.

Виталий достал сигареты, вышел в тамбур и закурил. Через десять секунд он был с треском выгнан из тамбура проводником. Курить, видите ли, разрешалось в другом тамбуре, в нерабочем. Злясь на весь свет, он прошел через вагон и покурил в положенном месте.

Поезд наконец-то тронулся. Виталий посмотрел в окно и поразился: поезд ехал в обратную сторону! Не хватало для полного счастья сесть не на тот поезд. Тоже мне, ковбой-неудачник. Наплевать, утром разберется, а сейчас спать, спать, спать. Он вернулся в купе. Девушка увидела, как Виталий с растерянным видом смотрит в окно за убегающим в другую сторону городом, и сказала:

– Поезд только сейчас так идет. Потом повернет.

Спасибо, конечно, за информацию, только ему ведь в Ленинград нужно и его абсолютно не устраивает, что поезд будет ходить кругами.

Виталий проворчал в ответ что-то похожее на благодарность и сел.

Молодые супруги раскладывали постели, не обращая внимания на требовательный рев потомка. Тот старался вовсю. Девушка взяла лежащую в коляске погремушку и потрясла ею перед ребенком. Рев усилился. Нет, сидеть здесь было невозможно. Виталий вышел из купе и посмотрел на расписание поезда. О Господи! Чудны твои дела. До Ленинграда было штук тридцать остановок. По фазе сдвинуться можно! Рев в купе не утихал. Виталий стоял в коридоре и злился.

Через некоторое время из купе вышла девушка. С минуту она молчала, потом спросила:

– Почему вы не ложитесь спать? Не хочется?

Милая моя, да если бы мне только дали поспать. Да я бы…

– А вы сможете там заснуть? – ответил он вопросом на вопрос.

– Я вообще в дороге плохо сплю. Вот и сейчас не хочется.

Надо понимать, это приглашение к разговору. Хорошая идея, если учесть, что уже четвертый час ночи и человек смертельно устал. У Виталия подрагивали колени. Кто только придумал всех этих попутчиков и особенно попутчиц?

– Похоже, что в купе пароход ревет, – сказал он.

– Бедные. Я представляю, как им тяжело учиться: и в институт успевать нужно, и ребенок.

Прекрасно, там уже успели познакомиться. Значит, очередь за ним. Да не хочет он никаких новых знакомств!

– Вы тоже студентка?

– Да, учусь на первом курсе.

Ага, семнадцать с небольшим лет. Зелень несчастная, представитель поколения акселератов. Тоже туда же, сначала поговорить хочется, потом развлекай ее, потом… К черту, спать хочется.

– В каком институте учитесь?

– В ХАДИ.

– А это что такое?

– Харьковский автодорожный институт.

– Есть и такой?

– Институт очень известный, – девушка напустила на себя обиженный вид. – В Советском Союзе всего два таких института. Один в Харькове, другой в Москве.

Московский институт Виталий знал. Когда-то он работал в московском горкоме и в составе комиссии проверял профком института. Вспомнилось только встревоженное лицо председателя профкома, сам же институт в памяти отложился весьма смутно. Кажется, там тоже говорили, что таких институтов всего два.

– Что вы говорите? Впервые слышу.

– Ну как же. Даже почтовые марки есть.

Девушка достала из кармана марку. На марке был изображен спортивный автомобиль с громким названием ХАДИ-1.

– Слышали о таких машинах? Только это уже старый автомобиль. Уже есть ХАДИ-9 и ХАДИ-21Э с электроприводом.

Прекрасно, вот и марка в кармане случайно завалялась. Интересно, долго она ее искала? Марка ведь старая. Нет уж, милая, развлекать я тебя не стану. Почти весь вагон спит, да и пароходная сирена, кажется, умолкает.

– Девушка, а вы что, очень любите технику?

– Да, очень.

– Хотите стать инженером?

– Да.

– И что будете делать, когда получите диплом?

– Знаете, какая интересная работа у инженеров?

Да, он знал. Что-что, а это он знал прекрасно. И был неплохо осведомлен, какая интересная работа у таких вот девиц-инженеров. Как-то на компрессорной станции он с группой инженеров-теплотехников испытывал газовую турбину новой модификации. Завод, видно, гнали в шею, и заводчане запустили машину в серию, не успев даже как следует ее испытать. К турбине завод только приложил довольно запутанную инструкцию, сущность которой можно было выразить двумя словами: «Думайте сами». Нужно было снять помпажные характеристики компрессора, и Виталия отправили в командировку на новоиспеченную станцию. На станции пришлось загонять компрессор в помпаж и получить на этом отважном деле массу удовольствия. Помпаж, правда, был не тот, который все разносит вдребезги, но бурный восторг он не вызывал. Виталий помнил дрожащую огромную машину и бледное лицо начальника цеха компрессорной станции, который с ужасом в глазах смотрел на то, что вытворяют заезжие инженеры-аферисты. А рядом в операторной лежала в обмороке вот такая же девица – сменный инженер. Ее слабые нервы не выдержали столь сильного потрясения, и сердобольная дежурная смена отливала свою начальницу водичкой. Близко бы всех этих дам к серьезной технике не подпускать. Для тебя, красавица, будет счастьем, если после окончания столь знаменитого ХАДИ тебя усадят где-нибудь в КБ за кульман протекторы на шинах рисовать.

– Нет, что вы, откуда мне такие вещи знать?

– У инженеров очень полезная работа, – назидательным тоном сказала девушка. – Они решают серьезные проблемы. Тут необходимы и высшая математика, и физика, и сопромат, и введение в специальность.

Великолепно! Даже введение в специальность. Интересно, а выведение из специальности с конвоем за спиной после того, как злостно нарушил технику безопасности, нужно или нет?

– А высшая математика – знаете как интересно? – продолжила девушка. – Особенно теория пределов.

Ха! «Как интересно», «теория пределов». Погоди, несчастная, теория пределов – это только те самые орехи, на которых прокатят бестолковых, тех, что и в институт совершенно случайно попали, которых и следует прокатить. А что ты скажешь о теории комплексного переменного? О численных методах анализа? Об этих элементарных институтских знаниях?

– Откуда мне это знать? Считайте, уже пять лет, как институт окончил.

– Гуманитарный? Наверное, журналистику?

– Нет, энергетический.

– Да?! А почему же вы говорите, что высшую математику не знаете?

– Меня этой науке не учили.

– Как «не учили»? Целых три курса в любом техническом вузе преподают высшую математику.

– Да, читают, но не на самом высшем уровне. Я и сейчас могу интеграл от производной отличить и опознать уравнение Бернулли. Но высшую математику как таковую я не знаю. Я чистый технарь. Зачем мне тонкости высшей математики?

Ладно, скромно умолчим о своей кандидатской диссертации.

– Ну как же, неужели вам не приходилось после окончания института сталкиваться с серьезными проблемами? Их без высшей математики не решить.

– Девушка, давайте не будем затрагивать больной вопрос.

– Хорошо. А как вы в Харьков попали? По распределению?

– Нет. По распределению я попал в Ленинград. В Харькове я был в командировке.

– Вам в Харькове понравилось? Вы были в Театре кукол?

В Театре кукол он был, и театр ему очень понравился. Пожалуй, ничуть не хуже московского.

– Нет. Я все больше по заводам, по компрессорным станциям и электростанциям.

– Вы напрасно туда не сходили. Отличный театр…

Виталий неожиданно почувствовал какой-то внутренний толчок. Голос девушки на какое-то мгновение пропал, и он не услышал конца фразы. Виталию стало не по себе. Неужели опять нервы? А что удивительного? Им сегодня крепко досталось.

О господи! Будет ли конец этому разговору? Кажется, ребенок в купе успокаивается, можно и лечь спать. А с этой девчонкой как быть? Чего греха таить, девушка очень симпатичная, поэтому он и стал так болтлив, несмотря на крайнюю усталость. Вообще-то с ней все ясно. До него поведение процентов девяноста первокурсниц постепенно стало доходить где-то курсе на четвертом-пятом. Перед таким разговором хорошо было бы выспаться и иметь в запасе бутылку вина, совсем другое дело получилось бы. Впрочем, как знать.

Проводник выключил в коридоре свет, оставив только две-три лампочки. В полумраке девушка устроилась поудобнее у окна и спросила:

– Вы на Украине впервые?

В принципе на Украине он вообще не бывал, если не считать около десятка городов и станций, где ему пришлось работать с турбинами, и поездки на служебной машине через всю Украину с тремя инженерами из группы теплотехники.

– Да.

– Здесь очень интересно.

Внезапно Виталия повело в сторону. Вагонный коридор, покачавшись, встал вертикально, резко сузился и превратился в какой-то тоннель с нереальным тусклым освещением. Пропало ощущение собственного веса, и Виталию показалось, что он висит в воздухе. Он на секунду закрыл глаза и крепко сжал вагонный поручень. Усилием воли удалось подавить галлюцинации, но голос девушки доносился откуда-то издалека. Черт, нужно лечь.

– Простите, а вам спать не хочется? Четвертый час ночи, – глухо проговорил Виталий.

Он нажал кнопку своих электронных часов, и циферблат слабо засветился. Показал часы девушке.

– Нет, я же сказала, что плохо сплю в дороге.

– А вы попробуйте.

Девушка обиженно пожала плечами. Она скользнула взглядом по его лицу и на секунду, как Виталию показалось, посмотрела ему в глаза.

– Хорошо, я лягу спать. Только вы входите в купе минут через пять. Я хочу переодеться, – сказала она.

– Хорошо.

Акселератка, оказывается, еще и мнительная. Ему бы до своей верхней полки добраться, а ты внизу делай что хочешь: хочешь – переодевайся, хочешь – на голове стой. Только бы лечь на подушку – и все, хоть из пушки стреляй, хоть поезд с железнодорожного полотна под откос сбрасывай. Плохо дело. Опять нервы шалят, с трудом галлюцинации удается сдерживать.

Девушка ушла в купе. Он достал сигарету, закурил и пошел в запрещенный для курения рабочий тамбур. Сонный проводник только проворчал вслед:

– И чего не спят? Скоро утро, а не спят.

– Я тоже удивляюсь, – в тон проводнику сказал Виталий. – И чего не спят?

Докурив сигарету и ругнув еще раз про себя всех попутчиков и попутчиц, а заодно и те тридцать шесть часов, которые отделяли его от Ленинграда, от его неплохо обставленной однокомнатной квартиры, стереоустановки, цветного телевизора последнего поколения и холодильника, полного продуктов, он наконец-то зашел в душное купе.

Девушка спала, а может, и нет, но лежала, завернувшись в простыню, лицом к стене. С соседней верхней полки доносилось мерное посапывание молодого супруга, который спал, сбросив с себя одеяло. На нижней полке в обнимку с ребенком спала его жена. Ей было жарко, и она тоже полностью сбросила даже простыню. В голубом свете ночника неестественно отсвечивали ее длинные ноги и две мертвенно-бледные голые груди. Картина была, конечно, достойной, и не на ночь бы такую смотреть, но да бог с ней, это дело главы семьи. А сейчас – спать, спать, спать.

Виталий забрался на верхнюю полку, разделся, выключил ночник и положил голову на подушку. Сон наступил почти мгновенно, как будто бы он провалился в яму. Последнее, что пыталось пробиться через пелену сна, – это какая-то мысль о маслосистеме турбины.

Утром его разбудила заступившая на смену проводница. Виталий с трудом разлепил глаза и не сразу понял, чего от него хотят. Проводница спросила:

– Молодой человек, чай пить будете?

Чаю было бы сейчас неплохо, и он уже хотел изъявить желание, но вспомнил об оставшихся двадцати копейках и сказал:

– Нет. Я его не люблю.

Проводница посмотрела на него оценивающим взглядом и ехидно спросила:

– А кофе пьете только специального помола?

– Да. И обязательно с коньяком, и бутерброд с красной икрой, пожалуйста.

Проводница понимающе усмехнулась и ушла. Виталий отвернулся к стене и снова уснул.

Небольшой, блестящий, чем-то хорошо знакомый сегмент на качающейся опоре обтекала какая-то жидкость. Сегмент поддавался ее напору и вибрировал. Звук вибрации был довольно громким и с постоянным периодом. Тук-тук, тук-тук, тук-тук… Тьфу ты, черт, да это же стук вагонных колес. Виталий почувствовал, что проснулся, и открыл глаза. Увидел качающийся потолок купе и криво усмехнулся. Это же надо, а раньше во сне девушек видел. Теперь сон и тот профессиональный: опорный подшипник турбины в сопровождении стука вагонных колес. Хорошо, что ему очередной раз не приснился пожар на компрессорной станции.

Этот сон уже четыре месяца неотступно преследовал его. Сон был страшен в своих подробностях. Его собственный крик «Лева, сюда! Выход здесь!» до сих пор стоит в ушах. По ночам перед глазами жутким, нереальным видением мерещится вид дергающегося в огне Левы, которого он все-таки вытащил, но вытащил поздно. Виталий несколько раз просыпался в холодном поту с непроизвольным громким вскриком, насмерть пугая соседей по гостиничному номеру.

Виталий сладко потянулся и решил, что неплохо было бы умыться.

Он оделся и, схватив полотенце, спустился с верхней полки. Внизу шел неспешный дорожный разговор. Девушка и молодые супруги рассуждали о том, как нужно сдавать сессию. Судя по серьезности, с которой шло обсуждение, и компетентности, которую проявляли обе стороны, супруги ушли тоже не дальше второго-третьего курса.

– Доброе утро, – поздоровался со всеми Виталий.

Девушка, которая, по-видимому, обиделась, что ее вчера так бесцеремонно отправили спать, не ответила. Молодая супруга только заметила, что сейчас уже не утро, а первый час дня. Супруг оценил взглядом, что это слезло с верхней полки, и промолчал.

Бог с ними. Самый лучший попутчик – молчащий, который только в крайнем случае станет рассказывать, что едет с похорон дорогой бабушки или что ехал к любимой женщине, а его мягко попросили выйти вон, или будет показывать фотографии своего многочисленного потомства.

Виталий прошел в туалет и долго, с наслаждением плескался под краном. Потом с полотенцем на шее вышел в тамбур и с удовольствием выкурил сигарету. Однако же появилось одно обстоятельство, которое рисковало испортить так хорошо начавшееся утро, – приступ голода. Чтобы его заглушить, пришлось выпить три стакана воды. Скорее бы уже Ленинград, а то рискуешь умереть от дистрофии в столь не подходящее для этого время.

Виталий вернулся в купе, повесил полотенце, вышел в коридор и стал смотреть в окно. Поезд не спеша катил по заснеженной равнине. Бросалось в глаза, что у железной дороги была всего одна колея, и та неэлектрифицированная. Состав, скорее всего, тащил тепловоз, что в европейской части Союза не так часто встречалось. За окном тянулись болотистые леса. В некоторых местах из-под снега, несмотря на январь, явно проступала вода. Виталий вспомнил, что в этих местах он должен проехать Смоленск. Сразу же в памяти всплыла старая Смоленская дорога, на эту мысль желудок живо ответил приступом голода. М-да, ситуация очень схожая: снег, зима, приступы голода и разрушенные надежды. Только они удирали из Москвы, а его надежды покончить с турбиной одним решительным ударом рухнули в Харькове.

Странные какие-то аналогии в голову лезут.

В лесу показалось несколько домишек, и состав решительно затормозил. Поезд был из тех, что останавливаются у каждого столба. Складывалось впечатление: поезд чего-то ждет просто в лесу. Виталий в надежде увидеть вокзал посмотрел через окно купе. За окном стояло здание чуть побольше пивной точки, смотреть не на что. Может, машинист пошел пивка попить?

Взгляд случайно упал на девушку. Девушка, наклонившись над коляской, играла с ребенком. Ее коротенький халатик разошелся спереди у пуговиц по всей длине. Сквозь образовавшиеся щелочки было видно молодое розовое тело.

Интересно, зачем это девушки такие халаты носят? Или по неопытности, не зная, что такие щелочки, как магнитом, притягивают посторонние взгляды? А может, прекрасно обо всем зная, носят специально? Последнее, пожалуй, наиболее вероятно.

Чтобы отогнать от себя бесовские мысли, Виталий забрался на свою верхнюю полку и снова принялся за филолого-криминалистическую книгу. Автор книги изо всех сил пытался доказать: в том нет никакой беды, что пирожник стал тачать сапоги, а сапожник медленно, но уверенно шел по следу преступника и, кажется, намеревался поспорить чутьем с самой знаменитой служебно-разыскной собакой.

Мысли как-то незаметно переключились с детектива на турбину. Виталий поймал себя на том, что просто водит глазами по строкам, не вникая в их смысл, и отложил книгу в сторону.

Вспомнилась итальянская турбина, работу с которой он закончил уже почти четыре недели назад. Его вызвали на станцию, когда спецы из пусконаладки запустили пять машин из шести. Шестая машина вышла за пределы рабочих параметров по вибрации. Срабатывала система виброзащиты и отключала турбину. С итальянской техникой подобное случалось редко, и пускачи, не имея опыта в таких вещах, разбираться долго не стали, а вызвали специалиста из «Диагностики».

Виталий приехал на станцию, отключил виброзащиту и, обвесив агрегат датчиками, гонял его на холостом ходу. Чтобы не доводить никого до инфаркта, он прогнал от турбины всех станционных специалистов и разбирался сам. Через сутки работы он заметил, что вибрация значительно снизилась. Он остановил машину и стал думать. На вторые сутки, сопоставив срок выпуска турбины, гарантии фирмы-изготовителя и сроки строительства, нашел причину. Причина оказалась до смешного простой. Строительство станции затянулось, и турбина была запущена почти на год позже гарантированного срока. Фирма рекомендовала при длительном простое турбины время от времени проворачивать ротор. На неработающей машине это, естественно, делать никто не стал. Просто все привыкли к неприхотливой советской технике, которая годами, дожидаясь запуска, могла стоять в каком-нибудь болоте или до половины врасти в землю, а когда ее ставили на фундамент и выливали из нее воду, сразу же как ни в чем не бывало начинала работать. Нежная итальянская техника подобные испытания не выдерживала. Хотя турбина и стояла в укрытии, надежно спрятанная от атмосферных и прочих катаклизмов, длительный простой отрицательно сказался на ее здоровье. У турбины прогнулся ротор. Выход был один: отключать виброзащиту и гонять турбину на холостом ходу, пока не произойдет самовыпрямление ротора.

Виталий так и сделал. Прокрутив турбину еще около суток, он показал станционным специалистам, что вибрация снижается, дал дальнейшие рекомендации и уехал в Ленинград. Пока он добирался до Ленинграда, со станции пришла телеграмма, в ней говорилось, что турбина вошла в рабочие параметры. Виталий, который давал рекомендации на свой страх и риск, облегченно вздохнул.

Интересно, а что нужно харьковской турбине? Машина новенькая, вал на ней прогнуться не должен, да и не прогнулся. Он сам проверял бой вала на «Шенке» и ничего не нашел. Да если бы это был согнутый вал, то вибрация оказалась бы первого или второго крата, а здесь третий. Лопатки? Вряд ли, слишком мощная вибрация и вибрирует весь ротор. Что же? В голове бродила какая-то смутная идея, но он никак не мог ее ухватить.

Течение мыслей прервал сработавший будильник, который он забыл переставить с той поры, когда, измотавшись с турбиной, почувствовал, что валится с ног, и решил пару часиков вздремнуть прямо у машины. Кочевая жизнь командированного как-то незаметно, сама собой подобрала список необходимых вещей, которые нужны были в дороге, своеобразный джентльменский набор. В этот набор прочно вошел и будильник. Рассчитывать на то, что тебя будет кто-то будить, в командировке не приходилось. Виталий купил великолепный будильник и теперь с ним не расставался, постоянно таская его в кармане пиджака или рубашки. Будильник величиной был чуть меньше спичечного коробка. Он сработал и засвистел, как суслик, вылезший весной из норки.

Виталий нажал на кнопку будильника и посмотрел вниз. Его встретили три удивленных взгляда. Ребенок от звука будильника заворочался во сне. Зная, что будильник через пять минут снова сработает, если его не переставить, а переставлять было лень, Виталий взял сигареты, слез с полки и пошел курить. Покурил, выпил два стакана воды, чтобы заполнить пустоту в желудке, и вернулся в купе. Устроился у окна и стал смотреть на убегающий заснеженный лес. Будильник сработал снова, Виталий нажал на кнопку, не вынимая будильник из кармана, и усмехнулся, увидев направленные на него удивленные взгляды.

Девушка вышла из купе, с минуту постояла рядом с ним у окна и спросила:

– Что это у вас?

Он достал из кармана миниатюрную коробочку и протянул девушке. Она с любопытством рассматривала будильник, потом спросила:

– А зачем вам двое часов? Одни на руке, другие в кармане.

– Это не часы, это будильник.

– Зачем вам в дороге будильник? Сами не проснетесь?

– Да как вам сказать. Пришлось купить после одного случая. Мы ехали втроем на поезде Свердловск – Приобье. Выходить нужно было в четыре часа ночи на полустанке, где поезд стоял три минуты. Мы попросили проводника, чтобы он разбудил нас за полчаса до остановки, а он забыл. За минуту до отправления забежал в купе и говорит: «Ребята, извините, я забыл вас разбудить. Поезд уже отходит, может быть, еще успеете выйти». Мы за полминуты на улицу выскочили. Правда, я на перрон выскочил в одном костюмчике, все остальные вещи в охапке держал, второй выскочил в пальто, но в руках держал чемодан и ботинки, а третий вообще в одной рубашке – ему пришлось сначала лазер для центровки турбины на улицу тащить, потом уже свои вещи. В вагоне плюс двадцать, на улице минус сорок. Шестьдесят градусов перепад температуры, удивляюсь, как никто воспаление легких не подхватил. Теперь вожу с собой будильник.

Девушка вернула будильник и спросила:

– Вам часто приходится ездить?

– Часто. Примерно шестьдесят процентов времени провожу в командировках.

– А где бываете? Только в крупных городах?

– Если бы, – усмехнулся он. – Крупный город как раз исключение из правила.

– Где же еще?

– Там, где есть газопровод, завод или электростанция, там я и бываю. Газопровод «Дружба» я почти весь проехал, газопровод «Союз» – тоже, Средняя Азия – Центр, Уренгой – Ужгород и так далее. Был на востоке и западе, в тундре и пустыне.

– Ездите поездом?

– Поездом, самолетом, вертолетом, теплоходом, машиной, на собаках, а один раз даже на корабле пустыни – верблюде ехал.

– Как интересно. А на собаках не страшно? Они ведь кусаются и не слушаются.

– Бывает. Одному моему знакомому на тридцатиградусном морозе штаны живо изорвали. Правда, он сам виноват. Приехал на север в унтах из собачьих шкур, вот ему местные псы за своих невинно убиенных собратьев и отомстили. Но в основном это звери очень дисциплинированные и умеют сдерживать свои желания. Я однажды в Узюм-Югане видел очень поучительную картину. Рубили тушу оленя, а метрах в пятнадцати от этого места полукругом сидело штук десять псов. Сидели с совершенно безразличным выражением на мордах, повернувшись к туше хвостами, делая вид, что это их не касается. Единственное, что они не могли с собой поделать, это слюнки остановить, которые у них из пастей так и текли. Люди бы так слушались, как собаки, знаете, насколько проще было бы жить? Говоришь вожаку: «Что ты там сидишь? Иди сюда». Он подходит, садится и внимательно на тебя смотрит, ждет приказаний. Говоришь: «Иди к стае». Он идет и сидит там. Прикажешь: «Поехали». Он всю стаю поставит, только сам запрячь не умеет.

– Впервые вижу человека, который ездил на настоящей собачьей упряжке.

– Да это я просто сглупил. Мне нужно было написать отчет для министерства о состоянии газопровода. Следовало бы просто на вертолете пролететь над газопроводом и написать. Так нет же, мне захотелось поближе на трубы посмотреть. Я попросил на станции снегоход, но у них было всего два, причем один из них сломан, и меня на снегоходе не пустили. Дали упряжку и сопровождающего. Вот мы на двух упряжках и проехались. Собаки меня не знали и слушались плохо, не чувствуя твердой руки, а температура была минус тридцать с ветерком. В общем, намучился я тогда. Потом долго проклинал выдумку с собаками.

– Зато романтика, – сказала девушка. – Другие из-за романтики из Владивостока в Москву идут или устраивают пробег на собаках от Чукотки до Белого моря. А вам на собаках на работе ездить приходится. Я, например, ни разу ни в тундре, ни в пустыне не была.

– Какие ваши годы, – усмехнулся Виталий, – еще успеете. А я, знаете ли, не за приключениями езжу. Мне приходится технические вопросы решать. И терпеть не могу песню «Самолет – хорошо, пароход – хорошо, а олени – лучше». Я вполне цивилизованный человек и предпочитаю самолет. Век бы не видеть всей этой романтики. Лишние трудности только мешают работать.

– Почему? – удивилась девушка. – Все же интересно. В пустыне, наверное, загорать можно лучше, чем на любом пляже.

– Загорать? – переспросил Виталий и нахмурился.

С минуту помолчал, потом сказал:

– Я всего один раз был в пустыне. Загорать точно загорал. Только впечатления у меня остались самые неприятные.

– Расскажите, – попросила девушка.

– Не хотелось бы вспоминать.

– Ну расскажите, что вам стоит? – стала упрашивать девушка, как ребенок просит дядю, чтобы он продолжил интересную сказку.

Виталий с удивлением посмотрел на нее и пожал плечами. Странно, взрослая девица, студентка, и вдруг такой просительный тон.

– Хорошо, – он еще раз пожал плечами. – Прошлым летом мы на московской машине-лаборатории с тремя москвичами-коррозитами поехали по пустыне вдоль газопровода.

– С кем, с кем? – удивилась девушка.

– Извините, это жаргон. Коррозитами мы в шутку называем инженеров из группы коррозионной защиты. Их интересовало коррозионное состояние газопровода, меня – общее. Мне в принципе тоже можно было пролететь на вертолете над газопроводом, посетить все станции и написать отчет. Так, что-то вроде туристической поездки. Это даже не моя работа. Просто тех, кто занимается подобными вещами, в это время разослали по командировкам, а у меня работы по диагностике тогда не было, и меня уговорили съездить. Вот тогда-то меня на романтику и потянуло. Думаю, что я, вертолета не видел? Поеду с ребятами на машине, посмотрю на барханы, дюны, варанов, саксаул, аксакалов и попрошу Гюльчатай открыть личико. Сели и поехали. Выехали перед рассветом и по холодку километров сто пятьдесят пробежали. К обеду стало припекать. Мы разделись, в одних плавках едем, окна в машине настежь открыли. Ничего, ветерком обдувает, даже не жарко. Вот только наш «ЗИЛ» кипел-кипел, потом чихать и дымить стал. Мы его сначала как-то спасали. У нас с собой бочка воды на двести литров была: из радиатора кипящую воду прямо на песок выльем, заливаем холодной и едем дальше минут двадцать. Потом процедуру повторяем снова. Так и ехали, пока всю воду не вылили. Тут наш «ЗИЛ» совсем заглох. Открыли радиатор, а он весь накипью забит. Шофер, разгильдяй, должен был этот радиатор еще в Москве заменить. Но в Москве прохладно, машина и с таким радиатором себя хорошо ведет, он думал, и в пустыне поедет, а она не хочет. Ладно, думаем, остынет, заведется, и дальше покатим. Час ждали, а она не остывает. Сунули термометр в песок, а он семьдесят градусов показывает. А под капотом двигателя – все сто. Куда уж ему остыть? Решаем, что дальше делать. В машине сидеть невозможно: душегубка, дышать нечем. На солнце стоять тоже нельзя: через полчаса от тебя один пепел останется. Думали под машиной спрятаться, тоже не вышло. В пустыне, если где-нибудь тень появляется, так сразу туда набиваются разные скорпионы, каракурты, фаланги, сколопендры, того и гляди кобра или гюрза приползет. Мы из-под машины вылезли, стоим жаримся. Тут у одного из москвичей сердечный приступ. Стали пытаться что-то с ним делать. Хотели парня в кабину положить, а он только к сиденью прикоснулся – сразу руку обжег, до того там все накалилось. Хорошо, что вдоль газопровода телефонный кабель идет. Нашли розетку, подключились и сообщили в управление, что находимся в бедственном состоянии. Нам пообещали вертолет выслать. Слава богу, думаем, отмучились. И точно, через полчаса, смотрим, летит вертолет. Только какой?! Ми-2 прислали. Пилот нам и говорит: «Извините, ребята, могу только одного человека взять. Где ваш больной?» Усадили туда мы нашего сердечника и спрашиваем у летчика: «Ты нам хоть воды привез?» «Да», – говорит и достает десятилитровую пластмассовую канистру с водой. Идиоты, не могли нам хотя бы воды в достаточном количестве прислать! Получилось по два с половиной литра на брата. Как мы до вечера дожили, даже не знаю. Все ждали, что за нами вертолет пришлют, а его так и не прислали. Вечером, когда температура упала, наша машина остыла и завелась. Кое-как назад доехали. Больше на романтику в пустыне меня не тянуло.

Он закончил свой короткий рассказ и замолчал. Находясь под впечатлением от услышанного, молчала и девушка. Оба смотрели в окно. Глядя на заснеженный лес, было тяжело представить, что где-то есть пустыня с ее плюс семьюдесятью градусами.

– Было страшно? – тихо спросила девушка.

– Не помню, – ответил Виталий. – Вторую половину дня я вообще плохо помню.

– Я бы от страха умерла, – сказала девушка. – Вы просто подвиг совершили.

– Подвиг? – усмехнулся Виталий. – Глупость. Подвиг совершают тогда, когда он пользу приносит, а тут влипли по глупости.

Он вспомнил, как на следующее утро был разбор происшествия. С шумом, криком, матом. Разгильдяю шоферу досталось крепко. Хм, подвиг…

Неожиданно Виталий разозлился на себя. Как старый дед, рассказывает случаи из жизни, создает вокруг себя героический ореол. А девица притворяется, что слушает. Потом притворится, что покорена его героической личностью, и сделает намек, что неплохо было бы по такому случаю и пообедать вдвоем, а поскольку у нее ничего нет, то неплохо в вагоне-ресторане. В ресторане она вдоволь поест и попьет, и будет дальше делать вид, что внимательно слушает, и даже удивленно откроет рот. Потом будет ее остановка, и она сделает дяде ручкой. Дядя останется в купе переживать встречу с таинственной незнакомкой. Незнакомка, в свою очередь, будет довольна, что в который раз удалось очень удачно прокрутить динамо. Нет, милая, ничего не выйдет. Такие фокусы мы уже давно изучили и знаем, как с ними бороться. Да и денег, слава богу, совсем не осталось. А ведь здорово притворяется, просто восхититься можно. Только, красавица, халатик с прорехами впереди тебя с головой выдает.

Мимо, покачиваясь, прошли два парня в солидном подпитии. Один из них посмотрел на девушку и произнес довольно развязным тоном:

– А подруга ничего, симпатичная.

Вообще-то нахалов в таких случаях обычно учат. Но учат, когда ты со своей хорошей знакомой и полностью в ней уверен. А эта девица, наверное, приняла сказанное как комплимент. Поэтому Виталий ничего не сказал парню, а только проводил его взглядом, красноречиво говорящим о том, что такие слова в его присутствии лучше не произносить. Чтобы проверить свое предположение о комплименте, он повернулся и посмотрел на девушку, ожидая увидеть на ее лице снисходительно-довольную улыбку. Выражение ее лица его поразило. Лицо заливала краска, и девушка как бы сжалась в комочек. Особенно поразил ее взгляд: взгляд затравленного звереныша. Вот это да! Виталию стало стыдно, что он не осадил нахала.

Чтобы как-то разрядить обстановку, он спросил:

– А вы куда едете?

– В Витебск, домой, на каникулы.

– Там живут родители?

– Да. Папа, мама и братишка.

Виталий порылся в памяти, подыскивая подходящую тему для разговора, и сказал:

– Почему у вас каникулы так поздно? Помнится, когда я был студентом, мы уезжали на неделю раньше.

– Нам каникулы на неделю сократили.

– Почему же?

– Осенью урожай не успели убрать, и нас отправили на картошку, а учебный материал нам оставили тот же. Поэтому и сократили каникулы на неделю.

Бывает же такое! Молодежь-то пошла инфантильная.

– У нас такой случай тоже был на третьем курсе, – сказал Виталий. – В Подмосковье урожай не успели убрать, и нас вместо занятий бросили на две недели в колхоз. Потом заявили, что сокращаются каникулы. Но не на тех напали. Мы подняли страшный шум и добились, чтобы уплотнили учебный график, а каникулы не сокращали.

Да, такая история случилась, и скандал произошел. Правда, и его курс был достойным: больше половины парней уже умудрились отслужить в армии и ничего не боялись. Руководство факультета тогда с удовольствием пошло навстречу студентам, ибо знало, что из таких шумливых и решительных ребят как раз и получаются толковые специалисты и руководители.

– А нам не удалось это сделать, – сказала девушка. – Не повезло.

Они с минуту молчали.

– Смертельно хочется курить, – сказал Виталий. – Я пойду покурю.

Девушка согласно кивнула и ушла в купе. Виталий вышел в тамбур. Поезд остановился у очередной пивной точки. М-да, скорость чуть побольше, чем у Росинанта.

А девчонка молодец. Просто совсем еще не испорченный ребенок.

Виталий докурил, выпил еще два стакана воды и вернулся в купе. Девушка с закрытыми глазами лежала на полке, накрывшись одеялом. Он забрался на верхнюю полку и стал смотреть в потолок.

Вот к чему приводит излишняя наблюдательность и самоуверенность. Тоже мне, новый вид дилетанта, детектив-инженер. Пытался прилепить ярлык человеку, углядев только расстегивающийся спереди халатик. Она-то его носит лишь по собственной наивности. Скорее всего, живет в женском общежитии и к ним в комнату вообще не заходят парни. Она просто привыкла ходить в таком виде, все равно никто не обращает внимания. Или вообще живет у бабушки. А может, носит этот халатик, потому что у всех такие.

Девчонке лет семнадцать-восемнадцать, впервые уехала от родителей, первый в жизни самостоятельный шаг – поступила в институт.

Она этим очень гордится. Отсюда и восхваление этого самого ХАДИ, марки с автомобилями. Нет, не институт она хвалила и не спортивные автомобили, просто ей очень хотелось показать, что она человек взрослый и вполне самостоятельный. Она занимается очень важным и полезным делом: учится в институте, изучает теорию пределов и другие сложные науки, ездит на картошку и сдает экзамены. И делает все правильно! Какая она паинька, так и родители должны подумать, и окружающие. А он? Хорошо же он подумал о совершенно незнакомой девушке!

Впрочем, когда голоден и зол на весь мир, можно еще и не так подумать. Ерунда разная в голову лезет.

А собственно, из-за чего злиться на весь мир? Из-за того что не нашел причины вибрации на турбине? Найдет, конечно же, найдет. Приедет в Ленинград, немного успокоится, подумает и найдет. Хотя времени на раскачку не будет. В Ленинграде в родной конторе уже наверняка лежит телеграмма из Харькова, в которой вполне ясно сказано, что он, как специалист, никуда не годен. А это уже ни в какие ворота не лезет. Руководитель группы, лучший на предприятии специалист по диагностике – и не смог найти причину. Скандал! Так что, мил человек, хочешь не хочешь, а думай сейчас, иначе придется проситься на пенсию по бестолковости.

Он уставился в покачивающийся потолок купе и стал вспоминать показания приборов. Память довольно точно зафиксировала частоту вибрации и величины горизонтальной и вертикальной составляющей. Вспомнилось, что турбина вибрировала и на выбеге, но характер вибрации на выбеге резко изменился. Он прикидывал цифры, и мозг постепенно приходил к какому-то решению. Постепенно зрело мнение, что такая высокочастотная вибрация на турбине из-за того, что опора подшипника находится в резонансе. Да, конечно, опора в резонансе. Турбинная классика, пример из учебника, но это Виталий знал и раньше. Но откуда берется энергия, уходящая на вибрацию, причем энергия огромная? Аэродинамические колебания? Вряд ли. Дисбаланс? Нет. Но тогда что же?

Мысль пришла совершенно неожиданно и с той стороны, откуда он ее совершенно не ждал. Догадка сверкнула в мозгу, как молния, и поразила своей простотой и правильностью. Он даже вспотел от неожиданности, потом усмехнулся. Вспомнил, как он когда-то на одной электростанции неделю бился над конструкцией турбогенератора, начинающего вибрировать через полчаса работы под нагрузкой. Виталий тогда целую неделю терялся в догадках. Идея пришла в курилке во время яростного спора о хоккее, когда он о генераторе и не думал. Спорщики с огромным удивлением увидели, что он остолбенел, потом потряс головой и вдруг вместо хоккейных словечек выдал: «Паропровод нужно в другом месте проложить! Фундамент нагревается, перекашивается, и у турбогенератора нарушается соосность!» – после чего в сильном волнении сунул сигарету в рот другим концом, обжег язык и стал яростно плеваться. По-видимому, так устроен мозг, он сам настраивается на нужную мысль и доводит ее до конца независимо от воли человека, после чего выдает в самый неподходящий момент. Вот и сейчас откуда-то из глубин мозга вынырнула идея, и все сразу встало на свои места.

Виталий усмехнулся еще раз. Теперь ясно, почему ему опорный подшипник приснился: мозг работал даже во сне, и какие-то смутные мысли бродили в сознании. Конечно же, у подшипника очень большая площадь и, соответственно, очень маленькая удельная нагрузка. Образуется очень мощный масляный клин, и ротор начинает вибрировать. Опять-таки турбинная классика. А сама изюминка вот где прячется: из-за нелинейных явлений в масляной пленке сильная вибрация должна быть на низкой частоте, но, по-видимому, эта частота оказалась кратной частоте опоры, и колебания сложились. В результате получилась сильная вибрация высокой частоты, энергия которой берется из низкочастотных колебаний. Мудрено. Сразу и не додумаешься.

А какое принимать решение? С решением уже проще. Нужно увести опору от резонанса – это раз. А два – это увеличить нагрузку на подшипник или сделать разрыв масляного клина. Проще всего просверлить в поверхности подшипника отверстия, чтобы отвести часть масла. Все! Просто, как грабли.

Виталий с удовольствием вытянулся в полный рост. На душе как-то разом стало легко и весело. Напряжение спадало. Видно, крепко завели его на заводе, если он думал даже во сне. Все, теперь можно и расслабиться. Дать отдохнуть мозгу. Пусть эта великолепная, самая совершенная вычислительная машина отключится на какое-то время или перестроится на что-нибудь более легкое и приятное, например на веселый спектакль, который он недавно смотрел в кукольном театре. Виталий постарался расслабиться по системе йогов. Представил голубое небо, себя летящей птицей, проплывающую внизу землю и незаметно уснул. Теперь можно было спать спокойно.

Душно. Течет пот. Воздух тяжелый и горячий. Дышать нужно осторожно, иначе обожжет легкие. Ниже к полу. Но куда? Он уже и так лежит. Нужно двигаться! Нужно искать Леву! Осторожно! Можно попасть под углекислотную струю сработавшей системы пожаротушения, а у нее температура минус восемьдесят. Вот она, уже чувствуется, как холодит ухо. Но где же противогаз? Он должен спасти легкие от жара и лицо от холодных углекислотных струй! Осторожно! Сверху капает расплавленный алюминий, это потекли от жара алюминиевые шины электропроводки. Лева, где же Лева?!

Тьфу ты, черт, проклятие! Опять этот сон. Виталий медленно приходил в себя. Да, духота, но это в купе просто дышать нечем: система обогрева старается. А холодная струя, обдувающая ухо, которую он во сне принял за леденящую струю углекислоты, ни больше ни меньше как небольшой сквознячок от окна. Значит, мозг, освободившись от технических проблем, не стал переключаться на легкие мысли, а воскресил в памяти самое острое переживание за последний год. Который раз этот проклятый сон, после него Виталий всегда просыпается в холодном поту с непроизвольным криком. Интересно, закричал ли он сейчас?

Виталий посмотрел вниз. Там шел неспешный разговор, на него не смотрели. Значит, не кричал. Он повернулся на бок, стал смотреть в стену купе и задумался.

Лева. С ним Виталий познакомился на приемных экзаменах при поступлении на подготовительное отделение института. Оба только что отслужили в армии и даже не успели переодеться в гражданскую одежду. Два бравых сержанта в увешанных значками мундирах немного опоздали при демобилизации на экзамены и сдавали в один день по три экзамена сразу. Они быстро заметили друг друга, а вечером, при вселении в студенческое общежитие, попали в одну комнату и быстро подружились. Оба в армии командовали отделениями и были связистами, так что общий язык нашли быстро. Армейских воспоминаний хватило на неделю, потом началась полная событий студенческая жизнь. Оба в армии умудрялись находить время, чтобы заглянуть в учебники, и учеба на подготовительном отделении давалась без всякого труда: курс средней школы в голове сидел прочно. Зачеты сдавались легко, контрольные задания делались за вечер в один присест, и оставалась масса свободного времени. Друзья мотались по кинотеатрам, веселились на вечерах и танцах, сидели в пивбарах и на скромную стипендию умудрялись ходить даже в кафе. Незаметно между ними установилось своеобразное соперничество: кто с меньшими затратами энергии добьется больших результатов.

Первым подал пример Лева, решив за один вечер контрольную по математике одному парню с ПО, который настолько забыл школьную программу, что не мог отличить квадратное уравнение от биквадратного. Виталий моментально ответил тем, что решил этому же парню за один вечер контрольную по физике. Лева с легкостью перевел статью из английской газеты. Виталий сделал то же самое.

К зачетам они практически не готовились, и позор был тому, кто получал меньше пятерки. Дальше было больше. Лева организовал в общежитии вокально-инструментальный ансамбль. Виталий взялся за разбитый общежитейский радиоузел и довел его до рабочего состояния. Лева познакомился с девушкой, Виталий – тоже. Виталий с девушкой поссорился, Лева – тоже.

Письменный вступительный экзамен в институт по математике, на который отпускалось четыре часа, Виталий написал за час сорок пять, Лева – за час пятьдесят. Оба получили, естественно, по пятерке. На устном была та же картина. Физику сдали одновременно. Даже на русском языке и литературе одинаково честным образом отпыхтели положенные четыре часа. Вступительные экзамены сдали с очень высоким баллом, опередив многих ребят, только что пришедших со скамьи какой-нибудь физматшколы.

Летом уехали, конечно же, в стройотряд, где оба были бригадирами. Сразу же, с первого курса, занялись научно-исследовательской работой на кафедре, причем с очень близкими темами, и старались друг друга опередить. Руководители только удивлялись, откуда берется энергия у этих двух парней.

Учились ровно, ни друг другу, ни остальным ни в чем не уступали. На практику после четвертого курса один уехал в Чехословакию, другой – в Югославию. В общественной работе тоже старались опередить друг друга: один работал в институтском профкоме, другой даже в московском горкоме.

Дипломы защитили на отлично. Распределение выбирали себе сами. Оба поехали в Ленинград, только один на завод, другой – в «Диагностику». Работали в постоянном контакте и ревностно следили за успехами друг друга.

Один получил прибавку к окладу, другой добился того же. Один на зависть многим пробил себе однокомнатную квартиру, другой сделал то же. Даже кандидатские диссертации защищали с разницей в два месяца. Один стал яхтсменом, другой занялся дельтапланеризмом. Чемпионами они, правда, не стали, но в десятку лучших вошли прочно. Оба не женились, считая, что еще ни один женатый человек не достиг ничего в жизни. Оба быстро шли по служебной лестнице, расталкивая других локтями и никого не жалея. Только друг другу палки в колеса не ставили: боялись потерять взаимное уважение. Оба быстро выросли и стали опытными специалистами. Глядя на каждого в отдельности, никто бы не подумал, что их успехи и быстрый рост вызваны только одним – желанием ни в чем не уступить друг другу.

При всем этом соперничестве они оставались закадычными друзьями, понимающими друг друга с полуслова. Они часто встречались и в дружеской компании за столом, и на заводах, и в КБ за кульманом, и на компрессорных станциях, и на совещаниях.

В последний раз судьба свела их в Тюменской области на новой, только что запущенной в эксплуатацию компрессорной станции. Лева, насквозь пропахший сухим вином и шашлыками, приехал на станцию из Грузии, где две недели разбирался с аварией турбины. Виталий приехал в Тюмень из еще более экзотического места. Ему пришлось целую неделю вместе с шеф-инженером судостроительного завода лазать по отсекам идущей полным ходом в погруженном состоянии подводной лодки – замерять вибрацию. Виталия на станцию привела повышенная вибрация на турбине, Леву – почему-то не работающая ни на одной машине защита от помпажа. К приезду Левы Виталий уже устранил вибрацию и остался на станции еще на пару дней посмотреть, что будет делать с машинами Лева.

После дружеской развеселой вечеринки началась совместная работа. Правда, совместной ее назвать было бы не совсем правильно. Лева настраивал защиту и ругался с местными инженерами. Инженеры недовольно ворчали, что такую противопомпажную систему нормальный человек придумать не мог. Нужно было продать душу дьяволу, чтобы изобрести подобное. У обычных людей такая система работать не сможет. Виталий, понимая, что Лева, как автор, в защите разбирается намного лучше его, был у Левы в роли «принеси-подай-присобачь» и только ехидно посмеивался над Левиными конструкторскими решениями. Лева в долгу не оставался, и так, с шутками и подначками, они настроили защиту на всех машинах. Для проверки настройки нужно было загнать машины в помпаж, вернее, даже не в помпаж, а на самую его границу, автоматика должна была сработать.

В принципе что такое помпаж? Есть, скажем, автомобиль со спущенным колесом, и есть насос. Что сделает человек? Подсоединит насос и станет накачивать колесо. А что произойдет, если у насоса шланг забит или у колеса – ниппель? Человек нажмет на ручку насоса, но воздух не пройдет, и если отпустить ручку, то она подпрыгнет вверх. Этой ручкой можно и в лоб получить. Примерно так и выглядит помпаж: воздух гоняется туда-сюда, а проку ноль. Но человек быстро сообразит, что делать, прочистит насос и накачает колесо. А что будет, если вместо человека за дело возьмется тупой робот? Он будет упорно качать, пока у него насос не сломается, или у машины колесо не отвалится, или он сам не рассыплется. Противопомпажная защита как раз и предназначена для того, чтобы роботу немножко ума добавить и остановить его, когда дело близится к катастрофе.

Получив разрешение у главного инженера управления, Лева стал загонять в помпаж работающую машину. Действовали крайне осторожно, чтобы машина не свалилась в настоящий помпаж, который мог разнести машину вдребезги. Лева, отогнав от пульта управления дежурную смену, медленно выводил турбину на нужный режим, Виталий стоял рядом с Левой и сверял показания приборов с графиком помпажа. Он заметил по перепаду давления, что машина уже вышла на границу помпажной зоны, и сказал Леве:

– Левушка, граница. Пора бы твоей защите и сработать.

– Не может быть! У меня все отлично настроено.

– Смотри сам. Видишь, вот эта стрелочка дошла до нужной черты, а твоя система – тю-тю.

– Ересь какая-то. По моим расчетам, все должно сработать.

– Видно, Левушка, тебе неправильная логарифмическая линейка попалась или в калькуляторе батарейки сели, раз у тебя дважды два – пять получилось.

– Свинство какое-то, – сплюнул Лева. – Нужно пойти проверить.

– Куда? – удивился Виталий.

– В укрытие, к машине.

– Левушка, да ты просто перегрелся немного. Посиди, отдохни. Глядишь, тяга к подвигам пройдет, а потом и голова соображать начнет. Куда ты пойдешь? Машина того и гляди в помпаж свалится, а он к ней в гости собрался. А если ее на части разнесет? Как учит великий и мудрый инженер по технике безопасности, берегите жизнь, она дается человеку один раз. Не лезь туда, где прихлопнуть может. Вместо того чтобы сейчас головой рисковать, мог бы, как автор системы противопомпажной защиты, написать хорошую инструкцию, по которой любой машинист с твоей системой справится. А то написал какой-то детектив, в котором сам черт ничего не поймет. Тебя для того сюда и вызвали, чтобы ты людям объяснил, как с твоим детищем бороться, или чуть-чуть изменил конструкцию. А героизм твой тут ни к чему.

– Ничего, Виталя, не впервой, управимся. Авось пронесет.

– Лева, кончай свои шутки. Если сам не понимаешь, то я тебя силой удержу и никуда не пущу.

– Послушай, перестраховщик, ты помнишь старую хорошую традицию у инженеров-мостостроителей? – спросил Лева и стал серьезным.

– Какую?

– Когда проводились испытания нового моста, инженер находился внизу под мостом в лодке. И если мост рушился, то ему на голову. Вот так, Верховцев, в старину инженеры свою правоту доказывали. А ты выступаешь не по делу. Какой же я, к черту, инженер, если не уверен в собственной машине? Тут что-то не так, нужно проверить. Я пошел. Ты проследи, чтобы режим машины не меняли.

Виталий понял, что Леву удерживать бесполезно, и остался в операторной смотреть, чтобы дежурный персонал на сделал что-нибудь не то.

А зря он не прислушался к голосу разума и отпустил Леву. Как зря. За эту глупость он будет еще долго проклинать себя. Того, что случилось, предвидеть никто не мог… Вообще-то нет, предвидеть должны были, потому что станция была новенькая, только запущенная в эксплуатацию, и работу всех систем до совершенства еще не довели.

А случилось вот что.

Внезапно со стороны соседней машины прозвучал мощный глухой взрыв. Крыша укрытия приподнялась в воздух, а стены развалились, как у карточного домика. Позже, при разборе аварии, установили, что не работали датчики загазованности, просто не до конца была еще отлажена система. В укрытие просочился газ, система предупреждения загазованности не сработала, газ достиг взрывоопасной концентрации и взорвался. Крыша укрытия упала рядом с машиной. У машины на короткое время произошел перебой в работе, но потом она сама снова вышла на расчетный режим и продолжила как ни в чем не бывало ровно и мощно гудеть.

Но этого короткого сбоя хватило турбине, которую они с Левой держали на границе помпажа. Небольшого толчка давления оказалось достаточно: машина свалилась за границу и помпажнула по-настоящему. Защита от помпажа, настроенная Виталием и Левой, сразу же сработала и выключила машину, но… Станция была новенькой, только запущенной в эксплуатацию, еще не обкатанной. Где-то в районе поплавковой камеры, там, где возился сейчас с сигнализатором Лева, вырвало тоненькую трубку, и прорвался газ. Струя газа под огромным давлением ударила в укрытие и вспыхнула.

Дежурная смена остолбенела, когда увидела, что из укрытия бьют длинные языки пламени. Виталий пришел в себя первым. Еще плохо понимая, что собирается делать, он схватил противогаз и бросился к укрытию. Надел у двери противогаз, пригнулся почти до пола и открыл дверь. Над головой пронесся огненный смерч. Он лег на пол укрытия и попытался осмотреться. За те десять-двадцать секунд, которые прошли с начала пожара, укрытие превратилось в настоящий ад. Ревел прорвавшийся газ, над головой бушевал огонь, трещала, как электросварка, закороченная электропроводка. Даже на полу донимал нестерпимый жар. На Виталия упало несколько капель расплавленного алюминия, и он понял, что через минуту от него останется только горсточка пепла. Тут он увидел Леву. Потерявший ориентацию Лева метался в огне и, закрываясь руками от пламени, кружился волчком. Виталий крикнул, но противогаз заглушил крик. Тогда несколькими звериными прыжками он подскочил к Леве и свалил его на пол.

В это время наконец-то сработала противопожарная автоматика, и холодные струи углекислого газа ударили в укрытие. Огонь сразу уменьшился, но дышать стало нечем даже в противогазе. Рев газа стал утихать, и Виталий подумал, что теряет сознание и отключается, но как-то очень быстро, в долю секунды, сообразил, что дежурная смена перекрывает краны и газа поступает меньше. Еще через секунду он понял, что они сейчас задохнутся и тогда точно сгорят. Он вскочил на ноги и, согнувшись, побежал к выходу, таща за собой Леву, ухватив его мертвой хваткой за руку. Наверное, сознание на короткое время все же выключилось, потому что Виталий не помнит, как проскочил через дверь.

Пришел Виталий в себя от холодной воды. Оглядевшись, он понял, что лежит вместе с Левой в дренажной канаве метрах в пяти от укрытия. Он оглянулся и увидел, что огонь пока еще бьет из всех щелей. Вдруг из-под земли ударила струя дыма. Виталий не сразу понял, что горит подземный силовой кабель. Понял он это, когда взрыв донесся со стороны подстанции – взорвался силовой трансформатор, опять-таки не сработала защита. Машины, оставшись без электроэнергии, сразу все остановились. Краны на газопроводе дежурной смене все же удалось закрыть, огонь погас, рев газа прекратился, а над станцией, обычно шумящей на всю округу, повисла тишина, нарушаемая только криками бегающих по территории людей.

Виталий встал на ноги, снял с головы наполовину оплавившуюся противогазную маску и поднял Леву. Посмотрел на него и ужаснулся. Из одежды на Леве остались только превратившиеся в оплавленный кусок резины сапоги. Ни волос, ни бровей, ни ресниц у Левы не было, кожа обгорела и была черного, обуглившегося цвета, не осталось даже светлых пятен. Лева, очевидно, находился в шоке и боль еще не чувствовал.

– Зачем полез туда, дурак? – тихо сказал Лева. – Зачем полез? Сам же настраивал сигнализатор, должен был знать, что он сработает. И он сработал! Машину остановил! Это показывающий прибор в операторной на щите врал. Просто его неправильно оттарировали, а это уже дело киповцев.

К ним подбежали люди и остановились в нерешительности при виде страшных ожогов Левы. Лева представлял собой единый большой ожог.

– Мужики, дайте закурить, – попросил Лева.

Кто-то дрожащими руками протянул сигарету, кто-то поднес зажигалку. Лева взял сигарету своими черными пальцами, удивленно на них посмотрел и прикурил. Он повернул голову, и кожа на шее с треском лопнула, обнажив белую полосу. До Левы, очевидно, дошла боль, и он недовольно поморщился. Тотчас же лопнула кожа на лице, и сигарета окрасилась кровью. Лева закрыл глаза и сел.

Подъехал уазик, Леву кое-как уложили на заднее сиденье. Смотреть на это было невозможно. Никто не знал, за что его можно взять: сразу же лопалась кожа. Леву повезли в медпункт.

Виталий, с которого потоком стекала вода пополам с грязью, пошел в операторную к раковине и решил умыться. Воды не было. Да, конечно, электроэнергия пропала на всей станции, и насосная не работала. Он вспомнил о бочке с дождевой водой и вышел на улицу. Он долго в темноте плескался в бочке. Наверное, вода в бочке была не первой свежести, потому что ему постоянно попадались какие-то ошметки. Когда он вернулся в освещенную аварийным светом операторную, он понял, что это были за ошметки. Это были куски его собственной кожи с шеи и кистей рук. Он весь был залит кровью.

Дежурная смена принесла бинты и йод, но Виталий не разрешил ничего делать, а попросил отвезти его в медпункт.

В медпункте единственный врач и медсестра были заняты Левой и попросили Виталия немного потерпеть. Виталий прекрасно все понимал, слыша стоны Левы. Скоро прилетел медицинский вертолет.

В вертолете Лева уже не стонал, а начал кричать. Не помогали, видно, даже обезболивающие уколы. Тут же, в вертолете, Виталию промыли ожоги и сделали первую перевязку. Саднящую боль в руках и шее терпеть было невозможно, и он попросил врачей сделать ему какой-нибудь сильнодействующий укол, чтобы он мог забыться. Врачи, которым было не до него, такой укол сделали, и он вырубился. Последнее, что он слышал, – это разговор врачей о неожиданно наступившей нелетной погоде. Они боялись не долететь до больницы.

После укола Виталий почему-то очень долго не мог прийти в себя. В мозгу носились какие-то видения, обрывки разговоров, обрывки событий. Появлялись знакомые и незнакомые лица, потом жуткие морды. Виталий понял, что он бредит. Потом появилась красивая женщина, одетая во все белое, и жестом поманила Виталия за собой. Виталий читал в одной популярной книжке, что перед умирающими в последний момент жизни появляется Белая дама и зовет их с собой, и удивился. Не испугался, а искренне удивился. Неужели он умирает? Не верилось. Из-за чего умирать? Из-за ожогов кистей рук и шеи? Слишком уж несерьезная причина для смерти. Может быть, это вовсе не Белая дама, а обычная медсестра? Да не пойдет он никуда с ней. Виталию показалось, что он поднимается куда-то вверх, под потолок. Он посмотрел вниз. Большая пустая комната. В комнате стоят стол и два стула. На одном стуле сидит Лева, а на другом поместилось странное вращающееся облако. Из облака выпал лист бумаги с каким-то текстом и подлетел к Леве. Лева взял лист и стал внимательно его читать. Прочитал и согласно кивнул головой. Потом взял лежащую на столе обычную перьевую ручку, уколол пером палец и поставил на листе свою подпись. Чушь какая-то, да что там, обычный бред. Виталий почувствовал, что его снова зовут. Это была женщина в белом, она упорно манила Виталия за собой. На этот раз Виталий пошел за ней. Женщина привела Виталия в какой-то большой темный тоннель и пропала. Виталий почувствовал, что летит по тоннелю навстречу пятнышку света, сияющему где-то далеко в конце. Виталий летел и с каждым мигом чувствовал, что приближается к чему-то большому, доброму, чистому. На самом выходе из тоннеля полет вдруг прекратился. Виталий остановился и услышал над собой веселый, добрый смех. Потом раздались слова: «Нет, ему еще рано. Он еще не все сделал в земной жизни». Голос был какой-то необычный, ни мужской, ни женский, но очень доброжелательный. Виталий почувствовал, что летит по тоннелю назад, и вновь оказался в комнате под потолком. Лева все так же спокойно сидел на стуле. Вдруг он резко весь почернел и упал на пол. Облако сорвалось со своего стула и стало кружиться вокруг Левы. Потом оно остановилось. Какое-то время облако висело неподвижно, потом медленно стало подниматься к потолку, к Виталию. Виталий почувствовал, что в него входит что-то страшное, отвратительное, и, сжав в кулак всю свою волю, стал сопротивляться. Но силы были явно неравны.

Виталий почувствовал сильнейший приступ острой головной боли и пришел в себя. Боль быстро прошла, и он открыл глаза. Он лежал в больничной палате. Рядом с кроватью стояла стойка с капельницей, иголка с трубкой была воткнута в левую руку Виталия. Около кровати сидела медсестра. Виталий понял, что это уже не бред, и внимательно осмотрел себя. Вроде бы все было на месте, никто ему не отрезал ничего лишнего. Руки и шея забинтованы, но боли практически нет. Чувствовал себя он вполне сносно. Виталий сел в кровати.

– Очнулся наконец-то, – сказала медсестра. – Осторожно, вставать не нужно, у тебя капельница.

– Я уже заметил.

Он встал, выдернул капельницу, согнул руку в локте, чтобы из вены не текла кровь, и направился к двери.

– Больной, вы куда? – удивилась медсестра.

– В туалет.

– Вам нельзя вставать. Я доктору сообщу.

– Да хоть министру здравоохранения.

Виталий сходил в туалет, вернулся назад в палату и сел на кровать.

В палату вошел доктор.

– Значит, встаем с кровати без разрешения врача? – сказал он.

– Долго я был без сознания? – спросил Виталий.

– Почти трое суток.

– Но почему? Из-за нескольких несчастных ожогов я потерял сознание?

– Вам не вовремя сделали перевязку, и началось заражение крови. Хорошо, что нам удалось его подавить в самом начале, иначе мы сейчас бы с вами не разговаривали.

– Что с моим другом?

– Умер полчаса назад.

– Но почему? Почему вы ничего не сделали?

– Не могли. У нас нет такого оборудования, а обычные методы не помогли. Его нужно было отправлять в Москву, в ожоговый центр.

– Так почему же не отправили?

Вместо ответа врач указал на окно. За окном стояла сплошная стена тумана.

– Давно? – спросил Виталий.

– Давно. Вертолет, который привез вас к нам в больницу, был последним.

Виталий провел в больнице две недели. Видел, как Леву отправляли домой в закрытом гробу, и был на грани полного психического расстройства. Ведь это его дружеская подначка стоила Леве жизни. То, что случилось, полностью легло на его совесть, и это ему нести до конца.

С той поры у Виталия иногда, когда он сильно уставал, стали появляться галлюцинации. Почва уходила из-под ног, и начинало мерещиться черт знает что. Виталий старался держаться, но в глубине души чувствовал, что скоро придется серьезно лечить нервы.

Виталий напряг все мышцы тела и тряхнул головой, чтобы прийти в себя. Прошло уже больше полугода, но вид обгоревшего Левы стоит перед глазами. Иногда вспоминается настолько подробно, что Виталию кажется, он сошел с ума или у него мания преследования. Он знал, с этим нужно бороться, и усилием воли подавлял воспоминания. Сейчас нужно встряхнуться, слезть с полки, пойти покурить, глотнуть свежего воздуха, развеяться. Это просто выбило из колеи вынужденное безделье в поезде.

Виталий слез с полки, кивнул приветливо улыбнувшейся девушке и вышел в коридор. Зашел в тамбур, достал сигарету и закурил. Меланхолично посмотрел на убегающий за окном зимний пейзаж и почувствовал зверский приступ голода. Да, так долго не протянешь. Он докурил сигарету до конца, подошел к водопроводному крану и выпил три стакана воды. Голод это не уняло, но пустота в желудке заполнилась. В кармане двадцать копеек. Десять можно потратить, остальные уйдут в Ленинграде на транспорт.

Поезд остановился на какой-то большой станции. Проводник сказал, что стоянка будет пятнадцать минут. Что ж, хорошо, можно пройтись по вокзалу и найти хотя бы пирожок за десять копеек. А если попадутся два по пять, еще лучше. Виталий надел пиджак и вышел из вагона. Долго бродил по перрону и вокзалу, так и не нашел ничего наподобие пирожка или булочки. Все, что продавалось на вокзале, было явно ему не по карману.

Раздраженный, он вернулся в купе, сел и увидел, что в купе входит попутчица с бутылкой газированной воды. Он посмотрел на бутылку и усмехнулся. Вероятно, у девушки с финансами обстояло так же, как и у него. Но ей простительно, она студентка. А как он умудрился при его зарплате кандидата наук остаться без денег?

Девушка заметила его взгляд и сказала:

– Жарко в купе. Есть совсем не хочется, только пить.

– А я в дороге совсем есть не могу, – соврал Виталий. – Почти все время лежишь, куда уж тут калории потреблять?

– Да, в поезде вредно есть высококалорийную пищу, – согласилась девушка.

Они немного поговорили о том, как вредно много есть, когда мало двигаешься. Этот разговор вызвал только очередной зверский приступ голода, но Виталий постарался его задавить.

Подъезжали к Смоленску. Молодая семья уложила чемоданы, одела отпрыска и собралась выходить. Поезд затормозил и остановился. Молодой супруг схватил два чемодана и ринулся к выходу.

Супруга взяла в одну руку большую сумку, другой приготовилась толкать коляску и в нерешительности остановилась. В купе оставалось еще два чемодана.

Девушка посмотрела на Виталия и попросила:

– Помогите им.

Виталий, как по приказу, подхватил чемоданы и потащил их к выходу. На улице передал их молодому супругу и в нерешительности остановился на перроне. Достал из пачки одну из последних сигарет и закурил. На улице было холодно, шел снег, а Виталий был в одной рубашке. Он быстро замерз и понял, что пора возвращаться. Но там в купе сидела она, одна! Он представил, как сейчас войдет в купе и останется с девушкой наедине, как снова с ней заговорит. О чем? Он каким-то внутренним чутьем понял, что эта девушка не подходит под тот стереотип женщин, который сложился у него в голове к его тридцати годам. Это выбивало из колеи. Но возвращаться тем не менее было нужно, холод пробирал уже до костей.

Виталий поднялся в вагон, зашел в купе и сел на освободившуюся полку. Девушка сидела на своей полке, поджав ноги и накрывшись до подбородка простыней. Она искоса посмотрела на него, и по этому короткому, по-детски наивному взгляду, в котором было что-то такое, что невозможно передать, он понял, что девушка по-своему переживает сложившуюся ситуацию и совершенно растеряна. Не зная, с чего начать разговор, да и стоит ли начинать его вообще, Виталий молчал. Молчание прервала девушка.

– Здесь, в Смоленске, недалеко от вокзала, в госпитале мой папа лежал, – сказала она. – Я к нему через день ездила. Апельсины возила. Я тогда еще в восьмом классе училась и всего боялась. После школы садилась на электричку и ехала сюда. А это было зимой, темнело рано. В Смоленск приезжала, когда еще светло было, пока с папой поговорю, на улице темнеет. А в электричке одной вечером страшно ехать, пока из Смоленска домой еду, все поджилки трясутся.

Виталий пожал плечами. Что тут страшного, подумаешь, электричка.

– А вы бы с братом вдвоем ездили. Вдвоем не так страшно.

– Он тогда еще совсем маленький был, а мама могла ездить только по выходным.

– Неужели отца нужно было каждый день навещать?

– А как же? – удивилась девушка. – Он же болел и лежал в госпитале без нас, один, среди незнакомых людей.

– И долго он лежал в госпитале?

– Месяц.

Виталий представил, как эта девчонка пятнадцать раз ездила зимой в электричке, отчаянно трусила и прижимала к себе покрепче сумочку с апельсинами. А мимо нее по вагону проходили всякие подозрительные личности, возможно, даже полупьяные. Кто-то, наверное, пытался с ней заговорить, девчонка все-таки очень симпатичная. Ей кажется, что она подвиг совершила. Впрочем, может быть, это и в самом деле подвиг в какой-то мере.

– А что было делать? – как бы продолжила его мысли девушка. – Мы папу очень любим, и он нас – тоже. Знаете, как у меня дома переживали, когда я в институт поступала?

Она замолчала и на минуту задумалась. Потом тихо проговорила:

– Они, наверное, уже на вокзале меня встречают: мама, папа и братишка.

Она поплотнее укуталась в одеяло, и по ее отсутствующему взгляду Виталий понял, что мысли ее далеко, там, на вокзале в Витебске, где ждали ее родные.

Поезд остановился на очередном полустанке, и в купе, цепляясь за все углы чемоданами, ввалились двое. Один из них был мужчиной почтенного возраста, другой совсем мальчишкой. Они сразу же стали располагаться на свободной полке, и Виталию пришлось встать. На верхнюю полку лезть не хотелось, и он попросил разрешения у девушки сесть рядом. Девушка, кажется, вопрос не поняла, но согласно кивнула. Он сел. Двое напротив быстро, по-деловому разложили постели, уселись, достали из чемоданов какие-то конспекты и стали читать. Судя по репликам, которыми они перебрасывались между собой, это были представители какой-то гуманитарной профессии. Причем один из них был студентом, другой – преподавателем.

Девушка пошевелилась и легла на подушку, укрывшись до самых глаз простыней. Виталий посмотрел в эти глаза и увидел отсутствующий, как бы направленный внутрь взгляд. Вдруг он почувствовал, что этот отсутствующий взгляд остро напомнил ему что-то родное, полузабытое, от которого слегка защемило сердце. Он вспомнил. Много лет назад, после десятого класса, он, завалив вступительные экзамены в институт, возвращался домой. Было немножко обидно, что недобрал всего один балл, и эта обида портила настроение, но, когда до родного дома оставалось езды чуть больше двух часов, все вылетело из головы. Впереди предстояла встреча с родителями, которых он не видел целый месяц. Перед глазами стояли только мать и отец. Он представлял, как приедет домой и обнимет обоих. Впереди призраком маячила длительная разлука: месяца через два он уходил служить в армию, но все это намечалось потом, а тогда он ехал домой и мечтал о встрече с родителями, мысленно подгоняя поезд. Эти два часа тянулись невыносимо долго и вымотали нервы. Тогда он еще не умел сдерживать свои чувства, и они волновали его до глубины души. Непосредственный мальчишка с чистыми чувствами. Да, было и такое время.

Сейчас от девушки пахнуло этим полузабытым воспоминанием пусть еще не такой далекой юности. Внезапно его остро охватило чувство собственной неполноценности. Он вдруг понял, что, научившись сдерживать свои желания и чувства, просто стал на них не способен. Никогда он уже не сможет вот так же, как эта девчонка, с нетерпением ждать с кем-то встречи и так сильно переживать из-за этого. В нем появилось что-то от запрограммированной машины. Встреча так встреча, тогда-то и во столько, время от и до. Зачем переживать? И ему как-то ни разу не приходила в голову мысль, что вместе с этими умершими чувствами умерла часть его самого, вполне возможно, немаловажная часть. Стал нравственным инвалидом, что ли? Как бы сказал один его хороший знакомый, был сначала нормальным человеком, потом хрумкнула какая-то внутренняя косточка, и стал калекой.

Виталий встал, достал сигарету и ушел курить в тамбур. Когда он вернулся, девушка все так же лежала, укрывшись одеялом. Пожилой мужчина достал огромное увеличительное стекло и стал читать через него. Виталий указал девушке глазами на эту интересную картину. Девушка посмотрела на мужчину, слабо улыбнулась и вновь ушла в себя. Расшевелить ее было невозможно. За двадцать минут до приезда в Витебск она переоделась, уложила чемодан и стала с нетерпением смотреть в окно. Когда показались огни Витебска, он помог ей вынести чемодан, и они стояли в холодном пустом тамбуре. Она все так же не замечала ничего вокруг, а он смотрел на ее красивое лицо, и ему хотелось сказать на прощание что-нибудь значительное или по крайней мере приятное.

Он мысленно попробовал подобрать нужные слова, ничего не придумал и сказал, сам поражаясь собственной примитивности:

– Хотите приехать в Ленинград? Я вам оставлю свой адрес.

Девушка не поняла и вопросительно посмотрела на него. Он повторил фразу. На этот раз смысл дошел до нее. Она внимательно посмотрела Виталию в глаза и отрицательно покачала головой. Этот безмолвный отказ больно зацепил за живое. Впрочем, он понимал, что другой ответ он вряд ли бы получил. Вышел проводник и открыл дверь вагона. Поезд остановился. Девушка выглянула на улицу, и ее лицо просияло радостью.

– Пришли и мама, и папа, и братишка!

С перрона донесся радостный женский возглас:

– Вот она, наша матрешка!

Девушка быстро спустилась по ступенькам и бросилась в объятия матери. Виталий вынес из тамбура ее чемодан, поставил на перрон и, не став смотреть, как целуются родные, вернулся в купе и залез на полку.

Наступала уже глубокая ночь. Сон не шел. Виталий лежал с закрытыми глазами и мучился. Зря он спал днем, теперь на него навалилась бессонница. Стоило расслабиться, и в неуправляемом воображении сразу же возникали обрывки каких-то кошмаров. От них удавалось избавляться только усилием воли, но тогда было невозможно заснуть. Кое-как ему удалось переключить мысли на девушку, имя которой он так и не узнал. Чем же она его так поразила? Красивая? Так это не такая уж большая редкость. Умница? Как сказать. Учится в институте? Чепуха. Скромница? Есть, конечно, что-то такое, но… А в чем же тогда дело? В его тридцать лет сколько прошло перед ним таких девчонок? Пожалуй, и по именам сейчас не вспомнить. Были такие, с которыми он знакомился случайно и почти сразу же забывал, были и те, что довольно долго владели его мыслями. Были красивые и некрасивые, умницы и глупые, скромницы и наоборот, совсем молодые и в возрасте. И ни одна из них, кроме Нинки, конечно, не вызвала какого-либо серьезного чувства. Впрочем, о каких чувствах можно говорить, если они с Левой, привыкшие во всем идти напролом, поступали точно так же и в отношениях с женщинами? Однажды они даже провели полушутливое соревнование. Получив зарплату, решили проверить, насколько ее хватит, если ее целиком потратить на женщин, и что из этого получится. Зарплаты хватило на неделю. Виталий сумел познакомиться с шестью женщинами, Лева завел семь знакомств. После того как зарплата закончилась, каждый познакомился еще с одной девчонкой. Потом они решили: хватит заниматься ерундой, и продолжили прерванную работу над кандидатскими диссертациями.

А во время учебы в Москве? После того как Виталий окончательно пережил расставание с Нинкой, они с Левой проложили дорогу к общежитиям медицинского и педагогического институтов. Было многое, пожалуй, все, за исключением серьезных, глубоких чувств.

Он понял, чем запала ему в душу эта девушка. У нее было то, чего у него уже давно не было, то, о чем в глубине души он тайно мечтал, но боялся себе в этом признаться. У нее есть те самые простые человеческие чувства и отношения, которых так не хватает ему. Она любит своих родителей и мечтает о встрече с ними. Он тоже любит своих родителей, но за всеми делами это отошло на второй план. Она просто заговорила с незнакомым человеком, и ее отношение было самым доброжелательным. Он же сразу попытался определить, кто это с ним разговаривает и на что она способна. Она учится в институте, пусть еще плохо представляет, зачем она это делает, но знает, что это очень нравится ее родителям, а для родителей она на все готова. Когда у нее появится парень, то, если он, конечно, это заслужит, она будет любить его страстно и беззаветно. И дай-то бог, чтобы ей встретился парень не такой, как Виталий или Лева. Он и Лева считали, что жена – это камень на шею и, как гласит русская народная пословица, баба с возу…

А что дали учеба Виталия и его быстрый рост, как специалиста? Кому принес пользу этот быстрый рост? Его родителям? Нет. Они мечтали, чтобы он бросил все дела и вернулся домой. Друзьям? А ведь друзей совсем мало. Никому не нравилось, что они с Левой быстро поднимались по служебной лестнице и перепрыгивали через многие головы. Предприятию? Пожалуй да. Предприятию нужен толковый специалист, умеющий решать сложные вопросы. Но это утешение слабое. Ему самому? Тут он совершенно ясно понял, что ему самому это не нужно. По натуре он рядовой инженер, которому ни к чему быть кандидатом наук и руководителем группы. Ему все время в глубине души казалось, что это не он, а кто-то другой защищает кандидатскую диссертацию и быстро поднимается по служебной лестнице.

Да, он любил свою работу. Любил все, что с ней связано, даже эти постоянные переезды с места на место, хотя вслух часто и проклинал их. Он любил технику и без нее жизнь себе не представлял. Он относился к машине как к живому существу и остро ощущал ее болезни. Но он также прекрасно знал, что в науке ничего нового сказать не сможет. Просто не в состоянии: у него не научный склад ума. Кандидатская была просто способом его самоутверждения, но ему она удовлетворения не принесла. Так, просто престиж в какой-то мере. Руководство группой было тоже не его делом. Он привык и любил отвечать за технику. Отвечать еще и за людей он не любил и не хотел.

Кому же все это нужно, зачем он все это делал? Стыдно признаться, но все это было сделано для того, чтобы доказать Леве, что он тоже не лыком шит. А Лева? Лева доказывал Виталию, что и он не лаптем щи хлебает. И еще им обоим яростно хотелось доказать, что они достигнут многого в жизни, хотя у них нет ни дяди в министерстве, ни тети – директора универсама. А возможности для этого доказательства были. Крепкое здоровье, прекрасное образование, неисчерпаемая энергия, острый ум, предприимчивость, необремененность семьей, решительность – все было налицо.

И еще было соперничество. Началось оно с учебы, но скоро они поняли, что, не расталкивая других локтями, многого не достигнешь. Первым подал пример Лева. Он тогда возглавлял профкомовскую комиссию по проверке общежитий и во время очередного рейда застал на месте преступления обитателей одной из общежитских комнат. Парни отмечали чей-то день рождения и попались Леве с бутылками на столе, хотя в общежитии был сухой закон. Лева добился исключения ребят из института. Многие, в том числе и декан факультета, так и не поняли, зачем это нужно Леве, нарушение ведь не ахти какое страшное. Многие не поняли, но Виталий, который тогда уже работал в горкоме, понял.

Через месяц при проверке профкомом одного из московских институтов Виталий обнаружил неправильное оформление профсоюзных путевок. Он быстро провел самостоятельное расследование и вычислил, что на этом деле председатель профкома положил в собственный карман около сотни рублей. Виталий пошел в институтский партком. В парткоме разобрались на удивление быстро. Председателя профкома сняли, а Виталию посоветовали не поднимать шума. Председатель, уже пожилой семейный человек с маленькой зарплатой, должен был просто выплатить эту сумму, и дело хотели замять. Виталий, сам еще толком не понимая, зачем он это делает, с таким решением не согласился и довел дело до прокурора. В институте терялись в догадках: зачем так поступать со случайно сорвавшимся человеком? А Виталий в разговоре с Левой так, между делом, упомянул: «Я тут одного ворюгу под суд отдал». На суде у бывшего председателя профкома оказалось огромное количество защитников – честнейших и уважаемых людей. Решение суда было очень мягким, но Виталий хорошо запомнил глаза человека, честное имя которого из-за несчастных ста рублей превратилось в ничто.

Лева ужесточил требования к общежитиям. Левиной комиссии стали бояться, и общежития готовились к проверке, как к престольному празднику или концу света. Горкомовскую комиссию с Виталием во главе в профкомах стали встречать чуть ли не как представителей ОБХСС. Кто его знает, чем бы все это закончилось, но джинн из бутылки до конца не успел выбраться: они окончили институт и уехали по распределению.

В первый год работы они были полностью сбиты с толку порядками, царившими на их предприятиях, куда они пришли на мизерные оклады. Как новоиспеченные молодые специалисты, они месяцами не выбирались из колхоза, работали на овощебазе и убирали с панели листья и снег, другими словами, теряли квалификацию. В общем, полностью оправдывали полушутливое прозвище, которое было присвоено молодым специалистам, – инженегр.

Однако очень скоро оба поняли, каким способом можно избавиться от этой глупой для инженера работы, которую и словом-то приличным невозможно назвать. Нужно было стать хорошим специалистом. Ценного специалиста панель убирать не пошлют, он и на своем месте очень нужен. Оба засели за книги, описания машин и отчеты. Настойчивость и блестящее образование, полученное в институте, сделали свое дело. Скоро Лева как-то в разговоре упомянул, что его доклад на конференции молодых специалистов занял первое место и он получил первую премию, сколько-то там десятков рублей. Виталий ответил тем, что на нескольких турбинах провел балансировку ротора в собственных подшипниках, что до него в Советском Союзе не практиковалось. Его метод принес огромную экономию и удивил даже опытных специалистов. Их заметили. Обоим стали доверять серьезную работу.

Леву как-то включили в комиссию, которая выезжала на аварию турбины. Лева приложил максимум усилий и установил причину взрыва турбины. И еще, уже по собственной инициативе, он нашел и стрелочника, который понес ответственность.

Виталия послали на аварию газоперекачивающей станции. Он тоже нашел причину и стрелочника.

Их авторитет, как специалистов, стал быстро расти – вместе с окладами.

Потом были защиты кандидатских диссертаций.

Как-то во время праздничного застолья Лева сказал Виталию, что руководитель его группы написал заявление с просьбой об освобождении его от занимаемой должности по состоянию здоровья. Группу предложили Леве, и он не собирается отказываться. Виталий был поражен. Он довольно-таки неплохо знал Левиного руководителя группы, еще молодого, весьма посредственного и недалекого инженера, горлопана. Тяжело было предположить, что тот ни с того ни с сего стал заботиться о собственном здоровье. Нужно было приложить немало усилий, чтобы этот человек стал прислушиваться к внутренним изменениям в своем организме.

Через три месяца руководитель группы Виталия, большой любитель выпить, встретился на одной газоперекачивающей станции со старыми друзьями и крепко отметил это дело. Застолье растянулось почти на неделю, в результате руководство группой перешло Виталию. Таким образом, они вновь сравнялись с Левой.

Вот так, ревностно наблюдая за успехами друг друга, они и жили. Они совершенно не замечали, что от них стали отворачиваться друзья, с которыми вместе начинали работать. Они считали, что им просто завидуют. Да и зачем им были нужны друзья, если их было двое? Два друга-соперника.

Да только ли друзья стали отворачиваться? Соперничество научило их постоянно держаться начеку, не упускать ни единой возможности и к людям относиться очень жестко. Когда у Виталия впервые появилось жесткое отношение к людям? В армии? Нет. Там он, наказывая провинившегося солдата, внутренне жалел его. Когда работал в горкомовской комиссии? Да, в какой-то степени. Но и там он хоть немного, но жалел сорвавшегося человека. На аварии газоперекачивающей станции? Да, там он видел, как найденного им виновника под конвоем отвели к машине с решетками. Тогда он отнесся к этому равнодушно. Дальше было проще: провинился – будь добр, получи заслуженное. И никаких лишних эмоций, ведь Виталий всегда прав!

Так он не заметил, как сам постепенно превратился в продукт технической цивилизации, в этакого железного мальчика, который понимает упрощенные отношения между людьми и больше никаких. Как на машине: нажал определенную кнопку – и жди именно этого результата, а не какого-нибудь другого.

Но шила, как видно, в мешке не утаить. Его отношение к людям чувствовалось очень остро. И другие после первых же дней знакомства относились к Виталию сдержанно-официально, ожидая с его стороны какого-то подвоха. Вот и эта девчонка. Сколько они с ней знакомы? Чуть меньше суток, а знакомство дальше продолжать не захотела.

Лева погиб. Виталий остался один. Без друзей, которым он был бы очень нужен, остались только приятели, с которыми ему нечего делить. Без женщины, которая его любила бы и ждала. Зачем же было так яростно рваться вверх и подставлять другим подножки, чтобы его не опередили? В какую же уродливую форму превратилось их с Левой соперничество! Проводить огромную работу, подниматься вверх по служебной лестнице – и все это не для какого-то важного дела и даже не из карьерных соображений, ведь даже это можно было бы как-то объяснить, а лишь для того, чтобы сказать друг другу: мы и это можем, и так умеем. Со смертью Левы все это рухнуло, потеряло смысл. Виталий внезапно обнаружил вокруг себя зияющую пустоту, которую нечем заполнить.

Какое-то время после смерти Левы он старался жить нормальной жизнью. Ходил на работу, ездил в командировки, решал технические проблемы, писал отчеты. Ходил в театры и бары. Но жизнь, оказывается, просто играла с ним, как кошка с мышью. Она не стала уничтожать его там, на компрессорной станции, или добивать в больнице, дала отбежать немного в сторону и отдышаться. А вот теперь кошка вновь показала когти и с размаху вонзила их в самое больное место. Технократ до мозга костей Виталий подумал, что если его жизненный путь представить в виде графика какой-то функции, то получится довольно-таки извилистая линия с ровными участками, падениями и взлетами. И вот этот график достиг, выражаясь математическим языком, какого-то экстремума. Почему именно сейчас?

Да потому, что все показатели налицо. Галлюцинации, огромные трудности при решении технической проблемы и неумение познакомиться с девушкой. Что это, максимальное или минимальное значение функции? Локальный, то есть местный, экстремум или это надолго? А может быть, излом, после которого функция будет определяться совсем иным законом?

На Виталия вдруг навалился какой-то звериный приступ тоски, ощущение собственной никомуненужности.

Так, мучимый приступами самобичевания, голода и мелькающими в сознании обрывками кошмаров, он пролежал без сна почти до утра, пока не забылся в тяжелой полудреме.

Утром, перед приходом поезда в Ленинград, его разбудил проводник. Виталий встал, быстро умылся и собрал чемодан. Поезд пришел на Витебский вокзал. Виталий вышел на перрон и почувствовал очередной приступ голода. Нет, это терпеть было уже невозможно. Он зашел в буфет, отдал свои двадцать копеек и взял стакан чая. На сдачу ему дали две двухкопеечные монеты и две пятикопеечные. Прекрасно, на метро и автобус есть и даже четыре копейки в запасе. Доехать домой, а дома деньги всегда найдутся. Он пил теплый невкусный чай, который после двух суток голода казался почти нектаром, и думал, что сейчас приедет домой, позавтракает, хорошо выспится, а потом будет решать, как быть дальше. Жизнью, которую он вел до гибели Левы, Виталий жить больше не мог.

Виталий вышел с вокзала, подошел к метро и полез в карман за деньгами. Достал пятикопеечную и двухкопеечную монеты. Подумал, что стоит, пожалуй, позвонить на работу и сказать, что уже приехал. Он зашел в телефон-автомат и набрал номер. Трубку снял начальник отдела.

– Здравствуйте, Юрий Павлович, это Верховцев. Я уже приехал, на работу выйду завтра.

– Привет. Что ты там в Харькове устроил?

– Как это «что устроил»?

– Вчера мне звонил главный инженер завода. Он сказал, что причину ты не нашел и лишний раз заставил разбирать турбину.

– Да, турбину разбирали. Но причину я нашел, в поезде додумался.

– Какая причина?

– У них опора подшипника в резонансе.

– Да, главный мне сказал, что у них есть такое предположение. Но почему такая мощная вибрация? Откуда берется энергия?

– Подшипники слабо нагружены, вот ротор и болтается на мощном масляном клине. Нужно разорвать масляный клин, я уже придумал, где сделать отверстия.

– Ладно. Ты мне по телефону не объясняй. Откуда звонишь?

– С вокзала.

– Садись на автобус и приезжай сюда.

– Я хотел сначала домой заехать.

– Домой? Тут экспортный заказ срывается, а он домой. У тебя дома что, семеро по лавкам?

– Да нет. Хотел выспаться, позавтракать, и побриться нужно.

– Перебьешься, не на танцы собираешься, а на работу. Через двадцать минут у меня. Все, жду.

Начальник отдела повесил трубку. Виталий несколько секунд послушал гудки и тоже повесил трубку. Он зло сплюнул, выругался и пошел к автобусной остановке.

Жизнь твердо и властно потащила Верховцева в привычную колею.

Москва. Комсомольская площадь

Виталий какое-то время постоял перед Ленинградским вокзалом. Нет, по Октябрьской железной дороге он не поедет. Пусть она для него так и останется символом того, что он когда-то был востребован обществом. Сейчас же все бросаются от него прочь, как от прокаженного.

В платном туалете Ярославского вокзала Виталий объяснил женщине, стоящей у кассы, ситуацию, сложившуюся у него с деньгами. Женщина несколько секунд внимательно на него смотрела, потом сказала:

– Ладно, иди бесплатно. Государство от этого не обеднеет. После туалета Виталий прошелся вдоль забора, огораживающего перрон пригородных электричек. Нашел дыру, проскользнул на платформу, благополучно избежал встречи с милицейским патрулем и зашел в вагон электрички, даже не поинтересовавшись, куда эта электричка идет. Он сел на скамейку с подогревом и с удовольствием расслабился. Электричка скоро тронулась, и Виталий погрузился в какую-то легкую полудрему. Не мешали даже громкие голоса торговцев, продающих в электричке разную мелкую дребедень.

Снова вспомнилась та командировка в Харьков. Господи, как давно это было… Как он тогда переживал, что у него в жизни произошел какой-то излом, случился локальный экстремум, старая жизнь закончилась со смертью Левы, а новую будет практически невозможно начать. Что бы он ответил тому человеку, который ему бы сказал, что он окажется в теперешнем его положении? Да пожалуй, ничего бы не ответил, он просто принял бы его за сумасшедшего. А что он тогда так рефлексировал по поводу того, что у него пропали искренние, чистые чувства? Да ничего там не пропало, просто из мягкого, доброго, интеллигентного парня он превращался в современного жесткого руководителя. Одним словом, менял детские ползунки на строгий костюм делового человека. Все через это прошли, только у Виталия этот процесс проходил немного болезненнее, чем у других.

Хотя нет, пожалуй, не все прошли через этот процесс. Взять того же Костю Соловьева, с которым Виталий виделся позавчера в Санкт-Петербурге. Костя обладал удивительным талантом: он умел даже против собственной воли притягивать к себе всяческие приключения. И во всех этих приключениях он выходил сухим из воды.