Читать книгу Рубеж - Анатолий Рыбин - Страница 5

Глава четвертая

Оглавление

1

Прошла неделя после того, как Авдеев прибыл в Степной гарнизон, а беспокойство и суматошность, связанные с переездом, все еще угнетали. Ему незадолго до этого назначения предложили должность начальника школы молодых прапорщиков. Авдеев пообещал подумать, но ему не хотелось расставаться с оперативно-командной работой в полевых войсках. А вот жена его, Марина, узнав, что школа находится в большом городе, стала настойчиво требовать: «Соглашайся немедленно. Неужели так и будем всю жизнь по медвежьим углам скитаться? Пора и к цивилизации приобщаться».

Марина была натурой поэтической. Еще в школе учителя литературы прочили ей заманчивое будущее. Учась на последнем курсе педагогического института, Марина опубликовала в областном издательстве в маленькой книжице с обещающим названием «Молодые голоса» подборку своих стихотворений. Там же был помещен ее портрет, о котором долго и с восхищением говорили подруги. Начинающую поэтессу похвалили в местной городской газете.

Тогда-то и познакомился с ней Авдеев, приехавший в Новосибирск, чтобы провести свой отпуск у родной тетушки, заведующей библиотекой института. Приглашенный на выпускной студенческий бал, он весь вечер танцевал с околдовавшей его девушкой в белом платье. А потом почти до рассвета гулял с ней по городу. Она шутливо спросила его, в какой это крепости он отсиживался, что до сих пор не похищен никакой доброй феей. Он ответил ей так же шутливо: «А вот, может, вы отважитесь?» И уже не шутя предложил руку и сердце. В конце его отпуска они наскоро справили нешумную свадьбу и вместе уехали в дальний гарнизон, в небольшую его холостяцкую комнату со старой казенной мебелью.

На работу в тот год Марина решила не устраиваться. Да и работы по душе как-то не подвертывалось: поблизости была одна школа, преподавателей в ней хватало. Марина задумала написать новый цикл стихотворений и уже придумала название: «Пути-дороги». Но стихи, как назло, получались вялые, со слабыми, неуклюжими рифмами. Да и мысли в них были не очень ясные. Свежие впечатления об армейской жизни смешивались с воспоминаниями о студенческой дружбе, о бурных литературных пятницах в институте.

Потом родился ребенок, и опять работа над стихами отодвинулась надолго. Лишь на четвертый год, когда сын был отправлен в Новосибирск к старикам, удалось наконец-то кое-что написать и представить в издательство. И тут произошло неожиданное: то же самое издательство, которое с охотой печатало когда-то стихи молодой поэтессы, теперь возвратило рукопись с грустной припиской: «Все очень несовершенно и далеко от нашей бурной жизни».

И тогда Марина впервые высказала мужу, что виноват во всем он.

Авдеев пытался отшучиваться, недоумевая, как это он мог стать «душителем» поэзии, если с детства ею увлекался. Чтобы убедить в этом жену, он тут же прочел ей наизусть почти всего «Евгения Онегина». Она поразилась его цепкой памяти. Однако «душителем» он остался и разлада с женой не избежал. Произошел он, как только кадровики, узнав о нежелании Авдеева стать начальником курсов прапорщиков, предложили ему должность командира мотострелкового полка, того самого, который он теперь принимал.

Марина, узнав о решении мужа, долго плакала. Он, как мог, утешал ее, говорил о неповторимости степных пейзажей, о чудесах степного миража, но этим только злил ее. Окончательно отчаявшись, она объявила: «Что ж, мы веревочкой не связаны, ты поедешь к новому месту службы, я – к родителям». Он не поверил ей сперва, думал, побушует немного и успокоится. Но Марина оказалась более решительной, чем он предполагал.

Авдеев, не теряя надежды удержать жену, то терпеливо призывал ее к благоразумию, то сурово упрекал, что она разрушает семью, по-мещански испугавшись первых трудностей. Охваченный гневом, он даже назвал ее бездумной, после чего она не разговаривала с ним до самого отъезда.

Уже на перроне, перед посадкой в поезд, Авдеев, переборов обиду, сказал ей чистосердечно: «Но ты помни, люблю я тебя по-прежнему. И буду ждать вместе с сыном». Она прижала к глазам платок и, словно боясь разрыдаться на людях, быстро вскочила в вагон. Авдеев долго стоял на платформе, растерянно глядя вслед уходящему поезду, не замечая, что шепчет одну фразу: «Нет, нет, это невозможно, никак невозможно».

Сегодня Авдеев отправил жене телеграмму: «Стоит чудесная осень. Может, она станет для тебя творческой. Приезжай скорей, здесь расцветет твой талант». Отправил и теперь, запрокинув кверху лицо, лежал на тахте в своей трехкомнатной квартире, смотревшей окнами на заросшую приречную пойму: он пытался представить, что сейчас делает Марина и о чем думает. Попробовал успокоить себя мыслью: «А может, и хорошо, что побывает она в родном городе. Там сын, друзья юности, преподаватели института. В конце концов, надо же когда-нибудь понять, что стихи – это труд, знания, опыт, наконец, призвание, а не просто забава…»

Губы его скривились в горестной усмешке. Теперь-то он понимал, что давно должен был сказать Марине: «Спустись на землю». Она могла сразу после института поступить на работу или хотя бы какой-нибудь литературный кружок организовать при полковом клубе. Но как-то нелепо все получилось тогда, от счастья они оба совершенно потеряли голову. Ну ей, молоденькой девочке с поэтическим запалом, было еще, может быть, простительно. А как он, двадцативосьмилетний офицер, как он-то мог оказаться в таком же положении?

«Значит, она права, черт побери, что обвиняет меня в своих неудачах, – разозлился на себя Авдеев и, соскочив с тахты, нервно заходил по комнате. – Да, да, права. И сегодня я снова сделал глупость, написав ей о таланте. Чепуха это. Игра в прятки. Ей нужно прикипеть к какому-нибудь делу, почувствовать себя занятой, необходимой людям. Ведь во всяком труде есть поэзия. Даже в нашем, армейском…»

Авдеев подумал, что надо послать жене новую телеграмму, серьезную, без кивков на ее поэтические увлечения. Но с минуты на минуту у крыльца должна была появиться машина и увезти его к высоте Чилижной, где он решил проверить полевую тактику одной из рот принимаемого полка.

Авдеев подошел к столу, на котором стояла фотография сына в простенькой рамке. Максимка смотрел широко открытыми материнскими глазами и как будто спрашивал с детским недоумением: «Ну зачем вы поссорились?»

Вспомнилась холодная ночь, блиндаж командного пункта, скупо освещенный походными батареями. Был самый разгар дивизионных учений, подразделения готовились к переправе через бурную, в весеннем разливе Суру. В тот момент кто-то из офицеров связи сунул ему в карман записку от Марины. Записка была коротенькой, в несколько слов. Жена сообщала, что родился сын и что все трудности, которых она боялась, уже позади. Никогда раньше Авдеев не испытывал таких чувств, как в те минуты. Все вокруг словно изменилось. Сырой и холодный блиндаж сделался уютным и милым, как давно обжитая квартира. И все, что он делал потом – принимал ли донесения, передавал ли приказания, переходил ли со своим штабом на новый командный пункт, – все это имело для него уже другой, новый смысл. Да и одолевшая его усталость внезапно куда-то исчезла.

Учения длились несколько дней, и все это время дума о сыне, еще неведомом, но уже близком, родном, не покидала Авдеева. Домой он возвращался переполненный радостью и мальчишеским нетерпением увидеть поскорее своего Максима…

Взволнованный воспоминаниями, Авдеев не услышал, как подкатил к дому газик. Очнулся он от голоса майора Крайнова:

– Я за вами, товарищ подполковник!

Выходя на крыльцо, Авдеев взглянул на часы. Машина подошла с опозданием на полчаса.

– Что-нибудь случилось? – спросил Авдеев.

– Нет, ничего. Просто как раз позвонил полковник Жигарев.

– Что его интересует?

– Сдача и прием полка.

– Торопит?

– Спрашивал, когда рога начнет действия. Настроением людей интересовался.

– И все?

Крайнов пожал плечами.

«Осторожничаешь… Не хочешь выдавать начальство, – с иронией подумал Авдеев. – Меня вы, конечно, проработали по всем статьям. Надо же, чтобы так вот, без вины, оказаться вдруг в немилости у начальства! Ну ничего, на этот счет есть хорошая поговорка: “Все перемелется, мука будет”». Спросил с грустной улыбкой:

– А люди, конечно, как и вы, товарищ майор, настроены к новому командиру настороженно? Верно?

– Видите ли, товарищ подполковник, недоверие, оно для всех неприятно: и для командного состава, и для солдат.

– В чем же вы усматриваете недоверие?

– А сами знаете, после инспекторской проверки не прошло и двух месяцев. И полк вроде недовольства у начальников не вызывал.

Авдеев, почувствовав бесполезность затеянного разговора, насупившись, умолк. Ему припомнились слова, сказанные еще кем-то в академии, что хорошо начинать службу в воинской части, которая не на лучшем счету у начальства. По крайней мере, все достижения, если сумеешь добиться их, потом будут твои. А в передовой, если даже сделаешь что-нибудь большее, все равно скажут: так это и до него было. Сознание, что он, Авдеев, попал в дивизию Мельникова, того самого Мельникова, чья книга открыла перед ним очень многое в нелегкой армейской жизни, налагало особую ответственность. Поэтому Авдеев и вникал во все с особым вниманием. Конечно, куда проще было бы пройти по казармам, техническим паркам, учебным полям и написать в приемочном акте: «Вооружение, боевая техника содержатся в надлежащем порядке, занятия с личным составом проводятся приближенно к боевой действительности, без упрощений». Но ему хотелось уже в ходе приема полка понять, что в нем хорошо, а где слабые звенья, и главное – сразу же определить свою роль и не свести ее лишь к стремлению удержать уже достигнутое. Вот почему Авдеев принимал полк по своему плану, очень тщательно, и не хотел его изменять.

Машина бежала с холма на холм, пенистые массивы перезревшего ковыля то поднимались, упираясь в него, то оседали, и тогда степь как бы распахивалась во всю свою ширь.

– Оригинальная местность, – восхищенно сказал Авдеев. – У меня такое впечатление, будто здесь было море и вдруг застыло при девятибалльном шторме.

– Это вы хорошо определили, товарищ подполковник, – согласился Крайнов. – Мне тоже иногда кажется, что сижу не в машине, а в трюме какого-то судна и вокруг не степь, а гребнистый океанский простор.

– А вы художник, майор! – заметил Авдеев.

– Да нет, – шутливо отмахнулся тот. – Художник из меня липовый. Просто люблю помечтать. Я тут как-то прикинул: если вдруг распрямить все здешние высоты, степь наша увеличилась бы в два с половиной раза.

Авдеев посмотрел на своего спутника, весело подмигнул:

– А это у вас уже явно жюль-верновское.

– Что вы! – Крайнов смутился. – Какой же из меня Жюль Верн? Книг я не пишу. Подсчитал так, для интереса. А вообще наша степь для тактической учебы – находка. Здесь что ни километр, то естественный опорный пункт.

– Значит, на распрямлении не настаиваете?

Оба рассмеялись.

– А своей долголетней службой в этих степных краях вы довольны? – поинтересовался Авдеев.

Крайнов помолчал секунду-другую, но ответил все тем же бодрым тоном:

– Было, знаете, всякое. Но с Сергеем Ивановичем, комдивом, служить интересно, «приколдовал» он меня. Я ведь уезжал в академию, но возвратился. Заместителем полка потом утвердили.

– Это неплохо, когда есть опора, – согласился Авдеев. – Тем более в лице самого комдива.

– А он для всех тут опора, – сдержанно заметил Крайнов. – Потому и дивизия на хорошем счету у начальства. Но не все это понимают, к сожалению. Был тут когда-то командир полка. Вот уж, доложу я вам, оригинал. Так, знаете, с прутиком и ходил по батальонам. Никого, кроме себя, не замечал, ни с кем не считался. Правда, было это давно, когда еще Мельников батальоном командовал. Но в памяти держится, товарищ подполковник.

– И что же произошло?

– Известно что, сломал человек шею. Теперь на пенсии.

«Ишь ты, какой прозрачный намек», – подумал Авдеев. А Крайнов бесцеремонно продолжал:

– Я не знаю, товарищ подполковник, ехали вы сюда с радостью или без радости, но медлительность с приемом полка мне неприятна. Я бы, знаете, послушал совета начальства и не придирался. Честно скажу: инспектора из округа куда лояльнее вас были.

Машина остановилась и свернула с дороги в кустарник.

– Куда теперь, товарищ подполковник? – спросил Крайнов. – Сразу на КП?

– Да, конечно, – кивнул Авдеев.

2

Оставив машину в придорожном ивняке возле укрытых маскировочными сетками тупоносых бронетранспортеров, Авдеев и Крайнов поднялись на взгорок к командному пункту. Старший лейтенант Суханов, высокий тощий блондин с большими голубыми глазами, оторвавшись от развернутой на глиняном бруствере карты, доложил, что рота, наступая на левом фланге, встретила прочно укрепленный опорный пункт противника и была вынуждена остановиться, чтобы занять более выгодную позицию и подготовиться к решительной атаке.

– Кто вас поддерживает? – спросил Авдеев.

– Взвод танков и две артбатареи.

– Хорошо, приступайте, – разрешил Авдеев.

На командный пункт один за другим прибыли командиры взводов и приданных подразделений. Суханов приказал роте стремительно овладеть опорным пунктом и, не останавливаясь, наступать в направлении хутора Зеленого, где к ночи должен сосредоточиться весь батальон.

Слушая, как он ставит боевую задачу, Авдеев приглядывался к местности. Впереди открывалось большое кочковатое поле с косматыми метелками ковыля, побуревшими шарами татарника и густым приземистым верболазом, перемешанным с диким шиповником и чилигой. А дальше поношенной тюбетейкой маячило полукружие высоты с траншеями, блиндажами и множеством разных других огневых точек, замаскированных в складках местности. Там по условиям тактической обстановки удерживал оборону усиленный мотострелковый взвод.

Перед ним на центральном направлении был расположен взвод лейтенанта Жарикова, молодого, еще малоопытного, недавно прибывшего из училища, но чрезвычайно энергичного и великолепного спортсмена. Два дня назад Авдеев видел, как лейтенант в спортивном городке показывал солдатам упражнения на качающемся буме. С карабином в руках он доходил до самого обреза бревна, уверенно, не теряя равновесия, поворачивался и шел обратно. Потом он дважды бросал учебную гранату в амбразуру дзота и оба раза не промахнулся.

Сейчас Жариков слушал командира, делал пометки на карте и все время порывался не то объяснить что-то, не то уточнить. И как только командир роты спросил, все ли ясно, Жариков вскинул голову.

Рубеж

Подняться наверх