Читать книгу На излёте, или В брызгах космической струи - Анатолий Зарецкий - Страница 11

Гости оказались самыми неожиданными. По давней традиции, возникшей еще во времена полного отсутствия иной связи, кроме почтовой, в гости друг к другу ходили без всякого приглашения, как придется. Но, помнится, гостям всегда были рады. Особенно в праздники, когда в любом доме желанным гостем мог легко стать даже случайный человек, перепутавший адрес.

Первой возникла тетя Оля Руголева. Мне кажется, ее маленькую семью я знаю столько, сколько помню себя. Наши семьи дружили еще с лагерных времен. Муж тети Оли – дядя Петя – в лагере был непосредственным начальником моей мамы, вплоть до самого моего рождения. Он был видным мужчиной высокого роста и крепкого телосложения. Но, главными его достоинствами были исключительные выдержанность и порядочность. Его уважало начальство, и боготворили подчиненные – в основном, женщины-переводчицы. Для моей мамы он на всю жизнь так и остался эталоном настоящего мужчины.

Единственным пятнышком в биографии дяди Пети мама считала его странную женитьбу. Эта история раскрывалась передо мной постепенно и по мере моего взросления становилась все более понятной. Одновременно тетя Оля из демона-искусителя доверчивого дяди Пети – а именно этот образ постоянно культивировала моя мама – превращалась в обыкновенную женщину. А сама история показалась мне не лишенной романтики высоких отношений.

Конечно, мне трудно представить тетю Олю молоденькой девушкой, но все-таки кажется, что она вовсе не была дурнушкой и дурочкой, какой ее всегда представляла мама. По мнению матери, она была недостойна внимания такого положительного во всех смыслах человека, как дядя Петя. Но, я думаю, это было лишь мнением замужней женщины, конечно же, тайно в него влюбленной.

Каким образом дядя Петя оказался в лагере, мне неизвестно. Ярких воспоминаний о нем, как, скажем, о других служащих лагеря, из моего раннего детства я не вынес. В нашем домике он был редким гостем. Не часто появлялся и в помещениях для военнопленных. Он работал в основном в персональном кабинете, как и другое лагерное начальство. В то время он снимал комнату в большом двухэтажном доме в самом центре города. До революции дом принадлежал воронежскому помещику, вотчина которого включала и деревню, откуда происходил и сам дядя Петя. Так случилось, что в том доме в основном проживали его земляки, которые сдавали ему комнату.

Там он и встретил молоденькую девушку, которая жила на втором этаже. Трудно сказать, что толкнуло их друг к другу – они действительно были разными. Дядя Петя – из многодетной, очень бедной крестьянской семьи. Рано покинул родную деревню. Промышлял, чем мог. Много помогал семье. Кем он был до войны, не знаю. Но после войны, вплоть до самой отправки немцев в Германию, в лагере военнопленных он вел, как тогда говорили, «оперативную работу», возглавляя специальное подразделение. Едва лагерь закрыли, дядю Петю демобилизовали.

Помню, именно тогда он стал нашим частым гостем. С моим отцом они подолгу обсуждали свои перспективы. В конце концов, отец написал рапорт и остался служить в войсках НКВД. Учитывая боевой десантный опыт отца, его тут же направили на оперативную работу, а заодно и на какие-то заочные двухгодичные курсы. А дядя Петя вскоре объявил, что устроился на работу в лесничество харьковского лесопарка. Кем он там работал, не знаю, но с той поры он стал помогать нашей семье, ежегодно предоставляя нам в лесопарке небольшие земельные участки, на которых мама с превеликим удовольствием выращивала овощи. А я, школьник младших классов, на этих грядках получал свои первые уроки земледелия.

Тетя Оля была единственной дочерью того самого помещика, владельца харьковского дома и воронежского поместья. Как случилось, что помещика и его семью не репрессировали, трудно сказать. Возможно, они попросту затерялись в Харькове. А затеряться им помогли бывшие их крестьяне, во множестве заселившие тот помещичий дом. Судя по всему, тетя Оля получила неплохое образование. Что она окончила, не знаю, но свободно изъяснялась по-французски, хорошо знала немецкий. Тетя Оля никогда нигде не работала, но в любом обществе умела достойно себя преподнести. Она всегда со вкусом одевалась и была завзятой театралкой. Одно время приучила к театру и мою маму, но с рождением младшего брата, их совместные театральные походы прекратились. Тетя Оля была женщиной своеобразной, манерной, какими обычно и показывали в кино старорежимных барынек или жен высокопоставленных советских тузов. К тому же, из-за своего французского, по-русски она, сколько ее помню, говорила с легким французским прононсом, что очень раздражало мою мать. Но, как я понял, тетя Оля раздражала ее в принципе. Неважно, чем.

Семья Руголевых так и осталась бездетной. Помню, как однажды они пришли к нам с дикой просьбой – усыновить нашего новорожденного младшего брата, еще не имевшего даже имени. Естественно, им отказали. Правда, вместо ребенка им тогда подарили нашего с Сашкой маленького щенка. «Лучше бы подарили этого противного братика», – плакал тогда шестилетний Сашка. Мне тоже было жалко щенка, но я уже понимал, что братьев дарить нельзя, и не плакал.

К тому же нам с Сашкой разрешили навещать щенка в любое время. С тех пор мы часто бывали в том удивительном доме. Руголевы занимали всего две комнаты на втором этаже. Но, что это были за комнаты! Гостиная, размером с нашу квартиру. Высокие потолки, огромные окна, на потолке – лепнина. И чего там только не было на том потолке: какие-то младенцы с крылышками и луками со стрелами, какие-то старинные гербы в обрамлении гроздьев винограда и других диковинных растений, и еще много чего. Мы с братом любили разглядывать потолок. А еще в комнате был камин. Правда, он уже не работал. А так хотелось посмотреть, как в нем пылает настоящий костер! Об этом нам рассказала тетя Оля, которая единственная из всех видела его в действии. А балкон. Летом там стоял большой обеденный стол со стульями и горка с посудой. И еще оставалось столько места, что мы с братом могли бы там кататься на нашем трехколесном велосипеде, не задевая ничего, как в нашей «большой» комнате. Вторая комната была размером с нашу большую. Это была спальня. Но там мы с братом почти не бывали.

К нашему удивлению, щенок так и не вырос. Оказалось, это обычная комнатная собачка. Конечно же, мы с братом по-прежнему любили ее, но были немного разочарованы, потому что надеялись, что щенок станет настоящей сторожевой собакой, каких видели в лагере.

А потом у Руголевых появился телевизор. И несколько лет раза два-три в неделю мы всей семьей ездили на весь вечер смотреть телепередачи.

Полгода назад умер дядя Петя, а чуть раньше – наша собачка. И в тот праздничный день тетя Оля вспомнила о нас.

Не успел поговорить с тетей Олей, как в квартиру с шумом ввалился дядя Володя Макаров. Что это был именно он, догадался по истерическому визгу мамы – дядя Володя обожал щипать знакомых и даже малознакомых женщин, а за столом рассказывать веселые, не совсем приличные анекдоты. Как ни странно, ему это всегда сходило с рук. Более того, он нередко становился душой любой компании, а «ощипанные» женщины его просто обожали, прощая дикие выходки и скабрезности, густо украшавшие его застольные речи.

– Ты один? А где Нина и Борис? – спросила мама.

– Нина осталась с ним дома. Он, видите ли, немного приболел. А у меня – праздник. Мне болеть некогда. Ну, где там Афанасий? Где ребята? А это, похоже, жена Толика? – спросил дядя Володя, и я тут же услышал визг ощипанной Татьяны.

Дядя Володя звезд с неба не хватал. Еще до войны он окончил семь классов средней школы в Ленинграде, где родился и вырос. Он перешел в восьмой класс, когда началась война. Волей случая оказался за линией фронта – в партизанском отряде. Уже после снятия блокады Ленинграда узнал, что в осажденном городе погибли его родители и все родственники. Возвращаться было не к кому, да и некуда – их дом был уничтожен. Прямо из партизанского отряда дядя Володя добровольно ушел на фронт и воевал до Победы, не жалея себя. После войны он продолжил военную службу. Так и оказался в охране лагеря военнопленных.

В лагере дядя Володя какое-то время служил под началом моего отца. А поскольку оба были фронтовиками, между ними быстро установились особые отношения.

Тетя Нина – жена дяди Володи – происходила из профессорской семьи, но война помешала ей даже окончить школу. Она с детства хорошо знала немецкий, а потому, прибавив себе пару лет, добровольно оказалась в войсках НКВД, где в тот момент потребовались именно эти ее знания. В августе сорок третьего, когда освободили родной Харьков, тетя Нина, по ее просьбе, была направлена переводчицей в лагерь военнопленных, созданный в поселке Покатиловка, что под Харьковом. Там она познакомилась с моей мамой, работавшей в том лагере, а позже – с моим отцом, направленным туда же после выписки из харьковского госпиталя.

В сорок четвертом моих родителей и тетю Нину перевели в лагерь, который располагался на окраине Харькова – в районе тракторного завода. Там все они и познакомились с веселым молодым сержантом Володей Макаровым. Именно в том лагере в декабре сорок четвертого года родился я.

В сорок шестом отца вернули в Покатиловку. Осенью того же года в том поселке родился мой брат Сашка. Из Покатиловки отца вновь перевели в Харьков, но в лагерь, который располагался в центре города – на территории разрушенного автодорожного института. Там наша семья снова встретилась с молодой семьей Макаровых – дядя Володя и тетя Нина уже успели пожениться.

Долгое время семья Макаровых была бездетной, а потому я быстро стал ее любимцем. Несколько лет моей сознательной жизни в лагере Макаровы опекали меня не меньше, чем мои родители, занятые работой и заботами о младшем брате.

Я расхаживал по всему лагерю с дядей Володей или с тетей Ниной. Именно тетя Нина познакомила меня с немцем-переводчиком гером Бехтловым, благодаря которому я быстро освоил разговорный немецкий. Более двух лет гер Бехтлов фактически был моим наставником и с большим терпением и тактом воспитывал меня, как немецкого мальчика.

Тетя Нина, как и мой наставник, старалась больше говорить со мной по-немецки, что очень раздражало дядю Володю, который немцев, мягко говоря, недолюбливал, видя в них хоть и побежденных, но все-таки врагов.

Макаровы жили не в лагере, как большинство персонала, а у родителей тети Нины – в старинном доме недалеко от лагеря. Похоже, интеллигентным родителям не нравился несдержанный на язык, малообразованный зять. Дядя Володя отвечал им тем же. Сколько помню, «любимым» персонажем его застольных анекдотов была теща. Рассказывал он эти анекдоты с мастерством и каким-то особым, выстраданным удовольствием. Да и знал их немало.

К нам в гости Макаровы ходили часто. Вместе и порознь. Все праздники наши семьи, как правило, отмечали у нас. А вот в гости к Макаровым мы не ходили никогда.

– Некуда мне вас приглашать. Я у этих буржуев в примаках живу – на птичьих правах, – отшучивался обычно дядя Володя.

Но, однажды, когда я уже учился в третьем классе, мы с мамой зашли к Макаровым по какому-то делу.

В доме оказался лифт с лифтером, и мы впервые в жизни поднялись на третий этаж не по лестнице, а в зеркальном лифте. Дверь открыл дядя Володя, явно обескураженный нашим визитом. Но, он быстро пришел в себя и с присущим ему юмором начал демонстрировать квартиру:

– Это коридор. А это наша половина коридора. Здесь мы можем принимать гостей. Места всем хватит.

Прихожая, которую дядя Володя назвал коридором, поразила своими размерами. Она было значительно больше нашей «большой» комнаты. И еще она удивила необычной мебелью. Вдоль стены стояли огромные шкафы темного дерева. В один из шкафов мы повесили нашу одежду, но не на гвоздик, а на плечики. Это было так непривычно.

В простенках противоположной стены разместились два гигантских зеркала, в которых мы видели себя в полный рост. А если приоткрыть зеркальные дверцы шкафов и разместить их под фиксированным углом, защелкнув специальные фиксаторы, то можно оглядеть себя со всех сторон, даже сзади. Мама была в восторге. А я впервые увидел себя сзади и не узнал.

Меж тем дядя Володя продолжил экскурсию:

– Это комната прислуги. Правда, мои буржуи зовут ту тетку домработницей. Это дверь в кабинет тестя. Там он, видите ли, думает. А здесь думает, как меня поскорей извести, моя теща – змея подколодная. Это ее кабинет. Она, как и тесть, змея не простая, а ученая. А эта дверь – в их серпентарий. В спальню. А вон та – в гостиную. За гостиной – столовая, соединенная с кухней. А в саму кухню ведет вон та дверь, – подробно пояснял он, не двигаясь с места. Стало ясно, что во все эти комнаты всем нам вход воспрещен.

– А это ванная комната. Вот сюда нам с Ниной можно.

– А где же ваша комната? – не удержалась мама, потому что оставалась всего одна дверь, о которой еще не было сказано ничего, хотя, судя по расположению, это была дверь в туалет.

– Вот она, родимая! – заулыбался дядя Володя, распахивая дверь, которая действительно оказалась дверью туалета, – Прошу в наши апартаменты, господа, – жестом пригласил он нас войти.

Да-а-а. Это было нечто. Впрочем, туалет оказался комнатой довольно приличных размеров. Во всяком случае, там разместилась двуспальная кровать, которая полностью закрывала отхожее место. Зато под потолком, прямо над головами спящих, размещался солидных размеров сливной бачок. От бачка вниз спускалась сверкающая металлическая цепочка, на которой висела белая фаянсовая ручка. Дядя Володя не преминул тут же дернуть ручку. Под кроватью раздался характерный шум спускаемой воды. Все весело рассмеялись.

– А как же в туалет ходить? – снова не выдержала мама.

– Мы с Ниной приспособились, а буржуи с домработницей ходят к соседям. Нечего им осквернять наши покои.

Кроме кровати, в туалете оказалась раковина, рядом с которой примостился небольшой столик. Стульев не было. И нам предложили сесть прямо на кровать.

А у стены, что напротив сливного бачка, во всю ее ширину расположился огромный шкаф, в котором, очевидно, хранилось все имущество семьи Макаровых.

Но, мое внимание уже полностью захватил столик. Точней, не сам столик, а то, что на нем располагалось. А на столике стоял плексигласовый макет Кремля.

Что это был за макет! В миниатюрную Спасскую башню были встроены настоящие часы, которые не только показывали точное время, но и отбивали каждый час. В Кремле, кроме дворцов и церквей, были маленькие Царь-пушка и Царь-колокол. А вдоль кремлевской стены «росли» пушистые плексигласовые елочки. И еще был Мавзолей, на котором вместо надписи «ЛЕНИН СТАЛИН» крупными буквами было написано «ТЕЩА». Я рассмеялся.

– Опасно шутишь, Володя, – почему-то не рассмеялась мама.

– Брось, Надя, – отмахнулся дядя Володя, – Кремль игрушечный и Мавзолей игрушечный. Кого хочу, того в нем и хороню. Жаль, что не взаправду.

– А где Нина? – спросила мама.

– В школе, – ответил дядя Володя и, немного помолчав, пояснил, – Вздумала, видите ли, учиться. Школу решила окончить, вечернюю. Меня даже хотела привлечь. Давай, говорит, учиться вместе. А куда мне учиться? У меня сменная работа. Решили, пусть пока одна учится. Окончит школу, тогда уж я пойду. А пока она учится, я тут со скуки помираю. Вот и начал делать этот Кремль, – пояснил дядя Володя.

После демобилизации он работал слесарем на завод «Авторучка», где и приобрел навыки работы с экзотическими материалами.

Тетю Нину мы тогда так и не дождались – она возвращалась из школы очень поздно. Года через три упорной учебы она, наконец, получила великолепный аттестат зрелости, которому позавидовали бы многие выпускники. Но, как она не уговаривала дядю Володю, пойти в вечернюю школу тот категорически отказался. К тому времени его планировали назначить сменным мастером, и он, якобы, не хотел упустить этот шанс. После долгих колебаний тетя Нина все же решила не ждать, пока муж получит среднее образование, и поступила в институт на вечернее отделение. Через пять лет у нее уже был заветный диплом, причем с отличием. И снова, как пять лет назад, передовой мастер цеха завода «Авторучка» отказался стать школьником, придумав очередную отговорку.

Тетя Нина меж тем уже года два успешно работала в научно-исследовательском институте. Едва она стала дипломированным специалистом, институт тут же направил ее в аспирантуру, и года через три тетя Нина блестяще защитила кандидатскую диссертацию. Тема диссертации была настолько актуальной, что в институте создали профильный отдел, который она возглавила. Постепенно тетя Нина стала заметной фигурой, причем не только в своем институте.

А дядя Володя совсем загрустил. Успехи жены его доконали. Красивая тетя Нина всегда привлекала внимание мужчин, но в молодости дядю Володю это мало волновало – он и сам был не дурен собой. Теперь же их бездетная семья стала явно неравнопрочной. Это было заметно даже нам, детям. Хотя бы по тому, что к нам дядя Володя все чаще заходил нетрезвым, но если раньше в разговорах он привычно хулил ученую тещу и ученого тестя, то теперь в их когорту попала и его ученая жена.

В отличие от посещений дяди Володи, оканчивающихся мрачным застольем с распитием принесенной им бутылки водки, визит тети Нины был для нас, как праздник. Это ощущение появлялось оттого, что с ее приходом моментально прекращались все ссоры, и возникала атмосфера ожидания чего-то необычного, радостного. Она всегда приносила торт или пирожные, что в нашем доме однозначно ассоциировалось с праздником. Пока мама готовила стол, тетя Нина успевала поговорить с каждым из нас. Она искренне интересовалась нашей учебой и нашими увлечениями, радовалась нашим успехам и исподволь давала хорошие советы. Общаться с ней было интересно – мы узнавали много нового в доступной для нас форме, а главное – она заряжала нас энергией оптимизма.

Но, однажды тетя Нина не выдержала:

– Не знаю, что с Володей делать, – пожаловалась она маме, – Мне стыдно с ним в приличном обществе появляться. Надоели его пошлые анекдотики. Мои ученые смотрят на него, как на дурака. А он этого даже не замечает. Напьется, как свинья. Тащи его потом домой. И учиться не хочет. Вышел, говорит, из этого возраста. А, по-моему, по уровню развития он так и остался мальчишкой-школьником. Только с возрастом сильно поглупел.

Вскоре после того разговора мы узнали, что у Макаровых родился долгожданный сын Борис. И тетя Нина надолго исчезла. Зато гордый молодой отец дядя Володя стал заходить еще чаще. Примерно через год маме надоели пьяные посиделки мужчин, и тогда надолго исчез и дядя Володя.

В гости к Макаровым, после того единственного похода, мы больше не ходили. Лишь мне довелось еще раза два-три побывать в комнате-таулете – дядя Володя показал мне, как проявлять пленки и печатать фотографии. И еще раз я оказался у них в тот момент, когда они, наконец, переселились из туалета в кабинет тестя.

А Борю Макарова мы с братьями так никогда и не увидели, хотя он – ровесник самому младшему из нас. Да и сами Макаровы больше ни разу не приходили к нам вдвоем, даже в праздники. Только по одиночке. Каждый из них привычно жаловался на свою вторую половину, а потом расхваливал достоинства неизвестного нам сына. Странные отношения. Странная история.

Последней приехала тетя Дуся Худолей из Покотиловки. Она единственная из всех наших гостей не работала в лагерях. Там работал ее муж – плюгавенький, но очень себялюбивый и заносчивый мужичонка. Он, как и мой отец, был в младшем офицерском звании.

Как случилось, что красивая тетя Дуся стала его женой, удивляло всех. Сходились во мнении, что виной всему – ее малограмотность, а отсюда неуверенность в себе. Сам же Худолей был чрезвычайно самоуверенным типом. Мне он откровенно не нравился – одним словом, Худолей.