Читать книгу Флибустьер времени. «Сарынь на кичку!» - Анатолий Спесивцев - Страница 3

Не копайтесь в старых курганах, когда вас об этом не просят. Так ведь и докопаться можно… до чего? До нежданно-негаданных приключений на свою голову и прочие части тела. Бедняга Аркадий, что называется, «попал». На всю катушку. В семнадцатый век, в Дикое поле. О чём, надо полагать, очень сильно пожалел. Но единственный достойный выход для него – попытаться по мере своих скромных сил и знаний помочь родине. А у родины, как обычно, проблемы… Азов – пока ещё турецкая крепость, и мириться с этим казаки не намерены. Так что хочет Аркадий или не хочет, а придётся принимать участие в его взятии. Причём далеко не пассивное. И угораздило же связаться… Словом, вряд ли кто-нибудь из вас захотел бы поменяться с ним местами.

Не ждите головоломных интриг в духе Дюма: герой просто хочет выжить. Не ждите залихватского «На абордаж!», как в пиратских романах: здесь незатейливо орут «Сарынь на кичку!», прежде чем перережут вам глотку. Здесь любой одиночка обречён на смерть или рабство. Это мир, где не место розовым соплям и гуманизму. Это – мир наших с вами предков.

Вопросы, вопросы, вопросы…

Рим, палаццо Барберини, 27 мая 1637 года от Р. Х.

Знакомый кабинет, разве что освещённый поярче, несмотря на то что окна его выходят на север. Что, впрочем, неудивительно. Полдень конца мая в Риме не самое тёмное время суток. Кабинет мало изменился, прибавились на стенах картина, писанная маслом, и рисунок, чёрным по белому, сделанный характерными, «летящими» штрихами. Вопреки безусловной принадлежности помещения клирику высокого ранга, и картина, и рисунок совсем не на религиозную тему, а обнажённая женская натура.

Молодой кардинал смотрится… грозно. Лицо серьёзно, как приговор еретику, брови насуплены, губы сжаты. Кажется, встанет сейчас и объявит о передаче стоящего перед ним клирика в простой рясе францисканца властям города для соответствующей процедуры, аутодафе. Кстати, не случайно такое впечатление могло бы сложиться у отсутствующих в кабинете наблюдателей. Приходилось-таки одному из младших Барберини возглавлять святейшие трибуналы, имеет он опыт и самых решительных приговоров.

Однако его собеседник не выглядит испуганным, хотя и всячески подчёркивает своё подчинённое положение. Имей он возможность, сказал бы он… много чего смиренный брат Пётр мог бы сказать и показать надушенному щенку. Но, к сожалению, не всегда наши желания совпадают с нашими возможностями. Ох не всегда…

– И как мне понимать блистательный провал твоего плана? Мне сообщили, что казаки не стали ввязываться в бои с отрядами магнатов. Сбежали от них самым трусливым и постыдным образом. А бунтующее быдло для тяжёлой конницы не соперник. По моим сведениям, панцирные гусары уже концентрируются возле Кракова, чтоб потом ударить через Саксонию на север. Где обещанная тобой задержка?

– Непредвиденное обстоятельство, монсеньор. Излишняя старательность местного иезуита, чтоб ему… – брат Пётр быстро перекрестил свой рот, из которого чуть было не вырвалось ругательство.

– И кто же у нас перестарался? Думаю, не ты, потому как от твоей деятельности несёт не старательностью, а пренебрежением своим долгом.

– Перестарался глава местной конгрегации иезуитов. Я узнал, что от него пришёл рапорт об устранении настроенного против святой католической церкви гетмана казаков[1]. Ума не приложу, как он до гетмана смог добраться. Новый же гетман решил, что столкновение с поляками для его войска невыгодно, и увёл его в Крым, на помощь восставшему против султана хану. Вряд ли его можно обвинить в трусости, он опытный воин и просто осторожнее предшественника.

– Да наплевать мне, трус он или нет! Тяжёлая польская конница, нанятые ими отряды прекрасной немецкой пехоты, их собственная недурная лёгкая конница – все выдвигаются на помощь Габсбургам. Ты слышал, идут сюда!

– Собираются идти, монсеньор, пока только собираются. Но не соберутся. Я подстраховался. Им будет не до нас.

– Да? – голос кардинала просто сочился сарказмом и недоверием. – И кто же им помешает? Опять какие-то мифические храбрецы, на поверку оказывающиеся трусами?

– Казаки не трусы, монсеньор. Трусы не осмелились бы объявить фактически войну могучей Оттоманской империи, захватив её крепость и поддерживая бунт её вассала. Должен признаться, их уход от столкновения с поляками меня удивляет и настораживает. Что-то здесь не то. Но панские отряды не пойдут в Европу по очень важной для них причине. Из Крыма вырвались воевавшие с ханом буджакские татары. Им уже заплачено за нашествие на Украину, где расположены имения магнатов, рвущихся туда, куда их не приглашали, в Европу. К нашествию, почти наверняка, присоединятся кочующие на Правобережье Днепра ногаи. Панские отряды вот-вот повернут на защиту собственного имущества, монсеньор.

– А этих татар поляки плётками не разгонят? Без всякой тяжёлой конницы.

– В нашествии будут принимать участие, по моим сведениям, более десяти тысяч всадников. Лоб в лоб они против поляков не выстоят, да только попробуй их поймай, заставь сражаться лоб в лоб. У магнатов будет чем заняться всё это лето.

Кардинал задумался. Число предполагаемых врагов поляков произвело на него впечатление. Ни в какой поход, пока не ликвидируют угрозу своей собственности, магнаты не пойдут. Это ясно. А смиренный брат Пётр продолжал своё психологическое наступление:

– Монсеньор, неужели ваше новое приобретение – это настоящий Леонардо?

– Ты можешь себе представить на стенке у меня копию?

– Простите, монсеньор, не подумал. Увидел, глазам своим не поверил. Тогда там, рядом, Тициан?

– Однако, вижу, ты осведомлён не только в интригах. Да, действительно Тициан. С моей точки зрения, одна из лучших его вещей зрелого периода. Сколько мне за них пришлось выложить, до сих пор плохо становится, когда вспомню.

– Не сомневаюсь, что такие произведения искусства стоят любых денег.

Кардинал с явным сожалением оторвал взгляд от картин и перевёл его на собеседника.

– Смотри, если и сейчас твоя задумка сорвётся, пожалеешь, что родился.

– Не сомневайтесь, монсеньор, не сорвётся.

– На иезуита, сорвавшего твой план, не обижаешься?

– Что толку дуться на дурака. Но, пожалуй, лучше бы его оттуда убрать. А то сотворит опять от избытка рвения какую-то глупость сдуру.

– Убрать, говоришь… попробую. Намекну, что такого инициативного лучше бы перевести куда-нибудь. Например… в Стамбул. Пускай греков в униатство сманивает, в последнее время это благое дело сильно затормозилось. Иди и помни, в этом деле права на повторную ошибку у тебя нет.

Параллели, аналогии…

Москва, Кремль, 19 мая 7146 года от с.м.

– …и прав ты оказался, Бориска. Почти совсем перестали татары после отнятия у них Азова наши украины тревожить. Не до наших земель им сейчас.

– Рад стараться, государь-батюшка!

– А что там слышно о посольстве их султана нам?

– Тёмное дело. В разбойничьих местах пропало посольство. Многие там грабежами балуют. Но вроде бы дошли до нас сведения, что вырезали посольство и пограбили его людишки крымского хана. За что на него турецкий султан сильно обиделся.

– Обиделся, говоришь, а что ж не накажет?

– Не едет на расправу в Царьград хан, отказывается. Бунт против султана устроил, как я тебе уже докладывал.

– Помню, помню. Бунт против своего государя – плохое, беззаконное дело. Наказывать бунтовщиков надобно. Чтоб неповадно им было бунтовать! – Государь, чуть отвернув голову, обратился к прислуживавшему стольнику: – Что-то белужьей икры не хочется сегодня. Подай-ка мне лучше… севрюжинки с хреном.

На короткое время за «большим» столом воцарилось безмолвие. Государь, а также допущенные за стол ближние бояре поглощали яства, запивали их заморскими винами и своими медами. Борис Черкасский, умный, энергичный государственный деятель, уловив взмах царёвой руки, продолжил разговор:

– Бунт – это, конечно, плохое дело. Нельзя против природных государей бунтовать. Даже против таких богомерзких, как турецкий султан. Только вот, пока крымский хан бунтует и со своим султаном воюет, на наших украинах большое облегчение. Налетают на них малые шайки, которые легко отражаются стоящими там воинскими людьми. Султану убыток, а нам – большая выгода. Да и откуп богом проклятым крымским татарам платить не надобно.

– И долго её мы будем получать? Нельзя ли поспособствовать, чтоб они там друг с дружкой воевали, а нас не задевали?

– Сколько замятня будет продолжаться, великий государь, мне неведомо. Думаю, о том может знать один Господь Бог. Однако поспособствовать отдалению войны от наших рубежей можно. Сейчас против султана его подданный хан воюет, при помощи вышедших из Запорожья черкас. Мы здесь совсем ни при чём, наших людей там нет. Если оказать помощь сейчас тем же черкасам, донским казакам, так, думается мне, война не на один год там поселится, а нам будет великое облегчение.

– А по силам ли государевой казне такую помощь оказывать? В ней большой убыток после Смоленской войны, бунтов беззаконных.

– Справимся, государь. Воевать нам сейчас было бы зело тяжело. А помощь черкасам и казакам не особо дорого обойдётся. Татарские чамбулы на наших землях обошлись бы много дороже.

Михаил кивнул. Об огромных ежегодных потерях он знал хорошо. Как и о немалых расходах на охрану засечных линий.

– Да, пожалуй что, сбережём немало, если набегов больших не будет.

– А не будет ли урона какого нам от… – государь повертел двумя пальцами в воздухе, ища нужное слово, – от сообщества с известными разбойниками? Те же черкасы и наши земли неоднократно разоряли.

– Да какой же здесь урон? Мы ж не за разбой в чужих землях платить будем, а на помощь в защите своих потратимся. По-моему, великий государь, никакого урона здесь нет.

– Пожалуй… и нету. Вон в Европах государи разбойников нанимают, урона чести не боятся. Хорошо, будь по-твоему. А что ещё слышно оттуда? Мне тут говорили, что на Дону появился какой-то Москаль-чародей, как бы с нечистой силой не связанный. Что ты слышал?

– И я про него слышал, великий государь, как не слышать. Да среди казаков и черкас столько самых что ни на есть поганых людишек собралось, разбойников и душегубов, что одним поганцем больше, одним меньше, положение от этого не меняется. Поганое там место, поганые людишки. А против тебя, великий государь, и против твоих подданных казаки и черкасы сейчас не злоумышляют. Не до того им. Чай с самим турецким султаном воюют. И не православному люду разных чертей бояться.

– Это ты правильно сказал, святая православная церковь нас защитит! Эй, Юрка, налей мне сладенького, красного, о! – улыбнулся царь. – У них там чародей с чертями связанный, а у нас – так целый чертёнок[2]. Пойдёшь, Юрка, с чёртовыми знакомцами воевать?

– С кем великий государь прикажет, с тем и пойду! Только прикажи!

– Ишь, разорался. Когда надо будет, тогда и прикажу. А пока наливай вино мне, да и вон боярина Бориса не обнеси, у него чарка тоже пуста.

Дела сердечные

Стамбул, Топкана, 3 зуль-хиджжа 1046 года хиджры

Случилось это совсем недавно… или очень давно. Время – штука относительная, то бежит как газель, то ползёт как черепаха. Расул был среди встречавших новое пополнение гарема. Дело привычное, молодые девчонки, красавицы, других в султанский гарем не возят, испуганные и растерянные. ОНА привлекла его внимание какой-то особенной беззащитностью и хрупкостью. Показалась совсем ребёнком, хотя, разумеется, на отсутствие красоты пожаловаться не могла. Видимо, и он чем-то её привлёк, потому что, испуганно оглядываясь, она вцепилась в рукав именно его халата.

Он тогда попытался успокоить её, но ОНА, к сожалению, не знала османской речи. Бормотала, тоненькая, светленькая, голубоглазая, на своём родном языке что-то. И тогда он вдруг узнал некоторые слова. Наверно, она попала в Стамбул из тех же мест, что и он сам.

«О Аллах! Почему же в этом мире всё устроено так несправедливо? Почему мы встретились здесь, я, изуродованный и негодный для любви, она, обречённая быть одной из сотен наложниц, большая часть которых ни разу не удостаиваются ласки султана? Почему мы не встретились у себя на родине, чтоб любить друг друга по-настоящему?!»

– Аааа!.. Шайтанов вылупок этот Хусейн! Вечно из-за него не высыпаюсь. Слушай, Расул, чего-то ты сегодня не такой.

– А какой?

– Ээээ… не знаю какой, но не такой!

– А какой я должен быть?

На посту воцарилось молчание, но не тишина. Мехмед думал, озвучивая непривычное для него дело громким сопением.

«Шайтан проклятый! Надо быть поосторожнее, иначе могу не только сам сгореть, но и ЕЁ подвести. А зорких глаз и подлых душонок в гареме много. Каждая вторая – змеюка, остальные – паучихи ядовитые. Только она, ласточка…»

– Ты сегодня ко мне не цепляешься! – наконец смог сформулировать свою претензию Мехмед. – И… задумчивый… какой-то.

– А тебе, бедняжке, так хочется, чтоб тебя кто-то обругал?

Никогда не отличавшийся сообразительностью товарищ опять погрузился в тяжёлые раздумья.

«Если этот тугодум заметил неладное, то дело плохо. Уж что-что, а делать выводы из самых невинных поступков в гареме есть кому. Самые страшные для неосторожных выводы. Смертельные. Неужели мы были неосторожны? Тогда…»

– Нет, мне, чтоб меня ругали, не хочется. Не люблю я этого, когда меня ругают. Особенно начальство. Но всё равно, что-то тут не то.

– А что?

«Ну, теперь он застрянет, как обожравшийся ишак в узкой щели. Однако дело плохо. Значит, нельзя мне сегодня к тому коридору, где моё солнышко меня ждать будет, даже близко подходить. Обязательно кто-нибудь сторожить будет, чтоб донести. А ОНА ведь меня ждать будет! О Аллах, почему же ты допустил эту несправедливость?! Почему…»

– Не сбивай меня. Раз ты меня не ругаешь, значит, о чём-то думаешь. О чём? Почему не говоришь?

«Ага. Так я тебе и признался, подписав приговор и себе, и, что в тысячу раз важнее, ЕЙ. Казнить её, наверное, не казнят, но наказать могут жестоко. Уж что-что, а навыдумывать о НЕЙ разных ужасов эти гаремные змеюки смогут. Им ведь нечего делать, как строить друг против друга козни».

– Знаешь ли, Мехмед, не каждую мысль стоит высказывать вслух. Ты согласен?

– Ээээ… ну… да! Конечно. Согласен.

– Тогда зачем спрашиваешь?

«Решено. Никуда сегодня я не иду. Точнее, иду в казарму и заваливаюсь дрыхнуть, спал ведь в последнее время совсем ничего. НО ОНА ЖЕ БУДЕТ ЖДАТЬ!!! Да и какой там сон, если не смогу увидеть ЕЁ! Аллах, милостивый и милосердный, вразуми, что мне делать! Не задумываясь отдал бы за неё жизнь, пусть бы всё оставшееся время мне пришлось мучиться в аду с самоубийцами…»

– Ээээ… ты меня опять сбил!

– Куда?

«ОНА ведь так здесь страдает, бедняжечка. Если не приду, не успокою, страдать будет ещё больше. Плохо ей, очень плохо, горлинке трепетной. АЛЛАХ, что же делать!»

– Прекрати надо мной издеваться!

– Тише! Успокойся, Мехмед. Здесь нельзя орать. И не издеваюсь я над тобой. А, наоборот, честно отвечаю на твои вопросы. Заметь, на все вопросы. Это ты на меня обиды высказываешь, что я к тебе НЕ цепляюсь. Я совсем запутался, так тебе надо, чтоб я к тебе цеплялся, или наоборот?

«Наверняка кто-нибудь уже заметил неладное. Аллах, в чём может быть неладное, если мне предусмотрительно отчекрыжили всё, чем мог бы я грешить?! В чём, дай знать, будет моя вина, если я успокою и утешу словами невинную девушку, совсем ещё дитя? В ЧЁМ, АЛЛАХ?!!!»

– Я… я… запутался, я… не знаю… – жалобным тоном проблеял Мехмед.

«Только хлопот с этим ишаком мне и не хватало!»

– Неудивительно, что ты запутался. Тяжёлые времена настали. Вон, дети шайтана, казаки, нашу крепость захватили. И слухи пошли, что не одну. Крымский хан взбунтовался против государя государей. Повелитель правоверных, чья мощь несокрушима, никак не может окончательно разбить персов. Умнейшие люди Стамбула, валиде-ханум и великий визирь, ходят слухи, рассорились окончательно. А когда выясняют отношения ТАКИЕ люди, жди беды.

– Я тоже про это слышал. Только не пойму, какая беда нам от этого может быть? До великого визиря и валиде-ханум нам как…

– Далеко.

– Ээээ… да, далеко. В Персию или против казаков нас не пошлют. Чего нам бояться?

– Беда приходит оттуда, откуда её не ждёшь. Оглянуться не успеешь, а она уже здесь, бьёт тебя ятаганом по самому больному месту.

– Так у нас же этих… больных мест… нет.

– Я имел для тебя в виду голову.

– Да-а? А почему? У меня голова никогда не болит. Не болела совсем, даже когда я ею в стену с разбега врезался.

Расул тяжело вздохнул.

«Воистину, если Аллах желает кого-то наказать, он лишает его разума. Впрочем, много мне счастья от моего ума?»

– Тогда хорошо. Если голова, или там ещё что-нибудь, не болит, это очень хорошо. И на посту нам, как мне кажется, осталось стоять всего ничего. Скоро уже нас сменят.

«Так идти или не идти? Вот в чём вопрос. И пойти надо, да и хочется, – сил нет. С другой стороны, идти нельзя ни в коем случае. Аллах, дай знать, что мне делать?!! ОНА ведь так беззащитна и прекрасна. Помоги, направь на путь истинный! Ведь ОНА страдает, мучается, а я ей, хоть чуть-чуть, страдания смягчаю. И мне без неё жизнь уже не в радость. Решено, пойду, но сначала не к ней, а обойду всё вокруг. Проверю, осмотрю, а потом и с ней можно будет поговорить. Ну, совсем немножко. Спаси нас, Аллах, от злых глаз! Пойду».