Читать книгу У края - Анатолий Зарецкий - Страница 1

Я родился в Харькове, в городе, который «волею судеб» оказался на стыке близких, но все же разных культур. Во времена царствования Петра Великого (исторически, казалось бы, не столь отдаленные) этот южнорусский город все еще был «у края» Великой России – пограничной крепостью на «укрАине» огромного государства.

А уже в годы Октябрьской революции именно в Харькове была провозглашена советская власть в Малороссии, объявленной республикой, которую вдруг на польский манер назвали Украиной, а ее жителей, разумеется, украинцами. И вплоть до 1934 года Харьков оставался столицей Украинской республики в составе Советского Союза.

Следы неизбежной «украинизации» проявились в двуязычных вывесках, развешанных по всему городу, и, конечно же, в официальных документах, заполняемых непременно на русском и украинском языках. Так в моем первом паспорте я вдруг получил новое отчество: «Панасовыч», хотя, насколько известно, ни в одном из языков мира имена собственные не меняются.

Существовала даже шутка, что великий русский поэт Пушкин на Украине непременно стал бы Гарматкиным.

Однако, несмотря на грандиозные усилия, харьковчане во всех переписях в качестве родного языка упорно указывали русский, а украинский лишь в числе языков народов СССР, которыми владеют дополнительно. Да и в городе в годы моего детства украинскую речь можно было услышать лишь на рынках, куда привозили свою продукцию колхозники из окрестных украинских сел.

И все же усилия не прошли даром: сами того не замечая, харьковчане уже давно говорили не по-русски – возник своеобразный харьковский говор. Это даже не «суржик», а нечто особенное, где мягкое украинское «г» сочетается с таким словотворчеством, какое и не снилось прославленным одесситам, просто активно заимствовавшим слова из разных языков.

Но, когда справедливость была восстановлена, и столицей Украины стал древний Киев (столица Киевской Руси, или Малороссии, то есть России Малой, исконной), Харьков оказался лишь областным городом «у края» республики – на ее границе с Российской Федерацией.

В годы советской власти та граница существовала лишь на картах, да в головах политиканов, а вот с развалом Советского Союза стала жуткой реальностью – моя малая Родина неожиданно оказалась в другом государстве.

Я прожил в родном городе двадцать три года – едва ли ни треть жизни. Но именно в Харькове прошли лучшие годы, там я вырос и сформировался как личность. В моем городе я отлично учился и получил прекрасное образование, там началась трудовая жизнь, оттуда в 1969 году уехал на космодром Байконур, куда направили по распределению.

Уезжая, даже не подозревал, что покидаю родной город навсегда, оставляя в нем самое дорогое – мое прошлое, где познавал мир, любил и страдал так искренне и чисто, как бывает только в детстве и юности.

С тех пор как однажды осознал, что жизнь конечна, а «бессмертная душа» не более чем спасительная сказочка для слабых духом – разум заметался в поисках равноценной замены. Страх смерти грозил обратиться в устойчивый комплекс. Ведь если нет Бога, и после смерти не будет ничего, какой смысл к чему-то стремиться?!

«И зачем только человеку разум», – размышлял восьмилетним ребенком, наблюдая за стайкой цыплят, опекаемых строгой курицей, – «Бегают, бедняги, что-то клюют, дерутся. А подрастут, их зарежут и съедят». И так все живое – суетится и не думает, зачем живет, и что будет потом, когда их не будет.

В период юношеского максимализма меня вдруг осенило: «Да мы все в нашей стране такие же цыплята. И нас тоже рано или поздно сожрут во имя призрачной идеи построения коммунизма!»

А жить действительно становилось страшно. Мир находился «у края» ядерной пропасти, и на уроках военной подготовки мы, восьмиклассники, готовясь отразить нападение любого врага, часами шагали строем в противогазах, с допотопными трехлинейками, удлиненными полуметровыми трехгранными штыками-прутиками.

– Вспышка справа! – кричал старенький подполковник в отставке, и мы мгновенно падали лицом вниз, головой от условного взрыва ядерной бомбы. Но кто-то, как обычно, падал не так, и военрук строго распекал нерадивых учеников:

– Тю на вас! Як упалы, мать вашу так?! Ну, ля-а-а! Дэ ж довжны буты ваши головы? Хорошо, цэ учеба, а так воны вже валялысь бы штабэлямы у тех кустах, – с серьезным видом сообщал он о возможных последствиях ядерного взрыва.

– Товарищ полковник, а если вспышка прямо над головой? Какую команду подавать? – не выдержав очевидной глупости, на всякий случай повысил я военрука в воинском звании. Ему это всегда нравилось.

– Нэ вумничай, Зарецкий! Яка команда. Испаришься за минуту, й слиду нэ будэ. Ни вид тэбэ, ни вид твоейи винтовки, – под смех школьников сдавался военрук, – Ни-и-и. У вийну було проще. Такойи гадости ще нэ наизобрэтали, – с сожалением вздыхал фронтовик.

– А штыком кого колоть, товарищ полковник? – тут же подключался Костя Завьялов, – И как, если штык испарится? – добавлял он под очередную вспышку смеха товарищей.

– Кого прыкажуть, того й будэшь колоть, Завьялов! – начинал выходить из себя преподаватель, – А испарится, так у врага вин тэж испарится. Голыми руками дави вражину! – заканчивал он таким тоном, что разом наступала мертвая тишина. Шутить с фронтовиком больше не хотелось.

А на уроке математики после бессмысленной двухчасовой муштры уже вовсе не хотелось думать ни о чем. Какие там функции? О чем это бормочет наш математик Яков Яковлевич – Я в квадрате? А главное, зачем все это? Вспышка слева и трындец. Харьков город промышленный, и уже в полукилометре от школы друг за другом начинаются «почтовые ящики»: семьсот одиннадцатый, двести тридцать первый и далее везде.

Что они там выпускают, неизвестно. Хотя почему неизвестно? Подземный авиазавод, конечно же, выпускает самолеты. Они ежедневно проносятся над школой, сотрясая здание так, что и бомба не нужна – рассыплется оно однажды от постоянных вибраций.

А Пятихатки или Желтые Воды? Там, говорят, добывают почти весь уран для наших атомных бомб. Объекты первой очереди для «бомбардування», как сказал наш военрук.

И мое воображение быстро нарисовало картину вспышки слева. Как наяву увидел брызнувшие стекла гигантских окон класса. Да только этими осколками нас всех посечет в лапшу! Никто не спасется. А уж дальнейшая картина была совсем безрадостной. Куда бежать? Бомбоубежищ нет. Противогазы только в классе военной подготовки, да и то всего двадцать штук – для мальчиков одного класса.

«Нет. Страна не готова к ядерной войне», – сделал здравый вывод и успокоился.

Но, минут через десять вдруг вспомнил, что и к прошлой войне она тоже не была готова. Она вообще никогда ни к чему не готова. И невеселые мысли вновь захватили в плен.

«Повезет тому, кто испарится», – заключил я, – «Вот только что будет потом, когда ничего не будет?» – вновь возник извечный вопрос бытия мыслящих существ.

А страна словно почувствовала мои сомнения. А может, и сама прикинула, что не готова к войне, и главный коммунист страны Хрущев лично отправился в стан врага – в Соединенные Штаты Америки. И весь мир на время вздохнул облегченно: несмотря на угрозы «закопать капитализм», непримиримый Никита все же согласился на «мирное соревнование социализма с капитализмом». Что ж, ядерная война была отложена на неопределенный срок, а с нею и бесплодные рассуждения о смысле жизни.

В следующий раз «у края» я оказался, когда не стало моей любимой Людочки, моей невесты. С ее смертью жизнь потеряла всякий смысл, а в день похорон от меня навсегда ушел страх смерти.

И через несколько лет я без страха, и даже с некоторым любопытством, стоял под прицелом своего же пистолета в руках сумасшедшей Вали-Валентины.

А еще года через два отчаянно шагнул под пули преступника, прицельно стреляя по вспышкам его выстрелов. Не было страха и в других ситуациях, смертельно опасных для жизни.

Лишь в палате психиатрического отделения мне впервые за много лет стало страшно. Но то был не страх смерти, а страх реально сойти с ума. Ведь медики подобных учреждений нередко исполняли подобные задания компетентных органов. Кто знает, что решили те органы вместе с политотделом полигона после моих писем в высшие инстанции страны? Упрятали же они меня, здорового человека, в психушку.

Но, именно в психушке осознал, уже не разумом, а всем своим естеством, что такое смерть. Две недели лечебного сна без сновидений дали полное об этом представление. Лишь окончательно очнувшись и вновь почувствовав свое Я, вдруг остро ощутил жуткий смысл четверостишия Омара Хайяма:

Что миру до тебя? Ты перед ним – ничто:

Существование твое лишь дым, ничто.

Две бездны с двух сторон небытия зияют

И между ними ты, подобно им – ничто.

Для меня это значило лишь одно: смерть страшна живым, безумцам все равно, а значит Жизнь – это Разум. Чтобы жить, надо любой ценой сохранить способность мыслить. И я победил – из госпиталя вышел триумфатором, сохранившим Разум и сбросившим, заодно с воинской службой, все страхи и сомнения.

И вот я вновь «у края» уже несколько позабытой «гражданской жизни». Триумф победителя постепенно развеялся, и мне пришлось одну за другой решать скучные задачи своей легализации в качестве гражданина с паспортом и пропиской, а затем и трудоустройства в режимное конструкторское бюро.

Двадцать лет работы в КБ Королева пролетели как один день. Беспартийный, я достиг немыслимой вершины – должности начальника сектора. Мне нравилась моя работа, и многоразовую космическую систему «Энергия-Буран» по праву считаю своим детищем.

Все рухнуло с «перестройкой» Горбачева. Слова, слова, слова. Красивые слова, за которыми последовал развал страны и десятилетия немыслимого падения и хаоса.

В возрасте сорока девяти лет я оказался безработным, без средств к существованию и перспектив трудоустройства по специальности. А общество, по воле все тех же партийно-хозяйственных деятелей, лишь недавно призывавших за здорово живешь строить коммунизм, вдруг перестало быть социальным, а сами деятели бросились наперегонки «приватизировать», а по существу красть, общенародную собственность. В один миг нас всех, как слепых котят, из общества «развитого социализма» «кинули» в хаос «дикого капитализма», бросив для отвода глаз кость в виде клочка бумажки, умно названной «ваучером».

Занимаясь, чем придется, постепенно нащупал свое дело, которое увлекло, а главное оно было перспективным и давало надежду выкарабкаться из нищеты, в которую меня «опустила» демократия, навязанная нашему народу, как до того социализм – грубо, нагло, беспардонно, с жуткими потрясениями всех основ, включая мораль и нравственность.

Одолев все преграды, мне удалось построить небольшое камнеобрабатывающее предприятие, способное обеспечить своим владельцам доход не менее миллиона долларов в год. И это лишь на первом этапе. Я знал, как в течение трех-пяти лет сделать это предприятие лидером отрасли.

Но моему партнеру нужен был «свечной заводик», который был бы исключительно в его полной собственности. И в «сахарной голове» созрел коварный план, как избавиться от партнеров, присвоив их доли.

Отказавшись подписать подготовленные адвокатами документы, я «заказал» себе смертный приговор. И он был бы приведен в исполнение, если бы не случайно подслушанный дочерью диалог заговорщиков. Мне удалось остановить процесс моей ликвидации в самом зародыше, но, лишь потеряв все, что удалось заработать в последние годы.

И в дополнение ко всему я потерял веру в людей, узнав истинное лицо подонков, которым дал работу и которые годами изображали друзей и приятелей. И вот я в очередной раз «у края», и мне, как два года назад, предстояло все начать сначала.