Читать книгу Остров живого золота - Анатолий Полянский - Страница 2

Дом стоял возле канала, в каких-нибудь тридцати метрах от серо-стального парапета, вернее, не дом, а то, что от него осталось после бесчисленных бомбежек и обстрелов, – кирпичная коробка с обуглившимися оконными проемами и обрушенными перекрытиями. Однако подвал уцелел. Как и все берлинские подвалы, выложенные толстенной – в два-три метра – каменной кладкой, он оказался способным выдержать любой снаряд.

Здесь-то и разместил свой КП капитан Свят, когда наступление штурмового отряда было приостановлено. Рассчитывал – ненадолго: подтянут артиллерию, резервы… Но прошло полдня, а батальон – ни с места. Немцы головы поднять не дают. Стоит высунуться, как открывают ураганный огонь. И откуда такая прыть?

Будь это ближе к центру города, на подступах к Рейхстагу, – понятно: фашистское командование бросило туда все силы. А здесь, на второстепенном направлении, сопротивления особенного не ожидалось.

Ударами наших частей берлинский гарнизон был рассечен на три неравные части. Им досталась, считай, самая малочисленная, ослабленная, с которой намечалось управиться до Первого мая. И вдруг неожиданно заело. Обидно…

Привалившись к сырой заплесневелой стене, Свят через амбразуру угрюмо разглядывал канал. Неширокая мутная полоса воды была зажата гранитными берегами. С обеих сторон к ним почти вплотную подступали гигантские развалины, а чуть дальше по течению просматривался пустырь с нелепо торчащими кое-где расщепленными стволами деревьев – все, что осталось от обозначенного на карте парка. Панорама была затянута плотной сизой кисеей дыма, отчего очертания строений выглядели размытыми.

На душе у Свята было муторно. Проклятый канал! Сколько здесь полегло ребят! В таком пекле побывали, и вдруг в самом конце войны… От невеселых дум его оторвал голос связиста, звавшего к телефону. Свят подошел неохотно, предчувствуя, что разговор предстоит не из приятных.

– Седьмой слушает.

В трубке громко зарокотал сердитый бас комполка:

– Ты что там топчешься, седьмой? Наши уже к Рейхстагу подходят, а вы возле какого-то паршивого канальчика застряли. Его же переплюнуть можно!

Свят вздохнул. Легко сказать: «Переплюнуть». Гитлеровцы на том берегу засели в глубоком бункере. Под прицелом у них каждый метр. Разумеется, сломить сопротивление врага необходимо – двух мнений быть не может. Но во что это обойдется…

Беречь людей – в этом Свят видел чуть ли не главную свою командирскую обязанность. На учении он гонял бойцов до изнеможения. Потому, наверное, и прослыл беспощадным. Уж если бежишь, говорил, то чтоб гимнастерка взмокла, а поползешь – пусть шинель на брюхе до дыр протрется. Когда его солдаты рыли траншеи, то даже в камне они были полного профиля, а блиндажи покрывались тремя-четырьмя накатами независимо от того, располагались ли в них на день или на месяц.

– Седьмой, ты слышишь? – спросил комполка.

– Так точно, товарищ первый, – неохотно подтвердил Свят.

– Что же ты намерен предпринять?

– Думаю…

Он знал, почему так торопит его комполка. Сейчас торопятся все. Страна, народ ждут победного завершения последнего этапа войны. Но теперь, когда страшная битва приближается к концу, особенно грустно терять людей. Ведь каждый, кто уцелеет, сможет вернуться домой. Домой!.. Свят представляет, как ждет его с фронта Настя. А Борька… Тот спит и видит себя у батьки на плече. И так у каждого солдата…

Ждет возвращения своих сынов и матушка-земля. Оскудела она за четыре года. На всех оставшихся в живых ляжет двойная, тройная трудовая нагрузка.

– Думай! – вернул Свята к действительности комполка. – Но помни: до темноты ты должен быть на том берегу!

– У немцев очень сильная оборона. Зеркало реки сплошь простреливается. Подавить огневые точки не можем, потому что не знаем их точного расположения.

– А мост?

– Взорван. Он был заминирован.

– А, черт! Восстановить нельзя?

– В среднем пролете отсутствует настил.

– Здорово ты мне разобъяснил… – Комполка начинал сердиться. – Не вижу стремления вперед, седьмой!

Свят стиснул зубы. Ответил, однако, спокойно, только голос стал чуть хрипловатым:

– Докладываю объективную обстановку, товарищ первый…

Он был обижен. Комполка должен бы знать: если комбат-один говорит, что выхода нет, – значит, его на данном этапе действительно нет. Воюют-то вместе не первый день.

– Послушай, Иван Федорович, – переменил тон комполка, – на меня ведь тоже жмут. У тебя опыта на десятерых служивых хватит! Старый десантник! Ну вцепись ты в тот берег, ради бога! Хотя бы несколько десятков метров отхвати…

Свят невольно тронул косой шрам у виска – памятку о десантировании за Вислой. Крепко его там царапнуло – два месяца в госпитале латали. А в результате врачи навсегда запретили прыгать.

– Понял вас, товарищ первый, – отозвался капитан. – Многого не обещаю, но попробую. Попрошу вас помочь артиллерией да к вечеру разведчиков подослать. Надо прощупать немецкую оборону и найти в ней хоть какую-нибудь слабинку.

Свят вернул телефонисту трубку, задумчиво пригладил торчащие вразнобой жесткие волосы. Каску он старался не носить. После ранения она давила на виски и вроде бы даже мешала думать.

Возвратившись на облюбованное им место, Свят снова прильнул к амбразуре. Клубы ядовитого дыма окутывали развалины и медленно стекали в канал. Языки пламени с разных сторон тянулись к низкому грязному небу, по которому плыли рваные, будто простреленные снарядами, облака.

Мост через канал – каменный, горбатый – напоминал какое-то диковинное чудовище с развороченными внутренностями, упершееся конечностями в берега. То ли заряд сработал частично, то ли немцы не успели заложить нужное количество тола, но взорванным оказался лишь центральный пролет, и обломки железобетона свисали книзу на погнутых стальных штырях.

«Больно дыра здорова. На тройке в ад въехать можно, – подумал Свят. – А штопать нечем, да и не дадут, гады…»

В подвал, нарочитым шумом предваряя свое появление, вломился Махоткин.

– Есть харч и табачок! – крикнул он хорошо поставленным старшинским басом. – И наркомовская норма тоже имеется!

Свят недовольно на него покосился. И чего шумит? От горшка два вершка, а прет как танк. Впрочем, старшина был отчаянный, каких мало. Капитан прекрасно знал его характер. Когда нужно было снять часового или незаметно подобраться к вражескому блиндажу, Махоткин умел скользить по земле бесшумно. Но была у парня одна слабость. Нежные черты лица, большие, пронзительно синие глаза и мягкие вьющиеся льняные волосы – разве пристала такая внешность мужику? И чтобы утвердить себя, он стремился казаться грубым, излишне развязным.

Как никто другой, Свят понимал состояние парня. В свое время ему тоже пришлось утверждать себя, доказывая, что он, самый молодой в учебной группе, вскоре станет вровень с заслуженными мастерами парашютного спорта.

Капитан многое прощал своему любимцу. Наблюдая, как пыжится иногда Махоткин, лихо рассказывая «соленые» анекдоты, до которых был совсем не охотник, он только посмеивался. И лишь когда старшина начинал выходить из берегов, мягко его осаживал. Махоткин мгновенно улавливал насмешку и сразу стихал. Вот и сейчас, услышав реплику Свята: «Много шуму из ничего», – старшина присмирел и доложил:

– Обед доставлен, товарищ капитан. Прикажете раздавать?

– Повремени, – буркнул Свят. – Разговор есть.

Мысль, возникшая случайно, не давала капитану покоя.

«Интересно, – думал он, – какой длины пролом? А что, если попробовать заткнуть его балками внаброс или еще чем-нибудь другим?»

Человек основательный, не признающий скоропалительных решений, капитан любил пришедшую внезапно мысль прокрутить капитально, чтобы не оставалось сомнений. Впрочем, по долгому фронтовому опыту он знал, что в бою определяют успех порой не самые логичные, а скорее невероятные варианты.

– Мост видишь? – спросил Свят у старшины.

– Толку от того моста. Дырявый, – отозвался Махоткин.

– Правильно. Всего в одном месте…

– Вы хотите сказать…

Старшина умолк на полуслове и внимательно посмотрел на комбата.

– Вот именно, – усмехнулся тот.

– Э, мать честная! – воскликнул Махоткин, сдвигая каску на затылок. – Как же я раньше?.. Товарищ капитан, знаете, чем пролом заложить можно? Там, во дворе, ворота есть!

– Какие ворота?

– Железные… Да вы не беспокойтесь, подойдут. Они на одной петле висят. В них, правда, полтонны, но если Калабашкина подключить да еще трех-четырех ребят, управимся.

– Пошли, Трофим. Поглядим на твои ворота.

– Только вы каску наденьте, а то мне от военфельдшера Якименко влетит за потерю бдительности.

– Опекуны, – недовольно проворчал Свят, но каску все-таки нахлобучил.

Они выбрались из подвала и нырнули в извилистый ход сообщения. Пригибаясь, пересекли двор, заваленный грудами битого кирпича. Охваченный нетерпением, Махоткин шел впереди. Капитан, не терпевший спешки, напротив, шагал неторопливо.

– Пришли, товарищ капитан. Вот они…

Ворота – огромные, массивные, с литыми завитушками – действительно были хороши. Они висели наискосок на верхней раздробленной петле и прикрывали вход в какой-то парк, обнесенный высоченным забором. Самого парка давно не существовало; лишь редкие, без ветвей, будто обглоданные, стволы торчали кое-где среди воронок от бомб.

Свят прикинул: высота створа – без малого три метра, наверху пики торчат. Ворота из кованого железа, схваченного наперекрест дубовыми балками… Пожалуй, выдержат. Так тому и быть. Повернувшись к Махоткину, распорядился:

– Жми во вторую роту. Возьмешь людей – и сюда. Одна нога здесь, другая – там. Эту махину надо к вечеру снять. Словом, командуй!

– Можно Калабашкина из первой роты взять?

– Не возражаю. Без него тут не обойтись. И Однокозова прихвати, Клима. Они друг без друга ни на шаг.

Вернувшись на КП, Свят тут же позвонил командиру полка:

– Через час, когда сигнал дам, попрошу подбросить «огурцов». Нужно прикрыть операцию «Заплата».

– Понял тебя, Иван Федорович! – обрадовался полковник. – Все, что у меня есть, тебе на это время отдам. Уж, будь добр, постарайся!

Поставив по телефону задачи командирам первой и третьей рот, Свят кликнул ординарца и, закинув за спину автомат, решил проверить передний край, хотя различить, где в батальоне тыл, где «передок», было трудновато. Глубина позиции, занимаемая им, составляла вряд ли больше двухсот метров и насквозь простреливалась пулеметным огнем.

Командир второй роты, немолодой уже, высокий и худой как палка лейтенант, выслушал комбата равнодушно. Зная, что колебания командира непременно передадутся бойцам, Свят спросил напрямик:

– Не веришь в мою затею?

– У них там пулеметов черт знает сколько понатыкано!

– Это уж не твоя забота, – рассердился Свят. – От тебя требуется одно: внезапность и темп. На этом весь расчет. Немцы, как сам понимаешь, нас за дураков не держат. Они справедливо полагают, что русские в лоб не попрут. А мы на сей раз поступим вопреки правилам. Главное, рвануть быстро! Чуть промедлим – каюк!

– Ясно, – без особого восторга отозвался лейтенант. Он был из запасников, появился в батальоне недавно, и Свят не успел еще как следует с ним познакомиться. Сейчас он с горечью подумал: плохо, когда не знаешь, с кем идешь в бой.

– Вот что, лейтенант, – решительно сказал Свят, – извини, но я тут у тебя останусь. Пока, – добавил он, чтобы смягчить резкость. – Телефониста сюда. Мне связь нужна – с КП и с ротами.

Махоткин вынырнул из-за поворота траншеи и, едва переводя дух, отрывисто доложил:

– Готово!

– Где расположились?

– Рядышком. За остатками стены, – неопределенно махнул он рукой.

Свят повернулся к ротному:

– Давай, лейтенант! Они с воротами вперед, ты следом поднимаешь роту.

В небо одна за другой взлетели три красные ракеты – условленный с командиром полка сигнал. Дружно ударили орудия. Вражеский берег покрылся шапками разрывов. Вверх полетели камни, бревна, взметнулись тучи пыли, сгустив дымовую завесу.

– Вперед! – крикнул Свят.

Солдаты, сгибающиеся под тяжестью ворот, бегом устремились к мосту. Свят сразу заприметил Калабашкина. Уже одно то, что солдат в одиночку подпирал плечом целый угол ворот, тогда как другие углы подхватили по трое бойцов, свидетельствовало о многом. Силой с Калабашкиным в батальоне вряд ли кто мог тягаться.

Солдаты выскочили на мост и устремились вперед. Они успели добежать до пролома, когда с той стороны запоздало ударил пулемет.

«Поздно, голубчики!» – злорадно подумал Свят.

Ворота встали на дыбы и с грохотом обрушились вниз. На миг комбату показалось: сейчас пролетят в яму, не задерживаясь. Но ворота подпрыгнули и замерли, прицельно прикрыв дыру. И, как бы подтверждая, что дело сделано, сверху на них прыгнул Махоткин. Исполнив от избытка чувств какой-то замысловатый пируэт, он вскинул автомат и дал длинную очередь.

«Где же рота? Почему не поднимается?» – с тревогой подумал Свят. Оглянувшись, он нигде не увидел лейтенанта, а на мост тем временем обрушилась пулеметная лавина огня. Пули, попадая в опоры, брызгали каменной пылью, решетили деревянный настил. И хотя артналет по вражескому берегу продолжался, гитлеровцы, очевидно, опомнились.

Наступил решающий момент. Если его упустить… Какая-то сила рванула Свята с места.

– За мной! В атаку! – крикнул он, выскакивая из окопа, и тут же увидел лейтенанта. Ротный бежал рядом, вобрав голову в плечи, отчего долговязая фигура его казалась нелепой. Пули, посвистывая, проносились над головой. Комбат буквально кожей ощущал их обжигающую близость. Но азарт боя овладел им безраздельно. Скорее увидев, чем осознав, Свят удивился, что под ногами земля. Не заметил, как они проскочили мост.

Немцы били по атакующим теперь не только из пулеметов. Противно визжали мины, вспыхивали разрывы снарядов. Но бой шел уже в немецкой траншее…

Схватив за руку лейтенанта, Свят коротко потребовал:

– Уточни потери!

Ротный отмахнулся и на ходу бросил:

– Точно не знаю. Вроде обошлось…

Спрыгнув в окоп, комбат стащил с головы каску, стер рукавом пот с лица и огляделся. Рота захватила траншею, опоясывающую берег у моста. Пусть крохотный пятачок исчислялся всего какими-то десятками метров, но это был плацдарм.

– Передать по цепи, – распорядился Свят, – закрепиться на достигнутом рубеже!

Бегичев откинул плащ-палатку, прикрывавшую вход в подвал, и весело спросил:

– Гостей принимаете?

Свят, только что под прикрытием темноты вернувшийся с того берега, поглядел на вошедшего. В свете чадившей на перевернутом снарядном ящике коптилки он с трудом разглядел младшего лейтенанта.

– Заходи, разведка! – воскликнул Свят. – Ты даже не представляешь, какая в тебе нужда!

– А я всем ко двору, – отозвался Бегичев.

Он рад был видеть комбата-один живым и невредимым. История с воротами и дерзкая лобовая атака, о которой успел рассказать Бегичеву начальник разведки, вызвали в полку всеобщее восхищение.

Впрочем, младший лейтенант знал Свята не первый день. На войне четыре месяца бок о бок – огромный срок. И инициатива, проявленная комбатом, не особенно его удивила. Было бы более странно, не найди Свят нужного решения в критической ситуации.

Бегичев испытывал к Святу не просто уважение. Именно таким, по его мнению, и должен быть настоящий командир, умеющий сочетать строгость и доброту, обладающий железной выдержкой и бережно относящийся к вверенным ему солдатам.

При первом знакомстве капитан производил впечатление угрюмого, неразговорчивого человека. Бледное лицо с сухими, потрескавшимися губами. Ярко-голубые холодные глаза. Острые выпирающие скулы. Манера держаться резкая, повелительная, словно разучился говорить просто, а умеет лишь приказывать. И взгляд – пронзительный, оценивающий…

Но стоило узнать Свята поближе, как обнаруживалось, что под внешней невозмутимостью скрывается очень мягкий человек, способный воспринимать чужую боль как свою.

Подвал тем временем наполнялся входившими один за другим разведчиками.

– Располагайтесь, ребята, – приветствовал их капитан. – Отдыхайте пока. Работенка предстоит жаркая.

– За тем и прибыли, – отозвался сержант. Сбросив маскхалат, он одернул гимнастерку, щегольски передвинув складки под ремнем на спину. – Здравия желаю, товарищ капитан!

– Ладов? Федор Васильевич? – Свят протянул сержанту руку, явно выделяя его среди остальных. – Приветствую моряка на сухопутье. Надеюсь, на жизнь не жалуешься?

– Гребем помаленьку, товарищ капитан. Пока голова на плечах, с немцем кончать надо.

– Двух мнений быть не может, Федор Васильевич. Тем более что усы пора бы сбрить!..

Симпатичное лицо сержанта, по общему мнению, очень портили усы, прикрывающие рыжей щеткой верхнюю губу. Ладов же в ответ на ехидные замечания товарищей лишь усмехался: «Не могу, братва, зарок дал. Вот вернусь к родным берегам, тогда сбрею, чтоб перед жинкой молодым обернуться».

Коренной дальневосточник, Ладов до войны служил в торговом флоте. Потом плавал на боевых кораблях. Из-за ранения медицинская комиссия списала сержанта вчистую, не разрешив ему вернуться на флот ни рулевым, ни сигнальщиком. С тех пор Ладов окрестил себя моряком на сухопутье.

Солдаты звали его между собой Федюней. «Федюня травит», «Федюня дал прикурить», – говорили они, и это очень не нравилось Бегичеву. Что за прозвище у помощника командира взвода, человека к тому же немолодого, имеющего семью? Бегичев называл Ладова непременно Федором Васильевичем или товарищем сержантом, пытался втолковать солдатам: недостойно, мол, наделять кличкой старшего по званию и возрасту. Ничего не помогало: добрый и мягкий, Ладов никогда никого не наказывал. Глядя на провинившегося бойца, сержант только страдальчески морщился и с укором произносил неизменное: «Как же это ты, корма в ракушках?..» Бойцы его ничуть не боялись, по-прежнему называли Федюней, но почему-то беспрекословно слушались.

– Давай советоваться, разведчик. – Свят позвал младшего лейтенанта к карте. – Вот тут мы, на самом берегу канала. А кругом – немцы. Завтра они на нас навалятся и, если мы не будем знать… В общем, – он выразительно покосился на Бегичева, – нужны данные о противнике. Нужно все: система огня, наличие резервов, расположение артиллерии, танков…

– Времени слишком мало, – отозвался Бегичев, – за ночь таких сведений не соберешь. Значит, придется брать языка, да подлиннее.

– Пойдем наверх, – предложил Свят. – Поглядим обстановку на месте.

Поднявшись по ступенькам, они вышли в траншею и остановились возле пулеметного окопа. Отблески пожарищ зловеще метались по черной воде канала. От едкого дыма першило в горле. Низко-низко проносились над мостом огненные трассы пулеметных очередей. Почти беспрерывно взлетали ракеты, раздвигая мертвящими всполохами надвинувшуюся на город ночь.

– Должны же фрицы наконец угомониться, – буркнул Свят.

– На это рассчитывать не стоит, – заметил Бегичев. – Они прекрасно понимают, что подкрепление, особенно артиллерию, можно подбросить тебе только по мосту.

– Как же ты пройдешь?

– Для нашего брата разведчика прямой путь – не самый короткий…

– Канал тоже освещается.

– Вот это уж ваша задача. Отвлеките, пусть немцы думают, что к вам двинули резерв. Все их внимание должно быть обращено сюда. А я тем временем переправлюсь ниже по течению.

– Неплохо задумано. Остается выполнить…

– Все от вас зависит, Иван Федорович. Поверят вам немцы, будет полный порядок. Ну а если нет – не взыщите…

Прочертив в небе серебристые дуги и брызнув снопами искр, над мостом взлетели три ракеты. Повинуясь сигналу, отрывисто рявкнули пушки, дробно застучали пулеметы. С каждой минутой огонь нарастал.

– Во дают! – раздалось за спиной Бегичева. В голосе Сереги Шибая слышался неподдельный восторг.

Шумный и непосредственный, Шибай во взводе был самым молодым. Он пришел в армию прямо со школьной скамьи, не успев окончить десятилетку, и попал к разведчикам только потому, что был виртуозом-коротковолновиком. В свои семнадцать лет парень имел первый разряд по радиоспорту.

Худой, нескладный, Шибай особой силой не отличался, и рация, состоявшая из двух увесистых упаковок, оказалась для него тяжелой. Пришлось выделить в помощь радисту ефрейтора Перепечу, мужика хозяйственного и заботливого, поручив ему беречь солдата как зеницу ока, что тот и «сполнял», как он сам выражался, «со всем своим полным удовольствием». «Старый» и «малый» так притерлись друг к другу, что и на отдыхе оставались неразлучными. Перепеча на правах батьки опекал радиста и считал своим долгом на каждом шагу поучать его. Вот и сейчас, услышав возглас Сергея, не преминул разъяснить:

– Так, стало быть, по военной науке надобно. Немца надуть – святое дело сделать.

Разведчики лежали в развалинах у самой воды в ожидании начала переправы.

– Не пора ли, командир? – спросил Ладов, примостившийся неподалеку от Бегичева.

– Повременим, – отозвался командир.

Торопливость в разведке, считал он, так же вредна, как и медлительность. Выждав момент, когда артобстрел достиг апогея, Бегичев приподнялся.

– Всем в шлюпку! – скомандовал Ладов. – Не отставать, корма в ракушках!

По развороченной гранитной лестнице разведчики скользнули вниз, неся на себе подготовленную надувную лодку. У моста продолжал бушевать огонь. На линии немецких окопов уже что-то горело, а лодка тем временем быстро и бесшумно мчалась по воде. Разведчики миновали середину канала, и теперь каждый взмах весел приближал их к вражескому берегу.

Бегичев взглянул на фосфоресцирующий циферблат часов и с беспокойством подумал: «Вся эта свистопляска вот-вот кончится. Она рассчитана на двадцать минут. Успеем ли?..»

Огонь прекратился так же внезапно, как начался. И сразу наступила зловещая тишина. Стали отчетливо слышны удары весел о воду.

Резиновое дно шаркнуло по камню. Лодка вздрогнула и пошла впритирку к гранитной набережной, то и дело цепляясь бортом.

– А, черт! Сплошь стена! – выругался Ладов, тщетно пытаясь удержать крутившуюся лодку.

Наконец ему удалось ухватиться за какой-то выступ.

– Сейчас закреплюсь, командир! Тут воронка и штырь торчит.

И снова – приглушенный голос Ладова:

– Шибай, двигай вперед. Подсажу. Сверху нам канат скинешь.

Разведчики осторожно выбрались на берег и залегли у дороги, проходившей вдоль набережной. Бегичев, пытаясь сориентироваться, оглядел окрестности. Обнаружил неподалеку группу растерзанных при обстреле деревьев – значит, высадились правильно. Парк, от которого остались одни воспоминания, был превращен в пустырь, перепаханный бомбами, и полностью простреливался с нашей стороны. Поэтому гитлеровцы перенесли свои позиции несколько дальше – в развалины, под прикрытие бетонных бункеров.

Над пустырем лениво, словно для острастки, взлетали ракеты. Со стороны немецких окопов изредка постреливали, но тоже будто нехотя. Это свидетельствовало о том, что переправа разведчиков осталась незамеченной.

Группа солдат торопливо ползла между пнями, замирая в воронках всякий раз, когда берег освещался. Близилось утро, становилось прохладно. Времени оставалось в обрез. Вдруг Ладов замер. Бегичев, двигающийся следом, наткнулся на него и понял: опасность близка. Сержант нащупал плечо командира, слегка сжал и, приподнявшись, шепнул в самое ухо:

– Часовой! Рядом! Я попробую…

Ладов исчез в темноте. Послышался короткий всхлип, и все стихло. Прошла минута, другая. Разведчики лежали, напряженно прислушиваясь, готовые вскочить и броситься вперед.

Вновь появился Ладов.

– Путь свободен, командир, – доложил он. – Впереди блиндаж.

Оставив Перепечу с двумя бойцами для прикрытия, Бегичев с группой захвата двинулся по извилистой траншее, опоясывающей парк. Внезапно они оказались у входа в блиндаж. В уличных боях немцы так же, как и наши, выносили свои командно-наблюдательные пункты поближе к переднему краю. Поэтому язык мог оказаться в любом блиндаже.

– Дальше, пожалуй, без шума не обойтись, – шепнул Ладов. – В кубрике этом народишку, видать, густо.

Вдруг дверь открылась, и на пороге блиндажа выросла фигура. Разведчики отпрянули. Но немец, громко зевнув, пригнулся в траншее и, чиркнув зажигалкой, спокойно прикурил. Огонек выхватил из темноты витой серебряный погон на плече.

Бегичев толкнул Ладова в бок: офицер – надо брать! Сержант рванулся вперед, младший лейтенант за ним. Но прежде чем немцу заткнули рот, он успел закричать. Скрываться дальше не имело смысла. Бегичев выхватил гранату и швырнул ее в открытую дверь блиндажа.

– Готово! – крикнул Ладов, скрутивший яростно сопротивляющегося немца.

– Хватай его – и отходим! – распорядился Бегичев.

Разведчики опрометью бросились назад к траншее.

– Куда теперича? – услышал младший лейтенант голос Перепечи. – В облов пойдут, сволочуги!..

К Бегичеву подскочил Шибай.

– Товарищ младший лейтенант! – закричал он. – Там подвал есть! Длинный, конца не видать. Он, правда, в тыл ведет…

«Уйти через канал нам сейчас вряд ли дадут, – подумал Бегичев, – а так – есть шанс!..»

– В тыл так в тыл. Дельно придумал, земляк. Показывай!..

В подвале Бегичев включил фонарик. Низкие каменные своды уходили вдаль, терялись в темноте. Подземелье было усыпано битой штукатуркой.

– Вперед, скорее! – торопил Бегичев.

Пробежав несколько десятков метров, они очутились в следующем отсеке подвала, более широком и благоустроенном, служившем, вероятно, складским помещением.

– А вот и выход, – заметил Ладов проем в противоположном конце подвала. – Похоже, к каналу рулим!

– Кончай немца на себе тащить, – приказал Бегичев. – Здоров бугай, сам дойдет.

Пленного поставили на ноги, и он, испуганно озираясь, покорно зашагал между разведчиками.

Когда разведгруппа выбралась через пролом наружу, уже светало. Впереди, всего в нескольких метрах, покачивалась тяжелая грязная вода канала.

Бегичева разбудила тишина.

Он лежал на койке в помещении бомбоубежища, прилегавшего к КП капитана Свята. Рядом спали богатырским сном все его ребята.

Чего-то Бегичеву не хватало. Еще минуту назад где-то неподалеку рвались снаряды, дрожала земля. И вдруг – тишина, до звона в ушах. Натянув сапоги и набросив шинель, он выбрался наверх.

Утро было зябкое. Туман, плотно укутавший на рассвете воду в канале и так помогший им переправиться назад, почти рассеялся. С немецкой стороны не раздавалось ни единого выстрела. Молчала, будто выжидая, и наша артиллерия. И это вызывало у Бегичева тревогу. Тишина на фронте обычно ничего доброго не предвещает…

Поеживаясь, Бегичев пересек двор, спрыгнул в траншею и торопливо направился в сторону КП батальона. Часовой, остановивший было младшего лейтенанта у входа, узнал командира разведчиков и приветливо улыбнулся.

Свят стоял возле амбразуры в той же позе, что и накануне, словно не покидал этого места со вчерашнего дня. Прижав к глазам бинокль, он пристально разглядывал противоположный берег. Каска лежала рядом.

– Почему не спишь, разведчик? – спросил он, явно думая о чем-то другом. Лицо его выглядело озабоченным. Высокий лоб рассекли резкие морщины. Колючие брови насуплены, а глубоко посаженные глаза утонули в припухших от бессонницы веках. – Ты что-нибудь понимаешь?

– Не нравится мне это молчание.

– Вот-вот… По всем данным, немцы уже должны были бы на нас навалиться. Твой язык болтливым оказался.

– Все они сейчас болтливы, – отозвался Бегичев. – Готовы мать родную заложить, лишь бы спасти собственную драгоценную шкуру.

– И сверху что-то вестей не подают… – Комбат вытащил портсигар и протянул младшему лейтенанту: – Закуривай!

От папиросы Бегичев отказался, вытащил трубку. Свят покосился на него, явно не одобряя такого пристрастия. Командир разведчиков был юн, и трубка в его руках выглядела неестественно.

Бегичев приохотился к трубке еще в сорок четвертом. Однажды в захваченном немецком блиндаже разведчики обнаружили на столе между брошенных карт, документов и отстрелянных гильз странный предмет – длиннющий, сантиметров до тридцати, изогнутый черенок, к которому были привязаны яркие шнурочки с деревянными шариками; на торце – искусно вырезанная голова оленя. Тут же в коробке хранился заготовленный впрок, крупно нарезанный душистый табак.

«Что, командир, барская услада по вкусу?» – спросил Ладов, заметив, с каким интересом разглядывает младший лейтенант яркую «игрушку».

«Забавно. Почему бы не попробовать?» – смутился Бегичев.

Он только недавно пришел во взвод и был уверен: главная помеха утверждению его командирского авторитета – возраст. А трубка, казалось ему, сразу придаст солидности.

Сначала Бегичев не получал от курения табака никакого удовольствия. Горько и слишком крепко. Но постепенно вошел во вкус. Так появилась невинная страстишка, и разведчики ее вскоре разгадали. Возвращаясь с операции, они частенько приносили младшему лейтенанту трофейные трубки, табак. Ладов посмеивался: «Улещивают тебя, командир». На что Бегичев строго отвечал: «Не беспокойся, Федор Васильевич, служба службой, а табачок врозь».

В чемодане у него после тщательного отбора образовалась коллекция оригинальных трубок. Бегичев даже в разведку брал с собой на всякий случай парочку и, когда нельзя было курить, посасывал черенок, наслаждаясь терпким запахом, исходившим от хорошо прокуренной трубки. Теперь он знал в этом толк.

В мертвой тишине подвала неожиданно зазуммерил телефон. Оба офицера опасливо взглянули на дежурного связиста, словно от него зависело содержание очередного приказа командования. Наконец Свят нерешительно взял трубку. Некоторое время он слушал молча, глаза его округлились.

– Что вы сказали, товарищ полковник?! – крикнул Свят, забыв о том, что по телефону нельзя обращаться по званию. – Как?.. Что значит – очень просто?..

Он медленно положил трубку и обалдело поглядел на Бегичева.

– Что случилось? – почему-то шепотом спросил тот.

– Он говорит, – Свят кивнул на телефонный аппарат, – немецкий гарнизон капитулировал.

Бегичев, обессилев от дикого напряжения, опустился на корточки и прижался к стене.

Первым сбросил оцепенение телефонист. Он вскочил, кинулся к Святу и заорал что есть мочи:

– Товарищ капитан, победа! Братцы, немец сдался!

Ликующий, рвущийся из самой глубины человеческого существа крик «ура» потряс низкие своды подвала и выплеснулся за его пределы.

Бегичев взлетел по ступенькам и выбежал на улицу. Он стиснул в объятиях часового и помчался будить ничего еще не подозревающих разведчиков.

По всей линии наших окопов уже беспорядочно гремели выстрелы. Стреляли неистово, из всех видов оружия, разрывая воздух и расцвечивая небо имеющимися в запасе ракетами.

Это был первый салют победы.