Читать книгу Пути-Дороги - Анатолий Музис - Страница 1

Оглавление

Село Берель. 5.06.56

Ведение дневника хлопотное и ненужное дело. Но без дневника мне не написать «Белое Пятно» и др., и поэтому я с превеликой неохотой делаю первую запись. Впрочем, это неверно: мне просто неохота было начать, а записав первые две строки, я уже легче пишу дальше.

Итак, первую запись я делаю в Берели. Коротко о минувших днях: 24/V – мы выехали из Москвы, 28/V – прибыли в Шемонаиху, 2/VI – в Берель. Дорога от Москвы до Шемонаихи была ничем не примечательна: пассажирский поезд без вагона-ресторана, купированный вагон и в нем 15 человек из нашей экспедиции, в том числе 9 человек из нашей партии: Шарковский М. Б. – начальник партии, геологи – Гостева Т. О., Сизов В. И. и я; техник-геофизик Луньков Е., коллекторы Шуклена М. Л., Сердобов И., Куликов О. Ф. и Гапонов И. О. (он же Сергей).

В нашем купе – Шарковский, Гостева, Шуклена и я. Спим, бьем «козла» в домино и пытаемся съесть захваченные из дома припасы, которых хватило бы, наверное, на весь вагон, иногда на остановках покупаем у бабушек вареную картошечку, бережно завернутую, чтобы не остыла.

Да! Коротко о каждом из спутников: Шарковский – второй год едет начальником партии. Если в прошлом году я опасался, что он пойдет по гендлеровским стопам (он слишком круто утверждал себя как единственный хозяин партии), то в этом году я еду с ним без всяких колебаний. Дневник, как бы тайно он не хранился, рано или поздно бывает прочитан посторонними и. поэтому, я не буду делать комплименты Шарковскому, скажу только еще, что, по моему мнению, мы сработались и достаточно понимаем друг друга.

Таня Гостева – очень интересный человек. Она родилась на юге в семье лесничего, возможно, поэтому в ее характере заложились простота, выдержка, спокойствие. Она мыслящая женщина – качество весьма редкое для женщины даже нашего советского государства. И, тем не менее, жизнь ее сложилась не очень удачно. Она оставила первого мужа и ушла к другому, а тот, в свою очередь, оставил ее. Толстой в подобной ситуации процитировал – «мне отмщение и аз воздам» и бросил Анну под поезд. Таня не поступит по Толстому. У нее есть дочь, Таня любит ее, любит жизнь, но будущего своего, по-моему, еще не видит и поэтому мечется. То она хочет поехать «в поле», то остаться на базе, то уйти в Прибалхашье, то полезть на Белуху. Меня очень интересует и волнует ее судьба. Я, так же как и она, хочу знать ее будущее, я пытаюсь предвидеть его. Таня может пойти по обычному пути – осесть на месте, заняться воспитанием дочки (она даже поговаривает о том, чтобы взять на воспитание еще ребенка), забыть о том, что существует широкий мир, мужчины (она говорит, что не хочет отчима для своей дочки, а случайные временные связи, по-моему, не в ее характере) и жить маленькой, тихой, незаметной жизнью. Если это будет так, то она потеряет для меня всякий интерес – это слишком обычный и слишком недостойный ее путь. Ведь, я повторяю, она мыслящая женщина, активная и настойчивая, целеустремленная и волевая. Она может пойти по иному пути. Но каков этот путь? Вот это я сам и хотел бы узнать. Во всяком случае, мне ясно, что это путь исканий, ошибок, поражений и побед, радостей и огорчений. Он может, в данном частном случае, ни к чему не привести, а может явиться примером для других женщин – ведь Таня не одинока в своей судьбе, а в священном писании сказано не только «мне отмщение…», но и «ищущий, да обрящет». Вот пусть она и ищет, а я постараюсь помочь, чем смогу. Меня настолько заинтересовала ее жизненная история, что я рискнул написать небольшой рассказик о ее судьбе, а назвал – «Это жестокое слово».

Перечитал и считаю необходимым добавить самое важное на втором пути – это уметь отличить главное от второстепенного и не жалеть принести в жертву это второстепенное. А второстепенным, по-моему, является все то, что может привести к первому пути. Кажется просто, но на самом деле жертвы эти могут оказаться столь велики, что поглотят и человека. Ну, поживем – посмотрим.

Сизов производит впечатление чудаковатого человека. Выезжая в поле, он запасся всякой чепухой, начиная от справок о здоровье и кончая калошами. Он все «знает» и на каждое действие у него есть свой вариант. Кончается это обычно тем, что от тяжелой работы он уклоняется. Боюсь, что вывод мой окажется преждевременным, но сегодня, когда мы таскали тяжелую кладь, а он ушел ставить палатку (это, вообще-то говоря, тоже нужно было делать) у меня мелькнула мысль, что он представляет собою новую разновидность филонов – филон-рационализатор. Подтверждением этому может служить его послужной список – он нигде не работал больше одного года.

Лунькову лет 30. Он скромен, исполнителен, любит возиться с приемником – до работы геофизиком он был радистом. Хорошая черта – он ничего не рассказывает о других, с кем работал, что бы могло оказаться не желательным для них.

Рита Шуклена – молодая жена. Таня в простоте душевной полагает, что она замужем всего второй месяц. Рита учится на 5-м курсе горного факультета политехнического института, но (я не хочу ее обижать) все-таки достойно удивления, как мало она знает и еще меньше имеет желания использовать свои знания. Поэтому Шарковский и не смог взять ее больше, чем на коллекторскую должность.

Игорь Сердобов коллектором первый год. Два года до этого он работал рабочим. Если я не ошибаюсь, я видел его два года назад в кабинете Ренгартена, когда его мать хлопотала, чтобы сына взяли на работу. Петр Александрович согласился, но предложил юному Игорю (он тогда был совсем тщедушным пареньком) познакомиться с таким объемом геологической литературы, что я был твердо уверен, что никогда больше с ним не встречусь. И вот мы едем в одной партии. Игорь за два года возмужал, окреп и превратился в доброго паренька. Он активен, исполнителен и хороший в обществе. Видел я у него книжку Обручева «Основы геологии». Видимо, «дочитывает» тот список. Думаю, он будет хорошим коллектором и членом нашей партии.

Олег Куликов – инженер-физик, ст. лаборант физического ф-та МГУ, едет с нами как альпинист (на должности коллектора). Он очень славный парень, культурный, веселый, трудолюбивый. Как отличительную особенность следует отметить его атлетическую, при невысоком росте, фигуру с замечательно разработанной мускулатурой.

Иван /он же Сергей/ Гапонов едет в должности коллектора и будет заниматься хозяйственными делами. В экспедиции он первый раз, не представляет себе ни что ждет его впереди, ни что будет делать и выглядит подчас «белой вороной». Насколько я его знаю – это тип неудачника или, в лучшем случае, незадачливого человека. Боюсь, что он не сумеет воспользоваться случаем работы в экспедиции и удержаться здесь. Например, еще не успев доехать до Шимонаихи, он заявил, что на будущий год вряд ли поедет в экспедицию, так как ему надо (!) присутствовать на международном фестивале (в качестве зрителя!!!). Но, что будет дальше пока скрыто мраком неизвестности, а пока мы едем на восток.

На третий день пути монотонный стук колес был прерван лекцией Олега Куликова на тему: «Основные меры предосторожности при передвижении в горах». Он рассказывал, как надо передвигаться по осыпям и скалам, ледникам и крутым склонам, как вязать узлы, страховать при падении товарища и страховаться самому (особенно запомнился один из советов: «Если упадешь в трещину, то не волнуйся, все равно это тебе не поможет») – и я удивлялся, как это я до этого ходил, не зная правил, и ни разу не сорвался (хотя вру – срывался). Но все равно, первое правило – осторожность и разумный выбор маршрута. Правда, Белуха другое дело. Тут, кроме разума, нужны еще знания и опыт альпиниста. Но и это впереди.


25.05

Мы благополучно высадились в Шемонаихе и первое известие, которое мы здесь получили, было о том, что Юрка Пантелеев – муж Риты – отправлен в сумашедший дом! Я мог ожидать чего угодного: пожара, наводнения, светопреставления, но это было так дико, и так нелепо, что не укладывалось в сознании – Юрка Пантелеев, товарищ, с которым мы весь прошлый год проработали бок о бок, спали в одной палатке, ели из одного котла – сошел с ума.

Шарковский сказал: – «Начинается…».

Нам рассказали, что он заговаривался, видимо, по пьянке проиграл деньги (у него должно было быть 100 руб., а он обнаружил только 5 руб.). Выяснилось, что он и раньше был не здоров, ну и прочее. А парень в психиатрической лечебнице в Усть-Каменогорске. Рита два дня плакала, побледнела, осунулась, – боюсь, что с потерей Пантелеева, он должен был работать у нас геофизиком-радистом, мы потеряем сразу двух человек.

Другие новости тоже были не утешительными. Не было снаряжения, продовольствия, денег, лошадей. Одним словом, наш выезд ничем не напоминал подготовку к путешествию на «Кон-Тики».

Я пытался звонить в Москву. Заплатив 3 руб. 60 коп. за вызов и прождав 2 часа, я получил ответ, что в моей собственной комнате в 8 часов вечера никто не подошел к телефону! Нелепость и очередные фокусы связи. Послал телеграмму, написал письмо – имею желание поругаться по этому поводу со всей связью Советского Союза. В 11 часов ночи в темноте и под мелким дождичком топал по незнакомым улицам на базу экспедиции.


31.05

Мы выехали в Берель. Шарковский, не знаю уж каким путем, добыл большую часть снаряжения, продукты под аванс из магазина геолпродснаба и 1000 руб. наличными. Альпинистского снаряжения мы так и не получили, если не считать двух ледорубов.

Ледоруб


Выехали 2-мя машинами: ГАЗ-69 и «дредноут» ЗИЛ-151. Дорога мне уже знакома. Сначала Казахстанский мелкосопочник, потом предгорья – долина Иртыша, древняя долина Бухтармы с прекрасно выраженным по левому борту тектоническим уступом, чудесная складчатость, а потом Катон-Карагай, Урыль, хлипкий паром через Бухтарму и родная Берель. Погода была переменная. Из Казахстана в горы мы ехали навстречу дождю. Он не преминул нас накрыть, как только мы начали спускаться с перевала, потом снова немножко солнышко и немножко дождь. Точнее, дождя больше, солнца меньше.


ЗИЛ-151


По дороге через Усть-Каменогорск заехали навестить Пантелеева. Жуткое зрелище. Серый барак за серым забором. Окна зарешечены. Видны больные в халатах. Какой-то мальчишка дико засмеялся, увидев нас. Другой поминал Кузькину мать и милицию и доказывал, что он лучше других знает демократические законы нашего государства. Больные алкоголики принимали на крыльце очередную дозу лекарственной водки, проделывая с ней непонятные мне махинации. К Пантелееву прошли Рита и Шарковский. Рита вышла снова вся в слезах, Шарковский мрачный. Врач сказал, что если умопомрачение на почве алкоголизма (белая горячка), то Юра пролежит месяца 2—3, если нет, то и больше – может быть, совсем не выйдет. Подавленные виденным и слышанным, мы поехали дальше.

Берель встретила нас дождем. Дождь шел три дня и только сегодня к полудню прояснилось. Машины уехали. Мы получаем имущество и пр. Все как будто нормально. Должен только отметить, что Таня держится очень замкнуто. Нехорошо. Мне это очень не нравится.


7.06


ГАЗ-69


Дожди продолжаются и горы вокруг вместо того, чтобы чернеть, становятся белыми. Уехавшая 5/VI машина увязла в грязи, не доезжая парома, даже «дредноут» и тот увяз.

Вызывали трактор вытаскивать их. Получено сообщение по рации, что трактором вытаскивали и машину Молчановского. Но мы твердо уверены, что и сюда придет лето. Сегодня снег на ближайших склонах сошел, но дальние вершины стоят ослепительно белые, особенно, когда в «окно» проглядывает солнце. Из Шимонаихи с нами приехали двое рабочих и повариха. Рабочие – Анатолий и Рая. С Анатолием уже произошло «приключение»: он должен был отгонять на выпас арендованных лошадей, оседлал себе коняшку, бодро приехал в лагерь, бросил повод на шею лошади и стал слезать. А ноги, конечно, в стремени по колена. Нога застряла, он упал, а лошадь испугалась и поволокла его. Хорошо еще вовремя высвободился – проволокла метров 20, а могло быть хуже. Когда он отогнал лошадей, они побежали не на пастбище, а в табун, откуда их только что пригнали. Анатолий спокойно поехал за ними. На вопрос Шарковского, почему он не торопится завернуть лошадей, он ответил что-то вроде Соколовского «не убегит».

Рая – молодая, здоровая девчонка, эдакий 17-ти летний «фордик». Особенно сильна грудь – молодая упругая, торчком. У Раи имеется интересная черта: в отличие от обычного круга набираемых рабочих, которые держатся обособленно от «интеллигенции», она не делает никакого различия между начальником, геологом, коллектором, рабочим и резвится, если можно употребить это слово, словно попала в родную компанию. Думаю, что это у нее от молодости и неведения – она, кажется, первый раз в экспедиции. А, в общем, такая душевная простота – это очень хорошее качество.

Поварихе Клавдии Ивановне – лет 40. Она очень чистоплотна, старательно, разнообразно и вкусно готовит.

Теперь о делах текущих. Вчера истопили баньку и славно попарились. Перед баней остриглись наголо. Теперь за столом сверкают пять «бритых лбов». В фильме «Котовский» есть такой эпизод, когда один из бойцов на вопрос как его стричь, ответил: «под Котовского». Сергей, когда сел стричься, сказал: «Сделайте мне прическу под Шарковского».

День сегодня выдался солнечный и жаркий. После завтрака закончили оформление лагеря и Олег повел нас на та тренировку по скалолазанию. На вершине 25—20 метров скалы он вбил два крюка и мы поочередно совершили подъем и спуск по скальной стенке со страховкой веревкой. Сначала был подъем. Когда поднималась Таня (после Сердобова, которого я страховал), мне казалось, что все просто и было даже весело смотреть, как она «распятясь» (от слова «распятие») на скале ловит ногой невидимую опору. Когда же я сам полез, то оказалось, что это совсем не смешно. Стенка гладкая с маленькими выбоинками и приступочками, а ведь все-таки я человек с размером и весом. В одном месте я так и не нашел за что уцепиться и преодолел его сам не знаю как. Когда вылез наверх, руки и ноги гудели, словно перетащил на гору воз дров. Спуск показался мне легче, хотя тоже не везде было ясно, как и куда поставить ногу. Тем не менее, в результате первой тренировки, у меня появилась уверенность, что мы взойдем на Белуху.


Еще о тренировке – мы (Сердобов, Таня Гостева и я, Рита и Шарковский) поднялись и спустились по такой стенке, где никому из нас и в голову не приходило бы спускаться или подниматься. И ведь все это мы сделали, хотя и со страховкой, но без помощи веревки, т.е. поднялись и спустились совершенно самостоятельно. Потом купались. Вода в Бухтарме ледяная. Один нырок и на берег – но хорошо, не расскажешь!


9.06

Сизов получил полевую сумку и навесил на нее маленький замочек (!). Чудесное дополнение к его калошам.

Вчера состоялся первый совместный маршрут. Цель – составление разреза. Шли гурьбой и, естественно, это было не по рабочему шумно. Кончилось тем, что Шарковский прекратил работу и сказал, что завтра даст каждому по участку для самостоятельной обработки. Сегодня, после завтрака, вышли на разрез каждый на свой участок. Вчера же прибыли лошади из Кош-Агача – 60 или 90 лошадей. Их гнали через Укок. В Берели выяснилось, что на них нет нужного санитарного оформления и местные власти поставили их на карантин на 1.5 месяца. Интересно, как наши выйдут из этого положения.

Умерла хозяйка дома, в котором мы еще два дня назад ели и пили. Пришло письмо от Боба, оно полно восклицаний, но нам так и осталось неясно: женился он или отложил это дело до осени. Из Каменогорска сообщили, что Юрке не лучше. Ритуля ходит молчаливая, почти не улыбается. Она здорово изменилась со времени замужества – просто новый человек стал. Таня все время рядом с ней.


11.06

Два дня стояла одуряющая жара. Моя шея за один день сгорела до того, что я не мог вертеть головой. Лицо, руки, плечи «обуглились», приняли коричневый цвет. Мы продолжали работу по составлению разреза. Серо-зеленая толща, состоящая из прослоев от 2 см до 2 м, успела набить оскомину в первый же день. Как-то, возвратившись с разреза, я сказал, что у меня голова вспухла и больше не воспринимает бесчисленные прослои.

– Ты не геолог, – сказала Таня. – Ты путешественник, писатель, как угодно, но не геолог. – И добавила: – Мне это стало ясно с первого же маршрута. Я согласился с ней: – Да, я не геолог.

Но, хотя я сам отчетливо сознавал справедливость такого определения и никогда не думал, что смогу стать геологом с большой буквы, мне, на этот раз, почему-то стало немножко грустно.

На следующий вечер (я спал до или после ужина, не помню) пришли Таня с Ритулей, разбудили меня и напустились за то, что они прошли по некоторым участкам моего разреза и не обнаружили ни одной складки, о которых я рассказывал. Они предложили мне пойти на разрез и показать то, что я считал складкой. Я взъерошился и сказал, что убью их на месте, если докажу свою правоту. Олег (он ходил со мной) взял ружье и спросил, будем мы их уничтожать прямо на обнажении или после. В таком воинственном настроении мы полезли на скалы. Я показал одну складку, вторую, третью, четвертую. Таня сопротивлялась изо всех сил, но все-таки сказала: – «Мы с Ритулей посрамлены». По их выражению, мои глаза сияли как два… не помню что, в общем, сияли торжеством. И все-таки впечатление, что я не геолог, я не считаю опровергнутым и мне все также по-прежнему немножечко грустно.


13.06


Вот так может залить лагерь в паводок


Приехали Игорь Кунаев, Виктор Голиков, Кирилл Белоусов и другие. Как и мы, они не получили в Шемонаихе ни продуктов, ни денег, ни снаряжения. Мы их накормили, дали спальные мешки, чтобы они могли переночевать хотя бы одну ночь. Игорь спал рядом со мной и мы до полуночи разговаривали: вспоминали Ленинград, общих знакомых, кратко делились мнениями о последних прочитанных книгах и событиях на «материке».

А по палатке опять барабанил дождь и вдали шумела Бухтарма. Она вздулась, поднялась на 1 метр и уже начала заливать берега. Я боялся, что ночью зальет лагерь. Сегодня утром вода как будто стабилизировалась, но к вечеру поднялась еще. Она пошла по старице за нашим лагерем и мы очутились на острове. Днем еще можно было перебрести ставшую протокой старицу в сапогах, а вечером, возвращаясь из деревни в лагерь, пришлось уже пробираться по уступам прибрежных скал.

На Бухтарму страшно смотреть. Она с огромной стремительностью и напором несет мимо нас свои мутные воды. А облачность цепляется за верхушки низких гор. В общем, картина.


Уха


Вечером нам сообщили, что приехали (вернее, пришли пешком) алмазовцы. Они так злы на скверную организацию работ и на нас, за то, что мы приехали раньше и кое-что успели для себя сделать, что даже не пришли к нам в лагерь с «визитом вежливости». Впрочем, это их дело. Не хотят жить в тепле и сытости, пусть живут как знают. Сейчас они где-то в деревне пытаются вызволить своих лошадей из карантина (теперь новый срок – не 1,5 месяца, а неделя).

Сегодня же мы с Таней строили мой разрез на миллиметровке. Получается сложно и интересно.

Клавдия Ивановна кормит нас исключительно вкусно: жареная картошка с грибами, уха и пр., и пр.

Сизов веселит нас своими изречениями. Вот одно из них: – «Такса – собака строевая. У нее пятки вместе, носки врозь, все равно, как в строю стоит». Не удержался, набросал о нем небольшой рассказик, назвал – «Лошадиная история».


Берель-Кокколь. 20.06.56


Пикетажка – полевой дневник


Никак не могу приучиться вести дневник ежедневно. Когда много работы – устаешь и писать не хочется, когда работы мало одолевает лень, тоже не до дневника. Так что иные мелочи, примечательные и интересные, выпадают из поля зрения, остаются не зафиксированными. А ведь из таких «мелочей» и складываются иногда последовательные и грандиозные события. С другой стороны, прерывистое ведение дневника имеет то преимущество, что, оглядываясь на прошедшее время, можешь как-то осмыслить события, обобщить и записать не только пост-факты, но и выводы. А выводы относятся, прежде всего, к людям и это самое главное и интересное. Вот я сейчас и попытаюсь восстановить события со дня предыдущей записи и дать одновременно некоторые выводы.

Наша жизнь в Берели протекала размеренно и без особых происшествий. Вода в Бухтарме поднялась, грозя затопить лагерь, потом уровень воды опустился; потом это повторилось еще раз, но особого волнения ни у кого не вызвало. Продолжались работы по составлению разреза. Большое «веселье» доставлял нам участок, составляемый Сизовым. О своем «методе» он рассказывал мне так: «Я отхожу от обнажения подальше и на глаз определяю, где песчаники, а где сланцы. Потом закрываю глаза, вытягиваю руку и иду туда, куда указывает палец. Если пачка, к которой я подошел, определена правильно, то все остальное тоже верно». И это при условии, что в разрезе мы выделяем прослои до 2-х см мощностью. Неудивительно, что в разрезе Сизова оказались песчаники и сланцы мощностью в 150—210 м (?). Но даже и при таких «наблюдениях» разрез Сизова представлял собой вопиющую неграмотность. В тот день, когда производилось сопоставление участков разреза, я ездил в Язевку за картошкой. По возвращении в палатку ко мне зашла Таня и в ужасе убеждала меня, что Сизова надо воспитывать и непонятно почему Шарковский так спокойно к этому относится. Я ответил, что переучивать (а точнее, учить заново) Сизова себе дороже и что Михаил возьмет от него что можно, а там видно будет: – «Сизов, – стихийное бедствие, – сказал я. – Тут уже ничего не поделаешь». Так шло время.


Погода – день солнце, два дня дождь, карантин на лошадей и др. привели Шарковского в такое дурное настроение, какого я еще никогда у него не наблюдал. Ему захотелось напиться. Он предложил мне составить ему компанию. Я сказал, что вдвоем это скучно. Он решительно отверг все остальное общество.

Единственный человек, который был приемлем – Олег, но он не пил. Мы долго не знали, как поступить. Пить одним в лагере – некрасиво и не по-товарищески, пить всем вместе – никакого желания и «горючего» мало. Наконец, Шарковский предложил: – Пойдем в гости. И мы пошли к Василию Филипповичу. Я пил мало и только коньяк. Шарковский пил коньяк и спирт. Ночью мы возвращались в лагерь и говорили бог весть о чем. Я «пожалился» ему, что Таня не считает меня геологом и спросил, как я прошел свой разрез?

– Не как геолог, – ответил он, – но и не как путешественник.


Следующий день у нас был выходной. Мылись в бане, готовились к отъезду. Это было 17/VI, a 18/VI – c утра занепогодило, к тому же удрали лошади. Ночью был такой удар грома, что я подумал – скала за рекой рухнула. Не только у нас в лагере, в деревне и то все проснулись. A 19/VI – под ясным солнечным небом мы вышли на Кокколь.

С Берельского лагеря я тронулся первым – Шарковский назначил меня ведущим. Но уже за мостом мне пришлось передать свою вьючную лошадь Клавдии Ивановне и возвратиться разыскивать отставшего рабочего Толю-II. Он, не проехав и 1,5 км, уже успел отстать и свернуть не на ту дорогу. Когда я вернулся, моя вьючная лошадь уже порвала уздечку и пыталась лечь с вьюком. И в таком духе пошла вся дорога. Я постепенно отставал, пропуская вперед вышедших вслед за мной караванщиков, подгоняя уставших и поднимая «падших», перевьючивая вьюки и т. п. На седьмом километре лошадь под вьюком с картошкой стала припадать на переднюю правую. Пришлось снять с нее вьюк. Как раз подвернулся Олег, картошку погрузили на его лошадь, а он охотно пошел пешком. Кстати, еще о сборах: Олег впервые ехал верхом, Сизов оказался счастливым обладателем 6-ти пар обуви: тут были и калоши и тапочки, и ночные туфли и т. п. Олег сказал: – Семь пар сапог. Седьмая – Сизов. Таня не пожелала ехать на смирной лошади и взяла дикого «мустанга». В первый момент он сбросил ее, не дав даже сесть в седло, потом не давал седлаться, потом на него сел конюх казах Толя-III. В Язевке Олега сменили и так продолжалось до тех пор, пока нас не нагнали лошади, которых гнали порожняком. Тогда заседлали нескольких и все опять поехали верхом.

Дорога по Берели, а потом по Язевке была потрясающе красива. Я и в прошлом году ехал по ней. Но тогда, почему-то, я не так воспринимал ее красоту. Может быть в этом году мне помогли занятия ботаникой. Я наблюдал чудесный ковер субальпийских цветов: пионы, жарки, колокольчики, анютины глазки, незабудки и многие другие названия, которых я не знал и не знаю. Большинство из них я собрал и засушил в специальной гербарной сетке, взятой мною в Университете.


Альпийские луга Алтая


Менялась также и древесная растительность: внизу преобладали кудрявые березки, потом пошел смешанный лес, а за Язевкой (поселком) по правому крутому борту р. Язевке стоял густой темный дремучий лес – в основном, пихта. Деревья я, конечно, не коллекционировал, но, поскольку мне позволяла моя роль – роль ведущего-замыкающего, фотографировал их.

Так мы проехали Язевские водопады – я поклонился родным местам и не удержался, чтобы еще раз не сфотографировать, а в долине Язевского озера нам открылся вид на Белуху. Двуглавая белоснежная красавица – встала перед нами и, казалось, до нее совсем недалеко.

До ночлега оставалось 4—5 км и я, уверившись, что теперь все в порядке, решил проехать вперед, чтобы организовать стоянку. Я тронул свою лошадь рысью и, оставив позади Таню, Олега, Игоря и Женю, поехал обгонять караван. Но, только я поднялся на очередной увал, передо мной открылась картина: – дорога. Дорогу пересекает небольшой ручей, образуя болотце – даже не болотце, а густое месиво из воды и глины и в этом месиве лежит лошадь. Морда ее в грязи – видимо она пыталась встать, но не смогла. Видна также спина под вьючным седлом. Вьюки сняты. А вокруг стоят «караванщики» и смотрят. Никто не пошевельнется. Тут же лежат еще две лошади под вьюками. Я первым делом кинулся вытаскивать лошадь, потом глянул на наблюдающее скопище, в сердцах гаркнул на них, чтобы они шли дальше. Повторять приказание не пришлось. Все подхватили своих коней – вьючных и ездовых – и исчезли, как мираж.

Я влез в грязь и начал снимать вьючное седло. Подъехали Игорь и Женя. Игорь с ходу так же кинулся в грязь – даже рубашку сбросил, чтобы сподручней было, и мы втроем стащили седло, которое от налипшей глины стало многопудовым, затем стали поднимать лошадь. Она увязла прочно. Даже без седла и с нашей помощью – мы тащили ее за хвост, поднимали сбоку – она не могла встать. Тогда Игорь догадался – продел под передние ноги лошади веревку и мы стали тянуть – лошадь, наконец, выцарапалась.

Между прочим, интересно отметить, что этот эпизод очень похож на подобную историю на Обь-Енисейском водоразделе, когда мы вытаскивали увязшую в болоте лошадь. Женя даже, как Терешин отвернулся, когда мы хлестали лошадь плетью, заставляя ее подняться. Но, дальше: лошадь вытащена – она вся в грязи. В грязи седло, подпруги и даже вьюки. Решаем, что лошадь отгонят на заезжий двор в Язевое порожней, а оттуда пришлют две освободившиеся под вьючными седлами. Все уехали, я остался один. Но уже через 10—15 минут услышал крик Игоря. Я поднялся на бугор и увидел, что все наши лошади разбрелись по болоту, а ребята и девчата вытаскивают их. Я кинулся к своей кобылке, впопыхах забыл плетку, вернулся за ней и стал выгонять лошадей на дорогу. Особенно упорствовала одна – со спецчастью.

Наконец, на дороге показались Сизов и Толя-III. Сизов шел пешком в сандалиях и войлочной панаме, как пилигрим. Толя, будучи конюхом, равнодушно взирал, как я гоню лошадь. Все же я передал ее им и они исчезли, как и остальные. Я присел на вьюки передохнуть. Уже остыв, я сообразил, что лучше оставить у вьюков кого-нибудь другого, а самому все же проехать вперед. Но теперь думать об этом было поздно. Используя свободное время, я занялся сбором цветов для гербария.

Через полтора часа, когда я почти совсем замерз (в 9 часов вечера уже холодно), с противоположных сторон подъехали Сизов с двумя вьючными лошадьми (он встретил Ритулю, которая одна отважно ехала ко мне навстречу) и Шарковского с Филиппычем, которые задержались, разыскивая убежавших лошадей. Мы погрузили вьюки и седло и тронулись дальше к заезжему двору на Язевом озере. Я ехал впереди, за мной Сизов с вьючной лошадью, за ним, так же ведя вьючную лошадь, Шарковский и, последним, Василий Филиппович, ведя двух лошадей-беглянок. Вскоре мы с Сизовым оторвались и тут произошел эпизод, о котором нельзя умолчать. Сизов вдруг крикнул мне:

– Толя, подожди!

– Зачем? – спросил я.

– Подожди!

Я подождал. Сизов подъехал ко мне и сказал:

– Возьми мою вьючную лошадь.

Я удивился.

– Это еще с чего?

– Там в кустах чья-то лошадь бродит, – сказал он.

Я подумал, что, возможно, это одна из наших лошадей, которые перед этим разбежались по болоту, взял вьючную лошадь у Сизова и поехал вперед, а Сизов повернул к лесу, где он видел в кустах лошадь. Вьючная, как и всякая скотинка, которую неизвестно зачем тащат на поводу, шла упираясь, вымотала мне руку, а Сизова все не было. Наконец, он догнал меня почти у самого лагеря. Сизов был один.

– Где же лошадь? – спросил я.

– Это лошадь наших охотников, – ответил Сизов.

Когда Игорь уезжал от меня, я условился с ним, что он приведет вьючных на подсмену и, когда приехал Сизов и сказал, что взял этих лошадей у Ритули, я еще тогда подумал, что Игорь и Женя пошли на озеро ловить рыбу или пострелять уток – они оба заядлые рыболовы и охотники. Поэтому объяснение Сизова показалось мне вполне правдоподобным. И только приехав в лагерь я увидел, что наши охотники никуда не уходили и, следовательно, позади нас никакой лошади не было.

Правда, в горячке организационных дел по устройству лагеря, я не обратил на это внимания и вспомнил об «охотниках» только на следующий день, когда Сизов повторил аналогичную проделку с Шарковским. Сизов отдал ему свою вьючную с тем, чтобы поправить плохо привязанный спальник на своей лошади и 18 км «привязывал» спальник, а Шарковский тащил его вьючную лошадь. В связи с этим, я вспомнил историю военной службы Сизова, рассказанную им самим. Сизов, по его словам, одно время служил в авиадесантных частях (потом я уточнил, что это был аэросанный десант).

– Ну и как, – спросил я. – Участвовал ты в десанте?

– Нет, – ответил он.

– Почему?

– А нас выстроили и спросили: «Кто не может идти в десант?». – Я первый крикнул: – «Я!». Меня спросили: – «Почему?». «Нога стерта», – ответил я. Остальных спрашивать не стали и отправили на операцию, а я остался сторожить склад.

– У тебя правда была нога стерта? – спросил я.

– Нет, – ответил Сизов.

И отвечал он и рассказывал с легкостью необыкновенной, словно подобный поступок был проявлением солдатской смекалки и ничего предосудительного в том не было. Но, после того, как он меня и Шарковского, просто скажем, обманул при переброске каравана, я укрепился в мнении, что Сизов – филон, просто филон, даже не рационализатор. Беспокоит меня только одно – не проявилась бы только его недобросовестность в маршруте. Маршрут проверить можно, но трудно, а неверный маршрут может испортить всю карту или задать нам такую головоломную задачу, которую без проверочного дублирующего маршрута не решить. Опять же обуза, вместо помощи. Ну и «специалист» нам попался!

Я рискую свести весь свой дневник к описанию «похождений» Сизова, но обойти его молчанием тоже никак не могу. На ночлеге с ним произошел очередной эпизод. Взглянул Сизов на заезжий двор, где мы собрались ночевать и вдруг раскричался: – Это черт знает что! Инженеры, люди с высшим образованием спят на полу. Неужели нельзя было вымыть пол? Да я из своих личных денег бы заплатил 15—20 рублей. И рабочих заставляете спать в грязи…

Я никогда еще не видел Сизова таким неистовым. У него аж глаза побелели. Вымыть пол в заезжей было, конечно, не вредно, но часы показывали почти полночь, люди измотались трудной дорогой, перевьючкой, были заняты ужином и, конечно, ни о каком мытье полов в настоящий момент не могло быть и речи. Полы не просохли бы, если бы их даже и вымыли. Это чувство нереальности, полное отсутствие здравого смысла, как и во всех остальных поступках Сизова, всех развеселило и я постарался перевести разговор в шутку.

– Мы никого не заставляем, – сказал я. – Ставим вопрос на голосование: – Кто не хочет спать в заезжей?

Любителей идти за Сизовым на улицу не нашлось и он ушел один. Где он ночевал, не знаю.


21.06

По-прежнему погода благоприятствовала нам. Караван вышел с Язевого и опять растянулся на длинной дороге. Проехали чье-то зимовье и для меня начались уже незнакомые места. Продвижение на этот раз шло более организованно. Умудренные опытом предыдущего дня, мы уже так увязали вьюки, что даже когда моя вьючная легла и перекатилась через спину, вьюк даже не пошевелился. Я ехал почти первым и, сняв вьюки с лошади, пропустил весь караван, ожидая Игоря. Он замыкал караван, налегке, помогал «упаковывать» растрясшиеся вьюки. Правда Сизов, проезжая мимо меня, предложил мне свою помощь, но я только испугался. Помощь Сизова – не к добру.

Подъехали Игорь и Шарковский и мы тронулись дальше. Моя вьючная, оказалось, легла в самом верховье долины Б. Берели. Метрах в 300 был мост и за ним красивый подъем серпантином по крутой стенке тропой, а в истоках Б. Берели виден был крутой и высокий конечно-моренный вал Берельского ледника и «хвостик» самого ледника.

Вокруг высились острые и зубчатые как пилы хребты и вершины. Снег не держался на их обрывистых склонах и они представляли разительный контраст черных стен с белыми снежными пятнами. Суровая и прекрасная картина.


Язык ледника


Так называемый Нижний Лагерь находился в устье р. Кокколь, впадающей в Б. Берель. Долина Кокколя, как и все боковые долины притоков Б. Берели, была подвешена метров на 200—300 и Кокколь обрывался в долину Берели 80-ти метровым водопадом. Вода «кипела» и пенилась на скалах, в воздухе стоял туман из мелкой водяной пыли. И все это сверкало на солнце, а на площадке над водопадом стояли домики Нижнего Лагеря – базы Коккольского рудника. Издали домики казались симпатичными, но вблизи оказалось, что окна везде повыбиты, печи разрушены, комнаты занавожены, словно здесь прошел Мамай войной.

История Коккольского рудника мне известна в очень кратком виде. В 1935 году Никонов нашел глыбу с вкраплениями вольфрама. После него нашли и коренной выход. Сначала вольфрам разрабатывался старательскими артелями, потом здесь был организован рудник. В войну, когда требовался вольфрам в больших количествах, повыбирали наиболее обогащенные рудой жилы, а в 1954 году, в связи с обедневшей рудой и скверной дорогой, затруднявшей снабжение рудника и вывоз руды (и значительно удорожавшей ее), рудник закрыли. Одной из задач работы этого года и является для нас выявление геологических перспектив Кокколя. Впрочем, в этом же районе и с этой же задачей здесь будет работать специальный поисковый отряд Нурбаева.


Коккольский водопад


Но вернемся к Сизову. Сердце его могло радоваться. Дом (бывшая контора), где мы решили расквартироваться, чистили, драили и мыли полы, сложили печь, навесили двери, рабочие сделали себе нары – словом, сделали все, чтобы можно было жить прилично и удобно. Остается только добавить, что сам Сизов в этом, к сожалению, принимал очень слабое участие.

Завершить описание перебазировки на Кокколь можно двумя высказываниями. Игорь, слезая с седла, сказал:

– Мне сейчас ничего не надо, только подушки и мази.

А Клавдия Ивановна сказала:

– Ну и дорога! Не захочешь большие деньги получать.


Кокколь. Нижний лагерь. 23.06.56


Постройки Коккольского рудника


20/VI – Вечером, когда работы по устройству лагеря были в самом разгаре, Шарковский достал карту и начал обозревать окрестности. Я решил, что он намечает маршруты на завтра (т.е. на 21/VI). Но Шарковский объявил день отдыха. Олег со стайкой юнцов тотчас рванул на восхождение. Я собирал цветы для гербария, писал дневник. Во второй половине дня Шарковский распределил маршруты и распорядился о подготовки к ним. Таня, Рита и Сизов уходили на три дня, я и Михаил должны были идти по Берельскому леднику – он по правому борту Б. Берельского, я по левому борту М. Берельского.


Постройки Коккольского рудника


В 1953 году я смотрел на Катунские белки с вершины Теректинского хребта. На Катунском было черно – тучи не сходили с него. В 1954 году я ходил по западной части Катунского хребта, выходил к Быстринским гранитным высотам. Тогда я подумал: – Не завидую тому, кому придется здесь работать.

В 1955 году мне самому пришлось работать в районе Катунского водораздела от Быстринских вершин до подножья Белухи. На Узун-Карагу, В. Карагане, Канчале я ходил по хребтам зубчатым как пилы, поднимался к ледникам и над ними по боковой морене, видел трещины, слышал грохот рушащихся камней. Прямо скажем, я нервничал. Три несчастных случая все время держали в постоянном напряжении. В каждом маршруте стоял вопрос: – «Кто следующий?».


Гора Белуха


А впереди стояла Белуха, неведомая и опасная гора, к подъему на которую мы были совершенно не подготовлены.

И вот 22/VI – мне было сказано, что моим первым маршрутом будет восхождение по краю Берельского ледника… И, странно, я ничуть не встревожился и не взволновался. Может быть, опять сказался опыт прошлогодних восхождений, а, вернее, я просто не успел взволноваться. Ведь в прошлом году вопрос о восхождении на Белуху все время стоял перед нами, а в этом году мы подошли к ней и сразу полезли. А лезть дело привычное и не страшное, т.е. не страшнее, чем в другом месте.

23/VI – к ночи занепогодило. Выход в маршрут задержался. Сизов (опять Сизов) подошел к Шарковскому и заявил, что у него болит мякоть на левой ладони.

– Ну и что? – спросили его.

– Как же я буду лезть на склон с больной рукой? – ответил он.

Два часа он ходил жалкий и бледный (от страха) и ныл, как же он будет с больной рукой? Мы высмеяли его. Я предложил ему махнуться маршрутами: – Там, – сказал я, – не нужно карабкаться по склону. Разве в трещину провалишься или лавина на тебя сойдет. Лицо у Сизова вытянулось еще больше и он сказал, что, пожалуй, пойдет в свой маршрут, хотя и не знает, как же он будет с больной рукой.

В 11 часов распогодилось и Шарковский, Луньков, Женя, Олег и я вышли в маршрут. Повстречавшаяся нам на пути Таня Гостева пожелала нам счастливого пути. Мы ей ответили тем же.


Морена Берельского ледника


Конечно, моренный вал Берельского ледника представлял собою грандиозное зрелище. Трудно передать словами. Представьте себе огромную насыпь, вроде железнодорожной, высотой с 50—60 этажный дом, шириной около километра и протяженностью до 7—9 км.

Сложена эта «насыпь» огромными глыбами черных роговиков и ороговикованных (измененных) сланцев, сцементированных мелкой щебенкой и глиноземом. По краям эта «насыпь» окаймлена высоким и узким валом-гребнем, как забором, так что внутри его – ровная вытянутая площадка, образует нечто вроде взлетной площадки. Только лететь оттуда нельзя. Трудно даже представить, какие грандиозные силы формировали этот рельеф. Когда говорят о море, то представляют себе нечто огромное, подвижное живое. Когда говорят – горы, то представляют себе нечто огромное, но застывшее, неподвижное. А на самом деле горы живут, «дышат», сбрасывают с себя лишнее, передвигают на большие расстояния огромные каменные массы, обрушивают снежные лавины. В горах, пожалуй, не спокойнее, а страшнее, чем в море. А что стоит гроза в горах, эта самая гроза и оборвала нам маршрут.


24.06

Месяц, как мы из дома. Дожди и холод. В Москве 30 градусов, а мы мерзнем. Вокруг в горах снег, мы в зоне облачности. Белые и черные космы облаков цепляются за вершины, ползут под ногами. Мы забились в дом на заброшенном руднике, застеклили окна, восстановили печи. Играем в преферанс и с тоской поглядываем в окна. Июньский план под угрозой. А что, если все лето будет такое? Таня, Ритуля и Сизов мокнут где-то второй день. Как-то у них? Женя непрерывно крутит настройку радиоприемника. Маленький портативный ящичек соединяет нас с большой землей. Последние известия, легкая музыка, детские передачи, утренняя гимнастика. В Москве еще вечер. На востоке рассвет. Мы между западом и востоком, между небом и землей. Радио с нами первый год. Обычное ощущение забытости всего мира помимо нас сменилось обратным ощущением – мир существует, а мы забыты.


26.06

Дождь, дождь, туман. Седые космы облаков плывут за окном по деревьям, по подножьям склонов. Вершина скрыта белой мутной пеленой. Шарковский дал радиограмму, что район закрыт снегом, склоны лавиноопасны и работа связана с риском для жизни. Просил снять 500 км плана. Сам он уверен, что его просьба не будет удовлетворена.


Ботинки с «триконями»


Интересно отметить, что в прошлом году я поднимал перед ним вопрос о целесообразности работы в области ледников. Наш подход к Катунскому леднику был весьма показателен. Ведь Сапожников 17 дней ждал погоду, прежде чем совершить восхождение. А мы не только не имели время на ожидания, но и абсолютно не подготовлены к восхождению. Нет ни ботинок с триконями, ни капроновой веревки, ни касок, ни самых элементарных приспособлений. Ведь не полезешь же на Белуху в рабочих ботинках с геологическим молотком в руках. Я говорил, что никто с нас не взыщет, если мы обойдем ледники.

Шарковский возражал мне, говоря, что хотя формально с него и не взыщут, но как геолог он не может допустить такого пробела на карте (их площадь 200—250 кв. км.).


Съехал на «пятой точке»…


И вот теперь, не получив по голове сорвавшемся камнем в ущелье М. Кокколя, чудом, как он сам говорил, уцелев, скатившись по снежному склону (ехал на «пятой точке» и толкал впереди себя лавину), безуспешно пытаясь пройти по Берельскому леднику, он практически пришел к выводу о невозможности работы в этом районе при сложившихся обстоятельствах. Подобной истории не было еще прецедента и я не знаю, чем все кончится. Налицо пока следующее:

1. Июньский план рухнул.

2. Очерк «Белое пятно» также трещит, т.к. мало того, что я не взойду на Белуху, мы еще просто можем отступить отсюда ничего не сделав. Белое пятно так и останется белым – какой же смысл тогда в моем очерке.

3. Дождь не думает переставать, снег стаивать, а высота у нас от 2500 до 3000. Не ожидает ли весь наш сезон участь июня?


25.06

В 10 часов распогодило и мы вышли в маршрут по М. Кокколю. Мы – это Шарковский, Женя, Олег и я. Половину пути прошли вместе, потом разделились. Шарковский и Женя полезли на гору, а я и Олег пошли правым бортом М. Кокколя. Обнажения по нашему маршруту были только на крутых обрывистых склонах и мы, как наши славные предки, карабкались на четвереньках вверх-вниз, опять вверх, а над нами, словно в насмешку, пролегала хорошая дорога. Мы вернулись в лагерь в седьмом часу. Нас встречал отрывистым лаем Индус, да Гапонов нехотя вышел на крыльцо. Вскоре он попросил у меня уделить ему несколько минут – он хотел со мной посоветоваться и просмотреть на его подсчеты по общественному питанию. Я нашел там несколько существенных ошибок. Гапонов полез «в бутылку».

Ведя дневник, я давно хотел сделать обобщающие записи о тех, с кем мне ежедневно приходилось сталкиваться, да как-то не получалось. То я уставал, записав события дня, то просто не было повода. Теперь есть повод поговорить о Гапонове. В нашей партии он выглядел «белой вороной». Ни чего не умеет, ни к чему не приспособлен. Своими функциями он считает передачу приказаний от начальника рабочим. Его приятелем в партии является Сизов.

– Очень уважаемый и авторитетный человек, – отзывается о нем Гапонов (Сизов – это человек!). Сам Гапонов очень невысокой культуры. Его главными атрибутами в городе являются – велюровая шляпа, макинтош и «министерский портфель». Его остроты примерно такие: «50% наших доцентов говорят портфель» (ударение на первом слоге). До сегодняшнего дня мне Гапонов представлялся двояко: с одной стороны, не приспособленный и ни к чему не пригодный человек, с другой – я видел в нем энтузиазм, желание идти в маршрут, желание что-то сделать. Но, первые же столкновения с трудностями – маршрут с Шарковским на Берельскую морену в дождь и подсчет стоимости котлового питания, вскрыли для него самого его неприспособленность к жизни и работе партии и он спасовал, принял решение уволиться и уехать к своей велюровой шляпе. Жалкое ничтожество! Конечно, куда спокойней сидеть за 300 рублей в почтовой конторе, перебирая ничего не говорящие бумажки, а потом одеть макинтош и воображать, что он человек. Ничтожество и еще раз ничтожество. И еще одну черту я подметил у него. Когда я ему сказал, что ему будет трудно материально, он ответил, что найдутся люди, которые помогут ему. Насколько я понимаю, он неоднократно (и безвозмездно) пользовался такой помощью. Иждивенчество мне также претит, как трусость и малодушие. И черт с ним, перейдем к другим делам.

Вернулся Шарковский. Злой и угрюмый. Он с Женей не прошел маршрут, мало того, чуть не угробился. Они сорвались на снежнике. Рассказывает, что все вершины, все кары забиты снегом. Пройти невозможно. Как же работать? Словно подтверждая его слова, вернулась Таня.

– Я даже не дошла до своего участка, – сказала она. – Началось с того, что мы нигде не смогли перебрести Б. Берель (это с Филиппычем-то!), а потом я заболела. Мы ее «утешили»:

– А ты думаешь, мы что-нибудь смогли сделать?

С Таней вернулся Василий Филиппович. Он подстрелил козла и глухаря. Значит, какое-то время будем с мясом.

Меня немножко беспокоит Сизов. Хотя у него и не ума палата, а все-таки жаль, что он потеряет последнее, что у него есть.


28.06

Когда мы ехали на поезде, Олег прочитал нам небольшую лекцию об основах альпинизма и, в том числе, о приметах устойчивой хорошей погоды. Такими приметами считались: звезды не мерцают, ночью холодно, закат красный и т. п. Но так как у нас дождей было больше, чем солнечных дней, то мы уже начали шутить по поводу этих примет. Так, например, глянешь вечером на небо – оно все в тучах, и скажешь: звезды не мерцают, завтра будет хорошая погода. Или кто-то сказал, глядя на облачность: «Лыжи! Это к хорошей погоде!». И мы каждый вечер, глядя на густую пелену, говорили – «Лыжи»!

Так было и в ночь на 27/VI. Звезды не мерцали, шел дождь и мы легли с тоскливым ощущением, что лето в этом краю вообще не наступит. Но утром «туман сел в долину» и день выдался солнечный и ясный. Мы ушли в маршруты. Мне предстояло пройти по кару левого притока М. Кокколя. Таня ушла в 3-х дневный маршрут и забрала Олега. Я пошел с Женей.

Мы перебрели приток и начали подниматься по склону. Все правила техники безопасности, как и снаряжение – отсутствовали. Единственно, что было у нас на вооружении – это собственная осторожность. Ей противостоял план, который надо было выполнять. Мы с Женей лезли по скалам посередине между небом и землей. Над нами возвышалась крутая стена, под нами – солидные обрывы. Путь пролегал через острые боковые скалы-хребтики. Ничего не зная об альпинизме, мы совершали – траверс. Все это требовало много сил и напряжения и к 4-м часам дня мы прошли весьма небольшой участок маршрута и дошли до обрывов, которые простому смертному преодолеть было невозможно.


Мы сидели на острой скале, я записывал наблюдения, а Женя закусывал хлебом с маслом, когда по осыпи перед нами пролетел первый камень. Это был средней величины валун. Он летел, прыгая по осыпи и, достигнув ее подножья, улегся там в ряду с другими камнями. Мы только подумали, что не хотелось бы встретиться с ним на его пути, как по той же осыпи пронеслась огромная глыба. Она неслась со скоростью метеора, почти не касаясь земли, легко перенося свое огромное и тяжелое тело по воздуху на большое расстояние. Она пронеслась перед нами раньше, чем до нас долетел треск – звук ее обрыва. Эта глыба пролетела гораздо дальше первой и выкатилась вниз на середину заснеженной морены, оставив на снегу длинную глубокую борозду.

Прямо скажу, мне стало не по себе. Никакая храбрость не позволит человеку стать на пути слепо мчащегося курьерского поезда. То же самое думал и Луньков. Мы решили закруглять маршрут, так как дальше мы все равно могли пройти только метров 200. Оглядываясь наверх, не догоняет ли нас какая-нибудь «дура», мы спустились со скал вниз на морену и, прыгая с камня на камень или проваливаясь в снег по колено, осторожно отошли от опасного склона. Позади нас время от времени слышался треск срывающихся камней. Это продолжался камнепад. Оттаяло, вот и посыпалось. А вокруг все в снегу.

Мы вернулись в лагерь в седьмом часу вечера и думали, что нам попадет от Шарковского за не пройденный маршрут. Но Шарковского в лагере не оказалось. Он с Василием Филипповичем уехал на Верхний Лагерь. Приехал он примерно через час после нашего прихода и на мое сообщение сказал:

– Я видел ваш маршрут и так и думал, что вы дальше этого места не пройдете.

Потом он сообщил, что Верхний Лагерь и горы и вообще все вокруг в глубоком снегу и что он принял решение снять отсюда партию и перебросить ее на Калмачиху. Там высоты поменьше и снега не должно быть. Для меня он приготовил «сюрприз». Он с Филиппычем и Женей решил пойти Черной Берелью через Чиндагатуй и верховья Калмачихи, а меня с караваном пускает в обход через с. Берель. Исполнять обязанности начальника партии в течении 4—5 дней меня не очень обрадовала, но… другого выхода не было. И мы пошли в баню. Баня по черному на берегу ледяного Кокколя. Мы парились, выскакивали, окунались в воды Кокколя и снова лезли на полать. Здорово, исключительно!

А сегодня камералили, комплектовали вьюки. Филиппыч съездил на Итольгон, разыскал лагерь Тани и сказал, чтобы они возвращались. Из Берели получена радиограмма: прибыла машина с грузом и с ней двое в нашу партию – ст. инженер-геофизик Леонтьев и некая Костровская. Даже Шарковский не знает, кто она и зачем и на какую должность едет к нам. А погода, словно насмехаясь, установилась отличная, и Белуха краешком выглядывает из-за хребтов – чего она дожидается?


Гапонов поинтересовался хуже ли дорога по Калмачихе той, по которой мы ехали? И когда узнал, что никакого сравнения (в самом деле, тележная дорога это не заросшая тропа по ущелью) – глаза его округлились от удивления. он считал, что хуже быть не может. Но то ли еще будет. А вот очерк мне остается написать только о том, как я не смог написать его.


Кокколь-Берель. 30.06.56

Мы отступили. Первую битву человека с природой выиграла природа.

Дорога от Кокколя до Берели прошла снова перед нашими глазами, но только в обратном порядке. На что я обратил внимание:

1. Как только мы спустились с Кокколя в долину Берели (300 м ниже), как уже стало настолько тепло, что я снял рубашку. Наверху, даже в солнечные дни, я и думать не мог позагорать.

2. Дорога стала много суше.

3. Яркие пионы зацветали в верховьях Берели, а в низовьях уже ссохлись, сморщились.

В районе села Берели (еще 500—600 м ниже) стояла изнуряющая жара. Неопытному человеку трудно поверить, что мы не смогли работать наверху из-за снега.

Не успели мы приехать в Берель, как нас догнал Шарковский. Они бродили Берель, чуть не утопили лошадей, замочили все продукты, спички, порох и вынуждены были вернуться.


Рина


Получил письма из дома и расстроился. Такая безысходчина, что хоть топись. Неужели Рина, та самая Ринка, которая считалась бесенком в армии, теперь способна только на то, чтобы гулять с Илюшкой и ждать очередную получку? Да и хоть получка была бы достаточная, а то копейки.

Костровская оказалась студенткой Львовского Университета. Приехала на практику после 3-его курса. Ездить верхом не умеет, плавать не умеет, к полевой жизни не привычна. Ничего не скажешь, выбрала место для практики. Алтай, экзотика!


Тропа по Калмачихе. 5.07.56

Шарковский сказал: «Не то, так другое». – Эту фразу можно поставить заголовком следующего раздела моего очерка. Не снег, так бездорожье, крайняя залесенность, сложность транспортировки и т. д. Но, по порядку!

Брод через Калмачиху оказался на редкость чудесным – переезжая, можно читать газету. Дальше нас повела хорошая тропа, виденная мною ранее у глубокого брода. Я шел в маршрут с Димой Леонтьевым. Он старший инженер-геофизик экспедиции, но, пока не приехали геофизики-студенты, временно замещает их. На вид Леонтьев – молодой, лет 25—26, несколько полный и рыхнотелый, отпускает «полевые» усы с бородой, т.е не бреется в поле. В маршруте он оказался очень подвижным и опытным. Несмотря на высокий административный чин, он весьма тщательно и добросовестно исполнял все коллекторские и геофизические обязанности и я был весьма им доволен.

Мы привязали лошадей у тропы в начале нашего маршрута, а сами полезли в гору. Склон представлял собой ряд скалистых стенок одна над другой, и мы лезли, цепляясь как обезьяны, поминая ботинки с триконями, которые остались лежать на складе (40-й размер и свыше 300 руб. стоимость) и нашу администрацию, которая хотя и заботится о нас, но еще не достаточно.

Должен сказать, что за 10 лет работы наше снабжение значительно улучшилось. Мы все, включая рабочих, имеем хорошие спальные мешки с двумя вкладышами каждый, у нас у всех лошади и хорошие кавалерийские седла, значителен комплект новых вьючных седел, палаток и пр. Рацион питания составляют доброкачественные концентраты и консервы. А ведь я помню время (1946 г.), когда спальники (на вате) выдавались только ИТР и без вкладышей, когда была одна лошадь на двоих, а седло на троих, когда сидели на затирухе и т. п. И все же окончательное доброкачественное снаряжение экспедиции это вопрос будущего. Тем более специального снаряжения. И вот мы карабкаемся по отвесным скалам без всякого предохранения, в рабочих 100-рублевых ботинках и с геологическим молотком в руке. Я думаю, что даже в старину геологи не ходили так бедно.

Над скалами, на нашем пути, лежал лес, заваленный буреломом, затем стланник и карликовые деревья, которые иссекли мне ноги до крика, затем курумы. Мы уже влезли на самую вершину, совершив подъем около 1200 метров, когда нас накрыла гроза. Прямо наваждение какое-то: стоит только вылезти на вершину, как начинается гроза. Со всех сторон бухало. Потом так дало около нас, будто земля треснула. Заяц от облавы не бежит так стремительно, как мы с Димой спускались по осыпям. В обратном порядке прошли курумы, стланник, бурелом (ой, какой бурелом!), скалы. В 7 часов вечера мы спустились к Калмачихе. И тут началось совершенно невероятное. Дно долины Калмачихи оказалось настолько завалено делювиальными свалами и буреломом, что идти по нему не было никакой возможности. И все-таки мы шли. На нас лила вода со всех веток. Местами мы просто брели по самой Калмачихе. Мы торопились. Надо было до темноты подойти к нашему броду и перебрести его. Около 9 часов вечера мы подошли к лошадям. До брода было еще около часа ходьбы. Но мы были так измучены, так мокры и голодны, что не могли пойти дальше не перекусив. Банка баклажанной икры и четверть булки хлеба исчезли в такой промежуток времени, что со стороны, наверное, показалось бы, что мы и вовсе не останавливались поесть. В 10 часов 10 минут мы вышли к броду. Вода поднялась, но раздумывать не приходилось. Темнело. Я сходу вошел в реку. Лошадь мою стало сносить. Все же мы благополучно перебрели. Как сказал кто-то:

– Какая это вода, если она за стремя не хватает. Вот, когда седло заливает, – это вода.

Седла не заливало, но мы и так были мокры до пупка. В лагерь вернулись уже в темноте. Кода подъехали, я крикнул:

– Выверните меня наизнанку и повесьте сушиться!

Переоделись, поужинали, попробовали просушиться – ничего не получилось и мы легли спать.


Брод на лошади


На следующий день, то есть вчера, сушились до полудня, затем выехали вверх по Калмачихе с расчетом, что, если быстро проедем до намеченного для лагеря места, то сделаем хотя бы часть маршрута или хотя бы один маршрут на двоих. Но все сложилось иначе. Мы доехали до места предполагаемой остановки и это место нас не удовлетворило. Кроме того, было уже 4 часа и в маршрут идти было поздно. Мы проехали дальше и на расстоянии одного часа езды нашли чудесное место для лагеря.

Расположенное на берегу Калмачихи, у брода, удобное для работы на все четыре стороны, с хорошими лугами для лошадей и сухим лесом. Словом, все как нельзя лучше. Луньков и Леонтьев остались подготовить лагерь, а я и Шарковский выехали в обратный путь навстречу каравану, помочь ему в переходе и указать место остановки. Долго ли, коротко ли, мы встретили караван. Около одного из ручьев на спине, а точнее на вьюках с радиостанцией, вверх ногами лежала лошадь, а около нее беспомощно суетились люди. Мы с Шарковским сходу ринулись к лошади и, освободив ее от вьюков и седла, перевернули ногами с верхнего участка склона, куда она, естественно, не могла встать даже порожняя, на нижний, где она сразу вскочила на ноги. Но вьючить ее уже было нельзя – лошадь выбилась из сил. Шарковский распорядился отдать под вьюк мою кобылку, «Холеру», а я взял иноходца, который, кстати, являлся моей сменной лошадью.

Наконец, с нашей помощью караван перебрался через ручей и пошел дальше, но не было Толи-II и Юры. Они где-то очень сильно отстали с вьючной лошадью, и мы с Шарковским продолжали свой путь на запад, вслед уходящему солнцу. А караван ушел на восток.

Долго ли, коротко ли, вдруг мы встретили на тропе лошадей под казачьими седлами и незнакомых мне людей – девушку и двух парней. Я подумал, что это лесоустроители, мы знали, что они работали по Калмачихе, но это оказались наши студенты-геофизики и девушка-геолог, та, которую мы ждали – Галя. Они сообщили нам, что лошади, которых мы ищем, сорвались с обрыва и Василий Филиппович их вытаскивал.

Василий Филиппович с караваном не шел. С ним в Берели произошла обычная история – он подвыпил. А этот дурак, Гапонов, повел лошадей без проводника. Он, видимо, полагал, что это Язевская дорога?! Как только Гапонов вышел из Берели, туда пришла машина ЗИС-151. Привезла нам троих – Вадима Щербину, Галю и Толю-IV, четыре бочки бензина и все! Продукты – ёк.

Василий Филиппович вышел с новенькими на следующий день и, хотя у него оставались одры, а не лошади, догнал караван и, как видно, вовремя. Когда мы с Шарковским подъехали, лошади уже снова стояли на тропе и завьючка подходила к концу. И вот мы вновь тронулись в путь, но теперь на восток. Я ехал впереди, передо мной вилась широкая, выбитая нами и караваном тропа и я ехал не очень вглядываясь в нее, а так, мечтая не помню о чем и прикидывая, успеем ли мы добраться засветло до лагеря. Вдруг окрик Шарковского остановил меня. Оказалось, что караван сбился с тропы, проложил новую куда-то в сторону, а я пытался ехать его следом. Мы разделились. Я повел второй караван истинной тропой, а Шарковский поехал догонять караван Гапонова. Они от ручья, где мы их встретили, прошли по тропе всего метров 300—400, а потом сбились. Долго ли, коротко ли ночь прихватила нас как раз на месте первого предполагаемого лагеря. Шарковский с запоровшимся караваном ночевал ниже нас по склону, но это, казалось бы небольшое расстояние, пройти ночью было невозможно: болото, бурелом, крутосклонные ложки. Мы расседлали лошадей, кинули на землю спальные мешки (у кого они были), посидели у костра, съели одну банку рыбных консервов на 9 человек и легли спать. В 6 часов утра меня поднял Шарковский. Он пробрался к нам и мы все пошли к каравану Гапонова. Они ночевали на какой-то плоской скале, не имея места, где лечь как следует. Гапонов выглядел жалко. Он пытался что-то объяснять. Ему вчера здорово влетело от Шарковского. И действительно, он совершил три грубых ошибки:

Пути-Дороги

Подняться наверх