Читать книгу Нелегальное лицо. Россия – не проходной двор! - Анатолий Семёнов - Страница 10

Тысяча девятьсот восьмидесятый год. Московская Олимпиада. Леонид Ильич Брежнев. Афганистан. «Докторская» колбаса. Болгарский маринованный перец и венгерский зелёный горошек. Развесные панировочные котлеты и талоны на мясо и сливочное масло. В разгаре лето и развитой социализм, о котором нам, ученикам средней школы, много и подробно рассказывает Борис Семёнович Назаров – лысоватый, в сером твидовом пиджаке, чуть выше среднего роста, сорока лет преподаватель географии и обществоведения. Он один из редких счастливых учителей школы №32, обладающий собственным автомобилем, который он ставит под окнами кабинета. Его новенький ЗАЗ-966В, «Запорожец» яркокрасного цвета с «итальянским» сигналом, вызывает у многих школьников живой интерес, и поэтому Борис Семёныч частенько выглядывает из окна, любуясь машиной и одновременно отгоняя любопытных и потенциальных недоброжелателей, пресекая всякие посягательства на его частную собственность. Должен объяснить читателю, что такое «итальянский» сигнал, так как это словосочетание сегодня мало что может сказать. На Кавказе многим счастливым автовладельцам вместо стандартного заводского устанавливали на заказ сигнал, который воспроизводил фрагмент мелодии какой-нибудь популярной итальянской песни. В старой советской комедии «Будьте моим мужем» с Андреем Мироновым в главной роли как раз показан автомобиль с «итальянским» сигналом. В том эпизоде, где кавказский водитель приезжает на красном «Запорожце» за Ниной Руслановой. Разъезжать с «итальянским» сигналом в 70 – 80-е годы было престижно – кому не хотелось выделиться. Пешеходы оглядывались, жители ближних к проезжей части домов высовывались из окон. Только одно дело, когда «итальянский» сигнал издавала элегантная «пятёрка», и совсем другое – когда «Запорожец» с мотором сзади и багажником спереди. Этот двухдверный автомобиль с двигателем воздушного охлаждения производился для широкого народного пользования запорожским автозаводом «Коммунар» и стоил три с половиной тысячи рублей. Для преподавателя советской общеобразовательной школы совсем немалая сумма. Но Борис Семёныч жил согласно советским законам и популярному в СССР лозунгу «Накопил – машину купил». Для нас, школьников-подростков, «Запорожец» его служил объектом насмешек. Старшеклассники насчёт «ушастого» нередко отпускали злые шуточки. Кто-то из девочек даже хотел сфотографироваться на капоте красного «Запорожца», подражая фотомоделям из журнала «За рулём», но эта идея успеха не имела, так как Борис Семёныч чутко оберегал свою собственность от наших посягательств. Но однажды ребята всё-таки незаметно подобрались к машине и бросили в бензобак несколько кусков сахара. Просто забавы ради или отомстили за двойку. Борису Семёнычу пришлось заменить карбюратор. В общем, Борис Семёныч пользовался в школе повышенным вниманием. Иметь в собственности автомобиль в СССР было весьма престижно, а в бывшем посёлке Восьмой километр – большой удачей и счастьем.

Борис Семёныч – деловой и умный педагог: он любит нашу Отчизну, социалистический строй, предметы, которые преподаёт, и, конечно, свой красный «Запорожец». Он подробно рассказывает о географическом положении родной страны, её природных богатствах, социалистической морали и дружбе народов. Наша общая Великая страна имеет звучное всеобъемлющее название: Союз Советских Социалистических Республик.

«Развитой социализм – это власть трудящихся при руководящей роли рабочего класса, во главе с марксистсколенинской партией», – неоднократно говорил на уроках Борис Семёныч. И ещё что-то рассказывал о коллективном разуме коммунистической партии. Эти и некоторые другие тезисы я усвоил на всю жизнь.

Время от времени мне на глаза попадаются книги известных советских работников культуры, полные негативных воспоминаний об СССР. Возможно, у этих деятелей имеются серьёзные причины осуждать, критиковать, очернять – угрызения совести испытывает не каждый. Добившись при советской власти признания и успеха, эти господа-товарищи после развала Советского Союза принялись живописать изъяны социалистического строя. Ну, хорошо. Допустим, когото в Америку или даже Болгарию не пускали, кому-то когда-то продуктов из спецраспределителя не доложили, кому-то диссертацию не зачли, Ленинскую премию не присудили, звание заслуженного не дали. Понимаю, сочувствую, сожалею. Всякое было. А я всё равно отрицательно отношусь к этим негативным воспоминаниям хулителей. Ведь было время, когда они с удовольствием пользовались социалистическими благами и привилегиями. Обласканным всенародным вниманием, бедным служителям культуры жилось нелегко. Зато мне, сыну повара и многодетного отца, жилось весело и хорошо. «Нельзя безнаказанно бранить своё время», – предостерегал австрийский писатель Роберт Музиль. Вот поэтому я приложу все усилия для достоверного описания и сохранения в памяти людей периода развитого социализма, чтобы никому не вздумалось удалить эти воспоминания из реестра мировой истории. В этом состоит моя задача, моя историческая миссия.

В период моих хождений по кабинетам ФМС обнаружилось, что срок действия моего паспорта истекал, и я отправился в канадское посольство подавать анкету для получения нового паспорта. Процедура получения нового документа через каждые пять лет – отдельная тема, но я не буду отвлекаться. Рассказ уведёт нас в сторону. Думаю, это один из способов сбора и отъёма денег. В общем, я заполнил анкету и протянул её сотруднице посольства в окошко.

Референт посольства Наталья Булгакова посмотрела в бумагу и раздражённо сказала:

– Что это вы тут написали?

– Родился в АзССР, – уверенно произнёс я.

– Нет такой страны!

– Нет, но была. Азербайджан был частью СССР – и я там родился.

– Вычеркните и забудьте! – требовательно заявила она.

Я, конечно, подчинился и вычеркнул АзССР из анкеты, иначе остался бы без паспорта. (Жить в России без паспорта никому не рекомендую, хотя такие люди есть.) Но я, извините, не собираюсь вычёркивать из памяти своё прошлое, какое бы оно ни было; хотя и не скажу, что оно было мрачным и безрадостным. Моя память хранит немало светлых воспоминаний о большой и великой стране. Ирина Роднина и Александр Зайцев, Анатолий Карпов и Гарри Каспаров, Муслим Магомаев и Людмила Зыкина, Валерий Харламов и Владислав Третьяк – эти имена звучали как торжественная музыка: зрители на стадионах, спортивных аренах и в концертных залах утирали слёзы гордости за СССР. Но история покрывается толстым слоем архивной пыли, сегодня всё это забывается. Но я напомню. Я напомню неблагодарным кляузникам о героях-комсомольцах, героических строителях БАМа. Они у меня всех героев «Молодой гвардии» поимённо вспомнят. Никто не забыт, ничто не забыто! Бесплатное высшее образование получали? В закрытых поликлиниках бесплатно лечились? Продукты на служебных машинах к вашим подъездам доставлялись? Перед партийными чиновниками заискивали? За рубеж за государственный счёт ездили? Квартиры от государства бесплатно получали? А дачные участки? Не отрицайте! Всё это было. Так что же с вами случилось? Самолюбие проснулось и тревожит душу? Сострадаю. И вот вам мой решительный ответ: вы – предатели советских идеалов и героев, нет вам прощения и народного доверия! Я не позволю вам искажать историю СССР и втаптывать её в грязь! СССР – это музей народной памяти, и распоряжаться этим достоянием нужно бережно и с трепетом. Всеобщее счастье и благополучие граждан многонациональной страны в эпоху экономической стабильности должно быть и будет предано широкой огласке. Внешний враг и гонка вооружений, диссиденты и психбольницы, Лубянская площадь и карательная цензура, товарный дефицит и война в Афганистане – это нас почти не затрагивало. Мы, энергичные безмятежные советские пионеры-комсомольцы 70 – 80-х годов, полные светлых надежд, в политике не копались, членов партии не критиковали (анекдоты про Брежнева и Андропова не считаются). Заботы и проблемы взрослых или политика страны нам были неинтересны. Нашим увлечением была рок-музыка: громкая, бунтарская, энергичная. Даже больше чем увлечением, – она была смыслом нашей беспечной молодости. Мы доставали и слушали импортные пластинки, переписывали их на кассеты и бобины, переводили с английского языка тексты песен. Понимали, что параллельно существуют другой мир и другая жизнь, о которой слышали от взрослых – жизнь грубая, иногда жестокая. Но эта реальность была далека от нас так же, как и война в Афганистане. Юношеское увлечение западной музыкой превосходило по важности всё остальное, в том числе и то, что из Афганистана возвращались покалеченные солдаты. Слухи о них доходили до нас от их родственников и знакомых, об этом не писали в газетах, не говорили по телевизору, не рассказывали в школе. На наши молодые годы пришлась «эпоха гуманизма». Взрослели же мы в смутные годы «перестройки» и в тоскливое время распада СССР. А зрелые годы совпали с ельцинской «демократией» и путинской «стабильностью». Сколько всего за одну жизнь! Это разве не удача? «Пусть песни расскажут, какими мы были». Хороших песен о нашем поколении достаточно, но потоком времени они оказались выброшенными на помойку истории. Но некоторые я здесь напомню. Дышите глубже и сохраняйте спокойствие! Я не фанатик марксизма-ленинизма, не живу прошлым и не мечтаю вернуться назад, в СССР, но у каждого своё прошлое. Это надо понимать. С этим придётся мириться. Не стоит забывать своё прошлое. Я помню немало хорошего и достойного, великие стройки и завоевания социализма и никому не позволю принижать руководящую роль ЦК КПСС, тем самым перечёркивать уроки Бориса Семёныча.

Мой отец – не коммунист, не партийный работник, не служащий государственного аппарата. Он работник сферы обслуживания – шеф-повар. Искусный мастер с разнообразным опытом, включая опыт 2-го Украинского фронта, рядовой Юхай Семёнов служил поваром при полевой кухне. Именно на войне он навсегда усвоил искусство приготовления пищи на целый полк из продуктов, рассчитанных на батальон. Эти ценные навыки неоднократно выручали его в тяжёлые трудовые будни мирного времени при проверке ОБХСС (Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности).

В мирные семидесятые, когда даже на коробке с цветными карандашами красовалось «Миру – мир!», отец работал в ресторане аэропорта. Днём ресторан был как столовая, а вечером там обсуживали по высшему разряду. В тот день я приехал к отцу по наказу матери, чтобы отвезти домой продукты: мясо, сливочное масло и другие блага развитого социализма. Отец регулярно, раз в месяц, отправлял домой продукты, чтобы прокормить большую семью. Было обеденное время. Папа усадил меня за стол:

– Кушать хочешь?

Кто же откажется от бесплатного обеда в ресторане! Посидеть здесь – для меня удовольствие: можно любоваться самолётами, огнями взлётной полосы, которые были включены днём, наблюдать за пассажирами.

Папа подозвал официантку, попросил:

– Люба, накорми моего сына и принеси бутылку лимонада.

Люба, в белом переднике и красивом узорчатом кокошнике, принесла макароны с котлетой, лимонад «Буратино» и поставила всё на стол. Окинув меня любопытным взглядом, она удалилась.

– Покушаешь, зайдёшь за сумками, – сказал папа и тоже скрылся за дверью с надписью «Служебное помещение».

Я сижу за столиком в просторном светлом зале на втором этаже у большого высокого окна, с завистью рассматриваю пассажиров, деловито всходящих по трапу. ТУ-134 выруливает на взлетную полосу, двигатель набирает обороты, самолёт разгоняется и взлетает с раскатистым гулом. Я провожаю его долгим взглядом, с аппетитом уплетаю желтоватые от масла макароны и котлету из нежной говядины. С наслаждением запиваю еду золотистым лимонадом «Буратино» – волшебный вкус этого душистого газированного напитка помню до сих пор! Золотой вкус моего детства. И этот вкус, и другие мелочи хорошо запечатлелись в моей памяти. Тогда мне, беззаботному тринадцатилетнему мальчишке, казалось, что моя жизнь будет такой всегда: родительская забота, вкусное бесплатное питание, обещающий вид из окна аэропорта и мечта… Мечта о путешествиях. Я мечтаю улететь, воспарить, оказаться между небом и землёй и унестись с облаками. Моя мечта – вырваться из этого душного и чуждого мне города. С самого детства во мне зрело непреодолимое желание побывать в больших далёких городах и увидеть интересных людей. Я был уверен: интереснее люди – там. Далеко. У нас такая огромная страна, а я кроме нефтяных вышек и газовой трубы нефтеперерабатывающего завода ничего не видел! Сбыточная ли моя мечта? Не могу знать. Но свою мечту я не предам и обсуждать её ни с кем не собираюсь. Мечты не обсуждаются!

Обнимая небо крепкими руками,

Лётчик набирает высоту,

Тот, кто прямо с детства дружит с небесами,

Не предаст вовек свою первую мечту17.

Я родился в южном темпераментном городе, на берегу Каспийского моря. На гербе нашего города изображены щит и три языка пламени над голубыми морскими волнами. Мне всегда хотелось узнать, что означают три факела, разгадать тайну происхождения трёх загадочных огней. Но если взглянуть на герб республики – тайна приоткроется: буровая вышка на фоне восходящего солнца и белый хлопок в обрамлении красной ленты. Нефть, газ, море и хлопок – известные символы Азербайджана.

Я жил в посёлке с не совсем приличным, как мне казалось, названием Восьмой километр, на окраине города Баку, на третьем этаже четырёхэтажной хрущёвки, на улице с грубым названием – Нефтепереработчиков, где летом от жары плавится асфальт, удушливый плотный воздух раскалён, а палящие лучи солнца пропекают мозги. Когда меня в школе спрашивали, где я живу, я отвечал: «Рядом с кинотеатром „Севиндж“». Кинотеатр знали все, а произносить пошлое, лишённое красоты длинное словосочетание «улица Нефтепереработчиков» мне было стыдно. Создавалось впечатление, что в нашем дворе проживают нефтепереработчики. Но это было не так. В нашем и соседних домах жили азербайджанцы, русские, армяне, лезгины, талыши и евреи – многонациональный двор, – и, насколько я знал, никто из них не работал на нефтеперерабатывающем заводе. Зато в нашем дворе проживали криминальные авторитеты, отсидевшие на зоне, бандиты и хулиганы, молодые, ещё чистые ребята, подражавшие бандитам и, по видимости, собирающиеся в места не столь отдаленные в ближайшем будущем. Сегодня улица Нефтепереработчиков – это современный широкий проспект с высотками, который носит имя известного азербайджанского композитора Кара Караева. Если бы нашу улицу переименовали раньше, я не оказался бы на другом полушарии Земли, в Канаде, и моя жизнь сложилась иначе. Ко всему прочему, в нашем районе находился Бакинский нефтеперерабатывающий завод (БНЗ). Тоскливая серая труба, извергающая в небо голубовато-красный факел, гордо возносилась над заводом. Этот огонь пылал не угасая и был виден из любой точки города. Ночью факел между делом освещал нашу улицу, которая давно не освещалась городскими фонарями.

С детства мне был знаком неповторимый лирический баритон Муслима Магомаева, звучавший по телевизору, по радио, в парках культуры и отдыха, в метро. Особенно запомнились слова популярной песни: «И я вхожу, как в детство, в город мой, Баку!» А ещё – незабываемый вкус чёрной икры и копчёной осетрины, нередко приносившихся папой с работы. После этого уже не напишешь: наша семья жила в нужде. Никто, конечно, в это не поверит, но, к сожалению, именно так и было. Вместе с родителями наша семья состояла из двенадцати человек. У меня пять сестёр и четыре брата: Рива, Данил, Хая, Ольга, Мира, Тамара, Борис, Рафик, Эдик. Я – предпоследний, девятый по счёту. Мой отец работал много, его трудовая биография началась в тринадцать лет, когда его с улицы взял к себе учеником повара один добрый человек – об этом отец всю жизнь вспоминал с благодарностью, – тем самым избавив от бандитского влияния и возможной тюрьмы. У отца было два брата: старшего звали Танхун, Анатолий, младшего – Синька, Сёма. В те незапамятные довоенные времена многие советские евреи называли своих детей русскими и еврейскими именами. Моего родного дядю Синьку судьба не уберегла от тюрьмы, и он неоднократно сидел за воровство. Я видел его один раз: хмурый и немногословный, чуть сгорбленный, с нарочитой походкой жулика. Даже мне, тогда ещё несмышлёному подростку было ясно: человек из преступного мира. В нашем дворе своих таких было немало.

Отец содержал и кормил большую семью как мог, но одной его зарплаты всё равно не хватало. Раз в месяц, как правило, в выходной день, отец брал с собой на работу меня или кого-то из братьев, отрезал большой кусок мяса от государственной говядины или баранины, кусок сливочного масла, ещё чего-то заворачивал в бумагу и отправлял всё с одним из сыновей домой. Вкус бесплатных благ социализма – государственного мяса и сливочного масла – до сих пор мной не забыт. Моя память надёжно его хранит. Вкус этот особенный. Я тоже из тех, кто вкусил «блага» социализма, но своему социалистическому прошлому я благодарен. Могу с уверенностью и гордостью признаться: я выкормыш СССР. В прямом смысле слова. Спасибо той стране, что заботилась и кормила меня, что предоставила возможность бесплатно учиться в двух учебных заведениях. Что бесплатно лечила, что предоставила моим родителям бесплатную квартиру. Спасибо за возможность служить в Советской армии, которая воспитала меня, закалила характер и сделала мужчиной.

Несмотря на то, что Баку расположился на берегу тёплого и богатого осетриной и нефтью Каспийского моря, на пляже мне довелось загорать не часто. В популярной советской кинокомедии есть хорошая фраза:

«Кавказ – это и кузница, и житница, и здравница». Действительно так, но мне почему-то хотелось поскорее выписаться из этого бесплатного санатория. Пятна мазута даже при слабом ветре упорно липли к отдыхающим, и воздух на пляже полнился тяжёлым, удручающим запахом. Мой брат Рафик – он старше на два года – однажды потащил меня с собой на ближайший от нашего дома карьер. Я безрассудно бросился в фиолетовую, как марганцовка, воду и пошёл ко дну. Солнце стало покрываться надо мной фиолетовой толщей воды. Рафик вытянул меня и вытолкнул к берегу. Я выполз из воды и, жадно глотая горячий воздух, снова радовался жизни. Почему вода в карьере фиолетовая, и не опасно ли в ней было купаться, я так и не выяснил.

Детские годы я развлекался ловлей мальков и скользких лягушек в пожарном водоёме. Юношеские годы провёл в расположенном вблизи нашего дома кинотеатре «Севиндж», что в переводе с азербайджанского означает «Радость». (Очень удачное название для кинотеатра, походы в кино дарили мне именно это чувство. Я хорошо помню также первомайские демонстрации, куда меня брала с собой старшая сестра Рива, и об этом с удовольствием расскажу чуть ниже, поскольку это тоже доставляло мне большую радость.) Кинотеатр находился в трёх минутах ходьбы от нашего дома, и если мне удавалось выпросить у мамы копеек пятьдесят – семьдесят, я спешил купить билет на какой-нибудь новый фильм. В фойе «Радости» царила особенная обстановка, там всегда ощущался характерный запах. Вдоль больших зашторенных окон стояли игральные автоматы. Мне нравилось играть в «Морской бой». Выпускал красненькие торпеды и топил корабли в тёмных водах игрального аппарата. Если в кармане оказывалась лишняя мелочь, я покупал в буфете фруктовое мороженое, и это было настоящее фруктовое мороженое, такого теперь не найти. Перед кинотеатром нередко образовывались толпы народа, жаждавшего приобщиться к киноискусству. Популярное изречение В. И. Ленина «Из всех искусств для нас важнейшим является кино» наглядно подтверждалось каждый раз, когда показывали индийские фильмы. В Баку, да и повсюду в республике, индийское кино было наиважнейшим из искусств. В дни демонстрации индийских фильмов толпа у кинотеатра стремительно возрастала и перед сеансами становилась неуправляемой. Зато зрители в Баку были самыми благодарными. Они настолько любили индийские фильмы и проникались, что многие парни после вечернего сеанса отправлялись вершить справедливость на улицах родного города. Моральные ценности киногероев оказались очень близки и понятны азербайджанским молодым ребятам. На чёрно-белый индийский фильм «Бродяга», с ошеломительно популярным и любимым повсеместно в СССР актёром Раджем Капуром, билетов было не купить. Каким образом мне удалось попасть на сеанс, уже не помню. Кто-то из старших братьев взял меня с собой. Зал был забит до отказа. Воздух казался тяжёлым от духоты и влажности. Широкие ступеньки по обе стороны от деревянных откидных кресел были оккупированы счастливчиками, переплатившими при входе контролёрам. Чтобы пробраться к своим местам, нам с братом пришлось через кого-то переступать. Места оказались заняты, и только после препирательств их освободили. Ещё до начала фильма в зале воцарилась наэлектризованная атмосфера. Зрители в возбуждении ожидали начала. Когда погас свет и запустили фильм, началось что-то невообразимое. Песня главного героя «Awaara hoon»18 всколыхнула весь зал: зрители пели, плакали и радовались вместе с индийским бродягой. Этот фильм очень нравился маме. Она с обожанием рассказывала о Радже Капуре, делилась с нами впечатлениями о фильме и мечтала посмотреть его ещё раз. Но в семидесятых годах видеомагнитофонов не было. Оставалось только ждать, что «Бродягу» когда-нибудь снова покажут на большом экране. Спустя тридцать семь лет, в Канаде, румынский эмигрант порекомендовал мне диск с этим фильмом. Такова сила важнейшего из искусств, тем более если актёр пользуется огромной зрительской любовью.

Детство моей мамы прошло в детдоме города Евпатории, где она оказалась с двумя сёстрами и братом после скоропостижной смерти мамы (моей бабушки), Адасó или Хадэсо. Ася по-русски. С какой-то согревающей теплотой мама вспоминала о нежном возрасте, Чёрном море, родном дворике, который примыкал к православной церкви. Колокольный звон раздавался трижды в день, извещая прихожан о начале службы. Мама рассказывала о своём отце Натане, потерявшем в молодом возрасте обе ноги и лишившемся возможности заработка. Так дети оказались в детском доме. Осенью 1941 года немцы заняли Крым. Детдом был эвакуирован. Натан забрал дочек Маню, Тури, Нину и сына Сёму и перевёз детей подальше от войны, в Баку. Дедушку при его жизни мне никогда видеть не приходилось. Когда он умер, мне тоже неизвестно, я только знаю, что прожил Натан недолгую жизнь, и похоронен во Львове. Зато мамину мачеху Ханум, сухую, энергичную старушку, я хорошо помню. Жила долго, почти до ста лет. Мы с мамой ездили к ней в старый район Баку. Во внутреннем дворике у Ханум стояла небольшая беседка, поросшая виноградом. В центре дворика журчал фонтанчик, струйки воды при ветре каплями разлетались в стороны, освежая мне лицо. Ханум и познакомила маму с моим отцом Юхаем, с соблюдением традиций горской общины. Родители поженились 4 апреля 1942 года. Выдавая свою дочку замуж в шестнадцатилетнем возрасте, Натан дал ей ценное жизненное напутствие: «Выходи за него, дочка. С Юхаем ты голодная не будешь». Девятнадцатилетний отец к тому времени уже работал поваром в столовой. Шёл 1942 год. Мирный Баку, конечно, не голодал, как блокадный Ленинград, но лозунг сурового военного времени «Всё для фронта! Всё для победы!» всех вынуждал затянуть потуже пояс. Через пару месяцев отца отправили на фронт.

Маму звали Тури, но соседи по двору почему-то называли её Нюра. «Нюра, – кричали они с нижнего этажа, – закрой воду, нас заливает!» Я видел редкие мамины фотографии в старом потрепанном альбоме. Даже на чёрно-белой потрескавшейся фотографии мама без косметики выглядела красивой. Только на одной фотографии была с накрашенными губами. Отец, воспитанный в строгих горских традициях, не позволял маме пользоваться косметикой. Накрашенная женщина воспринималась на Кавказе неадекватно. Я помню, сестра Мира однажды явилась домой с помадой на губах и накрашенными ногтями. Отец схватил её за руку и потащил на кухню, где под крики и слёзные клятвы сестры, что она больше никогда не посмеет краситься, кухонным ножом соскабливал с ногтей кроваво-красный лак. А ведь Мира уже была совершеннолетняя. Рассказываю об этом для того, чтобы показать отношение отца к этому делу; косметикой пользуются только проститутки – вот как на это смотрел. Никаких компромиссов.

Сегодня к городской женщине без косметики мои знакомые относятся с подозрением: урбанизация повлекла за собой искажение жизненных ценностей. Но это их личное дело.

Мама не любила носить кошельки, предпочитала пользоваться носовым платком: завязывала деньги в узелок – так надёжнее. Расплачиваясь в гастрономе, она долго развязывала тугой узелок и, наконец вытащив оттуда сложенную в маленький квадратик бумажку, протягивала деньги кассирше. Любопытно, что кассиры и продавцы терпеливо ждали и не торопили. Одевалась мама скромно и однообразно, избегая ярких цветов: тёмная косынка на голове (показывать свои волосы считала неприличным даже дома), неприметное однотонное платье, поверх него серый или коричневый шерстяной жакет, на ногах неизменные чувяки. Моя жена в Канаде купила себе такие же тапочки за сто долларов, итальянские. Утверждает, что модно. Мама за модой не гонялась и покупала чувяки за два рубля. И ещё мама время от времени прикалывала на грудь орден «Мать-героиня», которым её наградили указом Президиума Верховного Совета СССР. Большая золотая звезда этого ордена на фоне расходящихся в стороны серебряных лучей производила впечатление и походила на «Золотую Звезду» Героя Советского Союза.

В квартире во всех углах были припрятаны соль, сахар, мука, рис, гречка, спички, свечи – неприкосновенный запас для поддержания жизни на осадном положении. НЗ время от времени обновлялся. На самом верху старого буфета, как два сторожа, стояли две ветхозаветные керосиновые лампы, на случай отключения электричества. (В нашем районе это время от времени происходило.) Натыкаясь периодически на её тайники, мой брат Борис спрашивал:

– Ты хорошо подготовилась? Сообщи, когда война начнётся!

На это мама, сделав страдальческое лицо, как на христианских иконах, отвечала:

– Чтоб наши враги сгорели! Ай Худό! Ай Худό!19

Воду из крана не пейте, враги чем-то отравили…

На этот счёт мама была недалека от истины: никто, конечно, не добавлял отраву в воду, но из-за осадка пить её из крана было небезопасно. В общем, скучать с мамой нам не приходилось.

Некоторые слова мама стыдилась произносить вслух. Однако это не мешало ей скандалить и ругаться с соседями. Доставалось даже жильцам из других подъездов и домов, в конце концов соседи стали обходить маму стороной. О наших многочисленных родственниках в доме чаще упоминалось негативно. Помню, мама неоднократно с осуждением говорила:

– Эта Маня, чтоб она сгорела, на базаре пирожки кушала!

Звучало это так, словно она сообщала нам страшную тайну. От смеха мы сползали с дивана на пол, хохотали до спазмов в животе. Объясняю современным языком: Маня – проститутка. Мужчины на базаре её угощали, и потом она с ними спала. (Следует заметить, что дело происходило в тяжёлое послевоенное время.)

Мама не произносила вслух слова «шлюха» или «проститутка». Это было для неё неприемлемо. Она вела себя так, будто получила воспитание в пансионе благородных девиц и соблюдала внутренний этикет великосветской дамы. Зато проклятия днём и ночью так и слетали с её уст. «Чтоб наши враги сгорели», – без устали повторяла мама своё таинственное заклинание. Каких именно врагов она подразумевала, мама никогда не уточняла. Держала в секрете. Я как-то решился выяснить и поинтересовался:

– Ты имеешь в виду наших внешних врагов, американских милитаристов?

– Да-а-э-э, – неохотно согласилась мама и снова воззвала к огню.

Словно сибирский шаман, мама часто обращалась к стихии огня. «Огненное» проклятие было наиболее употребляемым. Почему из четырёх природных стихий мама взывала к одной, для меня до сих пор остается загадкой. Например, даже тогда, когда мы заливали водой соседей снизу, мама взывала к огню на непонятном мне горском языке. Обладая исключительным чувством юмора, своими порой злыми шутками мама доводила нас до слёз, сама при этом не улыбаясь. В этом она походила на грустного комика великого немого кино Бастера Китона. Мама имела четыре класса образования. Окончить школу помешала война. Её любимую книгу, роман Виктора Гюго «Отверженные», в течение долгих лет я находил у неё под подушкой. Похоже, мама перечитывала её на протяжении всей жизни, ассоциируя себя с беспризорной Козеттой, которую приютил главный герой, беглый каторжник Жан Вальжан. История завершается счастливо: Козетта вырастает и, превратившись в красивую девушку, удачно выходит замуж. Наверное, в глубине души мама мечтала о такой же судьбе. Но жизнь – не роман со счастливым финалом. К тому же Козетте было легче, она не была матерью десятерых детей. А Жан Вальжан не работал шеф-поваром в бакинском аэропорту. Тем не менее, мама твердила нам о каком-то недосягаемом счастье, веря, что в один прекрасный день оно нагрянет, и в нашей семье воцарятся благополучие и идиллия.