Читать книгу Люди в погонах - Анатолий Рыбин - Страница 4

1

Осень в этом году в приуральской степи была поистине золотая. Дни стояли ясные, безветренные. Набегавшие иногда от Каспия облака поднимались высоко и курчавились, как в жаркую летнюю пору. Медленно увядающие травы наполняли воздух густыми терпкими запахами, и даль туманилась зеленоватой дымкой.

Особенно нарядным выглядел лесок на высоком берегу безымянной речки, где среди вязов, карагачей и кленов прятался небольшой военный городок. В нем уже который год стоял мотострелковый полк. По утрам, когда над степью поднималось солнце, лесок словно загорался, листва на деревьях и кустарниках пламенела необыкновенно яркими красками.

Командир полка Павел Афанасьевич Жогин не был большим любителем природы, но и он, выходя на улицу, говорил, кивая на ближние клены:

– Эх, что творится на свете! Благодать!

– И хорошо, – замечала его жена, Мария Семеновна. – Может, еще недельку так постоит.

– Постоит непременно, – утверждал полковник решительным тоном, как будто состояние погоды зависело от его желания и воли.

Сегодня он так же сошел с крыльца, посмотрел из-под ладони по сторонам и, повернувшись к жене, которая в этот момент наливала воду в подвешенный к столбу рукомойник, сказал:

– Еще дня три погреет, а там холодов жди.

– Откуда у тебя такой прогноз точный? – недоверчиво спросила Мария Семеновна.

Жогин усмехнулся:

– Из небесной канцелярии донесение получили. Не веришь? Могу копию прислать с дежурным.

Мария Семеновна махнула рукой, выплеснула остаток воды из ведра под маленькие деревца и, не оборачиваясь, пошла в дом. Жогин, посматривая на нее, делал разминку, то приседая и вытягивая руки вперед, то выпрямляясь и разбрасывая руки в стороны.

После разминки и умывания Жогин еще немного постоял на улице и потом уже зашел в дом. Прежде чем надеть китель, он посмотрел в зеркало. Оттуда глядел на него крупный мужчина с богатырскими плечами, короткой крепкой шеей и хорошо развитой грудью. На большом одутловатом лице его резко обозначились две глубокие морщины, идущие от носа книзу, отделяя тяжелые мясистые щеки. Жогин с явным неудовольствием потер морщины пальцами и громко вздохнул:

– Ах, каналья, идет.

– Кто идет? – настороженно спросила Мария Семеновна, подавая на стол завтрак.

– Старость идет. Без всяких командировочных предписаний, не представляясь, ломится во все двери. Нравится тебе или нет – принимай.

– Какое открытие, – засмеялась Мария Семеновна. – Не к тебе первому идет она, не к тебе последнему.

– Да ну ее к дьяволу! Листва – и та опадать не хочет. А я в генералах еще не ходил.

В коридорчике зазвонил телефон. Хозяйка послушала и повернулась к мужу:

– Шофер беспокоится.

Жогин взял у нее трубку, спросил:

– Да? Машину?.. Не надо, пешком пойду.

Мария Семеновна улыбнулась:

– Утренний моцион?

– Точно. Борьба с гипертонией. Тебе тоже на базар советую пешком ходить. Полнеть не будешь.

– А я и так в норме.

Фигура Марии Семеновны еще сохраняла прежнюю стройность и позволяла носить узкие в талии платья.

– Ну где, где полнота? – допрашивала она мужа.

– Если нет, будет скоро, – ответил он.

– Спасибо за комплимент, – запальчиво бросила Мария Семеновна и вышла на кухню.

«Обиделась», – подумал Жогин, усаживаясь к столу.

После завтрака полковник направился в полк, находившийся в километре от жилых офицерских домиков. Перед тем как сойти с крыльца, он достал из-под крыши красноватый тальниковый хлыстик и поиграл им в воздухе.

Полковник любил ходить всюду с хлыстиком. Эта необычная для пехотного офицера привычка осталась у него от многолетней службы в кавалерийских частях, которая началась в конце Гражданской войны, и потому не однажды пришлось ему участвовать в борьбе с басмачами в Средней Азии. За отличие в одной смелой вылазке против банд Ибрагим-бека сам командующий наградил его именным клинком.

До сих пор в памяти Жогина сохранился этот коротенький бой. Ночь. Вражеские дозоры сняты. В горный кишлак неожиданно влетает группа красных конников. Их цель – захватить главарей укрывшейся банды. Еще мгновение – и кишлак вздрогнул от разрывов гранат, озарился пламенем. Два бородатых басмача на взбешенных лошадях с разных сторон бросились на молодого конника. Но Павел не растерялся. Спрыгнув с подбитого коня, выстрелил в одного бородача из карабина, другого наотмашь полоснул саблей и, схватив под уздцы его лошадь, быстро вскочил в седло. Только в конце боя он обнаружил, что верхушка его суконного шлема в двух местах пробита пулями.

После борьбы с басмачами Павел Жогин учился на высших командирских курсах, затем окончил академию и к 1941 году был уже помощником командира отдельного кавалерийского полка. Участвуя в глубоком рейде в тыл гитлеровских войск, подступивших тогда к самой Москве, он попал на вражескую мину. У коня раздробило голову, выворотило внутренности, а хозяин его отделался сравнительно легко: ранением левой ноги пониже колена и глубокой царапиной на правом бедре.

Пролежав полтора месяца в госпитале, Жогин получил назначение командовать отдельным запасным полком, расквартированным в южноуральском городе. Побывавшие здесь люди долго помнили потом крутой характер командира и установленную им жесткую дисциплину. Они называли этот полк «жогинской академией». Даже в других частях можно было услышать: «Раз прошел “жогинскую академию”, значит, соли попробовал».

Служба в тылу сильно тяготила Жогина, привыкшего к горячим боевым делам. Приезжавшим в полк старшим начальникам он не раз говорил: «Ну что вы держите меня тут? Неужели я хуже других? Ведь воевал же и с басмачами и с немцами». Но разговоры не помогали.

Однажды полковник пожаловался на свою судьбу командующему войсками округа. Тот спокойно спросил его: «На фронт, значит, хотите?». И так же спокойно объяснил: «Надо будет, пошлем, а пока занимайтесь тем, что поручено». Промолчал Жогин, но успокоиться не мог, слишком обидно было сидеть, читая фронтовые сводки, когда имена других офицеров уже звучали на всю страну.

Когда кончилась Великая Отечественная война и запасной полк был расформирован, Жогин получил новое назначение – заместителем начальника межокружных офицерских курсов. Скучной показалась ему эта работа: лекции, семинары, зачеты. Сиди и слушай, как отвечают офицеры на вопросы преподавателей. Нет, не привык Жогин к такой обстановке. Ему нужны боевые подразделения. Он командир, а не педагог. Его дело – командовать, решать боевые задачи. И желание полковника вскоре было удовлетворено: ему предложили принять мотострелковый полк.

Несмотря на многие годы, прошедшие после службы в кавалерии, в душе Жогин оставался кавалеристом. Вот и сейчас, бодро шагая по твердо утоптанной дорожке, сжатой с обеих сторон мелкорослым кустарником, он ловко помахивал тальниковым хлыстиком, с удовольствием стегая себя по блестящему голенищу хромового сапога.

Впереди за деревьями слышались громкие отрывистые команды. На плацу первого батальона шли строевые занятия. Едва Жогин прошел заросли, которые отделяли его от марширующих подразделений, как раздалась громкая протяжная команда:

– Смир-р-р-но-о-о!

Подразделения замерли.

Невысокий, подтянутый и очень живой майор Степшин, временно исполняющий обязанности комбата, заторопился навстречу полковнику. Остановившись, он прищелкнул каблуками, резко вскинул руку под козырек и отдал рапорт. Сделал он это с особенной ловкостью и даже с некоторой лихостью. Полковник смотрел на него строгим оценивающим взглядом и, казалось, говорил: «Правильно, хорошо». Потом он вскинул голову и крикнул, чтобы все слышали:

– Здравствуйте, товарищи!

Солдаты ответили дружно, словно одним голосом:

– Здравия желаем, товарищ полковник!..

Не сходя с места, Жогин окинул взглядом ровное поле большого квадратного плаца, местами запорошенного желтыми и красными листьями, поморщился:

– Что это? Почему такой беспорядок?

Майор насторожился, не догадываясь, о чем идет речь.

– Удивляюсь халатности, – повысил голос полковник, указывая хлыстиком на то место, где отделение солдат под звонкую команду сержанта четко отбивало шаг по пестрому настилу. – Вы скоро по персидским коврам ходить начнете. А там цветочки под ноги стелить будете. Нечего сказать, очень красиво.

– Виноват, – вполголоса ответил Степшин, поняв наконец, чем недоволен командир полка. – Сейчас все будет убрано.

Он подозвал командиров рот, приказал им выделить солдат, принести метлы. Когда ротные разошлись выполнять приказание, Жогин посмотрел на взволнованного Степшина и покачал головой, наставительно выговаривая:

– От вас-то, майор, я не ожидал этого.

Он произнес эти слова подчеркнуто. И весь смысл, который был вложен в них, Степшин уловил в ту же минуту. Его энергичное, худощавое лицо загорелось.

– Больше не повторится, товарищ полковник, – сказал он сдержанно.

К исполнению обязанностей комбата Степшин приступил три месяца назад, когда командир первого батальона, получив новое назначение, уехал. Полковник Жогин сказал тогда вполне определенно:

– Что же, будем выдвигать на его место заместителя. Человек он старательный, исполнительный.

На следующий день Степшин заполнил новую анкету, написал подробную биографию. С того момента он почувствовал себя полным хозяином в батальоне. У него не было сомнений в том, что скоро появится приказ, где будет сказано: «Майор Степшин назначается командиром первого батальона». Ведь представление и рекомендация командира полка кое-что значат.

Но вместе с уверенностью в нем росло и другое странное чувство. Ему стало казаться, что при каждом новом замечании в его адрес полковник непременно думает: «А не зря ли я тороплюсь выдвигать Степшина на самостоятельную должность?» И ему хотелось как можно лучше и быстрее выполнить указания командира, чтобы развеять эти сомнения.

С таким же старанием выполнял Степшин приказ Жогина и на этот раз. А Жогин следил, как солдаты размахивают метлами, очищая плац от листвы, и с удовлетворением отмечал: «Вот и зашевелились. Правильно. Пусть не забываются».

Потом он прошел по всему плацу, постукивая хлыстиком по голенищу. Останавливаясь перед группами солдат, начальственно покрикивал:

– Ногу, ногу выше!

Когда его требование послушно выполнялось, он одобрял и тут же делал новое замечание:

– Шаг крепче, шаг!

И в такт почти каждому своему слову машинально постукивал хлыстиком по голенищу.

С плаца первого батальона Жогин пошел на другие плацы.

2

Сразу же после обеденного перерыва к Жогину пришел начальник клуба лейтенант Сокольский. Худощавый, сутуловатый, с маленьким острым лицом, он всегда раздражал полковника своим нескладным видом. Каждый раз у него оказывалось что-то не в порядке: пуговицы, подворотничок или сапоги.

Жогин «встряхивал» Сокольского. А перед строевыми смотрами приказывал ему носа не показывать на улицу. В таких случаях Сокольский закрывался в клубе или уходил куда-нибудь, чтобы не накликать на себя неприятности.

С командиром полка лейтенант старался встречаться как можно реже. Сегодня он тоже собирался к нему с опаской. Но требовалось непременно доложить о только что полученных музыкальных инструментах, шахматах, плакатах. Полковник очень не любил, чтобы обходили его даже в самых малых делах. «Кто я вам, командир или нет? – любил он повторять при каждом удобном случае. – А если командир, то извольте прийти и доложить мне лично».

Захватив с собой кое-что из полученного имущества, Сокольский внимательно осмотрелся, подтянул потуже ремень, смахнул пыль с козырька фуражки и, стараясь казаться бодрым, вышел из клуба. В штабе возле кабинета командира он еще раз осмотрел себя, вынул из кармана тряпку, вытер сапоги и после этого уже постучал в дверь.

Кажется, все было предусмотрено, продумано каждое движение, и все-таки опять вышла неприятность. Едва он стал докладывать, подняв к фуражке ладонь, как из-под левой руки выпали свернутые в трубку плакаты. Один из них, с портретом героя Великой Отечественной войны генерала Доватора, развернулся на полу посредине кабинета. Обескураженный, Сокольский запнулся на полуслове, хотел поправиться и второпях назвал Жогина генералом. Тот сверкнул глазами, но неожиданно смягчился:

– Эк вы хватили, Сокольский. В генералы произвели… Ну, ладно, показывайте, что принесли.

Осмелевший начальник клуба подал полковнику накладные, два красивых блокнота и плакат с изображением воинской формы.

– Ага! – воскликнул тот, придвигая плакат ближе к себе. – Нужен. Дать во все роты. Пусть учатся, как носить одежду.

Потом, словно вспомнив о чем-то, перевел взгляд на Сокольского.

– А у вас что делается? Когда чистили пуговицы?

Сокольский попятился от стола, неуверенно подбирая слова для ответа.

– Вчера… нет, позавчера чистил.

Жогин покачал головой:

– Где там «вчера». Месяц назад, это будет вернее. Очень красиво получается. Ну, вот что. Приказываю чистить пуговицы каждое утро. Поняли?

– Так точно, понял.

– Эх, Сокольский, Сокольский, и как это вам присвоили офицерское звание? – Жогин громко вздохнул. – Будь моя воля, я бы снял с вас погоны не задумываясь. Точно говорю. И отправил бы вас в роту, к самому строгому старшине.

Сокольский стоял, опустив глаза, виноватый и подавленный. Губы у него подергивались, как у школьника, которого отчитывают за невыполненный урок.

«Пересолил, видно», – подумал Жогин. Взяв один из плакатов, он свернул его в трубку и подал начальнику клуба.

– Возьмите и повесьте дома над кроватью. Будете вставать по утрам, одевайтесь точно так.

– Слушаюсь, – глуховато ответил Сокольский и собрался уходить.

– Да, обождите! – Полковник пристально посмотрел в лицо лейтенанта. Он вспомнил: дня два назад замполит докладывал о том, что начальник клуба просит выделить ему отдельную комнату в одном из новых домов, которые будут отстроены к лету. Тогда Жогин не обратил на это внимания. А сейчас ему вдруг стало не по себе. Почему это Сокольский обращается с таким вопросом не к командиру, а к заместителю? Разве замполит решает вопрос о квартирах?

– Так что же вы молчите? Квартиру просили?

Лейтенант заволновался, не зная, как лучше ответить.

– Почему не хотите жить в общежитии? – допытывался полковник. – Не нравится?

– Нет, не поэтому. Ситуация такая складывается, товарищ полковник.

– Какая? Женитесь, что ли?

– Вроде этого.

– Почему так неуверенно говорите?

– Да не знаю, как оно еще получится. Поеду в отпуск, посмотрю.

– А квартиру, значит, подавайте. Нет, Сокольский, когда женитесь, представите свидетельство, тогда и о квартире говорить будем. Поняли?

Лейтенант задумался.

– Куда же я жену-то привезу, в клуб, что ли?

– А чего стесняться, везите в клуб, – серьезно сказал Жогин. – Мы, знаете, как в свое время жили? В шалашах. И еще вот что я скажу вам, Сокольский. Пора понять, что по таким вопросам надо обращаться непосредственно к командиру. Запомните это.

– Слушаюсь, – ответил лейтенант.

– Ну вот и все. Теперь оставьте мне один плакат, остальное забирайте и несите к замполиту.

Сокольский ушел. Жогин вынул из стола несколько кнопок и прикрепил плакат к стене между окнами.

Затем он вызвал своих заместителей и начальника штаба. Первым пришел подполковник Сердюк, коротконогий, с покатыми плечами и почти безбровым лицом. Совсем недавно ему исполнилось тридцать восемь лет. Но стоило подполковнику обнажить преждевременно полысевшую голову, как людям начинало казаться, что этому офицеру, вероятно, перевалило уже за сорок пять.

Сердюк почти всегда в помещении ходил в фуражке. В ней он вошел и в кабинет командира. Жогин стоял, широко расставив сильные ноги, нетерпеливо пожевывал губами.

– А ну, боевой заместитель, посмотри-ка на плакат. Хорош, правда?

Сердюк согласно кивнул головой.

Вошел начальник штаба майор Шатров, плотный, большеглазый, постоянно розовый и немного щеголеватый. Он молча вытянулся, легонько щелкнул каблуками. Следом за ним в кабинете появился заместитель по политчасти подполковник Григоренко, неторопливый, усатый, с постоянным, чуть приметным прищуром сероватых глаз. У него было завидное качество – в любой обстановке сохранять спокойный, невозмутимый вид.

– Вот что, товарищи, – сказал полковник, подняв голову. – Во-первых, прошу обратить внимание на строевые занятия. Нельзя же отрабатывать шаг, если на плацу листвы по колено. Я предупредил командиров. В другой раз буду наказывать. Во-вторых, надо требовать, чтобы у личного состава был надлежащий внешний вид. Опять сегодня Сокольскому сделал замечание. Безобразие. Вот посмотрите. – Он показал пальцем на плакат. – Специально издали. И правильно. Внешний вид – это лицо солдата. А мы забываем. Я требую развернуть работу вокруг плакатов.

– Агитаторов надо мобилизовать, – подсказал Григоренко.

Жогин махнул рукой.

– Что тут сделают агитаторы? Пусть сами командиры воспитывают. – Он повернулся к начальнику штаба и распорядился:

– Позвоните комбатам и скажите, что полковник приказал.

– Слушаюсь, – ответил Шатров, чуть наклонившись вперед, и первым вышел из кабинета.

Оставшись один, Жогин долго расхаживал от стены до стены. Потом сел за стол и начал просматривать давно уже принесенные начальником штаба документы. Здесь были донесения о состоянии боевой техники, вооружения, сводки о расходе горючего. Вместе с ними лежало письмо председателя колхоза «Маяк» Фархетдинова. Он просил помочь ему в борьбе с волками, которые в этом году не давали покоя стадам овец и коров.

Жогин перечитал письмо трижды, подумал: «Что же, мы воевать с волками будем? Боевую учебу в сторону – и вперед, в атаку на волков. Нечего сказать, красиво получится. И сообразит же этот Фархетдинов». Потом он вспомнил, что Григоренко с Шатровым иногда ходят на охоту. Взял красный карандаш и написал размашисто через все письмо: «На данный факт обращаю внимание наших охотников». Подчеркнув это жирной чертой и отложив письмо в сторону, он стал просматривать другие бумаги.

В кабинет снова вошел Григоренко.

– Что у вас ко мне? – строго спросил Жогин.

– Насчет агитаторов, товарищ полковник. Зря вы недооцениваете такую силу. Есть ведь товарищи хорошие, инициативные.

Жогин улыбнулся:

– Значит, зажимаю?

– Так получается. Ведь к вашим словам прислушиваются, потом в ротах начинают их повторять. В результате люди становятся безынициативными.

Жогин раздраженно отмахнулся:

– Слова это: инициатива, самостоятельность, творческий подход. Всегда вы меня угощаете ими. Армейская дисциплина держится на железной руке командира. – И он с такой силой сжал пальцы в кулак, что кожа на них побелела. – А что получится, если ослабить эту руку? Расползутся пальцы в стороны, и все. А вы мне суете под нос творческий подход. Армия есть армия. Военная дисциплина не терпит рассуждений. Приказал командир на смерть идти – иди. А то начнете раздумывать, какой тут подход: творческий или не творческий.

– Солдат все должен делать обдуманно, сознательно, – сказал Григоренко. – И на смерть людей ведет прежде всего высокая сознательность. Не будет ее – и рука ваша окажется слабой, товарищ полковник.

– Громко, ничего не скажешь, – усмехнулся Жогин. – По-вашему, выходит, и дисциплинарная практика не нужна в армии. Так, что ли?

– Нет, не так. Дисциплинарная практика – понятие широкое.

– Что значит широкое? Беседуй, уговаривай, упрашивай! Нет, разговорами гайки не закрутишь. Командир должен приказывать, требовать.

– И наказывать, – подсказал Григоренко.

– Правильно.

– А я считаю: надо добиться, чтобы солдат понял, что от него требуют. Каждое слово командира, каждый приказ его должен доходить до глубины солдатского сердца, овладевать солдатским разумом.

– Это уже лекция, – поморщился Жогин.

Громкий стук в дверь прервал разговор. В кабинет вошел начальник штаба. Выслушав его доклад, Жогин сел в машину и поехал, как он любил говорить, в войска.

В батальонах пробыл он до самой темноты. Когда возвращался, всюду уже светились огни. Из приоткрытых дверей клуба слышалась негромкая хоровая песня.

– Стойте, – сказал Жогин шоферу. Он вспомнил, что давно уже собирался послушать, какие песни разучивают женщины под руководством Сокольского и Марии Семеновны. Недогляди за ними, так они подготовят песни только про поцелуи да любовные вздохи и ничего для воспитания солдат. «Ох, уж эти мне хористки», – с неудовольствием подумал полковник, поднимаясь на высокое крыльцо клуба.

В вестибюле перед ним промелькнул Сокольский и скользнул куда-то в боковую дверь. «Перепугался, – решил Жогин, дважды стукнув хлыстиком по голенищу. – Ничего, это на пользу».

Из вестибюля в зал двери были открыты настежь. Слова песни слышались уже явственно. Полковник остановился. Хорошо спевшиеся женские голоса выводили:

Поправив ремень и приосанившись, Жогин вошел в зал, сел на стул в первом ряду и терпеливо стал ждать конца песни. Женщины в белых платьях стояли полукругом, устремив взоры на Марию Семеновну, которая старательно дирижировала. В черном платье, изящно стянутом в талии, она выглядела особенно стройной. Жогин пожалел даже, что посмеялся утром над женой.

Песня окончилась. Не сходя с места, женщины вразнобой заговорили:

– Здравствуйте, Павел Афанасьевич!

– Давно вы не слушали нас. Уже выступать скоро!

Мария Семеновна сказала женщинам:

– Сейчас покажем полковнику всю нашу программу. Внимание, девочки! Поем «Уральскую рябинушку».

Она кивнула сидевшей за кулисами пианистке и взмахнула руками.

«Опять про любовь», – досадливо поморщился Жогин, но ничего не сказал, стал слушать.

После «Уральской рябинушки» хор исполнил частушки, в которых также пелось все больше про милую да про миленочка. Разочарованный, полковник встал и, не скрывая своего недовольства, многозначительно произнес:

– Да-а-а…

Женщины переглянулись. До сих пор все, кто слушали их, отзывались о репертуаре и его исполнении с похвалой, а командиру полка вдруг не понравилось. Мария Семеновна спросила нетерпеливо:

– Что смущает? Частушки?

– И частушки, и еще кое-что.

– Почему?

Жогин ответил не сразу. Он обвел женщин колючим взглядом, как бы спрашивая: «Неужели вы сами не понимаете?», потом сказал задумчиво:

– Любви слишком много, а духа солдатского нет.

Взволнованные женщины заговорили разом:

– Это же лирические песни. В репертуарный сборник они включены. По радио поют каждый день.

– Знаю, что по радио поют, – уже раздраженно заговорил Жогин. – А у нас войска. Мы не женихов готовим, а солдат. Понимаете?

– Но что же вы хотите? – добивались женщины.

Мария Семеновна волновалась больше всех. Она с дрожью в голосе сказала:

– Может, строевые исполнять заставишь? Не подойдем для такой роли.

Видя, что разговор обостряется, Жогин смягчил тон. Он приложил руку с хлыстиком к орденским колодкам и мирно склонил набок голову.

– Товарищи женщины, не волнуйтесь. Никто вас петь строевые песни не заставляет. Но вы же должны понять, что выступаете перед солдатами. А солдатам нужны боевые песни, ободряющие.

– Что ж, лирика не нужна? – по-прежнему резко спросила Мария Семеновна.

– Нужна. Но не столько. Вот замените частушки чем-нибудь посерьезнее – и дело немного поправится.

– Частушки, пожалуй, можно заменить, – послышалось несколько голосов сразу.

Мария Семеновна кивнула головой:

– Ладно, включим другую песню.

– Правильно, – улыбнулся Жогин и тут же подумал: «А в другой раз и “Рябинушку” заменим».

Увлеченный разговором с женщинами, он не заметил, как в зал вошел майор Шатров.

– Товарищ полковник, есть важная бумага.

Жогин неторопливо сошел со сцены, взял из рук начальника штаба листок, и вдруг раскрасневшееся в споре одутловатое лицо его стало серым. Не выдавая внутренней бури, он вышел в вестибюль, еще раз перечитал бумагу. Это была телеграмма, в которой говорилось, что командиром первого батальона назначен подполковник Мельников Сергей Иванович.

«Значит, со Степшиным не вышло, – с горьким сожалением подумал Жогин. – Как же так? Чем не подошел? Ведь такие хорошие характеристики были». С минуту стоял он молча, играя хлыстиком, потом спросил начальника штаба:

– Кто он, этот Мельников?

– Не знаю, – ответил тот, вытянувшись перед начальником. – Приедет – познакомимся, товарищ полковник.

– Спасибо, успокоили. Позвонить надо было в штаб дивизии. Там, наверное, знают.

– Слушаюсь. Позвоню.

– А Степшин знает о телеграмме?

– Видимо, нет. Я не сообщал ему.

– И не сообщайте пока. Сначала выясним… Н-да, история. – Жогин стукнул трижды по сапогу хлыстиком, вернул Шатрову телеграмму и, не ожидая жены, пешком отправился домой.

3

На следующее утро Жогин решил побывать у командира дивизии, поговорить с ним по поводу полученной телеграммы. Пока ожидал машину, прохаживаясь от крыльца до заборчика и обратно, все время размышлял: «И как это вверху делают, не учитывая наших мнений? А еще говорят, что молодые кадры выдвигать надо. Слова одни. Назначили какого-то Мельникова, и все. Кто он? Откуда? Конечно, приехать и сразу же вступить в командование передовым батальоном – дело завидное».

В приоткрытую дверь послышался голос жены:

– Павлуша, захвати плащ, сегодня прохладно.

Погода действительно была не такая теплая, как вчера.

И хотя солнце играло на багряных деревьях по-прежнему живо и ласково, в воздухе чувствовалась свежесть, какая бывает вблизи гор, покрытых шапками снега. Вязы и клены тоже заметно изменились за ночь. Листвы на них стало меньше. Всюду проступили серые прожилки оголенных ветвей.

– Принести плащ-то? Чего молчишь? – повторила Мария Семеновна.

Полковник бодро отмахнулся:

– Не надо, поживем еще без плаща.

– Ну живи, живи, – пропела Мария Семеновна. – Простудишься, тогда по-иному заговоришь.

«А все-таки она отходчивая, – подумал Жогин. – Вечером злилась из-за частушек, а сейчас уже беспокоится, жалеет».

Подошла машина. Полковник сел рядом с шофером, сказал коротко:

– К хозяину.

Газик быстро набрал скорость, проскочил тенистый лесной участок, прошуршал ребристыми колесами по деревянному настилу моста и выкатил в степь. Сразу изменился гул мотора. Навстречу потекли упругие струи воздуха, напоенного резкими запахами сухих трав. Мимо побежали холмы с желтыми песчаными лысинами, постаревшие кустики татарника и широкие массивы жухлого ковыля.

Посматривая по сторонам, Жогин продолжал думать о предстоящем разговоре с генералом. Его тревожила какая-то неясность в отношениях с этим недавно приехавшим в дивизию человеком. Как просто было с прежним комдивом – генерал-майором Ликовым! Тот умел ценить кадры, уважал прежние заслуги, не стеснялся теплое слово сказать. Начнет где-нибудь на собрании о боевой учебе говорить, непременно кивнет в сторону его, Жогина: «Вон полковник знает, как в кавалерии обучали препятствия брать».

А как ценил Ликов дисциплину и порядок! Походит, бывало, по городку, посмотрит плацы, технические парки, казармы и обязательно отметит: «Хорошо поставлено дело, чувствуется жогинская рука». Чудесный был человек. Недаром вышел в заместители командующего округом. На такую должность кого-нибудь не поставят. «А новый командир совсем не такой, – решил полковник, равнодушно посматривая на дорогу. – Этот походит по городку, посмотрит, замечаний сделает много, а чтобы отметить хорошее – не жди. Может, сдержанный, не торопится с оценкой, присмотреться хочет получше. Оно ведь у каждого человека собственный подход к делу. Но что ни говори, а все же не то, что генерал Ликов».

От полка до районного центра, где размещался штаб дивизии, было более пятидесяти километров. Дорога все время бежала степью. Кругом ни единого деревца. У горизонта бугрились густые облака. Они поднимались медленно, а снизу показывались все новые серые глыбы, как будто мощный траншеекопатель гигантским плугом вспарывал степную целину.

Приглядываясь к облакам, Жогин сожалел, что не послушал жену и не захватил плаща. Он зябко пошевелил плечами и плотнее прижался к пружинистой спинке сиденья. Ветер усиливался, в кабину залетала пыль. О металлический корпус дробно стучали горошины сыпучего гравия.

Перед въездом в районный поселок полковник приказал остановиться. Отойдя шагов на пять в сторону, он поднял руки вверх, потом вытянул вперед. Шофер тем временем достал из-под сиденья сапожную щетку и узенькую полоску бархотки. Прежде чем почистить запыленные сапоги, Жогин снял китель, осмотрел его, смахнул прицепившиеся травинки.

Минут через пять, когда все обмундирование было приведено в надлежащий вид, а сапоги приобрели зеркальный блеск, машина тронулась дальше.

Штаб дивизии помещался в центре поселка. Двухэтажное белое здание, обнесенное высоким дощатым забором, было видно издали. Над проходной будкой и над воротами плескались небольшие алые флажки.

Жогин въехал прямо во двор и остановился у парадного крыльца. Выходя из машины, он по привычке захватил хлыстик, но тут же повернулся и бросил его на сиденье. Из штаба вышел дежурный офицер, доложил, что генерала пока нет, но через десять минут приедет. Полковник прошел в небольшую чистую приемную. Здесь стояло лишь несколько стульев, висели часы и большое зеркало в темно-коричневой дубовой раме. Его повесили по приказу прежнего командира, чтобы перед входом в кабинет офицеры могли привести в порядок одежду. Он так и говорил: «Прежде чем показаться мне, покажись зеркалу». Повинуясь этому правилу, Жогин постоял перед зеркалом и сел возле окна.

Генерал-майор Павлов действительно появился ровно через десять минут. Высокий, суховатый, он вошел в приемную неторопливой, но твердой походкой и, прежде чем Жогин успел встать, подал ему руку с длинными, тонкими, как у пианиста, пальцами:

– Здравствуйте, полковник. Прошу заходить! – И сам распахнул дверь.

Жогин задержал свой взгляд на комдиве, на его свободных и вместе с тем очень собранных движениях. И, вероятно, увлеченный ими, вдруг размашисто кивнул головой в знак благодарности за любезное приглашение. Но этот кивок показался ему таким непривычным и до того нескладным, что он сразу же пожалел о нем и даже поморщился от досады.

Кабинет генерала был просторным. На его голубоватых стенах, как и в прежнее время, висели портреты прославленных полководцев, задернутая желтой шторой военная карта. В одном углу стояли шкаф с литературой, вешалка для одежды, в другом – тяжелый сейф. Зато остальную мебель Павлов расставил по-своему. Раньше здесь много места занимал огромный стол под яркой лиловой скатертью. Все стулья, кроме командирского, размещались возле стен. Это позволяло Ликову во время совещаний расхаживать по кабинету и останавливаться то перед одним, то перед другим офицером. Теперь же огромный стол исчез. На его месте появились три не очень больших одинаковых стола, расположенных буквой «Т», и скатерти лежали на них не лиловые, а зеленые. Стулья тоже перекочевали от стен к столам. Кроме того, Павлов поставил на свой стол бронзовую фигурку солдата с автоматом. Эту фигурку, если верить штабным офицерам, комдив привез со старого места службы. И Жогин сразу предположил, что данная вещичка не иначе как приз, врученный генералу за особые стрелковые заслуги. Такая мысль мелькнула у него и сейчас, едва он оказался в кабинете. Но в это время комдив указал рукой на один из стульев и приветливо сказал:

– Садитесь, товарищ полковник. Вас, наверное, беспокоит назначение нового комбата?

– Очень беспокоит, – признался Жогин, довольный тем, что генерал сам начал этот разговор. – Уж очень легко решают кадровики судьбу офицеров. Ведь нам-то лучше знать своих подчиненных.

Павлов молчал, чуть приметно постукивая пальцами по зеленому сукну, и сочувственно смотрел на полковника, который бодро продолжал:

– Я ведь Степшина, как себя, знаю, товарищ генерал. Вырастил, можно сказать, подготовил. И вот, изволь отстранять своего человека и принимать другого.

Комдив смотрел на взволнованного полковника и вспоминал телефонный разговор с командующим, происходивший несколько дней назад. Может быть, это очень плохо, что он, Павлов, не смог тогда защищать Степшина так же вот твердо, категорически, как это делал сейчас Жогин. А может, как раз и правильно: не следовало лезть в драку, не зная, кому отдать предпочтение – Степшину или Мельникову. Но как бы там ни было, в душе Павлов разделял огорчения командира полка, мысленно одобрял его настойчивость. Не нравилось ему только одно в высказываниях собеседника: какое-то странное и беззастенчивое деление офицеров на «своих» и «других». Что значит эта фраза: «…Изволь отстранять своего человека и принимать другого»? Комдив настороженно сузил глаза и после небольшой паузы сказал:

– Да, придется принимать. Вопрос уже решен.

– Я понимаю, товарищ генерал. Но ведь обидно, Степшин старается, надежду имеет – и вдруг… К тому же неизвестно, что собой представляет этот Мельников.

– Что представляет? Скажу. Командовал батальоном, участник войны. Надо полагать, опытный товарищ. А что касается Степшина… То ведь у нас в дивизии не один батальон. Что-нибудь придумаем.

Последние слова генерала встревожили полковника. Разве за тем он ехал сюда, чтобы предлагать кому-то свои кадры? Нет, генерал не так понял его. И Жогин не замедлил сказать, что Степшина отдавать из полка он не намерен.

Павлов улыбнулся:

– Ну вот, на кадровиков обижаетесь, а сами не хотите, чтобы выдвигали человека.

– Как же не хочу! – Жогин чуть было не вскочил со стула. – Я всей душой, товарищ генерал, только…

– Все понятно, – остановил его комдив и опять улыбнулся краешками губ. – Собственнические тенденции проявляете, полковник. Но волноваться не следует. На ваши кадры никто пока не посягает. Возможно, разумно сделали, что воздержались с утверждением Степшина комбатом. Ведь он заочно учится в академии? Представляете нагрузку?

– Три месяца справлялся, – вставил Жогин.

Павлов шевельнул бровями:

– Я не говорю, что Степшин не справится. Мне трудно судить о человеке, которого еще слабо знаю. Но тяжесть, тяжесть-то какая… Пусть закончит академию.

Жогин хотел еще что-то сказать, но, встретив прямой взгляд комдива, удержался, только произнес устало:

– Очень жаль…

Больше они к этому разговору не возвращались. Павлов стал расспрашивать полковника о состоянии учебы в подразделениях, о подготовке техники и вооружения к зиме. Советовал, на что в первую очередь обратить внимание. Жогин записывал все в маленький желтый блокнот, подчеркивая, что следовало устранить или поправить немедленно при возвращении в городок.

В конце беседы генерал достал из ящика стола военный журнал и, перелистывая новенькие страницы, спросил:

– Десятый номер получили?

Полковник ответил не сразу. Получить-то он получил, только за делами не успел еще просмотреть. Сказать об этом комдиву было неудобно, и Жогин ответил вопросом:

– А что там, товарищ генерал?

– Статья интересная. – И прочитал: – «Новая боевая техника в зимних условиях».

– Я уже читал в газетах об этом, – сказал Жогин. – Прописные истины.

– Вот и ошибаетесь. В этой статье много нового, чего мы не учитываем. Надо будет до каждого офицера довести.

– Ясно.

– Внимательно изучить надо, – добавил Павлов, недовольный скоропалительными ответами собеседника. Жогин понял это и деловито кивнул головой:

– Сегодня же сам прочту и дам распоряжение…

После разговора с комдивом он побывал у начальника штаба. Хотел зайти к начальнику политотдела полковнику Тарасову, покритиковать репертуарные сборники для самодеятельности, но тут же раздумал, представив, что сейчас начнется разговор о политзанятиях, партийных собраниях. «Это еще на целый час», – подумал Жогин и направился к выходу.

Обратно в полк ехал сумрачным, неудовлетворенным. Стало ясно, что решение о Степшине принято не без участия комдива. «Жаль, что так получилось, – сокрушался Жогин. – Очень жаль. Был бы прежний комдив, он ни за что не допустил бы этого. До министра дошел бы, а своего человека отстоял. Тут, главное, принципиальность нужна, собственная линия».

Полковник вздрагивал от холода. Синеву неба давно заволокли густые тучи. Серые и тяжелые, они медленно ползли с севера и сеяли дождь, мелкий, противный. Дорога, травы, песчаные лысины высот потемнели и будто съежились. Местами облака спускались так низко, что цеплялись за дальние холмы, клубились, как плотные массы тумана. Жогину казалось: там, на горбатых высотах, кто-то поджигает дымовые шашки.