Читать книгу В Крым на велосипедах - Анатолий Зарецкий - Страница 2

Нас с Женькой снова рассадили. Такое уже было в этом году. Раза три, а может и больше. Но сейчас терпение нашей учительницы Ольги Дмитриевны лопнуло окончательно. Она так и сказала:

– Все, ребята. Мое терпение лопнуло окончательно, – и пересадила моего друга к Игорю Альтшуллеру.

Игорь отличник, как и я. Теперь ему поручили перевоспитывать троечника Женьку.

Только разве его перевоспитаешь? Он не дурак, мог бы и сам хорошо учиться. Вот только лень вперед него родилась, как говорит моя бабушка Крестная. К тому же он тихо говорить не может, да еще и неуступчивый. Нет, Игорю с ним не справиться…

Эх, этого Женьку, да к нашему Ленчику. Тот бы его быстро перевоспитал. Ленчик вор авторитетный, с ним не поспоришь. Что не так, сразу в морду.

А Женька любит спорить. Прав, не прав, все равно будет доказывать, пока с ним ни согласишься, хотя бы понарошку. А не согласишься, может и в драку полезть. Меня он, правда, теперь боится. Как-то не удержался, дал ему раза два под дых, как Ленчик учил. Больше с кулаками не лезет. Схватит сзади и держит, пока ни сдамся. И не вырвешься – он сильнее меня. Так вот и спорим, иногда даже на уроках.

Похоже, он привык быть первым, потому и спорит со всеми – и в классе, и во дворе. Как ни как, его папа авиационный генерал. Правда, сам Владимир Владимирович добрый. Он только смеется, когда Женька пытается спорить даже с ним, с отцом.

Сына он балует. Подарил ему настоящий офицерский кортик. А совсем недавно, на день рождения – охотничью двустволку. Патронов только нет, но это не беда. Если что, можно взять у дяди Коли. Он охотник. У него таких патронов много, не заметит.

А вот мама у Жени строгая и такая же шумная, как он. И тоже любит быть на виду. Она у нас председатель родительского комитета. Всеми командует: нами, нашей учительницей, завучем и даже моей мамой – она тоже в родительском комитете.

За глаза все называют женину маму «генеральшей», а кто-то из родителей однажды сказал, что она типичный «генерал в юбке». Все так смеялись, даже Женя, потому что никто никогда таких генералов не видел – с лампасами на юбке.

Не знаю, почему, но все три года учебы в школе я всегда помогал кому-нибудь из отстающих. Сначала это был Вовка Бегун. Но он мой друг еще с дошкольных времен. В первом классе, когда мы учились вместе в нашей, тогда еще мужской школе, я сидел с ним за одной партой. Учеба ему не давалась, но с моей помощью он легко вытягивал на троечку с плюсом любой предмет, даже арифметику.

Дома его за те тройки жестоко пороли ремнем. Даже плюсы не спасали. Отец хотел, чтобы он стал отличником, как я. Но в это не верила даже Ольга Дмитриевна. К концу года у Вовки, наконец, стали появляться четверки, за которые его тоже пороли, хотя и не так усердно, как за тройки. Но во втором классе его и еще десятка полтора наших ребят променяли на девчонок. Наша мужская школа вдруг стала, как и все другие, смешанной.

А ко мне посадили Вову Сигова. Сказали, по просьбе его родителей. Отец Вовы большая шишка и очень хотел, чтобы сын хорошо учился. У Вовы это не получалось. Как сказала Ольга Дмитриевна, ему не хватало усидчивости, зато у меня ее было на двоих. Вот нас и усадили вместе за одну парту, усидчивость делить.

Через месяц Вову было не узнать – он стал твердым «хорошистом».

А меня вдруг пригласили в дом на Сумской улице, где обитало важное харьковское начальство и где в огромной квартире жил Вова Сигов с родителями и прислугой. Как же мне у них понравилось. Особенно еда. Дома мы всегда ели одно и то же. Как говорила Крестная, на первое вода с картошкой, на второе картошка без воды, а на третье вода без картошки.

– Чем же тебя там угощали, сынок, что ты до сих пор есть не хочешь? – удивилась мама, когда я отказался от картофельного супа.

– Мама… Я ел куриные котлеты с чем-то очень вкусным. А потом пил вишневый компот с пирожными… Как же вкусно, – поделился с ней. Она лишь тяжело вздохнула, молча придвинула к себе мою тарелку и начала с аппетитом есть суп без хлеба. Хлеба у нас снова не было, вот уже несколько дней…

На следующий день прямо из школы мы с Вовой пошли к нам. Мой друг с удивлением оглядел наше скромное жилище. Но ему понравился огромный сундук, в котором хранились вещи. Днем мы с Сашкой сидели на нем за обеденным столом, а ночью он служил мне кроватью.

– Какое чудесное кресло, – восхитился Вова, когда мы уселись с ним не на голый сундук, а на полушубок, подложенный мамой специально для моего гостя.

Мама не рискнула угостить его нашим пустым супом и картошкой. В тот день у нас, наконец, появился хлеб. Она нарезала его мелкими ломтиками, полила постным маслом и посыпала солью. И мы ели тот хлеб, запивая кипятком из железных кружек.

– Чем это вы нашего Вовочку угощали? – спросила на следующий день Вовина нянечка мою маму, встретив ее в школе, – Пришел вчера от вас и с таким восторгом рассказывал родителям. Ничего, говорит, вкуснее не ел.

Мама только рассмеялась – оказывается, и куриные котлеты могут надоесть…

Днем мы готовили с Вовой уроки, а вечером, когда приезжал с работы его отец, играли в настольные игры, или смотрели диафильмы на большом белом экране. У Вовы их было много. Каждый день новые. Как же мне нравилось у них…

Но наша дружба кончилась быстро, как и началась. Мне трудно понять, был ли я тому причиной? Возможно, был.

– Что за шкет с тобою ходит? – спросил Ленчик, поджидавший меня из школы.

– В нашем классе учится, – ответил ему.

– Он ни на Сумушке живет? – проявил он поразившую меня осведомленность о местожительстве моего нового друга.

– На Сумушке.

– В большом доме?

– Ага.

И Ленчик долго расспрашивал меня о том доме, попасть в который было не просто. Надо было позвонить из автомата по городскому телефону 3—63-56 в квартиру Вовы, и только тогда охрана, предупрежденная хозяевами квартиры, пропускала в дом.

– Ладно, Толик, твоя задача достать ключи от квартиры. У твоего шкета они есть?

– Нет. Его встречает нянечка.

– Вот у нянечки и достань, – дал задание Ленчик.

– Как?! – ужаснулся я, мгновенно сообразив, во что меня втягивает авторитет.

– Ты умный, Толик. Сам сообразишь, но на этой неделе ключи должны быть у меня, – объявил Ленчик и, хлопнув меня по плечу, ушел…

В свои девять лет сообразить, как правильно поступить, я не мог. Знал лишь, что не выполнить приказ авторитета невозможно. Нельзя даже рассказать кому-либо о его задании – это секрет, который кроме нас двоих не должен знать никто. Ну, а сказать родителям или заявить в милицию – такое мне даже в голову не могло прийти. И дошкольник знает – это измена.

Ключи из сумочки нянечки вытащил мощным магнитом. Она даже не заметила. Вместе с магнитом незаметно бросил их в кусты. К ним домой не пошел, потому что знал – в квартиру они попадут нескоро. Ключи отдал Ленчику. Что было дальше, не знаю, но к Вове я больше не ходил. Мне было стыдно перед нянечкой.

А в школе Вова рассказал, что нянька потеряла ключи, и пришлось менять все замки. Не знаю, что подумали тогда взрослые, догадались ли о моей роли, или нет, но буквально через неделю моего друга перевели в другую школу. Я скучал целый месяц, а потом все же позвонил по телефону 3—63-56, который запомнил на всю жизнь. Сколько ни звонил, мне больше так никто и не ответил. Ни разу…

А ко мне посадили Женю Шлифера, и опять же по просьбе его родителей. После Жени были еще Игорь Альтшуллер и Алик Гершгорин. И все повторялось один к одному, как с Вовой Сиговым. Ребята подтягивались в учебе. Игорь даже выбился в отличники. Но едва я попадал в богатые квартиры своих одноклассников, появлялся Ленчик. Откуда он узнавал, не знаю, но работать на него мне больше не хотелось. И приходилось срочно рвать отношения с очередным другом, причем взаправду. Ведь Ленчик мог за мной следить…

А потом появился Женька Иоффе. Сначала, правда, возникла сама генеральша:

– Толик, я тут с Ольгой Дмитриевной разговаривала. Она сказала, что ты с Игорем поссорился. Почему?

– Не знаю, Вероника Васильевна.

– Ты же его в отличники вытащил, а он.

– Он тут не причём… Он и сам способный. Без меня справится.

– Значит, с ним больше дружить не будешь?

– Ни за что, – искренне ответил ей…

В тот же день ко мне пересадили Женьку.

– Ну, давай, перевоспитывай меня, – сказал Женька и больно ткнул меня кулаком в бок.

Я лишь стиснул зубы и отвернулся. Выдав еще пару тычков, новый друг успокоился. На перемене отвел его в сторону и двумя точными ударами до крови расквасил ему нос. Мы сцепились. Досталось и мне.

С перемены вернулись с опозданием – Женька с распухшим носом и в окровавленной рубашке, и я в его крови и с оторванным рукавом. Нас тут же послали за родителями. Так началась наша дружба с Женей Иоффе…

Очень скоро попал в скромную трехкомнатную квартиру друга. Он жил в военном городке авиационного училища, расположенного на Сумской улице прямо у парка Горького.

У них не было прислуги, как у всех предыдущих моих друзей. Шумная генеральша все по дому делала сама. Ну а от авиационного генерала я был в восторге с первой встречи с ним.

А вскоре, как обычно, перехватил Ленчик:

– Что, Толя, за генералов взялся? – весело спросил он.

Но по мере моего рассказа о пропускной системе военного городка его интерес к генеральской квартире угас.

– Ладно, Толя, пора тебе настоящим делом заняться. У тебя получится, – закончил разговор наш авторитет.

Именно с того разговора началась моя неравная борьба с его шайкой.

Продержавшись полгода, вынужден был сдаться. И я попал в другую школу – школу воров-карманников, в которой Ленчик был непререкаемым авторитетом…

Так я стал жить двойной жизнью: примерный ученик в школе и член воровской шайки на улице. И об этой второй стороне моей жизни я не мог рассказать никому, даже своему другу Женьке. Именно по этой причине так ни разу и не пригласил его к себе домой. Ведь там нас мог встретить кто-нибудь из братвы и заговорить со мной на «фене»…

Меж тем мы с Женькой «заболели» морем. Все началось с морского танца, который подготовили к школьному празднику. Мама Жени купила нам обоим настоящую морскую форму, которую перешили под нас в ателье училища. В форме мы оба выглядели великолепно. После успешного выступления на сцене весь праздник мы ходили в форме, ощущая на себе восторженные взгляды одноклассниц.

– А «нахимовцы» все время ходят в такой форме, – сказал вечером Женька, когда нам надо было переодеваться.

– Что за нахимовцы? – спросил его.

И Женька рассказал, как летом во время отдыха на море видел ребят в морской форме, которые учились не в школе, а в детском морском училище. Это и были нахимовцы – будущие моряки.

В отличие от Женьки, море я видел лишь в кино, но с того дня оно стало сниться чуть ни каждую ночь, совсем как наяву. А мой читательский интерес был надолго захвачен книгами о морских путешествиях, моряках, юнгах и нахимовцах.

– Эх, скорей бы окончить четвертый класс, – сокрушался второклассник Женька, – Сосед сказал, в нахимовское принимают только после четвертого, – пояснил он, и мы оба тяжело вздохнули, понимая, как же долго еще ждать осуществления нашей мечты…

Летом Женька снова уехал с мамой к морю, а мы с братом в деревню. Там и познакомился с предателем Родины Федькой-полицаем. Он много рассказывал мне о войне и о своей жизни. Его необычные рассказы показались мне искренними, и я поверил ему. Но именно от него впервые узнал о существовании советских концлагерей, где издевались даже над невиновными людьми. Так летом пятьдесят четвертого года я узнал такое, что перевернуло мое детское мировоззрение. Уже тогда мне было понятно, что этой тайной нельзя делиться ни с кем, даже с родителями.

А осенью мы с Женькой стали пионерами. Вот только я, в отличие от него, вступил в пионеры понарошку, не произнеся вслух ни единого слова пионерской клятвы. Ведь я искренне считал себя недостойным быть пионером, поскольку жил уже даже не двойной, а тройной жизнью.

– Дуй в пионеры, разведчик, – смеясь, напутствовал меня Ленчик, с которым поделился своими сомнениями. Он-то считал, что в пионерском обличии воровать даже удобнее.

Тогда же я познакомился со старым большевиком, который окончательно подорвал мою веру в справедливость в нашей стране, управляемой псевдокоммунистами, отступившими от ленинских заветов.

И я жил с этой кашей в голове, пытаясь самостоятельно разобраться с тем, что было не под силу даже взрослому человеку. Лишь твердая вера в высшую справедливость поддерживала меня, третьеклассника, в то непростое время формирования личности…

Несмотря на то, что Женьку пересадили к Игорю, мы остались друзьями. Ведь теперь нас связывала не только учеба в школе, а нечто гораздо большее – мечта о море. Мы могли говорить об этом не только на переменках, но и у него дома, где пропадали допоздна, вместе готовя уроки и читая морские книги из домашней библиотеки соседа-генерала. И теперь, когда мне не надо было перевоспитывать друга, он стал учиться заметно лучше.

А со мной посадили Таню Лановую. Сидеть за одной партой с девчонкой было непривычно, но гораздо спокойнее. Она не задиралась и не болтала на уроках, как все, кто сидели со мной до сих пор. Очень скоро Таня стала у меня «воспитательницей Тяо». Тогда мы с ребятами готовили номер, где она исполняла роль китайской воспитательницы. И еще несколько лет потом в классе ее звали не Таней, а китайским именем Тяо. Тот иероглиф ее имени я запомнил на всю жизнь, изрисовав им все ее и свои тетрадки…

А когда в нашем пионерском отряде меня избрали звеньевым, появился еще один пунктик:

– Тяо, что же это получается? Звеньевой у нас я, а Лановая почему-то ты, – шутил я (ведь украинское слово «лановая» и значило «звеньевая»). Таня густо краснела, и била меня книгой по голове, правда, не больно…

Известие о путевке в пионерлагерь «Артек» принесла генеральша:

– Ну, Толя, поздравляю. Летом поедешь в пионерлагерь. Ты у нас первый кандидат в «Артек». Теперь хоть на море побываешь, – сообщила она мне оглушительную новость.

Я не успел ничего понять, а расспрашивать было некогда – прозвенел звонок на урок. Но она осталась с нами, а в класс вместе с Ольгой Дмитриевной неожиданно вошел наш пионервожатый Женя Решетников.

Он-то и рассказал классу, что для пионеров-третьеклассников нашей школы выделена одна путевка во Всесоюзный пионерский лагерь «Артек». Совет дружины рассмотрел все кандидатуры и решил, что самая достойная это отличник учебы звеньевой Зарецкий.

Даже услышав свою фамилию, все равно не мог до конца осознать, что вожатый говорит обо мне. С трудом верилось, что именно этим летом в «Артеке» может исполниться моя заветная мечта – я впервые увижу море. Живое море, а не нарисованное или снятое на пленку.

После пионервожатого выступила Ольга Дмитриевна. Она рассказала, что педсовет школы утвердил мою кандидатуру, ведь все три года учебы я был не только круглым отличником, но и помог подтянуться нескольким одноклассникам. Был старостой класса, а теперь звеньевой отряда.

Последней выступила председатель родительского комитета. Она сообщила, что родительский комитет согласен с кандидатурой и готов, учитывая тяжелое материальное положение многодетной семьи, выделить деньги на мою экипировку.

Все бросились меня поздравлять, а я чуть ни расплакался от неожиданно привалившего огромного счастья.

Дома мою новость уже знали от мамы – она была на том заседании родительского комитета. Не сказала мне ничего лишь потому, что, как и я, не могла поверить в удачу.

– Вот видишь, Сашка, зачем надо учиться. Я вот старая, а за всю жизнь так на море и не побывала. А Толику только десять, а он уже все увидит своими глазами, – воспитывала бабушка Крестная брата-первоклассника…

Все время до летних каникул я летал, как на крыльях. Мне все удавалось. Удалось, казалось, невозможное – порвать с шайкой Ленчика. Меня ловили, били, но я не сдавался. Моя совесть была чиста: я так и не совершил ни одного преступления. Даже украденные у нянечки ключи оказались бесполезными. Как мне рассказал тогда Ленчик, группа воров-домушников смогла открыть теми ключами лишь двери не охраняемого черного хода. К новым замкам квартиры они уже не подошли.

Именно в те дни я решил, что когда вырасту, всеми силами буду бороться с псевдокоммунистами за настоящие, а не извращенные ими, ленинские идеалы. И моя совесть успокоилась окончательно…

А сколько книг я перечитал той весной о знаменитом на всю страну пионерлагере «Артек» и об артековцах, для которых летний отдых в этом лагере стал самым памятным событием в их жизни. Книжки были без картинок, но те замечательные рассказы и мое воображение создали фантастический образ некого дворцового комплекса на берегу южного моря, где в сказочной красоте, достойной султанов и падишахов, жили юные пионеры.

Те дворцы были, разумеется, очень похожи на наш красивый харьковский Дворец пионеров, но только увеличенные во много раз – ведь лагерь был Всесоюзным. А дворцовые парки, конечно же, напоминали наш сад Шевченко с его зоопарком. Разумеется, вместо огромных дубов в тех парках росли баобабы, а вдоль широких заасфальтированных тротуаров рядами тянулись пальмовые рощи. И те экзотические деревья были просто усеяны кокосами и бананами – фруктами, которых я в ту пору не только не пробовал, но и не видел никогда, даже на картинках.

А огромные морские пляжи я представлял в виде нашего колхозного выгона для скота. Только не поросшего высохшей под солнцем бурой травой со свирепыми колючками, а сплошь засыпанного красивым красноватым песком из нашего карьера.

Видел я в своем воображении и гигантскую гору Аю-Даг, или Медведь-Гору. В нашем зоопарке как-то раз долго смотрел на этих животных, пытаясь представить их в виде горы, покрытой каменистыми скалами, по которым пробираются пионеры. Но те медведи целыми днями стояли на задних лапах и просили угощений. А один мишка даже отдавал честь, будто он военный или милиционер. На гору была похожа лишь медведица на картине Шишкина «Утро в сосновом лесу». Вот такую гору я себе и представил.

А вот представить пионерский костер и вовсе не составило труда. Жечь костры было одним из развлечений деревенских ребят. Главное, достать спички. А уж пионерам в лагере «Артек» их наверняка выдают каждому по коробку, ведь там собираются самые сознательные школьники, одни отличники.

Ну, а море – это море. Его я представлял, как на картинах, бурным, в огромных волнах, разбивающихся о скалы Медведь-Горы…

И вот, наконец, окончился учебный год. Нам раздали табеля. У меня снова были одни пятерки. Мы перешли в четвертый класс. Начались летние каникулы.

– Тебя известят, – сказала Ольга Дмитриевна, когда спросил ее об «Артеке».

Прошел месяц каникул, а меня никто ни о чем не извещал.

Сходил в школу. Там по-прежнему никто ничего не знал. А в начале июля меня, несмотря на мои протесты, отвезли к брату в деревню.

– Если что, мы тебя сразу отсюда заберем, – пообещал отец и уехал.

Как же медленно тянулись те июль и август, а известий все не было и не было. И вот уже за нами приехала мама, и мы вернулись в Харьков. Больше ждать было нечего…

В канун первого сентября мы, как обычно, собрались в школе. Все делились воспоминаниями о летнем отдыхе. Огорченно молчал лишь я. Мне совсем не хотелось, чтобы кто-то даже спросил что-нибудь о моем несостоявшемся путешествии к морю.

– А я был в «Артеке», – неожиданно проговорился Женька.

– Ты в «Артеке»? Брось трепаться, Женька! Ты же троечник, – сказал кто-то из ребят.

– А я не треплюсь! – взвился мой друг и вдруг осекся, заметив меня.

Мельком взглянув в его испуганное лицо, сразу понял – он действительно не треплется. Слезы обиды брызнули из глаз, и я бросился подальше от этой школы, где меня так жестоко обманули. Кто-то ринулся вслед за мной, но тут же потерял из виду. Мне нетрудно было исчезнуть на этом старинном кладбище, где с детства знакомы каждый кустик, каждое деревце, каждая потайная тропка и уж тем более все его грандиозные памятники и склепы, много лет скрывавшие целую банду.

А найти меня здесь смогли бы только ребята нашего двора. Но они учились в бывшей женской школе, где, не будь отличником, должен был учиться и я…

Я лежал вниз лицом на мягкой сухой траве в ложбинке между могильными холмиками и уже не плакал. Слезы для этого горя кончились, говорила в таких случаях бабушка Крестная. Но облегчение не пришло. Чувства не спешили передавать власть разуму. И я лежал, подавленный и оглушенный.

Меня не покидало ощущение, что я вдруг потерял что-то очень важное в жизни, и это важное уже не вернуть никогда. Впервые нечто подобное ощутил три года назад, когда на моих глазах страшный взрыв разнес в клочья мою любимую воспитательницу и деревенских ребят, разложивших тот смертоносный костер под авиабомбой. Моя фотографическая память вдруг высветила ту поляну и те деревья с висевшими на их ветках обрывками одежды. И меня, с разгона упавшего в траву, споткнувшись о чью-то оторванную взрывом окровавленную руку. И тогда я лежал точно так же, ничком, и ощущение чего-то непоправимого впервые раздавило неокрепшую детскую душу. Тогда меня обманули, убеждая, что все это только приснилось. Теперь знаю точно – нет, не приснилось…

Обман и предательство – вот что сломило сейчас. Еще полчаса назад я был счастливым человеком. Пусть и огорченным несбывшейся надеждой увидеть море в «Артеке», но все же обрадованным началом последнего учебного года, который откроет нам с Женькой путь в нахимовское училище. И пусть я не попал летом в «Артек». Значит, нашли более достойного. И это справедливо. Можно огорчаться, но это не беда.

Но почему именно Женька поехал в «Артек» вместо меня?.. Этого бы никогда не случилось, если бы меня ни предали все. И первый, кто предал, это Женька. Он сделал то, что делать западло. Ни один вор такого не сделает…

Нет, я не буду поступать с ним в нахимовское училище. Мне больше не хочется быть моряком. Мне вообще больше ничего не хочется…

А тогда зачем учиться, зачем вообще жить?..

Я не пошел в школу первого сентября, и дома не настаивали. В класс меня с трудом вернули лишь через неделю.

Я не сел на свое привычное место напротив учительского стола, а прошел в конец класса и, вытряхнув ребят, сидевших за последней партой у окна, уселся там один. Это место стало моим навсегда – на все оставшиеся семь лет учебы в этой школе. И с тех пор только я сам выбирал, кому сидеть рядом.