Читать книгу Военный чиновник - Анатолий Подшивалов - Страница 4

Сегодня мы с дедом решили навестить Лизу и пойти все вместе на могилу Генриха – годовщина как-никак… Лиза к нам вышла, но глаза у нее были красные, заплаканные. Выяснилось, что ей не разрешили пойти с нами на кладбище, мол, какой-такой муж, скоро будешь «Христовой невестой», пора кончать с прошлой земной жизнью и подготовиться к новой, праведной, под другим именем. Дед аж в лице переменился и покраснел – где это видано, чтобы жену на могилу мужа в годовщину его смерти не пустили? Я побыстрее его увел, и мы пошли на могилу. Лиза успела поставить Генриху скромный памятник из темного гранита – только имя и годы жизни, ничего лишнего. Случившийся рядом служитель смел снег с памятника и скамеечки и, получив монетку, удалился восвояси. Мы не стали садиться, а постояли и помолчали, помянув Генриха. Потом зашли в старую церковь (дед посещал только старые храмы, построенные еще до реформы Никона). Людей почти не было, дед перекрестился двумя перстами, я – традиционно, потом мы про себя, беззвучно, помолились, поставили свечки за упокой души и вышли. По дороге домой дед сказал, что не нравится ему эта обитель, жадная тут настоятельница, торопит Лизу с постригом, чтобы прибрать к рукам дом и аптеку. Я согласился, у меня сложилось такое же впечатление: не будет Лизе здесь мира и успокоения, страдает она.

Потом я поехал в Первую Градскую, куда меня привезли ровно год назад, нашел Леонтия Матвеевича и вручил ему чуть меньше фунта сульфаниламида (дед попросил горсть оставить, чтобы сравнить с тем, что получится у него на заводе).

Доктор был рад меня увидеть, спросил про здоровье деда, похвалил мой внешний вид (я сказал, что следую всем его советам). Потом я рассказал про испытания в Военно-медицинской академии, про свой провал, естественно, говорить не стал, рассказал, кто синтезировал и как проводились исследования на больных у профессора Субботина. Оказывается, Леонтий Матвеевич его знает, то есть, конечно, приятелями они не были, но он слышал выступления Субботина с лекциями в Московском университете, и мой бывший лечащий врач с уважением относился к нему как к специалисту. Я тоже сказал, что его статья в «Вестнике» произвела впечатление в Академии, многие считали, что такого быть не может. Я высказал мнение, что это оттого, что на первой фотографии, плохо переданной при печати в журнале, я выгляжу слишком черным: мы-то знаем, что это от копоти, а коллеги подумали, что это обугливание тканей, пусть даже поверхностного слоя кожи, но ведь тогда это 25 процентов тела в виде ожога IIIА степени[1], а с такими повреждениями в девятнадцатом веке не живут (просто погибают от шока). Я сказал, что в клинике Субботина были получены хорошие результаты при лечении СЦ довольно обширных ожогов II степени и ограниченных ожогов IIIА вроде тех, что были у меня на дистальных фалангах – на подушечках пальцев. Леонтий Матвеевич с благодарностью принял препарат и обещал проинформировать об опыте применения.

– И поторопитесь со статьей о результатах лечения СЦ, – сказал я на прощанье, – а то питерцы обскачут.

Потом поехал на телеграф, отбил Агееву телеграмму с одним словом «Согласен» и вторую, для Менделеева, в которой сообщал, что буду в Петербурге на следующей неделе и останусь надолго, и что можно отправить мне на адрес «Астории» записку или телефонировать о времени удобной для профессора встречи.

Затем я заехал в ювелирный магазин фирмы «Эдуард», официального поставщика орденов Капитула орденов Империи и выбрал из готовых знаков ордена Святого Станислава 3-й степени орден на пятиугольной колодке с красной ленточкой с белыми окаймляющими полосами, предъявив Императорский Указ и внеся в Капитул 15 рублей. Орден мне понравился, как всякий военный человек[2], я питал определенный пиетет к знакам отличия. Сам орден был в виде красного эмалевого креста с раздваивающимися концами, между перекладинами креста были припаяны ажурные двуглавые орлы, в центре – финифтевый медальон с зеленым венком с наружной стороны. С обратной стороны на медальоне были буквы SS в виде вензеля – я сообразил, что по латыни это означает Святой Станислав, так как орден польский и был включен после присоединения Царства Польского[3] к Империи, вместе с орденами Белого орла и Виртути Милитари (военной доблести), впрочем, последний был среди российских орденов совсем недолго. А вот Станислав прижился и был младшим орденом, который, как правило, получали чиновники за выслугу лет.

Про орден мне напомнил Агеев, так как представляться по начальству мне нужно будет в мундире с наградами. Еще он сказал, что надо привезти метрику со справкой о крещении и диплом об окончании университета, но этим я решил озаботиться после обеда.

Пообедав, я зашел к себе и переоделся в старый сюртук и брюки, надел старые ботинки, почистив их, естественно, и взял темные очки, которыми пользовался в больнице и которые первое время рекомендовал носить доктор на прогулках при ярком солнечном свете. Диоптрий они не имели, и я носил их поверх своих обычных очков. Нарядившись таким образом, я доехал до Второго Казачьего и, не доезжая сотни сажен до матушкиного дома, отпустил извозчика и, сгорбившись, шаркающей походкой отправился в «набег».

Войдя во двор, я обратил внимание, что у каретного сарая двери наглухо закрыты и сена не видно, а поленница дров уж очень хилая. Встретили меня вовсе не Антип с Глашей, а крестьянского вида тетка в низко повязанном платке. На вопрос, дома ли барыня и где прежние слуги, она сказала, что про слуг не знает, съехали, а вот барыня дома. Я велел доложить, что пришел ее младший сын Александр. Скоро тетка вернулась, пригласив меня пройти в дом. Во флигеле было грязновато и везде было запустение, кроме того, было холодно: судя по всему, печь не топили, тем не менее я отдал тетке пальто и, поёживаясь от холода, проследовал на барскую половину. Маменька встретила меня в гостиной, там тоже произошли изменения: в шкафу уже не было гарднеровского сервиза, подозреваю, что не было и столового серебра. Маменька куталась в теплую шаль и натянуто улыбнулась:

– Сашенька, сыночек мой дорогой, тебя уже отпустили из лечебницы? – с деланой заботой пропела она. – Как ты себя чувствуешь?

– Чувствую, конечно, не очень, – ответил я со скорбью в голосе, – но все же лучше, чем было, вижу только плохо… и перчатки приходится носить, а то барышни пугаются, а они (перчатки то есть) быстро снашиваются, а стоят дорого. Что же вы не приходили больше в больницу, я так ждал…

– Да-а, – неопределенно протянула маменька, – что же ты от меня хочешь?

– Я решил на службу поступить, в архив, помощником архивариуса. Вот, пришел за своими документами.

– В архив, это, конечно, хорошо, – протянула маменька.

Но тут из соседней комнаты раздался мужской голос: «Марыся, с кем ты там лясы точишь, поди сюда…» Причем окрик был не брата Ивана, а человека постарше. Я услышал через открытую дверь: «Так это и есть твой пшеклентый байстрюк?[4] С Иваном не знаю, что делать, еще и этот притащился, гони его в шею». Дальше разговор пошел по-польски, а вскоре маменька вернулась с тонкой пачкой бумаг.

– Вот, Сашенька, – все на месте: метрика, выписка из церковной книги и твой диплом, все сберегла, – гордо заявила маменька, будто подвиг совершила, отстояв их у кого-то, кто хотел отнять. – А живешь ты где?

– Живу пока у Лизы, она в обители, и я дом сторожу, а то бы все разворовали давно.

– В обители? – услышав про бесхозный дом, что-то начала прикидывать в уме маман. – Она же в сумасшедшем доме была, выходит, ее выпустили?

– Значит, вылечили Лизу, она же от горя помешалась, а время лечит, – ответил я, – но дом и аптека скоро отойдут монастырю – Лиза так распорядилась, поэтому можно я поживу здесь?

– Дорогой Сашенька, – елейным голосом протянула маман, – я не успела тебе сказать, что я на днях выхожу замуж за Казимира Болеславовича. Пан Казимир – отставной уланский ротмистр, и он сделал мне предложение, поэтому мы скоро обвенчаемся и уедем в Варшаву. (Интересно, а не тот ли это улан, с которым «застукал» маман Генрих, вот ведь точно говорят, что старая любовь не ржавеет.)

– Марыся! – вновь подал зычный командирский голос улан, будто командуя эскадроном (сейчас точно скомандует «пики к бою, рысью марш-марш»). – Я еду на скачки, где мой цилиндр и монокль?

– Сейчас, сейчас, Казимеж, – захлопотала маман, выскочив из комнаты. (Ишь как забегала, небось, улан ее поколачивает.)

– Да, и денег дай, – грозно потребовал пан Казимеж, – ассигнациями и серебром, что я, десятками да пятерками буду с извозчиком расплачиваться?

– Казимеж, – запричитала маман, – у тебя же еще вчера были деньги! Ты опять играл?

– Марыся, ну какой же я шляхтич, если не могу угостить товарищей, – оправдывался отставной улан, – да там и было-то денег всего ничего – десятка с мелочью. – Дальше на повышенных тонах пошел разговор по-польски, после чего раздался звук пощечины, пан Казимеж (он оказался лысым, плюгавым и кривоногим), с цилиндром в руках и пальто внакидку, чуть не бегом выскочил из комнаты, пробежал по коридору, хлопнула дверь и ясновельможного пана и след простыл.

Из комнаты, где состоялся разговор, вышла, утирая кружевным платочком глаза, маменька, на щеке у нее краснел след пощечины. «А, так вот кому прилетело», – подумал я и произнес:

– Маменька, а покушать у вас есть, а то я с утра голодный…

– Милый Сашенька, мы печь топим раз в день, вечером, и тогда у нас горячий обед, а сейчас у нас нет ничего, – ответила маман с некоторым смущением.

– Маменька, раз вы дом продаете, ведь нам с Иваном тоже доля положена?

– Ах, Саша, ну что вы все такие меркантильные! – маман изобразила оскорбленную невинность. – У нас полно долгов, только бы расплатиться. – И я услышал длительные рассуждения про жадных ростовщиков и воров-скупщиков жилья, из чего сделал вывод, что не только мне, но и братцу Ивану ничего не обломится.

– Ну что же, – сказал я, встав и заворачивая в старую газету свои документы, – если мне здесь в корке хлеба и мятой пятерке отказывают, я, пожалуй, пойду. Прощайте, маман, будьте счастливы со своим паном Казимежем, если сможете.

На следующий день я с дедом поехал на его фабрики в Купавне. Я не был там больше года, за это время особенно ничего не изменилось, лишь начинал строиться новый цех (как объяснил дед – для ТНТ) в стороне от других строений.

Я спросил, когда он будет готов (здание строилось из деревянных балок, которые затем будут обшиты досками), дед ответил, что через месяц-полтора можно начинать выпуск продукта. Химиков уже подыскали в Московском университете, в основном из молодых выпускников, закуплена лабораторная посуда и оборудование. Дед хотел, чтобы я побеседовал с химиками и устроил им что-то вроде экзамена. Это мы отложили на завтра, их же еще пригласить сюда надо. Но дед ответил, что в конторе есть телефон и телеграф, поэтому сейчас протелефонируют в Московское представительство, они оповестят кандидатов, и назначим экзамен на завтра, в час дня.

Я согласился с предложением, и, переночевав в гостевом доме, мы с дедом устроили «смотрины» будущим сотрудникам лабораторий. В результате отсеялась почти треть, многие не знали про синтез анилина и не могли сказать, кто такой Зинин, и написать формулы его процесса, а уж кто такой Перкин знали только два человека из двух дюжин кандидатов. Хотя три-четыре человека произвели очень благоприятное впечатление своими знаниями и интересом к предстоящему делу.

Дед тоже задавал вопросы, похоже, что он уже расставлял людей по местам в предстоящей схеме процесса: кто потянет за начальника, а кто будет просто хорошим и грамотным исполнителем (такие даже более ценны для дела, так как специалиста еще поискать надо, а желающие «руками водить» всегда найдутся).

Так и оказалось: оказывается, у деда уже был готов штат для руководства лабораториями из опытных производственников, а требовались начальники среднего уровня и исполнители, каковых мы и нашли, еще двое были взяты кандидатами, остальным отказано. Мы объявили результаты и выбрали четверых лучших для стажировки в Петербурге: двоих в Военно-медицинской академии у Дианина и двоих в Михайловской артиллерийской академии на Ржевском полигоне у Панпушко (если там все будет хорошо). Почему я сомневался в возможности пройти стажировку в полигонной лаборатории? Да потому, что не был уверен в том, что после скандала с гранатой нам вообще разрешат там появиться. Ведь все не только замыкалось на Панпушко, с которым была предварительная договоренность о стажировке моих химиков, а зависело от начальства – того же генерала Демьяненко, что послал меня метать гранату в присутствии генерала Софиано и его свиты. Поэтому я все сначала узнаю, а потом дам деду телеграмму, и люди из Петербургского филиала дедовой компании встретят и разместят химиков как надо.

В воскресенье отметили мой день ангела (в прошлом году в это время я лежал в виде «мумия Игипетского», по выражению сиделки Агаши), а спустя год мог и закусить неплохо. Алкоголя на столе не было, но от всяческих вкусностей стол ломился, несмотря на то что был предрождественский пост – просто вкусности все были постные. Были приглашены дедовы деловые партнеры, которым я был представлен как чиновник Главного Штаба, в чине коллежского асессора, дворянин, награжденный орденом и золотыми часами «За заслуги» – дед заставил меня открыть крышку часов, на которой имелась внутри дарственная надпись, и с гордостью показал часы гостям. Дедовы партнеры, купцы-старообрядцы, только удивлялись тому, как у деда внук, еще в молодых годах, а уже в чинах и наградах.

В качестве подарка мне был преподнесен письменный прибор из уральского малахита с золоченой бронзой, весом как бы не пуд. Судя по размеру, стол, на который должно водружаться это сооружение, должен был быть размером как маленький аэродром. Шучу, конечно, но я был тронут подарком деда, который произнес прочувствованную речь и прослезился. В ответ я тоже поблагодарил деда и гостей, принесших свои дорогие подарки. Деда я вообще расцеловал в обе щеки совершенно искренне – так много сделал для меня этот человек, буквально спасший мне жизнь год назад – без него сгинул бы я в какой-нибудь лечебнице, как безнадежный больной. Наевшись и наговорившись о делах купеческих, гости разошлись, а мы еще долго сидели с дедом за самоваром, пили ароматный чай и вели неспешные разговоры. Я, конечно, сказал, что не стоило бы говорить гостям о том, что я коллежский асессор, ведь императорского Указа о производстве в чин нет, на что дед ответил, что он разбирается в людях, если уж полковник Агеев что-то обещал, то в лепешку разобьется, а сделает.

– Я же видел, как он носом землю роет, – сказал дед, – такой человек попусту болтать языком не будет. Он – надежный, ты держись его, Сашка, чую я, генералом он точно скоро станет и тебя за собой как паровоз потащит.

В понедельник я прибыл к Агееву со своими документами. Полковник перелистал их:

– Так – метрика, все в порядке; свидетельство о крещении по православному обряду – тоже; а вот что же вы, дорогой мой Александр Павлович, университет по второму разряду закончили? Я ведь был уверен, что вы, с вашими-то знаниями, закончили одним из лучших, по первому разряду, – укоризненно посмотрев на меня, сказал полковник. – Ведь по второму разряду вы при поступлении на государственную службу только на чин XII класса можете рассчитывать, то есть на чин губернского секретаря, а вот если бы по первому – тогда сразу на чин X класса, коллежского секретаря. И, перепрыгнув за заслуги через чин титулярного советника, вы вполне бы могли претендовать на чин VIII класса, то есть на чин коллежского асессора, что я и хотел вам добыть.

Но, видя, как вытянулось мое лицо, ведь дед уже отрекомендовал меня своим партнерам как асессора, продолжил:

– Да полноте, не расстраивайтесь раньше времени. В государственных делах важно, как бумаги написать, да как и когда их подать, – утешил меня полковник, – а уж за мной, и особенно за Николаем Николаевичем Обручевым, в этом дело не станет.

– Про заслуги ваши распишем, а они у вас на двух асессоров потянут, про орден за изобретательство и как этим нос утерли англичанам, про испытания пламенем и болью, что Бог вам послал пройти, про то, что перед лицом смерти не дрогнули и в лицо врагу посмеялись, про все упомянем.

– Сергей Семенович, – прервал я описание моих подвигов на ниве изобретательства и в борьбе со шпионами, – а ведь я еще одну штуку, кажется, изобрел. Вот пока ехал в Петербург и придумал, – и я протянул листки бумаги полковнику.

– Что это? – спросил Агеев. – Какие-то черточки, схемы, стрелки, формулы.

– Это, Сергей Семенович, счетно-вычислительная машина, работает на электричестве, собрана из пяти сотен телеграфных реле, которая считает быстрее лучших вычислителей-математиков и не делает при этом ошибок. На мой взгляд, эта машина пригодна для шифрования и дешифрования сообщений. Обычно у шифровальщика уходит какое-то время, чтобы зашифровать сообщение и передать его по телеграфу, потом его принимают и расшифровывают, на что тоже уходит время. С момента начала шифрования и получения уже расшифрованного сообщения проходит определенное время, зависящее от величины передаваемого сообщения и квалификации шифровальщика. Ведь если пользоваться нынешними средствами шифрования, то решение Петербурга может прийти слишком поздно.

– Да, скорость сообщения между штабами имеет значение, – ответил Агеев, – а что ваша машина могла бы сделать?

– А вот что, – приободрился я, видя, что полковник задумался. – Практически обеспечивать диалог между, например, начальником штаба Варшавского военного округа и начальником Главного Штаба, причем шпионы, даже если они подключатся прямо к линии, ничего не поймут в абракадабре цифр. Коды менять несложно, для этого есть машина-программатор, использующая вот такие карточки, – я нарисовал заранее, как выглядит перфокарта[5]. Такая карта – как приказ машине выполнять действия в строгой последовательности. Кроме того, машину-вычислитель можно использовать для сложных инженерных расчётов, например в кораблестроении и для стрельбы на дистанции, когда цель не видна, например поставить вычислитель на батарее двенадцатидюймовок в каком-то из фортов Кронштадта, глубоко в каземате, и батарея успешно будет крупнокалиберные снаряды за горизонт швырять, причем не просто так, а накрывая движущуюся цель. Перед этим машина поможет составить таблицы стрельбы для артиллеристов, что с большой вероятностью обеспечит поражение цели. Да мало ли какие расчёты она способна выполнять – любые, где нужно оперировать огромными объемами цифр, и сделать это быстро, например, в статистических отчетах и переписи населения Империи.

– Очень интересно, Александр Павлович. Если вы не против, я сегодня же доложу Николаю Николаевичу, только перед этим встречусь с шифровальщиками, вдруг у них что-то подобное уже есть.

Агеев забрал мои документы и, спросив разрешения, взял с собой бумажки с чертежами и рисунками, обещав вернуть. Потом я поехал в Михайловскую академию, где узнал, что Панпушко на полигоне, оставил ему записку и попросил передать ее штабс-капитану по его возвращении и пошел к медицинским химикам. Меня принял Дианин, довольно приветливо, и сказал, что испытания препарата СЦ успешно продолжаются, сейчас его применяют при хирургическом лечении рваных и размозжённых ран, после их хирургической обработки и удаления пораженных тканей засыпают порошок внутрь раны, а потом обновляют присыпки при перевязках. Больные идут на поправку гораздо лучше, чем при обычном промывании карболкой и наложении повязки с той же карболовой кислотой. Я сказал, что остановился в «Астории», и попросил, если будут какие-то новости, информировать меня. Также я напомнил профессору о нашей договоренности относительно стажировки на кафедре двух-трех химиков из Москвы при условии, что я беру на себя их содержание. Дианин согласился и сказал, что сообщит приват-доценту Северцеву о его будущих стажерах. Я сказал, что они могут быть уже через три-четыре дня, и за время стажировки они должны будут освоить самостоятельный синтез СЦ, на мой взгляд, на это уйдет не более недели.

Приехав в гостиницу, я обнаружил конверт от Агеева с запиской, где мне было предложено прибыть к 12.00 для доклада по моей машине. Одеться получше, не забыть орден.

Вечером ко мне пришел гостиничный мальчик-посыльный в сюртучке с начищенными медными пуговицами и парадном кепи с названием отеля. Он сообщил, что меня дожидается штабс-капитан, а вот фамилию он забыл, малороссийская какая-то. Получив свой пятачок серебром и зажав его в кулачке, он вприпрыжку побежал к лестнице вниз (лифтом пользоваться ему, видимо, запрещали, лифтовая машина, она – для господ-постояльцев). Я сообразил, что Панпушко, должно быть, ждет, и поспешил вниз.

Панпушко выглядел довольно веселым, непохоже, что он побывал под арестом из-за происшествия на полигоне. По его словам, генерал Софиано на следующий день вызвал генерала Демьяненко и, по слухам, хорошенько его «пропесочил» за то, что тот послал статского, то есть гражданского, метать боевой снаряд. Софиано хотел даже извиниться передо мной и велел Демьяненко отыскать меня, а Николай Афанасьевич поручил это сделать Панпушко, отчего Семен Васильевич и знает все подробности «генеральских разборок». Но я уже уехал, а генерал Софиано велел продолжать испытания гранат и сказал, что походатайствует перед пехотным начальством о привлечении к испытаниям пехотных офицеров из Ораниенбаумской офицерской школы, но пока никто не появлялся. Заместитель генерал-фельдцейхмейстера распорядился, чтобы Панпушко лично ему докладывал о ходе испытаний, чем вызвал злость Демьяненко, и бедный штабс-капитан оказался «между молотом и наковальней». Я задал вопрос, нельзя ли моим химикам приехать на полигон, чтобы пройти стажировку по изготовлению ТНТ?

Панпушко даже замахал руками.

– Что вы, Александр Павлович, – вскричал он, – и думать забудьте. После того случая генерал Демьяненко распорядился никого из статских на полигон не пускать, особенно, как он выразился, этого «индюка-изобретателя». Так что никаких стажеров!

– А если на полигон приедет военный чиновник, скажем из Главного Штаба, в чине титулярного советника или даже коллежского асессора, – спросил я взволнованного штабс-капитана, – неужели не пустят?

– Пустят, – ответил Семен Васильевич, – а кто этот чин из Главного Штаба?

– Я, – ответил ваш покорный слуга без ложной скромности, – на днях определяюсь на службу по военному ведомству. А со мной двух гражданских химиков пропустят?

– Может, и пропустят, – удивленно посмотрев на меня, сказал Панпушко. – Но вот если выяснится, кто их привел, то у меня могут быть неприятности. Давайте сделаем так, – предложил штабс-капитан, – я понял, что вам нужно подготовить людей для синтеза ТНТ на заводе вашего деда, не так ли? У меня все равно кончается сырье для получения ТНТ, а впереди еще дополнительные испытания, на которых настоял заместитель генерал-фельдцейхмейстера генерал от артиллерии Софиано. Поэтому я напишу рапорт об откомандировании одного из своих лаборантов, потолковее, на ваш завод, якобы с целью проверить качество синтезированного у вас ТНТ для последующего размещения заказа на закупку. Вы мне телеграфируйте, когда у вас все будет готово для синтеза, и я отправлю на завод своего унтера, он и обучит ваших людей на месте. Что у вас есть и где находится завод?

– Завод находится под Москвой, в Купавне, там заводы моего деда – Ивана Петровича Степанова. Сейчас строится отдельный цех для ТНТ, на расстоянии двух верст от других построек. Из того, что есть – я видел две цистерны: одна с толуолом, другая – с кислотой, они закопаны в землю и обвалованы, так что, если случится протечка, все попадет в специально вырытый карьер, а не пойдет в поселок или в реку. Оборудования пока никакого, и я просил бы вас или ваших лаборантов набросать примерную смету того, что надо для синтеза пятисот пудов ТНТ в год.

– Сколько? – переспросил Панпушко удивленно.

– Пятисот пудов в год, потом понадобится больше, но это будет уже не опытное производство, а отдельный завод со своей лабораторией. Я даже хотел предложить возглавить его вам с генеральским жалованьем и бесплатным домом, если бы у вас вдруг возникли проблемы по службе и грозила отставка. И вашим унтерам достойное место бы нашлось…

– Спасибо, я бы отказался, не могу, присяга и честь офицера не позволяют. А вот один из моих унтеров хочет оставить службу, – сказал штабс-капитан, раздумывая, – старший фейерверкер[6] Василий Егоров подал рапорт, решил уйти в отставку, – нет средств содержать семью: трое детей у него, жена больная и денег не хватает – лечить, учить, кормить, одевать, да еще за постой платить – никакого унтер-офицерского жалованья не хватит. Рапорт пока у меня, я хотел испросить для него прибавки жалованья, но, думаю, откажут.

– Вот пусть Василий и приезжает в Купавну, посмотрит, что за место, с кем работать, – сказал я Панпушко, – а платить я буду вдвое или даже втрое против его нынешнего жалованья, жилье бесплатное дадим – домик с палисадником и огородом. Будет у деда старшим мастером в новом цеху, справится?