Читать книгу НА ИЗЛЕТЕ, или В брызгах космической струи - Анатолий Зарецкий - Страница 3

Я проснулся оттого, что кто-то топтался в дверях комнаты. С трудом открыл глаза. Так и есть, на пороге улыбающийся отец с небольшим подносом в руках.

– Проснулся сынок? – спросил батя, хотя, конечно же, увидел, что не сплю. Впрочем, в таком полумраке, если специально не приглядываться, действительно не разглядеть, – Может, поправим здоровье, сынок?.. Вчера в Мерефу съездил, такой первачок привез… Горит… Градусов на семьдесят потянет, – бодро рассказывал он, пристраивая меж тем свой поднос, на котором обнаружил маленький графинчик, пару рюмочек и несколько кусочков черного хлеба с настоящим украинским салом.

Да-а-а… Мерефянский самогон это вещь. Харьковские казаки большие спецы по этой части. Помню, как мы с отцом навестили его друга – дядю Ваню Запорожца. Тогда еле-еле уехали из той Мерефы аж на третьи сутки. Выпитого самогона на месяц бы хватило, а там, на свежем воздухе, да при отличной закуске… Нет слов… И еще поразило, что казаки пили не рюмками, а гранеными стаканами, и не пьянели. Лишь хорошо набравшись, валились сразу. Пили все, включая старушек и даже малолетних детей. Детям, правда, не наливали, а делали «тюрю» – крошили в мисочку белого хлебушка и поливали самогоном и медом. Пятилетняя дочка дяди Вани, отведав такой тюри, быстро и без обычного скандала уже через полчаса отправилась спать… Да и сало в Мерефе умеют делать… Великолепное сало… Ну, а харьковский черный хлеб – это особый разговор. Помню, как мама Саши Бондаря попросила, чтобы он всякий раз, приезжая на каникулы в Бердянск, привозил в качестве подарка буханки три харьковского черного хлеба…

– Привет, батя, – поприветствовал отца, – Не откажусь за компанию. А что так темно? Может, откроем окошко? – потянулся я к плотным оконным занавескам.

– Что ты, сынок! Лучше свет включим, если темно, – вдруг всполошился тот.

– Что за маскировка? – не понял я.

– Да этот дурацкий первый этаж. Такой неудобный. На старой квартире проблем не было. А здесь мать даже хотела решетки на окна установить. Так я сразу отбой дал. Мне в тюрьме эти решетки глаза намозолили, а тут еще дома за решеткой… А вот занавески приходится закрывать. Кто ни пройдет, обязательно заглянет. И что за привычки у людей, – возмущался отец.

– Чем это вы там занимаетесь? – заглянул к нам Сашка, средний брат, – Привет, Толик. Понятно. Лечишься после вчерашнего, – тут же определился он, закуривая меж тем сигарету.

– Привет, Санька… Ты что курить здесь собрался? – удивился я.

– Да я потихоньку. Ладно, батя, наливай. А то мы что-то много говорим. А Толик страдает.

– С чего ты взял, что страдаю? – возразил ему.

– Да ты вчера пришел на себя не похожий. Одежда, будто где-то валялся. Как пришел, так и лег… Все признаки, – выложил свои наблюдения Сашка.

Я не стал спорить, разубеждать. Пусть лучше думают, что действительно выпил с кем-то из друзей. Вряд ли поймут, если расскажу, что целый день пробыл на кладбище у могилы Людочки… И промок под проливным дождичком, и высох под теплым солнышком… И за целый день ни крошки, ни капельки во рту… А когда домой пришел, тут же лег и уснул. Слишком переволновался в тот нелегкий день, да и не хотелось, чтобы расспрашивали. Никого не видел с утра, никого не захотел видеть и вечером. Весь день посвятил самому дорогому человеку – моей любимой Людочке…

Едва выпили по первой, заглянул младший брат Володя. От выпивки отказался, но вскоре, к моему ужасу некурящего, обнаружил, что в небольшой комнатушке курят уже трое. Какой кошмар! Выставил всех из помещения, открыл занавески и форточку. Не знаю и не хочу знать ваших порядков. Душегубка, а ни комната. При ярком свете дня обнаружил, что белые тюлевые занавески пожелтели от никотина. Ну и ну!

Заправив по армейской привычке кровать, пошел умыться. Боже мой! Из двери кухни в коридор валили густые клубы табачного дыма. Оказалось, вся троица уже обкуривала там бедную маму и, как оказалось, не только ее. И на кухне все светлые занавески тоже пропитаны никотином. Сколько же лошадок накрылось бы от таких доз, а этим все нипочем. Тут же выгнал бестолковую троицу за двери, на лестничную клетку. Поворчали, но гостя послушались.

На кухне мама готовила завтрак, а Тамара, жена Сашки, в такой жуткой атмосфере кормила годовалого племянника Сережу. Не обращая внимания на всеобщее возмущение, я и здесь открыл весь набор занавесок и форточку. Понятно теперь, почему мама постоянно кашляет. Типичный пассивный курильщик. Скоро и Тамара закашляет, а там и Сережа, как и его непутевый отец, лет с семи задымит вместе с мужским коллективом.

Умывшись, прошел в «большую» комнату. Там уже накрывали стол. Ну и квартирка… Называется, улучшили жилищные условия. Старая квартира на втором этаже нашего двухэтажного домика дореволюционной постройки, и та была больше, да и гораздо удобней, хотя и без туалета и, разумеется, без ванной.

Собственно, квартиры там, как таковой не было. Когда нас переселили из лагеря военнопленных, отцу выделили ее как комнату в коммуналке. Просторная, с высокими потолками, она размахнулась на 35 квадратных метров. Ее перегородили деревянной перегородкой, получив две комнатушки и небольшой уголок у печки. Был еще и чуланчик – типичная девятиметровка, но без окон.

Топили в основном углем. Запасы дров и угля хранили в сарайчике, расположенном во дворе. Во дворе размещались и «удобства» – в большом кирпичном сарае. В детстве поход в туалет был для нас, детей, пыткой. Причем не только зимой, но и летом. Там жили гигантские крысы, которые никого и ничего не боялись. Они копошились в громадной куче бытовых отходов, которые сносили жители близлежащих домиков. Поговаривали, что крысы нападали на детей. Так ли это, не знаю, но без палки мы, дети, да и женщины тоже, в туалет не входили. Дежурная палка всегда стояла у входа.

Воду для всех нужд брали все в том же надворном туалете, где была единственная на всю округу раковина с водопроводным краном. Ее носили оттуда, как в деревне – ведрами на коромыслах. Лишь года через два прямо в наш чуланчик провели водопровод.

Купаться ходили в баню, которая располагалась довольно далеко – за городком общежитий «Гигант». Странное название этой бани – «Лазня», в детстве очень веселило, пока ни узнал, что по-украински это слово, собственно, и означает «баня». А рядом была еще более забавная вывеска «Перукарня», хотя там ничего не выпекали, там была парикмахерская. А дальше – совсем непонятное «Пико. Плисе. Гофре» и «Панчохи та шкарпетки». По подобным вывескам я и учился читать, а заодно осваивал украинский язык.

Когда мне было лет десять, дом газифицировали. Большую печь сломали, а на ее месте появилась компактная газовая. Уголок у печки разгородили, а в громадной общей прихожей установили необычные газовые плиты, заменившие привычные керосинки и керогазы. Вскоре, по всеобщему согласию, прихожую перегородили, и получились три небольшие кухоньки. Самая удобная оказалась у нас. Она единственная вышла не проходной, как у соседей, и стала только нашей кухней-прихожей. Благодаря этой самодеятельной перестройке, в каких-то документах, составленных комиссией по инвентаризации, все это безобразие почему-то обозвали трехкомнатной изолированной квартирой, а потому отца долго не ставили в очередь на улучшение жилищных условий.

И вот их, наконец, «улучшили», как оказалось, всего на один квадратный метр. По проекту новая квартира значилась двухкомнатной, площадью 36 квадратных метров. Но «умельцы» быстренько установили дебильную кирпичную перегородку, разделив большую комнату на две маленькие – восьмиметровку и шестнадцатиметровку. Заодно разделили пополам и единственное большое окно, выходящее на лоджию, отчего обе комнаты стали темными. Даже днем в них наблюдался устойчивый полумрак, усугубляемый постоянно закрытыми занавесками.

– Батя, как же ты, следователь, допустил, что тебя так бессовестно нагрели с этой квартирой? – спросил отца, едва сели за стол.

– Что нагрели, то нагрели. В ордере они ее записали трехкомнатной, а общую площадь вписали в графу «Жилая». Когда уличил, начальник тюрьмы сказал по-простому: «Ты, Афанасий, уже пенсионер. Не хочешь, не бери. Желающие найдутся, а ты снова будешь лет десять первым на очереди, пока еще один дом ни построим… А там, глядишь, она тебе вообще не понадобится»… Так-то… Грубо, но доходчиво… А когда ему сказал, что в ордер почему-то не включили невестку с внуком, рассмеялся. Вот тебе и выход, говорит, думай… Так что неизвестно, сынок, кто кого нагрел. Вот я и подумал. Пусть Сашка с Тамарой и Сережей там остаются. А тут ты еще появился. На троих нам эту квартиру могут и не оставить, а на четверых обязаны.

– Батя, я в Москве буду жить. Там теперь моя семья. Вот оформлю документы и поеду, – невольно сообщил всем о своих планах. За столом наступила гнетущая тишина…

– А ты с нами посоветовался, прежде чем принимать такое решение? – тут же взорвалась мама.

– Мама, ты меня удивляешь. Вы сами определили меня в военное училище. Оттуда, тоже меня не спросив, направили служить в Казахстан. Если бы остался в армии, все время службы прожил бы в Ленинске. Таких там полно, кто еще с основания города живет. И лишь лет в сорок пять вырвался бы оттуда. Да еще неизвестно, где бы мне предоставили жилье. Одному подполковнику, нашему земляку, обещают квартиру аж в Чирчике. А он уже эту Азию на дух не переносит.

– Ты бы все равно в Харьков приехал, как сейчас, – продолжила гнуть свою линию мама.

– Я не знаю, что с нами будет через семнадцать лет. Да мне это уже не интересно. Я уволен из армии, и сейчас никто. Фактически на нулевой отметке, как у нас говорили в части. Самое время подумать, как жить дальше. Вот я и думаю. В Москве масса предприятий по моему профилю, а в Харькове – всего одно, и то не по моей специальности. Да и моя семья живет в Москве.

– Работать можно, где угодно, – все еще пыталась спорить мать. Отец же, похоже, все понял и теперь сидел, нахмурившись и не ввязываясь в разговор, – А эта твоя семья еще неизвестно, примет ли тебя на свою жилплощадь… Тебе не стыдно примаком быть? Ты еще не знаешь, что такое с тещами и свекровями жить, – продолжала она агитировать и запугивать.

– Мама, я не хочу работать, где угодно. Мне хочется работать в конструкторском бюро. Мне нравится именно такая работа… В Москве уже договорился обо всем. Меня берут старшим инженером в наше Центральное конструкторское бюро. Можно сказать, по блату, потому что знают много лет по работе… Был я и в институте радиоэлектроники. Там готовы принять сразу на четвертый курс на вечернее отделение… Ну а про все остальное и говорить не хочется. Не примут на жилплощадь, буду думать, что делать. Знаю только, будет работа, будет и жилье.

– Ладно, давайте завтракать, а то все стынет, – прервал наш спор отец. Я облегченно вздохнул. Первое сражение, похоже, выиграл. Но, увы, вряд ли оно последнее, и сколько их еще предстоит, пока буду «отдыхать» в Харькове, не знаю. Но, думаю, немало. Мама у нас человек упорный…

После завтрака решил съездить на старую квартиру. Там прошли мои детство и юность. Там осталось все из прежней жизни… А здесь – как в гостях. Лишь изредка на глаза попадется то один, то другой предмет, напоминающий о прошлом. Даже мебель и та другая. Ею мама уже похвалилась еще в день приезда. На нее, оказывается, копили деньги, которые им отсылал. Года три назад записались в очередь, а она до сих пор не подошла. Все решилось проще – у отца впервые в его долгой жизни появился «блат» в мебельном магазине. Оказалось, грузчиком там работает его бывший сослуживец по лагерю военнопленных. Он-то и организовал отцу контакт с мебельными спекулянтами, а потом сам отобрал мебель прямо на складе и доставил на новую квартиру.

Едва заявил о своем желании, тут же захотели ехать все, включая Тамару с младенцем. Ехать таким табором совсем не хотелось, но выбора не было.

И вот мы уже громыхаем ступенями открытой железной лестницы, ведущей на второй этаж родного дома. Я не был здесь целых два года. На веранде тепло встретила наша соседка тетя Дуся – интеллигентная женщина, бывшая балерина. Сколько ее помню, она нигде не работала. Нас это немножко удивляло, потому что детей у нее не было, и ей не за кем было ухаживать. Однажды она пригласила меня с братом в свою комнату и угостила пирожными. Ничего подобного мы еще не пробовали. Но больше, чем пирожные, удивили развешанные по стенам комнаты старые театральные афиши. На некоторых была изображена молодая тетя Дуся в балетной пачке. Тогда-то мы поняли, кем в молодости была наша соседка. Тогда же узнали, что балерины очень рано выходят на пенсию.

Пока мама разговаривала с соседкой, а остальное сопровождение неспешно втягивалось в квартиру, немного постоял на своем любимом месте веранды. Как всегда, нахлынули воспоминания…

Помню, как вся троица наших давних «врагов» во главе с Толиком по кличке Фриц загнала меня с братом сюда – на эту веранду. Не решаясь преследовать на пороге квартиры, ребята начали бросать в нас камни. Они до нас не долетали и лишь грохотали по железной лестнице, а мы в ответ дразнили Фрица и смеялись над ним. Он и его друзья уже пошли в первый класс, а мы с братом были дошкольниками. И нам было весело оттого, что такой большой не может добросить камень до второго этажа. У меня это давно получалось. Его товарищи уже отошли от лестницы, а Фриц все еще не унимался.

И вдруг увидел, что кусок кирпича, брошенный Фрицем, не отскочил от железа, а, скользя вдоль ступени, на мгновение как бы задержался на лестнице. Недолго думая, остановил эту почти четвертушку кирпича ногой. Теперь я был вооружен. Фриц это понял и тут же отбежал подальше от лестницы. Но я уже метнул свой снаряд. Как в замедленных кадрах кинохроники и сейчас вижу тот красный камень, который, отскочив от асфальта, какими-то замысловатыми прыжками приближается к противнику. Он же, оторопев от ужаса, смотрит на скачущий к нему увесистый предмет и почему-то не может сдвинуться с места. Наконец камень с силой ударяет его прямо в щиколотку. Фриц приседает от боли и оглашает весь двор громким ревом… Нам его не жалко – получил по заслугам. Мы торжествуем победу…

После того случая он нас больше не трогал, и одно время мы даже ненадолго подружились. И вот мы стоим втроем на этом же месте веранды и во весь голос распеваем странную песню. Я запомнил только припев.

Откуда она взялась, та песня, не знаю. Я почти не понимал ее смысла, потому что она была на незнакомом языке. Неожиданно у крыльца остановилась хорошо одетая дама.

– Мальчики, – обратилась она к нам, – Вы хоть понимаете, что поете?

– А як же, – ответил ей почему-то по-украински.

– Та вы що, ляхи скажэнни? – спросила она, пристально присматриваясь, – Йды-но сюды, хлопче, – обратилась она ко мне, даже не дождавшись нашего ответа. Мы спустились к ней втроем. А она очень внимательно вглядывалась то в меня, то в Толика Фрица. Мы не знали, что подумать.

– Я живу вон в том доме. Пойдемте ко мне, мальчики. Заодно и познакомимся. Я вас чаем с конфетами угощу, – неожиданно предложила она.

Взрослая тетя захотела с нами познакомиться. Это было удивительно. Кто же откажется от чая с конфетами осенью пятьдесят первого года, когда и хлеб был не всегда. Но что ей от нас надо? Посовещавшись, все-таки согласились, но Сашку оставили на веранде. Пусть видит, куда пойдем. А конфет ему пообещали принести.

И вот мы оказались в просторной, почти пустой и очень светлой комнате. Свет шел не только из огромных окон, но и откуда-то сверху. Посреди помещения стояло странное сооружение. А когда женщина сняла с него покрывало, увидели гигантскую картину. На ней был изображен товарищ Сталин. Он сидел за большим письменным столом, а вокруг него в разных позах расположились дети. Некоторые уже выглядели, как живые, а другие были еще только намечены углем. Пока разглядывали картину, женщина принесла чай и коробку шоколадных конфет. Таких мы еще не видели. В лагере меня угощали шоколадом, но он был в плитках. Уже здесь мама иногда покупала нам конфеты-подушечки. А это было нечто особенное. Я скромно взял две конфетки – для себя и для Сашки. Толик, глядя на меня, тоже взял две. Но оказалось, они быстро тают в руках. Женщина рассмеялась.

– Не стесняйтесь, мальчики. Берите, сколько хотите, но по одной. А что останется, возьмете потом с собой, прямо в коробке… Ну, так кто тут из вас поляк? – спросила она. Мы молчали, – А почему поете по-польски?

Мы продолжали смущенно молчать. А женщина продолжила допрос.

– Какие языки знаете кроме русского и украинского?

– Ихь фэрштэе унд шпрэхе дойч, – ответил ей, как сказал бы немцам.

– Надо же! – вдруг удивленно и радостно воскликнула она, – Так ты немец, а не поляк?

– Я не немец и не поляк, – ответил странной тете, не понимая, что ее так обрадовало.

– Странно, – неожиданно расстроилась женщина, – Мальчики, вы оба очень похожи на немецких детей. Я художница. И мне надо нарисовать немецкого пионера. Мне бы повезло, если бы кто-то из вас оказался настоящим немцем. Я бы его нарисовала на этой картине рядом с товарищем Сталиным, – наконец разъяснила свой интерес к нам художница.

– У меня папа настоящий немец. Его звали Адольф. А мама русская, – вдруг тихо сказал Толик Фриц. По всему чувствовалось, что сказал правду. И я внезапно понял, откуда у него такая странная, оскорбительная по тому послевоенному времени, кличка.

– Он правду сказал, тетя, – поддержал товарища, хотя и догадался, кого она теперь будет рисовать рядом с вождем, – Его потому все Фрицем зовут.

– Правда? – снова обрадовалась художница. Толик только кивнул низко опущенной головой.

А вскоре Фрица переодели в голубую рубашку и даже повязали красный галстук, хотя он и не был пионером. Его посадили рядом с картиной, и художница начала рисовать. Я впервые увидел, как рисуют картины…

Несколько дней подряд мы приходили к художнице. Каждый раз она угощала нас чаем с шоколадными конфетами. И постепенно на картине рядом с товарищем Сталиным, совсем как живой, возник Толик Фриц, только не в красном, а в синем галстуке немецкого пионера…

И снова я стою на своем привычном месте… А мимо проходит первая осень моей несчастной любви. Моросит мелкий дождик, и душа плачет из солидарности. Природа тихо умирает вместе с надеждой на счастье быть рядом с любимой. Весь двор засыпан желтыми листьями цвета разлуки. А откуда-то с верхнего этажа дома напротив доносится негромкая душераздирающая песня – чья-то непреходящая боль.

Что ж, только и остается – сжечь желтый календарь навсегда ушедшей жизни. А что дальше?.. «Я никогда тебя не забуду, Людочка», – вдруг как заклинание повторяю про себя фразу, с которой плакал в детстве. А сейчас она всплыла в памяти и, похоже, поселилась там навечно, как и бесконечная любовь к моей миленькой подружке, которая неожиданно стала недоступной, чужой…

А вот и она – моя богиня. Легкой походкой она неслышно проплывает над ковровой дорожкой из осенних листьев. Ее гордо поднятая красивая головка так и не качнется в сторону моего приюта, обрекая на вечное одиночество. Она скользнула как легкий ветерок, не возмутив природу, но всколыхнув океан безнадежно любящей души…

Резкий взмах руки и самодельный кинжал глубоко вонзается в древесину подоконника веранды. Вспышка бессильной ярости, обращенная в молнию разящей стали, поглощена рассеченными волокнами мертвой материи… Смерть поглощает все… Чья смерть?..

Людочка – это моя жизнь. Людочка – это подарок судьбы, вечную жизнь сулящий… Людочка – это моя память о первом, еще неизведанном волнении сердца. Людочка – это моя любовь НАВСЕГДА… Живи, любимая. Живи радостно и счастливо. А я буду тихо стоять в сторонке, как сейчас, и любоваться твоей неземной красотой, чувствуя каждый твой вздох, каждый удар твоего сердца, словно ты это я – недоступная половинка моей бессмертной души…

«НАВСЕГДА» – это слово я вырезал кинжалом на подоконнике веранды в тот дождливый, но еще теплый осенний вечер…

– Паскудник! – взорвалась тишина воплем дяди Коли Василенко, мужа тети Дуси, – Я красил подоконник, старался, а ты его ножом, – возмущался главный умелец нашей коммуналки.

Неожиданно он крепко взял мою правую руку так, что ощутил ее, словно в стальных тисках, не спеша, повернул к себе, поднес почти к лицу и стал с интересом разглядывать кинжал.

– Чья работа? – спросил МАСТЕР – лучший слесарь автодорожного института, собравший своими руками несколько автомобилей, установивших мировые рекорды.

– Моя, – опасливо ответил ему, понимая, что меня уличили не столько в порче подоконника, сколько в более серьезном преступлении – хранении холодного оружия. Дядя Коля спокойно вынул кинжал из моей руки, обессиленной его мощным «капканом», и продолжил внимательно осматривать мое произведение.

– Хорошая работа, – наконец заключил он, возвращая кинжал, – Где научился? – спросил, с интересом разглядывая меня. Мы с братьями с детства побаивались дядю Колю. Он был суровым неразговорчивым человеком и любил, мне кажется, только железо и хорошую работу по обработке этого самого железа. Людей он ценил лишь по их отношению к предмету его обожания – железу.

– Основам – в школе. На уроках труда. А особенностям – в кружке авиамоделистов при Дворце Пионеров, – ответил ему, пряча оружие. Кажется, пронесло.

– Хорошая школа, – снова похвалил дядя Коля, но уже явно не меня, – А что на подоконнике нацарапал? – взглянул он на подоконник, – Хорошо, не ругательство. Возьми у меня кисть и краску. Закрась без шпаклевки. Пусть останется. Сделана от души.

Два года назад эта надпись, сделанная осенью шестьдесят первого года, еще была. А сейчас от нее осталась лишь буква «Н»… И нет на свете моей любимой Людочки. Вот уже больше шести лет… Смерть поглотила все…

Так ли это?.. «НЕТ… НЕТ… НЕТ», – кричит страдающая душа… Людочка – это моя любовь НАВСЕГДА… Людочка – это моя невеста НАВСЕГДА… Живи, любимая. Живи в моей памяти и в моих мыслях. Живи, пока я жив…

– Ты где застрял, сынок? – отвлек от воспоминаний отец, – Мы тебя заждались.

И я, наконец, прошел через кухню тети Дуси и проходную кухню Абрамовых в нашу кухню-прихожую. Здесь ничего не изменилось за два года. А дальше?..

Дальше ощущение жилого помещения исчезло… Нет. Письменный стол отца, сделанный еще немецкими пленными, на месте, но в каком виде… Около него два немецких стула. И это вся обстановка комнаты…

В большой комнате стоит наш разваленный старенький диван. Года три я спал на этом диване, когда он был совсем новым. А вот и никелированная кровать с панцирной сеткой. Сколько же ей лет? Трудно сказать, но я помню ее еще по лагерю. А над кроватью на стене висит все тот же старинный репродуктор военной поры. Как ни странно, еще работает. Оттуда несется бодренькая музыка.

Я подошел к окошку в маленькой комнате и взглянул на вход в общежитие «Гигант». Сердце, как всегда, екнуло. Там все без изменений, лишь деревья подросли, да не стало клумб и лужаек напротив здания. Все пространство безжалостно вытоптано стадами бесконечной череды студентов, снующих туда-сюда, не разбирая дорог.

Больше здесь смотреть не на что. Нужен хороший ремонт. Сказал об этом Саньке с Тамарой. Восприняли без энтузиазма. Похоже, эта квартира больше не интересует никого. Странно…

Уже на выходе встретили Моисея Марковича – брата нашего соседа Михаила Марковича Абрамова. Оба брата преподавали математику в автодорожном институте. В мои юные годы Михаил Маркович был палочкой-выручалочкой. Едва возникал дефицит времени, я тут же подключал его к решению задачки, которая у меня не выходила сходу. Выдав задание, уносился к моим моделям или на тренировку, а когда возвращался, готовое решение уже лежало на нашем с отцом письменном столе, и я бежал благодарить профессора. Он лишь смеялся.

– Да ты сам такую задачку в два счета решишь. У тебя математический склад ума. Я-то вижу, – частенько говорил он.

– Михаил Маркович, если бы у меня были эти самые два счета. А то только один. Подумать чуть-чуть – времени не хватает, – оправдывался, как мог.

– Ты прав. В молодости времени всегда не хватает, – грустно вздыхал он.

Я застал его уже пожилым человеком. Он умер, когда я еще учился в школе. Но он был первым уважаемым мной ученым человеком, кто сообщил мне о каких-то там моих способностях. Вторым стал наш математик Яков Яковлевич Корф – «Я в квадрате», как его называли в школе. Это его своевременное признание спасло меня в период глубокой депрессии, которую переживал осенью шестьдесят первого года – в выпускном десятом классе. Именно он вытащил тогда из трясины уныния, в которую погружался все глубже и глубже…

Нет уже и Нины Васильевны – жены Михаила Марковича. То была удивительная женщина, увы, плохая домохозяйка. Ее можно было слушать часами. Ее познания о мире театра и кино были энциклопедическими. Увы, единственными личными достижениями стали дочь Вера и сын Марик. В них она вложила свою душу и нерастраченную энергию. Конечно же, кое-что перепадало и Михаилу Марковичу.

Моисей Маркович часто навещал семью брата. Особенно, когда Михаил Маркович отошел от дел. Моисей Маркович подхватил эстафету из рук брата – стал профессором, заведующим кафедрой. К нему я обращался гораздо реже – лишь, когда действительно требовалась профессиональная консультация. Но это уже было в период моей математической подготовки в университете…

Мы вышли в наш дворик. Он вроде бы остался тем же, то есть, очерченным теми же зданиями и сооружениями. Увы, это уже не тот двор нашего детства, который снится. Наш каштан стал еще солидней. Но величавые гигантские тополя, засыпавшие пухом весь двор, уже лишены своей мощной кроны. Безжалостно кастрированные, они превратились в уродливых карликов – в приземистые толстые столбы, покрытые небольшими шапочками неправдоподобно крупных листьев.

А собственно двор… Теперь это лишь территория. Нет клумб, нет газонов. Нет столов с лавочками и вечными доминошниками и картежниками. Все утрамбовано, голо, мертво…

– Азохен вей, Майор, – раздался знакомый голосок бабушки Кукли. Боже мой! Она еще жива! Сколько же ей лет – этой бодренькой старушонке, часто отбиравшей наш мяч, едва он отлетал в сторону ее палисадника? Мне кажется, не меньше ста.

– Азохен вей, бабушка Кукля. Здравствуйте, дядя Майор, – поприветствовал соседку и ее зятя, удивительное имя которого в детстве принял за звание, и долго думал, что тот служит в армии или, скорее всего, в милиции, потому что совсем не ходит в военной форме.

– Толик! – мгновенно узнала она, – Как ты вырос! Ты не уехал в Китай? Как там, в Китае? – забросала своими традиционными вопросами.

Почему она решила, что я должен был уехать в Китай, не знаю. Но всякий раз, когда приходил в увольнение из казармы, или позже приезжал в отпуск, непременно расспрашивала меня о моих делах в Китае. Старость не радость. Я обнял ее и утешил: «В Китае хорошо». Она радостно закивала головой…

Вечером во время семейного ужина предложил сделать ремонт квартиры своими силами. Опыт ремонтных работ у меня уже был. Да и время моего вынужденного безделья пройдет не в пустых разговорах о моем будущем «на гражданке», а в реальной работе с пользой для всех.

А моей маленькой тайной было желание побыть одному в родном доме, где прошли детство и юность и где даже стены хранят память о прошлой жизни – о времени, когда, несмотря ни на что, было так хорошо…

Как ни странно, моя инициатива не нашла поддержки семьи. Даже мама высказалась против ремонта старой квартиры.

– Тут в этой квартире дел столько, что за год не переделаешь. Если хочешь, можешь хоть завтра начинать. Прямо с ванной. Там горячая вода течет. Целый бак натекает за час. Не выльешь вовремя – зальет. То же на кухне. Вот тебе и новая квартира, – тут же озадачила мама. Что ж, завтра и начну, решил я…

С утра встал рано, когда все еще спали. Дефект оказался сложным. И я отправился в ЖЭК. К моему удивлению, заявку попросту не приняли, хотя были обязаны. Причина отказа рассмешила – на складе нет именно этой детали. Тут же поступило традиционное предложение – договориться с сантехниками.

«Аварийную работу» сделают вне очереди. Какое счастье!.. Меня подвели к мастеру, у которого «случайно оказалась своя деталь». Да-а-а… Жизнь на гражданке имеет свои особенности, но, похоже, такая же паскудная, как и в армии…

– Трояк за деталь, пятерка за работу. Идет? – определил цену вопроса мастер.

– Идет, – ответил ему, прекрасно понимая, что по заявке всю эту работу должны сделать немедленно и бесплатно. Но приключения не кончились. Минут через пять снова подошел мастер.

– Знаешь, мы втроем будем работать, а то я не помню, где у вас там горячую воду перекрывать.

– Хоть впятером. Мне, какое дело.

– Как какое? Трояк за деталь, да по пятерке на нос. Идет?

– Хорошо устроились, ребята. За такие деньги я и сам сделаю… А потом вами займусь, козлы вонючие…

– Ну, давай-давай… А ключик-то от подвала у нас! – злобно проорал «мастер». Но я уже вышел из гнусного заведения по имени «ЖЭК». А вслед понеслась нецензурная брань оскорбленной троицы, оставшейся без «халтуры». Удивило, что проглотили оскорбление и не выскочили вслед за мной. А жаль…

В третьем по счету магазине «Сантехника» подходящая деталь нашлась. За полтора рубля купил целых две – так, на всякий случай.

Оставалось придумать, как не свариться в потоке горячей воды, меняя деталь «под напором». Годы работы с ракетой не прошли даром. Досконально продумав детали операции и подготовившись, мы с братом, страховавшим меня, за тридцать секунд устранили дефект. Окативший нас обоих душ навредить не успел. К счастью, это оказалась самая сложная ремонтная работа в квартире…

За две недели я переделал все, что было намечено в мамином списке «Работа для Толика». Все те дни ни разу не выходил из квартиры. И мне, наконец, предложили передохнуть и съездить в наш садик, расположенный на окраине города. Там был небольшой домик, который мы построили вдвоем с дядей Ваней – мужем маминой сестры. Весь сад тогда посадили в один год лет десять назад, а потому там было чем полакомиться.

Но мне и там нашлась работа. По аналогичному маминому списку «Работа в саду для Толика» успел привести в порядок весь садовый инвентарь, пока остальные собирали ягоды. Мимоходом отметил, что фундамент домика все же, как и предполагал, оказался слабоватым. Тогда мы с дядей очень спешили, а потому сделали его из тех материалов, которые были. И мама тут же пополнила свой заметно похудевший список. Да-а-а… Мужиков много, а мужчин, похоже, в семье нет…

Вечером напомнил о своем предложении двухнедельной давности. И снова меня не поддержали. Странно… Оба брата работали художниками во Дворце студентов «Гигант» и ежедневно тратили по три часа на дорогу. Понял лишь Тамару – в новой квартире ей, конечно же, жилось проще. Но и там у нас всегда под рукой была горячая вода – в баке на газовой плите. Странно…

Съездил в военкомат. Мои документы все еще не пришли и придут не раньше, чем через месяц. Еще месяц «на нуле». Бред какой-то…

Дома объявил, что уезжаю в Москву. Там тоже дел хватит.

Сработало. Наутро родители сообщили, что мое предложение принято, и я могу хоть сейчас приступать к работе. Тут же взял ключи и поехал на рекогносцировку. Жаль, что сообщили поздно – поехал бы с братьями. Но, трясясь в переполненном транспорте, представил, что же творится в утренние «часы пик».

Для начала пошел во Дворец студентов навестить братьев на рабочем месте. Мастерская художников оказалась примитивным подвалом, заваленным хламом. Оказалось, это не хлам, а «расходный материал». Братья вытаскивали подходящих размеров подрамники, смывали старые рисунки и по эскизам делали новые. Работа кипела. Сновали какие-то личности, выдающие указания и очередные эскизы. Понял, что пора убираться.

Подходя к дому, на лавочке, что у «асфальта», увидел Милочку Полонскую с детской коляской… «Асфальтом» у нас называли асфальтированную крышу заглубленной трансформаторной подстанции, расположенной по соседству с надворным туалетом. Крыша возвышалась над землей больше, чем на метр, но рядом всегда была лавочка, с которой мы, местная мелюзга, легко попадали на асфальт. Во что только здесь ни играли. Поблизости не было окон, которые можно нечаянно разбить мячом. Девочки рисовали свои квадратики и прыгали. В общем, все были при деле. Но самой интересной забавой были прыжки на металлический люк-вход в помещение станции. Когда все прыгали друг за другом несколько минут подряд, грохот стоял неимоверный. И никто нас не останавливал, потому что здесь мы никому не мешали…

Милочка Полонская… Помню, как много лет назад в нашей квартире возник переполох. Сначала вошла мама с тетей Ноной – нашей соседкой с первого этажа. Тетя Нона держала какой-то сверток, который все долго не знали, куда пристроить. Наконец его положили прямо на папин письменный стол и развернули. К моему удивлению, в свертке оказалась маленькая девочка. Это и была Милочка. Потом вошла мама тети Ноны – Мария Григорьевна.

Пока взрослые куда-то ушли, я смотрел на девочку. Вдруг она открыла глазки и посмотрела на меня. Потом смешно сморщилась и начала тихонько хныкать.

– Мама-мама! – закричал я, – Скорей все сюда! Девочка смотрит и плачет!

– Что ты так кричишь? – спросила тут же возникшая тетя Нона, – Мы уже идем. А девочку зовут Милочка, – сообщила она имя девочки.

– Мама-мама, – обратился уже потихоньку к матери, – Значит, ее зовут Людочка-Милочка?

– Да. Я тебе уже говорила, – почему-то сердито ответила мама.

Вскоре посреди комнаты на двух немецких стульях поставили корыто и налили в него теплую воду. Потом меня выставили в другую комнату. А так хотелось посмотреть, как будут купать маленькую девочку. Я сидел в большой комнате и слышал голос матери.

– Какая прелесть. Куколка… Даже фигурка совсем другая… Что значит девочка… А у меня эти мальчишки… Так хочется девочку, – причитала мама сквозь плеск воды. Я и не догадывался, что через три месяца у меня появится младший братик. И мама снова будет огорчена, в этот раз – на всю оставшуюся жизнь. А тогда вдруг стало так обидно. Значит, мама нас с Сашкой совсем не любит, раз хочет девочку. И мне захотелось плакать.

Но тут Милочку принесли в большую комнату и положили в мою кроватку. Этого только ни хватало. Похоже, мама хочет обменять нас с Сашкой на эту противную девчонку. И я горько заплакал от обиды.

– Что случилось? – удивленно спросила мама.

– Мама, а где я буду спать? Я же не помещусь с этой противной девчонкой.

Взрослые вдруг рассмеялись. Мне же было не до смеха.

– Успокойся, сынок. Милочка поспит немножко. А потом мама возьмет ее домой. У нее есть своя кроватка. Что ты так расстроился? – успокаивала мама.

– А что она у нас делает? Пусть сейчас же идет домой.

– Она у нас в гостях. Ее маме и бабушке надо уйти. Вот Милочка у нас пока побудет. А они вернутся и возьмут ее домой.

– А ты не отдашь им меня с Сашкой вместо Милочки?

– Глупенький, разве я вас отдам кому-нибудь, – успокоила меня, наконец, мама.

Вечером Милочку действительно забрали. И я успокоился окончательно. Но на следующий день все повторилось. А дня через три уже нисколько не боялся, что нас обменяют. И мне даже понравилась Милочка, потому что она так хорошо спала в моей кроватке, что впервые захотелось, чтобы у меня вдруг появилась такая сестричка, только постарше, чтобы с ней можно было играть…

И тут я вспомнил о настоящей Людочке-Милочке, которая была Людочкой, а не Милочкой. Именно с того момента захотелось, чтобы Людочка непостижимым образом вдруг стала мне сестричкой и переселилась к нам. Только ей я готов уступить свою кроватку насовсем. Только ей отдал бы все свои игрушки. Только для нее готов сделать все, что попросит.

И действительно, вскоре большая часть моих игрушек, привезенных из немецкого лагеря, перекочевала к Людочке…

А Милочка росла, росла и вот она передо мной – молодая мама такой же крошки, какой помню Милочку…

Но едва направился к Милочке, вышла тетя Нона, и женщины куда-то спешно удалились, толкая перед собой коляску. Маму Милочки узнал сразу, несмотря на то, что она сильно изменилась. Я увидел в ней Марию Григорьевну, но в том ее возрасте, когда они приносили к нам в гости маленькую Милочку.

Я перешел мостовую, вошел во двор и сел на опустевшую лавочку. Да-а-а… Нет уже Марии Григорьевны, нет ее импозантного мужа, нет половины жителей нашего старенького дома, кого, так или иначе, сохранила память. Смерть поглотила всех…

А ведь когда-то кипела их жизнь. Мы были маленькими, а они – кто молодыми, кто пожилыми, но они были до нас и какое-то время жили вместе с нами…

Вот здесь, прямо напротив этой лавочки однажды надолго встал новенький, сверкающий свежей краской и хромом, автомобиль «Москвич». То был первый автомобиль в нашем дворе – автомобиль Полонских. Это было событие…

Посмотреть на автомобиль приходили даже ребята из соседнего двора, и мы ревностно следили, чтобы никто из них не трогал нашу дворовую драгоценность руками, потому что тоже этого не делали, «дабы не оставить на краске жирных пятен».

А в это время во дворе началось бурное строительство. Снесли, наконец, огромный «ничейный» сарай, расположенный между асфальтом и туалетом.

Когда оттуда вывезли на свалку несколько машин всевозможного хлама, в глубине сарая, к всеобщему изумлению, был обнаружен тщательно замаскированный немецкий мотоцикл с коляской. На нем был немецкий номер, а прямо на коляске – настоящий пулемет.

Кто спрятал этот мотоцикл, неизвестно. Говорили, сарай принадлежал каким-то жителям нашего дома, которые сбежали с отступающими немцами и назад не вернулись. Их знала только тетя Зина – мать Толика Фрица. В нашем доме она была единственным человеком, пережившим оккупацию.

Прибывшая милиция изъяла оружие. А мотоцикл оставили во дворе, потому что никто так и не смог его завести – он оказался неисправным. Мотоцикл нам понравился больше, чем машина, потому что мы по очереди сидели на всех его сидениях, и к вечеру отполировали все до блеска своей одеждой и руками. Зато дома нас ждала «головомойка».

Вечером мотоцикл увидел дядя Коля Василенко и объявил его своей собственностью. Никто не возражал. А вскоре на месте снесенного сарая были построены два гаража – для машины Полонских и для мотоцикла Василенко. И обе игрушки на время исчезли.

Через неделю мотоцикл выкатили из гаража и к нашему восторгу, наконец, завели. С того момента у нас появилось новое развлечение. Дядя Коля садился за руль, его коллега из института, бывший гонщик-мотоциклист – на заднее сиденье. А мы, по двое, а то и по трое, по очереди забирались в коляску. И целый месяц, пока дядя Коля осваивал мотоцикл, катались по улицам и переулкам Харькова.

И лишь через год из гаража выкатили автомобиль. Его стали готовить к необычному по тем временам путешествию – Полонские собрались в Москву.

А незадолго до этого события случайно узнал удивительные новости. Я играл на асфальте с Толиком Фрицем и Вовкой Бегуном, когда к лавочке подошли тетя Зина и Мария Григорьевна. Их разговор нас, бдительных школьников младших классов, насторожил.

– Ты зачем скрываешь свое имя? – спросила тетя Зина, – Зачем назвалась Марией, если ты на самом деле Малка?.. Вот я Зинка и Зинка… А то почтальон принес письмо какой-то Полонской Малке… Да еще заказное, с самой заграницы. И написано не по-нашему. Говорю ему, такая у нас не проживает. А он, адрес и фамилия совпадают, распишитесь. Ну, расписалась, а кому письмо, от кого письмо и что в нем – непонятно. Хорошо, ты сразу призналась. И как только его прочитала?

– Это от моего двоюродного брата. Он живет в Польше. Он у нас еврейский поляк. А написал на нашем языке. Только адрес не по-нашему. Пишет, скоро будет в Москве, предлагает встретиться. Так что мы с мужем скоро поедем в Москву на машине. И Ноночку с собой возьмем.

Вот это да-а-а… Оказывается, наша соседка скрывает свое имя, совсем как шпионка. А может, она и есть шпионка? У нее за границей брат, который пишет ей непонятные секретные письма. А скоро эти шпионы соберутся в Москве…

Мы долго обсуждали втроем, что делать. Сообщить в милицию, или лучше сказать родителям. Но потом решили, раз тетя Зина уже все знает, сообщать никому не нужно…

Но меня распирало от услышанного. Дома тут же все рассказал маме.

– Мама, мама! Оказывается, Марию Григорьевну зовут по-другому. Она не Мария, а Малка. Она скрывает свое имя. Ей письмо пришло из Польши. Написано не по-нашему. У нее в Польше брат живет. Он еврейский поляк. Он, наверное, шпион. Полонские скоро едут в Москву на машине и будут с ним встречаться. И Мария Григорьевна тоже, наверное, шпионка, а тетя Зина ее разоблачила.

– Не выдумывай, сынок. Полонские – обычные люди. Они, как и мы, происходят из Польши. Полония – это одно из названий Польши. Вот и родственник у них там нашелся. Поискать, и своих найдем. А шпионов в Москву просто не пустят. За всеми иностранцами следят наши чекисты… А имя это имя. Правильное – в документах записано, а звать человека можно по-разному. Тебя вот Толиком зовут, а в метрике ты – Анатолий. А Сашка – Александр.

– Да-а-а?.. Значит, меня по-настоящему зовут Анатолий?.. Мама-мама! А Толик Фриц тоже Анатолий?

– Ну, конечно. Иди лучше уроки делай.

А потом мы с ребятами смотрели, как загружали вещи в багажник и привязывали на крышу автомобиля. Наконец Полонские сели в машину и медленно поехали в Москву, а весь двор долго махал им вслед, пока машина ни скрылась за поворотом…

А через несколько лет Полонские вдруг выиграли новый «Москвич» в ту самую первую денежно-вещевую лотерею. Все их поздравляли, но не понимали, зачем им вторая машина, и почему именно им повезло, а не тем, у кого машины нет совсем. А вскоре старую они продали своему соседу – Марику-музыканту. И рядом с гаражом дяди Коли возник еще один гараж…

Как давно все это было… А так ясно, будто вчера…

За неделю я отремонтировал всю квартиру с побелкой потолков и окраской стен, полов, окон и дверей. И еще сделал две самодельные люстры в обе комнаты. Квартира вновь стала, как игрушечка. Я и не догадывался, что этот ремонт окажется моим прощальным подарком нашей старой квартире в доме, который до сих пор считаю родным…

Едва закончил ремонт, к нам приехал Шурик – сын дяди Вани. Он поступил в новый институт общественного питания, и теперь будет учиться в Харькове. В нашей и без того тесной квартире стало еще тесней. И еще Шурик сказал, что дня через два в гости приедет его отец.

Радости мало, зато появился предлог, и накануне приезда незваного гостя, Сашка с Тамарой и Сережей были спешно переселены в отремонтированную квартиру. И, как оказалось, вовремя. Буквально накануне приезда дяди Вани, возвратившийся из института Шурик рассказал, что едва он зашел в гости к ребятам, в незапертую дверь (а дверь в старой квартире запирали лишь на ночь) ввалился здоровенный слегка подвыпивший мужичок. С деловым видом он начал тут же осматривать квартиру. Увидев в комнате Сашку, удивился.

– А ты что здесь делаешь? Как сюда попал? Вон отсюда, пока морду ни набил! – заорал неизвестный и с угрожающим видом двинулся к Сашке. На шум из большой комнаты вышли Шурик и Тамара. Узрев подмогу, неизвестный остановился.

– Я здесь живу. А вот ты кто такой? – даже не встав из-за стола, спокойно спросил Сашка, не раз бывавший и ни в таких передрягах.

– У меня ордер на квартиру. Так что выметайтесь, а то враз всех спущу с лестницы! – снова заорал агрессивный претендент на квартиру.

– Ордер твой – липа. Так что выметайся сам, пока я не встал. А за нападение на жилище я и шлепнуть могу, – ответил на угрозу Сашка, открывая меж тем ящик письменного стола.

– Ах ты, шпана! – бросился к Сашке агрессор.

– Я даже не успел шевельнуться, – рассказал Шурик, – Сашка выхватил из ящика самодельный пистолет и выстрелил. Стекло на кухне вдребезги. Этот бежать. А Сашка за ним. Я за Сашкой. Видел бы, как он летел по ступеням! А Сашка на веранду выскочил и вверх пальнул. Тот еще быстрей. А внизу ребята знакомые стоят, ржут. Один даже спросил, может, придержать? Тот как услыхал, так прямо через перила прыгнул, и только пятки засверкали.

– Где же он мой дробовик взял? Когда ремонт делал, в столе ничего не было, – не сдержавшись, спросил Шурика. Этот двуствольный дробовик я сделал, когда мне было лет десять, и пришлось обороняться от преследований нашей дворовой банды. Дробовик бесследно исчез, когда мне было уже пятнадцать.

– Сашка сказал, нашел, когда ваш сарай ломали. Он его припрятал в мастерской, а сейчас принес домой. Даже не подумал, зачем… Ну, мы быстро все осколки вымели, а Тамара новую занавеску повесила. И пистолет выбросили.

– Куда? – не выдержал я. Так хотелось посмотреть на оружие, которое сделал почти восемнадцать лет назад.

– Толик, извини, но разломали и по частям разбросали в разных местах. А стволы утопили в вашем туалете. Все успели вовремя. Нагрянула милиция. Проверили документы. Прописка есть и у Сашки, и у Тамары, да еще Сережка к обоим вписан. Проверили ордер. Тоже не фальшивый. Ладно, говорят, это дело суда, а вот за оружие схлопочешь. Стрелял, спрашивают? Сашка, стрелял, а что оставалось – нападение на жилище, а он жлоб здоровый, да еще пьяный… Потребовали сдать пистолет добровольно. Ну, Сашка и сдал им игрушечный пугач. Посмеялись, но квартиру обыскали. Искали и пулевые отметины. Сашка потом сказал, что специально пальнул в стекло – звону много, а следов почти не бывает.

Встретили дядю Ваню. Тот был в своем репертуаре. Из вагона вышел сгорбленный мужичонка в затрапезном пиджачке, милицейских галифе и сильно поношенных кирзовых сапогах. На голове – немыслимая, видавшая виды кепка, а на спине выцветший, местами засаленный вещмешок. Даже Шурик был потрясен.

– Отец, ты что так вырядился? Одеть что ли нечего? Выглядишь, как клоун.

– Ладно, сынок. Зато в поезде не ограбят.

Мы уже давно знали слабость дяди Вани прибедняться и не удивлялись. Но в тот раз он превзошел самого себя.

– Отец, да мне рядом с тобой стоять стыдно. У тебя хоть другая одежда есть?

– А зачем она мне? По дому буду ходить в пижаме. А так, куда мне выходить? – гнул свою линию дядя Ваня.

Меж тем он выпрямился и даже спрятал в вещмешок свою ужасную кепку и пиджак. Под пиджаком оказалась выгоревшая ситцевая рубашка с короткими рукавами невнятного цвета и подозрительно смахивающая на женскую кофточку. И моя догадка подтвердилась.

– Натуральный скоморох. Даже Лидкину кофту напялил, – с досадой вырвалось у Шурика, помнившего, очевидно, кофточку сестры.

Уже дома, когда застолье в честь гостя близилось к завершению, Шурик, в знак протеста сидевший подальше от отца и не проронивший за все время обеда ни слова, вдруг активизировался.

– Отец, ты хоть деньги привез, как я просил, или опять скажешь, что в кармане оказалась дырка и они случайно выпали?

– Привез, сынок. А ты думаешь, для чего этот маскарад? – гордясь своей предусмотрительностью, радостно ответил дядя Ваня, расстроенный неласковым отношением к себе собственного сына.

– Отлично. Тогда собирайся, поедем покупать тебе костюм. А остальные деньги мне давай. Вечером меня будут ждать. Я уже обо всем договорился.

Несмотря на возражения дяди Вани, мы втроем поехали решать непростую задачку поиска подходящей одежды. Объехав с десяток магазинов, лишь убедились, что все вешалки отделов забиты костюмами, которые мало чем отличались от клоунского наряда дяди Вани. Отчаявшись, решили ехать в центр искать спекулянтов. Собственно, их можно было и не искать. Стоило остановиться с задумчивым видом у любого магазина, как тут же подходили предприимчивые ребята с предложениями. Они узнавали, что требовалось, и объявляли сумму «сверху». Стоило согласиться, тебя вели прямо в магазин и без всякой очереди и прочих формальностей передавали продавцу, который тут же предоставлял «случайно завалявшийся на складе» нужный товар. Купить что-то приличное как-то иначе в Харькове было невозможно.

К моему удивлению, сновавшие у магазина «Одяг» спекулянты обходили нас стороной. А когда сам стал подходить к некоторым из них, срывались с места и на некоторое время исчезали в толпе. И вдруг до меня дошло – их отпугивали милицейские галифе «переодетого» дяди Вани. Я отошел в сторонку и быстро вычислил «старшего».

– Привет, я Проф, на Ленчика щипал, пока он коньки ни откинул. Нужна помощь, – представился ему своей липовой, но известной в криминальном мире кличкой. Спекулянт посмотрел с удивлением.

– А ты разве не с ними? – показал он на дядю Ваню и Шурика.

– Обижаешь… Ты кого испугался? Это мой дядя – сундук деревенский. По дурости думает, такие штаны в городе щипача отпугнут… Валенок… В общем, приодеть его надо поприличней, чтоб вороной не выглядел… За мной не пропадет.

– Ладно, понял… Сделаем по номиналу. В память о Ленчике… Подходи, если что надо, – протянул руку старший и щелкнул пальцами. К нам тут же подскочил один из шустрых ребятишек, – Проводи вон тех двоих в отдел. Оформи по высшему разряду. Сверху не брать, – дал указание спекулянт, конечно же, знавший, что щипач не только «верх», но и всю сумму легко вернет, причем непременно со спекулянта, не уважившего просьбу.

Через полчаса из двери магазина вышел одетый с иголочки джентльмен – дядя Ваня. Рядом шел Шурик с увесистым узелком его маскировочного хлама.

– Ты куда делся? – спросил удивленный моим появлением Шурик, – Представляешь, странный спекулянт попался. Быстренько, говорит, за мной. Ну, мы рискнули, пошли. Представляешь, отца в момент одели, дешево и прилично. Да еще отказались от благодарности. Ничего не понимаю. Даже продавец у отца рубль не взял.

– Они, думаю, дядю Ваню приняли за переодетого мента. И спектакль разыграли. Сделали вид, что не раскусили его маскировочку и показали, что торгуют по всем правилам, – серьезно пояснил Шурику, едва сдерживаясь от распиравшего смеха.

– Да ты что! Надо же. Хоть в чем-то повезло. Ты посмотри, какой костюмчик. А туфли. А рубашка. И все – по цене того дурацкого костюма, который отцу приглянулся. А тут еще галстук подарили от магазина, – восторгался Шурик. Дядя же шел в странном состоянии раздвоения чувств: с одной стороны, был доволен удачным приобретением, а с другой – сожалел о деньгах, бессмысленно потраченных на ненужную покупку. А потому всю обратную дорогу до дома улыбался и ворчал одновременно.

Дома его покупку одобрили. Слегка выпив перед обедом и таким образом обмыв обновку, дядя Ваня, наконец, успокоился. Но, как оказалось, ненадолго. Вечером явился Шурик. Но явился не просто, а В ЗОЛОТОМ СИЯНИИ… Сияла его рыжая шевелюра, сияли его веснушки, сиял широкой улыбкой сам Шурик. Не хватало лишь сияющего нимба над его бестолковой головой. Все остальное, необходимое для счастья студента-первокурсника института общественного питания, у него, наконец, было. Демонстративно расстегнутая почти до пояса рубашка обнажала массивный золотой нательный крест на золотой, разумеется, цепочке. Запястье левой руки украшали золотые часы с золотым браслетом, запястье правой – тонкий золотой браслет из тех, которые обычно носят женщины. А на пальце красовался массивный золотой перстень-печатка. Не хватало лишь серьги в ухе, как у пиратов, да кольца в носу, как у дикарей…

Дядя Ваня, похоже, сразу все понял. На него было больно смотреть. Он не произнес ни слова. Он просто зарыдал. Наконец, всхлипнув пару раз, дядя Ваня взорвался.

– Что ты наделал, мерзавец! – выкрикнул обиженный и одновременно разгневанный отец своему балбесу-сыну, – Я ему деньги везу, скопленные годами. Ну, думаем с матерью, сын жениться собрался, или еще на что серьезное деньги потребовались… Стыдно, видите ли, ему со мной ходить… Костюм он мне купил, паразит, на мои же деньги… А я, дурак, согласился. Думал, с родителями невесты познакомить хочет. А он себе игрушек накупил… Сам ты на клоуна похож в этих побрякушках!

– Ничего ты не понимаешь, отец, – вдруг пошел в контратаку сынок, – Ты знаешь, какие люди со мной будут учиться? Ты знаешь, как они одеты и что носят? Да я с этими цацками им в подметки не гожусь, а без них они на меня даже не взглянут.

Весь вечер шли словесные баталии отцов и детей, усугубляемые спиртными напитками. Но все проходит. Прошел и тот злополучный вечер…

С утра отцы перешли в атаку – нас подняли ни свет ни заря. Мне было проще, потому что давно привык к раннему подъему, да еще в ином, более раннем часовом поясе. Шурику же пришлось тяжко. Опохмелившись и плотно позавтракав, все отправились в сад. Так началась наша двухнедельная каторга.

Работая втроем с утра до вечера, мы с дядей Ваней и Шуриком укрепили фундамент, вырыли и оборудовали погреб рядом с домиком и сделали над ним пристройку, которая добавила домику небольшую комнату. Отец снабжал нас стройматериалами, а мама привозила обед. В выходные приезжали братья и слегка помогали. Работа сгладила обиды, и вскоре о костюме и золоте никто не вспоминал…

Уже под занавес нашего строительства отец привез плохие новости. Претендент на нашу старую квартиру подал заявление в суд. Сашка с Тамарой тут же подали встречный иск. Но хуже всего то, что приостановлено действие ордера на новую квартиру, то есть до принятия судебного решения никому из лиц, вписанных в ордер, нельзя будет в ней прописаться. Я и не предполагал, что все это напрямую коснется меня…

Еще как коснулось! В райвоенкомат, наконец, пришли мои документы. И тут же заработала, заскрипела на холостых оборотах неповоротливая и тупая бюрократическая машина. Моей справки о том, что по военному ведомству у меня никогда не было жилплощади, оказалось недостаточно. С меня затребовали справку, что жена и ребенок тоже ничего не имеют. Я пояснил, что семья благополучно живет в Московской квартире, и попросил переправить мои документы в Москву – по месту жительства семьи.

Увы… Мне пояснили, что это невозможно. Семья должна сдать московскую квартиру и ехать ко мне. Иначе в Харькове мне квартиру не предоставят.

– Да не нужна мне ваша квартира! Представьте себе, что я сошел с ума, сбежал от жены и уехал к маме! Справка из дурдома в моем деле имеется, – выходя из себя, буквально прокричал военкому.

Но мне объяснили, что до нашего официального развода никакие дальнейшие действия военкомата невозможны.

Все… Очередной тупик…

Я вдруг почувствовал, что вновь накатывает состояние депрессии, близкое к тому, в котором находился накануне моей принудительной отправки в госпиталь. И когда совсем отчаялся, случайно возникло приемлемое решение.

Перед отъездом дядя Ваня вдруг возжелал побывать в старой квартире. И когда мы прибыли туда, как всегда, всей толпой, к Сашке зашел адвокат. В бумагах, которые он нам показал, неожиданно увидел свои данные. Оказалось, это была справка из паспортного стола. И тут только выяснилось, что все годы моей службы в армии я числился прописанным в нашей старой квартире. Каким-то образом не сработала автоматика регистрации жителей, и меня случайно не выписали из квартиры. И это оказалось выходом из моей, казалось, безвыходной ситуации.

Со справкой о прописке я вновь объявился в военкомате. Там написал заявление, что претензий к военкомату по жилью не имею, и ржавый бюрократический механизм, наконец, сдвинулся с мертвой точки. Мне выдали документы для оформления паспорта.

В паспортном столе ситуация повторилась один в один. Правда, в гражданском ведомстве все-таки сработал мой довод о том, что я сбежал от жены. Скорее всего их убедила справка военкомата о моем увольнении из армии по психиатрической статье. Сумасшедшему поверили и паспорт, наконец, выдали, проставив все необходимые штампики, кроме данных о прописке. Мне заявили, что этот штампик поставят только по решению суда. А сумасшедшим можно и не работать. Позаботится государство.

Приехали…

У меня на руках уже был паспорт, но без прописки. А это все равно, что не было ничего. Я все там же – на нулевой отметке…

Как долго ждать суда, а тем более его решения, никто не знал. И я решил ехать с дядей Ваней и Шуриком в Москву.