Читать книгу Бездна - Анатолий Зарецкий - Страница 6

– Представляешь, Надя, Худолей из Магадана вернулся! – прямо с порога радостно объявил отец, – Сегодня был у нас на работе.

– Да ну?! – в свою очередь обрадовалась мама, – Насовсем, или как?.. С семьей, или один?.. Где остановились? – забросала она вопросами отца.

– Насовсем. Вернулись, всей семьей. Остановились в Покатиловке. Где же еще? Там у них домик оставался. В выходной обещали приехать в гости… Худолея не узнать. Сама увидишь, – отвечал отец, снимая меж тем шинель и сапоги. А в моей памяти навсегда отложились два новых слова: «Магадан» и «Покатиловка»…

– Мама, что за Магадан, из которого вернулся дядя Худолей? – спросил, когда она, наконец, разожгла наш жуткий керогаз и теперь ждала, когда закипит вода в чайнике. Ждать предстояло долго, можно было и поговорить.

– Магадан, сынок, это город на краю Земли, – начала мама, – До него ехать и ехать.

– Они жили на краю Земли?! – удивился я, – Как же они туда добрались?

– Скорым поездом, сынок. Целых полмесяца добирались. А потом еще трое суток из Магадана до своего поселка.

– Вот это, да-а-а! Вот это путешественники!

– Действительно, путешественники… Три года назад чуть было нас с отцом туда ни утащили, – и мама рассказала, что когда расформировали лагеря, Худолей долго уговаривал отца ехать в Магадан, куда в то время вербовали всех оставшихся не у дел работников лагерей военнопленных. Отец готов был согласиться, но она категорически возражала. Не прельстили даже заманчивые перспективы, которые обещали вербовщики. А вот многодетная семья Худолея с малолетними детьми на целых три года уехала в дальние края…

– Мама, а что за Покатиловка, где они теперь живут? Это тоже на краю Земли?

– Нет, сынок, – рассмеялась мама, – Покатиловка это маленький поселок недалеко от Харькова. Там когда-то был лагерь военнопленных. Мы там прожили больше двух лет. Ну, да ты ничего не помнишь, ты туда попал еще младенцем. А Сашка там родился, в той Покатиловке… Там же познакомились с Худолеями. Они с отцом работали в лагере, а все мы тогда жили в одном бараке… Мы туда зимой попали. Холодина стояла жуткая. Тебя даже временно поселили в столовой. Там всегда было тепло.

– Я жил в Покатиловке? – удивился я, – Но я помню ту столовую, мама… И еще помню, как принесли Сашку и положили в мою кроватку. Разве это было в Покатиловке?

– В Покатиловке, сынок. Только ты этого не можешь помнить. Ты еще был в бессознательном возрасте.

– Но я помню, мама, – в очередной раз рассердился я на мать. Всякий раз, когда рассказывал ей о своих первых детских воспоминаниях, она не верила и говорила, что все это мне кто-то рассказал. Но я-то помнил. Вот только впервые узнал, что то был не Харьков, а Покатиловка, которую действительно совсем не помнил…

В воскресенье Худолеи, как и обещали, навестили нас всей семьей. Сам Худолей мне не понравился. Едва взглянув на него, сразу понял, почему год службы в Магадане засчитывают за два. За три года он действительно постарел на шесть лет. А может и больше. Маленький, лысенький, с морщинистым лицом, сверкая золотыми зубами, он хвалился кучей заработанных денег. И только. Ничего интересного о жизни на краю Земли и о путешествии туда и обратно так от него и не услышал. Одним словом, Худолей.

– Деньги – это хорошо, – сказала ему тогда мама, – Но здоровье не купишь. На кого ты стал похож, Худолей? – сокрушалась она.

– А что? – не унывал тот, – Да я сейчас все могу купить… Видишь, какие зубы себе вставил? Мне теперь все нипочем… Вот и по выслуге, и по званию твоего Афанасия обогнал. Завидуете, наверно, что с нами не поехали?.. А надо будет, вылечусь. Деньги есть.

– Было бы, чему завидовать… Правильно сделали, что не поехали. Мне золотые зубы не нужны… А выслуга и звания пусть лучше приходят в срок. На фронте тоже все шло досрочно. Но, то война. А тут ты добровольно себя загубил, и семье твоей, похоже, пришлось не сладко.

Мне и маме было неинтересно слушать похвальбы Худолея. Вскоре с ним остался лишь отец, а мы с остальными гостями дружно перешли в другую комнату.

А вот статная и красивая жена Худолея, тетя Дуся, мне очень понравилась. Она вела себя просто, много и интересно рассказывала о жизни на Дальнем Востоке, как, оказывается, назывался тот край Земли. Я был в восторге. Но вскоре мама с тетей Дусей уединились в маленькой комнате, предложив нам во что-нибудь поиграть. Во что? Дети Худолея, которых я видел впервые, оказались вовсе не малолетними. Младшая дочь Милка – старше меня года на четыре, а Стасик и Рая вообще оказались взрослыми. И я потихоньку сбежал во двор. Мне, конечно, влетело, когда вернулся. Но гостей уже не было.

Через неделю мама поехала в Покатиловку и взяла меня с собой. И хотя она знала поселок, как свои пять пальцев, мы с трудом отыскали Худолеев. Оказалось, за время отсутствия их дом кто-то самовольно занял, и они вынуждены были временно жить на съемной квартире.

Ко мне приставили Милку, которой поручили меня развлекать. Я быстро понял, что у нее свои дела, и переключился на Стасика. Благодарно улыбнувшись и помахав мне ручкой, Милка тут же куда-то умчалась.

Стасик что-то ремонтировал и не обращал на меня никакого внимания. А я с нескрываемым интересом наблюдал за его работой. Вскоре он это заметил и стал кое-что пояснять. Осмелев, измучил его вопросами. Сначала он отвечал односложно, отмахиваясь от меня, как от назойливой мухи. Потом понял, что спрашиваю не из праздного любопытства, и стал объяснять подробно, и я довольно быстро разобрался в сложном механизме будильника, который ремонтировал Стасик. А через час мы уже болтали обо всем на свете, словно были ровесниками.

– Занятный у вас сынок, тетя Надя, – похвалил меня Стасик, когда наши матери, наконец, возникли на горизонте, – Любознательный и сообразительный. И рассказывает интересно.

– Не удивительно. Читает много. За два года полбиблиотеки прочитал, – пояснила мама.

– Как за два года? – удивился Стасик, – Он же еще в первом классе учится.

– Да он читать научился, когда ему и пяти не было. А в библиотеку мы его записали еще до школы. Целый год выдавал себя за первоклассника. Так хотел читать, – расхваливала меня мама, а мне вдруг нестерпимо захотелось убежать. Я очень не любил, когда меня хвалили. Особенно не нравилось, когда подвыпивший дядя Володя Макаров громко провозглашал: «А что?.. Толик еще себя покажет!.. Он очень умный… Это будущий Ленин!» Мои родители обычно тут же пытались любым способом угомонить дядю Володю. Их пугали его сравнения с вождем. Но дядя Володя лишь распалялся: «Да!.. Именно будущий Ленин!.. Не меньше!» А я, как и сейчас, не знал, куда деться от неловкости…

– Мама, смотри! – включилась в разговор появившаяся откуда-то Рая, – Покраснел, как девочка, – неясно чему обрадовалась она.

– Мама, хочу домой, – шепотом сказал я матери.

– Отстаньте от парня! – вдруг осадил всех Стасик, – Толик, пойдем со мной. А то они тебя еще в девочку превратят, – скомандовал он, вставая. Я бросился за ним, не желая превращаться в девочку.

Мы вышли в другую комнату, где был лишь письменный стол и койка. Мы сели прямо на койку, и Стасик начал делать уроки. Он был старшеклассником. Я молчал, чтобы ему не мешать.

На столе лежала стопка книг, которая и привлекла мое внимание. От нечего делать стал читать на корешках названия книг. Одно из них заинтересовало настолько, что, не заметив, произнес его вслух:

– «Немецкий язык»… Стасик, а что это за книжка? – спросил, удивленный странным названием.

– А-а-а… Это учебник немецкого языка. По нему мы учимся говорить по-немецки. Здесь все правила и немецкие слова с переводом. Но тебе это еще рано, – пояснил он.

– Ихь фэрштэе унд шпрэхе дойч, – тут же сообщил Стасику, увидев, как от удивления округлились его глаза.

– Что ты сказал?.. Ты говоришь по-немецки? А откуда ты знаешь язык? – забросал он вопросами.

– Я тебе сказал, что понимаю и говорю по-немецки. А никакого языка я не знаю, тем более немецкого, – ответил ему, ибо понятие «язык» у меня ассоциировалось лишь с анатомическим органом, размещенном во рту.

– Ну, ты даешь!.. Говоришь по-немецки, а не знаешь языка… Я вот действительно не знаю… Так, где же ты научился говорить? – снова спросил Стасик.

– В лагере военнопленных. Я так разговаривал с моими немецкими друзьями. Они по-другому не понимали. Только гер Бехтлов. Он мог говорить, как мы и как немцы.

– Понятно, – Стасик взял учебник и открыл его на какой-то страничке, – Что здесь написано? – показал он мне какой-то текст, напечатанный непонятными буквами.

– Стасик, я не знаю. Я такими буквами читать не умею.

– А если я прочитаю, поймешь?

– Читай. Я попробую.

Стасик начал читать, а я скорчился от смеха. Он так забавно произносил знакомые немецкие слова, что слушать это было невозможно. Стасик посмотрел на меня с удивлением и даже с обидой:

– Что смешного?

– Стасик, ты неправильно говоришь слова. Читай сначала. А я буду повторять. По-немецки, а потом по-русски.

Стасик прочел фразу, и я, как когда-то гер Бехтлов, произнес ее правильно, а потом пересказал смысл по-русски. Минут за пятнадцать мы прочли и перевели весь текст. И Стасик записал его по-русски. Оказалось, это были его уроки.

– Толик, а ты можешь мне разъяснить кое-что из грамматики? Я тут некоторые правила не понимаю.

– Стасик, не знаю я никакой грамматики. А что это такое? – испугался я.

– Ну, всякие там подлежащие, сказуемые.

– Нет… Это я не знаю.

– Жаль, – огорчился Стасик, а в моей голове надолго застряли незнакомые слова с непонятным смыслом: «грамматика», «подлежащие», «сказуемые». Но дольше всего размышлял о смешном названии книги «Немецкий язык».

– Грам-ма-ти-ка. Грам-ма-ти-ка. Грам-ма-ти-ка, – весело, но непонятно стучали колеса рабочего поезда, везущего нас с мамой домой – в Харьков.

– Не-мец-кий язык. Не-мец-кий язык. Не-мец-кий язык, – так же непонятно стучали колеса трамвая по дороге с вокзала…

Примерно через месяц тетя Дуся приехала к нам одна. Они с мамой уединились в маленькой комнате и долго разговаривали. Я слышал, как тетя Дуся плакала, а мама ее утешала. А когда вечером с работы вернулся отец, оказалось, тетя Дуся ждала его. Из разговора, который взрослые уже не скрывали от нас, стало ясно, что деньги окончательно испортили Худолея. И тетя Дуся не знала, что делать.

И еще тетя Дуся рассказала, что они все еще живут на съемной квартире, потому что их дело о возврате дома, в котором они жили до Магадана и который перед отъездом сдали под охрану, будет решать суд…

А через полгода мне довелось прожить в этой семье почти месяц. Тот месяц показался мне годом…

Накануне нас с братом впервые отправили в деревню на целых три летних месяца. Несмотря на обилие ярких впечатлений, мы все же скучали по дому и к концу лета уже считали деньки до возвращения. Но едва вернулись, мама тут же огорчила ворохом новостей. И самая неприятная заключалась в том, что я должен снова на время уехать в деревню, причем, один, без брата. К тому же там предстояло прожить неопределенное время – то ли месяц, то ли три, а может быть и целых полгода.

– Не хочу никуда ехать, мамочка, – говорил сквозь рыдания, – Знаю я, что такое полгода… Это очень долго… Целых полгода пролежал в больнице… Думал, никогда не вернусь оттуда… Зачем мне уезжать из дома, мамочка?

В конце концов, мама не выдержала и раскрыла тайну моего вынужденного отъезда. Оказалось, теперь девочки будут учиться вместе с мальчиками в одной школе. А потому нас с моим другом Вовкой и еще несколько ребят должны перевести в женскую школу, которая просто чуть ближе к нашему дому.

– Не хочу в женскую школу, – снова заплакал я, – Наша школа лучшая в городе. Я уже привык в ней учиться. Наша Ольга Дмитриевна – лучшая учительница в мире. Не хочу в другую школу.

И тогда мама рассказала, что именно Ольга Дмитриевна предложила, чтобы меня на время увезли куда-нибудь из города. А когда все уляжется, снова примут в нашу школу.

– А где я буду учиться? В деревенской школе?

– Ольга Дмитриевна сказала, что ты можешь не учиться. Ты у нее лучший ученик, и сможешь быстро все наверстать. А пока будешь читать книжки, сколько захочешь.

Что ж, это устраивало, и я успокоился. А к вечеру приехала тетя Дуся, и когда мама рассказала ей о моих проблемах, та тут же предложила спрятать меня у них в Покатиловке.

– У нас вы Толика сможете навещать хоть каждый день. И учительница может ему уроки присылать. Меньше отстанет, – сказала она, и мама согласилась.

Я тоже обрадовался, потому что Покатиловка была рядом с Харьковом, а деревня – за двести километров.

Через день меня отвезли в Покатиловку. Семья уже жила в своем доме, а не на съемной квартире, где мы с мамой были в свой первый приезд в Покатиловку. Домик небольшой, но показался вместительным, поскольку мебели и вещей было явно мало.

И потянулись бесконечные дни. Все вставали рано утром. Дружно завтракали и расходились – тетя Дуся на работу, Рая в техникум, Стасик и Милка в школу. Дома оставался я один. Спать не хотелось, и я принимался за чтение. Читать вскоре надоедало. Тогда выходил во двор. Там было совершенно нечего делать. Дворик маленький. Садик небольшой и в нем росли всего несколько деревьев, с которых уже давно собрали скромный урожай. Послонявшись по двору, снова принимался за чтение. И так по кругу. Время тянулось томительно медленно. Час за часом я подбегал к отремонтированному Стасиком будильнику, а стрелки почти не двигались. Я тряс его, но это не помогало.

Наконец приходила из школы Милка с подружкой. Обе делали вид, что меня не замечают. Тарахтели о чем-то своем и смеялись. Иногда я подходил к ним, но они тут же умолкали.

– Не мешай. Мы делаем уроки, – говорила Милка, хотя никаких учебников и тетрадей у них не было, а портфели лежали в сторонке. Я снова уходил читать или во двор.

Потом приходил Стасик. Это был для меня самый радостный момент. Потому что только с ним я мог, наконец, нормально говорить. Стасик разогревал обед, приглашал Милку, и мы обедали. После обеда мы вместе мыли посуду и выходили во двор. Там у Стасика было много дел, и я с удовольствием помогал.

Чуть позже приезжала из Харькова Рая. Последней возвращалась с работы тетя Дуся. Немного отдохнув, тетя Дуся принималась за домашнюю работу, а ребята садились за уроки. Я в основном крутился возле Стасика. Иногда он просил помочь ему перевести с немецкого на русский или наоборот. А чаще я просто читал его учебники, правда, не все. Литература, история и астрономия – вот предметы, которые меня тогда увлекли. Пытался читать физику, но мало что понимал.

А однажды перебрался поближе к столику Раи. Прямо к столу она прикрепила кнопками большой лист бумаги и начала что-то рисовать то карандашом, то каким-то блестящим приспособлением. Вскоре узнал, что это циркуль. Им рисуют кружочки. А карандашом она не рисует, а чертит с помощью линейки, треугольника и лекала. Я быстро запомнил незнакомые слова и с интересом наблюдал, как на листе постепенно появлялся странный рисунок – чертеж.

Но самое интересное было впереди. Рая начала обводить тот рисунок тушью. Постепенно чертеж стал необыкновенно четким и красивым. А потом Рая начала рисовать стрелочки и над линиями со стрелочками писать цифры. Несколько вечеров я наблюдал за ее работой. Она торопилась, потому что это было ее заданием в техникуме. Когда она была на занятиях, я подходил к столу и рассматривал рисунок. Он мне очень нравился.

А однажды она вынула кнопки, свернула лист в трубочку и взяла с собой в техникум. Вернулась, сияя радостной улыбкой. Оказалось, за тот чертеж ей поставили пятерку. И мы тоже порадовались за нее.

Интересней всего было в выходные дни, когда все вставали позже обычного и оставались дома. Каждый занимался своим делом, а я наблюдал за всеми со стороны и пытался оказаться там, где делали что-то необычное. Однажды долго смотрел, как тетя Дуся делала вареники. Когда уже дома попросил маму, оказалось, она не умеет готовить это традиционное украинское блюдо. И тогда шаг за шагом показал ей, как это делается. Как же я тогда ее удивил!

Несколько раз ходили со Стасиком на пруд ловить карасиков. Стасик научил меня делать удочки. Мы все делали сами: крючки из тетрадных скрепок, грузила из свинцовых шариков, которые тоже делали сами, поплавки из бутылочных пробок и гусиных перьев, леску из прочной нитки, удилища из орешника. Именно Стасик надолго привил мне любовь к рыбалке. И хотя наши уловы были невелики, нам нравились наши походы на пруд и долгое сидение у воды, пусть даже малоэффективное.

В один из выходных приехала мама. Я так обрадовался – конец моей ссылке. Увы, это оказалось не так. Мама привезла учебники для второго класса и задания по всем предметам. Когда она уезжала, я не плакал, но душа разрывалась от тоски. Больше меня никто не посещал. Похоже, мама решила, что так будет лучше. После маминого посещения время потянулось еще медленнее. В два дня я выполнил все задания, а за неделю прочел все учебники за второй класс. И мне снова стало необыкновенно скучно.

В выходные мы дружным коллективом ходили в местный клуб. Там было много людей. Играл небольшой оркестрик. Люди танцевали. А вечером показывали «новый» фильм многолетней давности. Именно в Покатиловке я впервые посмотрел фильмы «Чапаев» и «Тринадцать».

Не знаю почему, но фильм «Тринадцать» произвел на меня наиболее сильное впечатление из всех, которые удалось увидеть в том году. И когда через много лет я в такой же пустыне умирал от жажды, мой мозг, отравленный продуктами жизнедеятельности, необыкновенно ярко выдавал фрагменты того фильма. Вместе с его героями я напряженно считал звонко падающие капли воды, и с вожделением смотрел в котелок с драгоценной влагой на его дне. А потом вместе с басмачами с лютой ненавистью наблюдал, как демонстративно моется красный командир, когда люди, пусть даже враги, погибают от жажды. В полубреду я стрелял и стрелял в него из пистолета Шурика Шашева. А командир вдруг превращался в самого Шурика, который лил и лил на себя густую темную жидкость, больше похожую на нефть или на кровь, приговаривая: «Это я выпил вашу воду. И вы уже ничего мне не сделаете. Вы все скоро умрете, а я буду жить. Долго жить».

Несмотря на то, что я никому не говорил о своей тоске по дому, все, похоже чувствовали мое состояние и старались чаще общаться со мной. Даже Милка с подругой как-то раз не умолкли, как обычно, увидев меня, а пригласили сходить в гости к подруге.

– Кто это с вами? – спросила мама подруги.

– Это мой младший братик Толик, – представила меня Милка. Мне было смешно оттого, что я впервые оказался в статусе «младшего», но одновременно было приятно, что Милка объявила меня «братиком».

Когда уходили, попрощавшись с подругой и ее мамой, Милка вдруг взяла меня за ручку, словно младшего брата, и вполне серьезно сказала: «Пошли домой, братик».

Не знаю почему, но на душе вдруг стало теплее. Я тут же вспомнил, что Людочку тоже можно звать Милочкой. А значит, можно и наоборот.

– Пошли, Людочка, – сказал ей, и все вокруг рассмеялись.

– Как он тебя назвал? – одновременно спросили Милочку подруга и мама.

– Он всегда меня так называет, – покраснев, ответила Милочка, – Это мое второе имя, – прибавила она. А я вдруг покраснел оттого, что Милочка сказала неправду.

Мы вышли, держась за руки, и так шли до самого дома. И Милочка впервые мне что-то рассказывала и о чем-то расспрашивала. С того дня не только Стасика я считал своим другом. Теперь, когда ребята садились за уроки, я разрывался между Стасиком и Милочкой. Тем более, что у Милочки оказались более понятные учебники. Я запоем прочел «Географию» и «Ботанику». Более понятной оказалась и ее «Физика». А Милочку я больше никогда не звал Милкой, даже мысленно.

И вот, наконец, настал счастливый день, когда мама приехала в Покатиловку, сразу сообщив мне, что мы едем домой. Я мгновенно собрал свои вещи и готов был ехать немедленно.

– Так нельзя, – рассмеялась мама, оценив мою готовность, – Это ты здесь живешь, а я только-только приехала в гости. А гости должны хоть немного поговорить с хозяевами.

И они потом долго разговаривали с тетей Дусей, а я не знал, куда себя деть от нетерпения.

– Кто же мне теперь поможет по немецкому? С кем я буду ходить на рыбалку? – улыбался Стасик, – Приезжай к нам, Толик. Не забывай, – пригласил он.

Увы. С тех пор я никогда больше не был в Покатиловке. Лишь с теплотой смотрел на знакомые места, изредка проезжая мимо в электричке или в поезде. И Стасика я так больше и не видел, лишь узнавал от тети Дуси новости о нем, да передавал приветы.

А Милочка раза два-три приезжала к нам с тетей Дусей. В первый раз она приехала уже взрослой девушкой. Ей было около восемнадцати.

– Привет, братик, – смеясь, подала она руку, – Ну, как, все учишься?

– Привет, сестричка. Все учусь, – ответил ей.

– Наверное, уже подружка есть. Как зовут? – улыбаясь, спросила она. Не знаю почему, но сказал ей правду, которую ни за что бы ни рассказал никому другому.

– Есть… Зовут, как тебя, Людочка. Только не говори, пожалуйста, никому, – попросил Милочку.

– Не скажу, – пообещала она и, похоже, слово сдержала, – Значит, Людочка? – как-то особенно улыбнулась она тогда и, не говоря больше ни слова, ушла к нашим мамам.