Читать книгу Алло, милиция? - Анатолий Матвиенко - Страница 2

История – не абстрактная, а прикладная наука. При неосторожном употреблении может приложить по лбу.

Егор Евстигнеев попал под раздачу, можно сказать, случайно. Он даже представить не мог, к чему приведёт его визит на кафедру теории и истории государства и права перед практикой на пятом курсе.

Для чего? Для написания диплома. Мало кто хотел туда идти. Кафедра считалась перспективной только для желающих защищаться, затем до пенсии коптить небо в вузе. Кто с деньгами и связями, те устраивались на диплом и преддипломную практику в контору, полезную для работы в будущем. Пацаны собирались в силовые – в Следственный комитет, в прокуратуру, в ФСБ, в полицию. Девчонки – в те же силовые, ещё у них пользовались популярностью адвокатура и нотариат.

Егор колебался в выборе.

Отец всегда говорил: будешь юристом – не пропадёшь. Дал денег на платное. Ими же попрекал, читая нотации в духе «я в твои годы».

Теми годами, пришедшимися на первую половину девяностых, он чрезвычайно гордился. Был менялой-валютчиком, якшался с какими-то бандитами. Да и в нулевых случалось всякое. Жили тогда в северной части Москвы. Раз он вёл маленького Егорку по Ангарской из детского сада, когда их остановили мрачные личности. Егор кинулся бежать, нашёл свой подъезд, взлетел на второй этаж и колотил в дверь маме, не дотянувшись до звонка. Евстигнеев-старший объявился только через три дня, исхудавший, тихий. Другие подробности выветрились у мальчишки из головы.

Когда он учился в школе, отец остепенился. Наладил бизнес с белорусами. Начал возить в Москву белорусский трикотаж и молочные продукты. Влетал на падении курса российского рубля, выручало лишь то, что белорусский рубль валился за российским вслед ещё сильнее.

В десятые годы семья переехала из панельки в квартиру побольше и в район получше, появился дом в Подмосковье, в сторону Вязьмы. Особенно Евстигнеев любил махнуть к поставщикам-корешам в Белоруссию, иногда брал Егорку.

Для взрослых мужиков там было круто. Отдыхали у озера. Ловили рыбу сеткой. Стреляли по банкам. Запускали в ночное небо китайские фейерверки. Бухали. Шли в баню. Потом Егора отправляли спать, а он через окно слышал звонкие женские голоса. Батя предупреждал: «Я сам ни-ни, ты же знаешь. Но маме на всякий случай не говори. Пусть не волнуется зря».

В целом жизнь двигалась по накатанной дороге. Отец намеревался сделать единственное чадо младшим партнёром в ООО «Евстигнеев и сын». А потом и вообще передать дело в его руки с надеждой, что унаследует деловую хватку и привычку оттягиваться по-рыхлому: в бане, с бухлом, с девицами. Что кинет свою никчёмную рок-группу ради настоящих взрослых дел. Музыкальные интересы Егора расценивались как проходящая блажь. Конечно, запросы у Евстигнеева-старшего были не ахти какие высокодуховные.

Только он скоропостижно скончался. Там же, в Белоруссии. Сказали – инсульт в парной. Привезли урну, кремировав его в Минске. Сын не видел мёртвого и не мог поверить, что витиеватая железная банка – всё, что осталось от отца.

Вдобавок, получив общий курс криминалистики на четвёртом, знал: поспешная кремация зачастую скрывает следы убийства. Евстигнеев-старший был бизнесменом, пусть некрупным. Таких мочат чаще, чем водопроводчиков. Но уже ничего не установишь и не докажешь. Белоруссия – иностранное государство. Пусть сто раз дружественное.

В общем, отметили сорок дней. Помянули. На сорок первый мама Егора привела в квартиру дядю Володю. Так его представила. Высокий, моложе лет на пять-семь. Из Белгорода. При Советах подобную публику звали «лимита».

Мама сказала: «Всё знаю про папины загулы. Про его секретарш-любовниц, сменяемых не реже чем раз в полгода, когда надоедали. Поэтому не удивляйся, сын, появлению дяди Володи. Фирма „Евстигнеев” будет продана. У неё долги, поэтому на большую сумму рассчитывать не приходится. Твоя доля составит миллион или даже меньше».

Он выдохнул, тупо глядя на знакомые узоры обоев в гостиной и совершенно незнакомого мужика, по-хозяйски откинувшегося в папином кресле.

– Дом под Вязьмой, – напомнил ей. – Он миллионов на двенадцать тянет.

– Заложен, – сообщила мама. – Под бизнес. После погашения кредита, если что и останется, получишь четверть. Я покажу бумаги. Не волнуйся, дорогой. Прослежу, чтоб ни один рубль не ушёл мимо.

На «дядю Володю» – это мимо или в яблочко? Спрашивать не стал. Тот сам заговорил.

– В любом случае, Егор, твоей доли в имуществе фирмы хватит, чтобы год или больше снимать квартиру. Ты уже взрослый, самостоятельный. Скоро университет закончишь, как я слышал. С мамой жить неудобно, дело молодое, девушку надо иногда привести, понимаю.

– Сами вы собираетесь жить здесь?

Сжал зубы, почувствовав, как от гнева и возмущения даже ливер затрясся внутри. Кресла в квартире ещё помнят папин зад, в шкафу лежат его трусы и носки, а этот ушлёпок ведёт себя как обладатель Кольца Всевластия…

– Конечно, парень. Мама же сказала: твой папа вёл себя недостойно. Со мной она будет счастливее. Мы давно с ней вместе.

– О’кей, дядя Володя. Но хочу напомнить, что квартира принадлежит и мне. Я здесь зарегистрирован, у меня есть право проживания.

– Что ты хочешь сказать? Не съедешь?

– Съеду или не съеду – моё дело. Но свою долю в жилище, если я соглашусь вас впустить, я оцениваю в двести пятьдесят тысяч в месяц. За полгода вперёд.

– Егорушка… Как ты можешь… – Шагнула вперёд мама, но дядя Володя её отстранил.

– Пойдём выйдем на коридор, малец, – прошипел он. – Базар будет по-мужски.

В этот день, только на двадцать втором году жизни, Егору впервые выпало как следует постоять за себя. Или жалобно заскулить, покидая поле боя и законное жильё. Гены отца, выжившего в тёрках и разборках девяностых, не позволили признать поражение.

– О’кей, дядя Володя, – повторил он. – Секунду обожди. Только полицию вызову. Сообщу, что какой-то мутный тип, не зарегистрированный здесь, влез в квартиру и валить не хочет. С ними и говори по-мужски. Ты же в курсе, я практически юрист. Знаю, что ментам заявить. Тёплые вещи и паспорт с собой?

Егор достал смартфон и начал тыкать в тачскрин, но не успел. Володя выбил трубу, затем врезал по физиономии.

Это он зря. Мало какая женщина станет на сторону любовника, принявшегося колошматить её единственного сына.

Короче, совместными усилиями выгнали драчуна. Мама потом рыдала, сын потирал фингал на скуле, утешаясь, что заплатил небольшую цену за то, чтобы вывести «дядю Володю» на чистую воду. Проблема в том, что за ним появится «дядя Гена». Или «дядя Петя». Мама чувствует себя обиженной судьбой за отношение со стороны папы и хочет себе воздать.

В общем, когда перед Егором открылась дверь кафедры, парня больше занимала мысль, куда двигать вообще, а не какая-то дипломная работа. Её правдами или неправдами сдаст. Вот главный вопрос – что делать в жизни – повис без решения.

Взросление произошло на полгода раньше, чем рассчитывал. Хотя… Что бы изменилось за полгода? Да ничего.

В отличие от сокурсников, он ближе к выпуску всё чаще мучился вопросом: для чего это? Зачем я живу? В чём моя глобальная задача? Для чего мы приходим на этот свет?

Из его одногруппников подобными дуростями не страдал никто. Спроси каждого – ради чего старается, ответит: стать успешным, сделать карьеру, наладить бизнес, у девиц – выйти замуж за успешного. Достаточно сказать, что среди них не было ни одного, замеченного в гомосятине, сплошь натуралы. Гомики и лесбиянки больше склонны к размышлизмам, рефлексиям всяким, потому их столько подвизается в искусстве. Юристы же, в большинстве своём, конкретны как автомат Калашникова.

Егор не был гомо, но и с девушками получалось редко. Давали ему только те, кто предлагал всем желающим по принципу: кому-нибудь вдруг понравлюсь и возьмут замуж.

Влюблялся, да. Но исключительно в тех, кто не позволил бы и дружеский поцелуйчик. Разве что напоследок – в лоб и в гробу.

– О чём задумался, студент?

– О спящей царевне в хрустальном гробу, Афанасий Петрович.

– Тестостерон, эрекция и мысли о бабах. Работаю в вузах, начиная с СССР. Студенты не меняются.

– Декан иначе формулировал.

– Ну?

Егор криво усмехнулся и подумал: быть может, не стоит начинать общение с руководителем дипломной работы с пошловатого анекдота, но доцент первый произнёс слово «эрекция».

– Артур Игоревич сказал: я старею, жена стареет, любовница… взрослеет. А третьекурсницы всегда свежие!

– Бородатый анекдот. Но – верный. Ничего, юноша. Потерпи лет сорок. Мысли о бабах никуда не исчезнут, зато чаще будут вызывать раздражение, чем похоть. Тему выбрал?

Егор насупился. Он не подготовился. Доцент немедленно впихнул ему плановую. Такую, что студент едва не взвыл: «История советской милиции в доперестроечный период, 1981–1985 гг.».

У плановости имелся единственный плюс: список рекомендованной литературы составлен заранее. Значит, нужно просто скомпилировать один текст из десятка. Содрать с одного-двух – плагиат. С полудюжины и более – творчество. Даже наука. Рассказывали, в каких-то вузах преподы крали особо талантливые дипломные и переделывали себе в кандидатскую… Точно – не в этом. Компиляцию из десяти монографий не защитишь на учёную степень.

Через месяц, это было начало февраля 2022 года, Егор снова припёрся на кафедру, договорившись с Афанасием Петровичем о встрече.

– Всё прочёл? – спросил руководитель, едва поздоровавшись.

– Нет! Половины источников не существует.

Доцент поправил очки, глядя на студента с неподдельным интересом. Хоть тот и не третьекурсница.

– Почему ты так решил?

Егор достал смартфон. Довольно новый. Мама купила, потому что старый разбил её хахаль.

– Глядите.

Он вводил названия монографий, и «Яндекс» добросовестно предлагал варианты всякого информационного мусора о советской милиции вплоть до фильма «Петровка, 38», но только не ссылку на книжку.

– И что?

– Могу через Google посмотреть. То же самое. Их нет.

Преподаватель снял очки и заржал. Редкие седые волосики, ненавязчиво прикрывавшие череп, затряслись.

– Ох уж это поколение «зэт». Или поколение «альфа», не знаю. Если нет в интернете, не существует вообще?

– Естественно.

– Самое смешное, что вы, молодёжь, абсолютно правы. Необходимое полностью выложено в Сеть. А если не выложено, значит, никому и не нужно. Но с историей иногда иначе. Вот представьте. На пересечении Моховой и Воздвиженки что-то есть. Не исследованное, не выкопанное археологами, не облизанное историками. Разумеется, про него не опубликовано в интернете. Да, в научном обороте его не существует. А на самом деле? Вдруг там клад? Или аномалия?

Отвлечённые умопостроения Егора сейчас мало интересовали. Хотелось быстрее набрать файлы с источниками и, потратив семь вечеров в течение недели, слепить относительно связный рассказ о советских ментах, сдать на кафедру и забыть.

Чисто из вежливости он спросил:

– Ну и что там – на пересечении Моховой и Воздвиженки?

– До войны стояла усадьба Стрешнёвых-Нарышкиных. Сталин приказал её снести. Вместо неё возведено помпезное угловатое здание Ленинской библиотеки. Сейчас – Российская государственная библиотека. В ней хранится всё, о чём только можно мечтать.

– В смысле… Не электронная библиотека? Бумажные книги?

– Ты же коренной москвич, Евстигнеев, так? – ответил доцент вопросом на вопрос, хоть за еврея принять его невозможно. – Вы такие ограниченные! Кто приезжает с периферии, наоборот – жадные. Норовят всё узнать, всё попробовать, заранее пристроиться. А вы устроены с детства. Поэтому ленитесь шевелиться. Давай так. Завтра в десять утра. Встречаемся, где регистрация новых читателей. Я тебя проведу и покажу, как пользоваться картотекой.

– Завтра суббота! – взмолился он.

– Это у тебя суббота. И будет ещё масса суббот и воскресений. Мне идёт седьмой десяток. Много хочу успеть, а времени нет. Поэтому для меня понедельник начинается в субботу, как у Стругацких. Работа. Не хочешь – не неволю. Сам будешь искать, потратив лишнее время.

Вот же… хороший человек, трам-пам-пам, матюгнулся про себя Егор.

Рефераты и прочие сочинения на заданную тему в прошлые четыре года он писал, мышкой выдирая нужные куски из источников, набранных в Сети. Почему сейчас не так?

Делать нечего. Ежу понятно, коль не найдёт те раритеты, доцент хрен допустит к защите. Их же надо фотографировать, затем руками набивать весь текст на клавиатуре… Грёбаный Афанасий Петрович!

Студент уел его лишь тем, что онлайн зарегистрировался заранее и заказал книжки по его списку. Да, в электронном каталоге нашлись все. Этим огорошил старика. Тот что-то пробормотал о пропащем в интернете поколении и потащил парня в гардероб.

Книжки уже ждали на выдаче. Но доцент решил устроить экскурсию. Прочитал целую лекцию о фундаментах старых особняков, погребённых под сталинскими угловатыми не то пакгаузами, не то мавзолеями.

Шагая за ним, Егор усомнился, что от дома Стрешнёвых-Нарышкиных сохранились подвалы. Под библиотекой метро. Здесь всё копано-перекопано и перезалито бетоном.

Наконец дедунчик вздумал отлить и повёл спутника в крыло, для посетителей не предназначенное, перебазарив с кем-то из знакомых сотрудников того же бумажно-книжного поколения. В туалете доцент направился в кабинку. И пропал внутри. Люди входили и выходили, правда – редко. Егор тоже воспользовался писсуаром. Сполоснув, вытер руки и прикинул: чего, собственно, ждать? Стучать в дверцу и вопрошать «эй, ты не помер?» – как-то невежливо. Понадобится – наберёт. Студент потопал искать выход в читальный зал самостоятельно.

Вскоре обнаружил, что забыл дорогу. Вроде бы свернул не в тот коридор. Открывшийся проход показался каким-то архаичным. За деревянной массивной дверью потянулся слабо освещённый тоннель с грубыми кирпичными стенами. Если не времён Стрешнёвых-Нарышкиных, то, скорее всего, неизменный с 1930-х годов, когда, если верить Афанасию Петровичу, строилась библиотека.

Егор думал уже разворачиваться и топать назад, если что – вызванивать деда, чтоб слез с горшка и помог выбраться, как увидел впереди неплотно прикрытую дверь. Из-за неё пробивался свет. Может, там начинается пространство для посетителей, куда более просторное?

Он вышел в дверь… И очутился на улице. Ёкнуло, пропустив удар, и вновь застучало сердце.

Вот те раз! Быстрее, видимо, теперь было пробежаться вокруг здания и снова войти через главный вход, а оттуда попасть в читальный зал, нежели блуждая по служебным катакомбам.

Так… где телефон? На нём регистрация и электронный пропуск. Егор хлопнул себя по заднему карману. К ужасу своему ощутил, что тот пуст. Мля… Наверно, когда расстёгивался у толчка, выронил.

Логично было развернуться и повторить свой путь в обратном направлении, разглядывая пол в поисках трубы. Но тут его внимание приковала странная деталь. Он – в пальто! Странном, из плотной коричневой ткани. Куртку же сдал в гардероб… Да и не носит такой фасон, он годен лишь для бомжа с Киевского вокзала.

Что-то было совершенно не так, иначе, в мелочах, в ощущениях. Пропал насморк, зато болел намозоленный палец ноги, невесть откуда взялась эта мозоль, зубы казались немного другими при касании языком. Глаза… А вот глаза увидели такое, что полностью оторвало от исследования собственного организма. Манеж напротив библиотеки украсился огромным плакатом, освещённым прожекторами. На нём позировал бравый старик с мохнатыми бровями и пятью золотыми звёздами на пиджаке, приветливо машущий пятернёй. Выше его головы читались слова: «С Новым годом, товарищи! С Новым, 1982 годом!»

Что стряслось? Он какой-то дезинфекции надышался в подвале и бредит? Между Егором и Манежем сновали автомобили, словно извлечённые из музея советского ретро: «Жигули», «Волги» и даже «Москвичи» с «Запорожцами». Живые и блестящие, а не ржавеющие под заборами.

От тоски поднял глаза выше. Кремлёвские звёзды те же. Спохватился: они же одинаково выглядели и в 1982-м, и в 2022 году!

Размышления прервал сердитый оклик:

– Егор! Евстигнеев! Где ты бродишь! Автобус ждёт! Всех нас задерживаешь. Мы ещё на Горького собираемся, дефицитов к новогоднему столу прикупить.

Круглолицая дама лет тридцати пяти в шубе мехом наружу покрикивала столь безапелляционным тоном, что Егор даже не стал уточнять, что улица Горького давно уже Тверская… И механически поплёлся за ней следом, чтобы получить следующий нагоняй – о забытой в автобусе шапке, без неё голова мёрзнет.

Точно, мёрзла. Настолько, что он без разговоров натянул её. Такую держал в руках впервые в жизни – ушанку из дешёвого меха, почему-то пахнущую одеколоном. Уши были завязаны сверху верёвочками, сложенными в кокетливый бантик.

Странно, но именно эта шапка сыграла роль последней капли и убедила, что происходящее – не галлюцинация, не сон. В том числе холодный автобус «Икарус» и сидевшие внутри молодые люди, явно с ним знакомые, судя по поведению, но Егор их видел впервые.

При галюниках мозг опирается на известную ему информацию. Егор же видел миллион деталей, которых представить не мог! Не способно же его сознание, пусть в самом сумеречном состоянии, выдумать целый мир в мельчайших подробностях, включая запах солярного выхлопа, проникающий в салон, когда автобус начал выруливать с площадки…

– Егор! У тебя деньги ещё остались? Дай трёху до стипендии!

К нему подсел высокий курчавый блондинчик в таком же уродливом пальто, но светлее.

Егор сунул руку за пазуху и нащупал в левом внутреннем кармане сложенный полиэтиленовый пакет. Такое вот портмоне времён развитого социализма. Достав его, обнаружил паспорт и три красноватые бумажки с профилем Ленина и гербом СССР.

– Ого! Тридцать! Так ты куркуль. Раскулачивать пора, – расцвёл блондинчик. – Дашь?

– Не-а. Мне надо ей подарок купить.

Это был экспромт. Выстрел наугад.

– Сдурел? Танька даже не смотрит в твою сторону. Приедем в Минск – поймёшь окончательно.

Что за Танька? Неразделённая любоффь? Ладно, не важно, но на фига ехать в Минск? Что там забыл?

С отцом он бывал в нём проездом. Чаще отцовские друзья подбирали обоих в аэропорту и везли куда-нибудь на Нарочь – бухать и оттягиваться.

– Евстигнеев, не давай Сане в долг, – раздался с заднего сиденья недовольный девичий голос, выговаривавший Г мягко, почти как Х, получалось «Евстихнеев». – Жанке на свадьбу скидывались по пятёрке, он попросил за него заложить. Клялся – отдаст. Шиш!

– Да отдам я, отдам, – кисло возразил курчавый. – Я на стажировку устраиваюсь с временным зачислением в штат и с полным окладом – девяносто рублей. Вот и рассчитаюсь. Ну?

– Баранки гну. Отстань! – Егор повернулся к нему спиной вполоборота и украдкой рассмотрел паспорт. На привычный внутренний паспорт гражданина Российской Федерации он не походил совершенно.

Фотография не на третьей странице, а в начале. Два свободных места для фоток, когда обладатель будет старше.

Национальность – белорус.

Место рождения – Речица Гомельской области.

Дата рождения… Шестидесятый! Получается, разница в возрасте составляет ровнёхонько 40 лет, день рождения тот же – 6 июля.

Но лицо – совершенно другое. С тяжёлой челюстью, скуластое. Редкие усишки.

А ведь перед выходом в библиотеку тщательно выбрился. Егор немедленно пощупал губу, пушистая поросль, заметная на фото, щекотала пальцы, украшенные на суставах странными мозолями.

Давай уж начистоту, сказал он себе, прими очевидное. Другое время. Другое тело. Но то же самое имя! Чертовщина какая-то…

Да, читал книжки про попаданцев в прошлое. Но тем хорошо было: попаданец полностью перенимал память бывшего хозяина организма. Что помнил сам Егор за истекшие сутки? Вечером обмывали «Тойоту Короллу» Кабана, ему батя подарил – к грядущему выпуску, и Кабан проставился с радости. Потом пришёл домой, протрезвев по пути, игрался на приставке. Бренчал на электрогитаре, привыкая к новому процессору. Пролистал новости в телефоне, послал Косте пару прикольных гифок… Это ни разу не воспоминания 21-летнего Егора Евстигнеева, готовящегося к Новому, 1982 году.

В гастрономе № 1, прозываемом «Елисеевский», где другие пассажиры «Икаруса» покорно заняли колоссальную очередь за дефицитами, он вперился в большое зеркало, сняв шапку с завязочками, и принялся изучать отражение.

Ну… не Ален Делон. Или кто там был секс-символом в СССР? Выше ростом и шире в плечах себя утреннего. Лицо простецкое, как раз районного покроя. Не боярин. Физиономия внебрачного сына графа Шереметева уроженцу Речицы не катит. И без того водопадом повалит фальшь от неприспособленности к жизни в Союзе.

Челюсть с ямочкой на подбородке свидетельствовала о силе характера, но мужественность лица разбивалась о беспомощное выражение глаз, где запечатлелся единственный вопрос: кто я?

Допустим – тоже студент. Из обрывков разговоров в автобусе сложилась картинка: группу студентов-отличников-активистов за счёт комитета комсомола Белорусского государственного университета премировали однодневной экскурсией в город-герой Москва. После отоваривания продуктами группу ждёт Белорусский вокзал и плацкарт до Минска.

«Небоярин, что делать будем?» – это Егор спросил у отражения в зеркале. Двойник из зазеркалья совета не дал и столь же вопросительно таращился в ответ.

Можно спрыгнуть прямо сейчас и не ехать в Минск. А куда податься? Отец уехал в Москву, откосив от армии, где-то под занавес «перестройки». Сейчас он живёт вроде бы в Абакане, мать в Воронеже, и они ещё не знакомы. Кстати, он семьдесят третьего года… Опаньки, ему стукнуло, получается, восемь лет. Вопросы деторождения его пока не волнуют, наверстает позже.

Маме семь, подсчитал Егор. В первый класс пошла. В пионеры приняли. Или в октябрята, он не знал, что в СССР полагалось раньше.

Как ни крути, пионеры-октябрята не помогут студенту втрое их старше.

Не говоря о том, что в их жизнь вмешиваться нельзя никак. Малейшее изменение – и он испарится, не зачатый, растает в сумеречных потоках многомерного времени. По той же причине не стоит соваться к дедушкам и бабушкам, вполне уже взрослым. Не старым, как они запечатлелись в его памяти.

Снова порылся в карманах и нашёл студенческий билет с вложенными в него бумажками, а также пропуск в общежитие. М-да, ещё одно неслучайное совпадение. Егор Евстигнеев, оказывается, студент 5-го курса дневного отделения юридического факультета Белгосуниверситета. Прошёл преддипломную практику в городском суде и после Нового года обязан явиться для продолжения практики уже по месту распределения. В УВД Минского горисполкома.

Да здравствует советская милиция доперестроечного периода! Грёбаная тема грёбаной дипломной работы. Вот только на хрен он нужен ментам, тем более – в Минске? Белоруссия – место тихое, здесь не было громких происшествий, самолёты не угонялись, люди сидели тихо и растили свою картошку.

Ради чего история милиции, которую он должен был описать в дипломной работе, неожиданно распахнула хищный зев и засосала его внутрь, сделав вместо автора сочинения действующим персонажем?

Егор никогда не любил историю, теперь – особенно.