Читать книгу Вирусы. Откуда они берутся, как передаются людям и что может защитить от них - Андерс Фомсгорд - Страница 7

Я продолжал работать в США над вакциной против ВИЧ. Одним прохладным серым ноябрьским вечером 1989 года случилось кое-что вызывающее беспокойство. Грузный закупщик обезьян сидел напротив меня за столом в офисе нашей вирусной лаборатории Твинбрук-2, отделение Национальных институтов здравоохранения в Роквилле, штат Мэриленд, чуть севернее Вашингтона, округ Колумбия.

С ярко выраженным техасским акцентом он разговаривал с коллегой из Центра исследований приматов в Рестоне, Виргиния, а именно – из отдела, где прибывающие из Африки и Азии животные проходят карантин. Насколько я понял, у них возникли проблемы с приматами из нескольких отсеков. Это были сотни диких длиннохвостых макак-крабоедов, совсем недавно прибывших из джунглей с филиппинского острова Минданао.

Закупщик пытался выяснить, каким маршрутом они прибыли, а я старался уловить суть проблемы. Стало понятно, что обезьян отправили с Минданао на одну из ферм неподалеку от столицы Манилы, где со множеством сородичей их поместили в большие клетки и отправили в Амстердам. Там их рассортировали: извлекли мертвых, высадили особей, конфликтующих с другими доминантными самцами, оставшихся самолетом отправили в Нью-Йорк. Из аэропорта Джона Кеннеди по Восточному побережью приматов доставили на грузовиках в Рестон, штат Виргиния. Во время телефонного разговора закупщик не переставая делал какие-то пометки у себя в записной книжке.

– Что случилось? – поинтересовался я в промежутке между двумя тревожными звонками. И он объяснил, что в одном из отсеков центра в Рестоне обезьяны начали умирать от какой-то загадочной болезни. В течение трех недель эта участь постигла треть из сотни недавно доставленных приматов. У них внезапно поднималась температура, начинались кровотечения из всех отверстий, а затем следовал летальный исход. Очень странная ситуация. К счастью, с обезьянами, предназначенными для наших исследований, все было хорошо. Но это пока.

Большую часть приматов мы получали из другого места: с острова Морган в Южной Каролине или от нашего основного поставщика макак в Пуэрто-Рико. Там животные находились на карантине продолжительное время и были абсолютно здоровы. Однако ветеринар из Рестона был обеспокоен тем, что неведомая болезнь может распространиться на все здание.

Наш закупщик по телефону посоветовал своему коллеге и ветеринарному инспектору обратиться с просьбой к вирусологам из Американского военно-медицинского института исследований инфекционных заболеваний (USAMRIID) в Форт-Детрике, штат Мэриленд, исследовать больных и скончавшихся обезьян. У специалистов этой организации было больше опыта в области редких и экзотических вирусных заболеваний приматов, там можно было производить вскрытия и осуществлять диагностику. К тому времени рестонский коллега уже отослал материалы биопсии от одной из умерших обезьян вирусологу USAMRIID Питеру Ярлингу. И теперь исследователи из Форт-Детрика запрашивали дополнительные пробы. Наш поставщик животных опять созвонился со своим коллегой из Рестона, я держал ухо востро. Он предложил предоставить в распоряжение вирусологов из USAMRIID несколько тел мертвых обезьян, чтобы ученые сами выбрали участки тканей для исследований. Они еще некоторое время обсуждали, каким образом следует упаковать тела животных в полиэтиленовые пакеты, чтобы отвезти на машине в институт, расположенный примерно в часе езды от Рестона на противоположном берегу реки Потомак. Наконец закупщик положил трубку, встал и направился к выходу.

– И где же в итоге они договорились встретиться? – полюбопытствовал я.

Он сказал, что встреча состоится на бензозаправке. Там можно спокойно перекинуть из багажника в багажник двойные пакеты с телами обезьян. Надев пальто и кепку, поставщик поспешно покинул офис.

– Неужели они собрались разъезжать с обезьяньими трупами в багажниках? – крикнул я ему вслед, но он уже убежал.

Я отправился к начальнику Филу и коллеге Ванессе и рассказал им об активных телефонных переговорах и проблеме, возникшей в Рестоне. Наш начальник поделился слухами о том, что в другом центре передержки обезьян, в Новом Орлеане, произошла вспышка вируса симианской геморрагической лихорадки, откуда также отправили в USAMRIID образцы тканей на исследование. Он предположил, что и в Рестоне, наверное, происходит нечто подобное.

– Симианская геморрагическая лихорадка – что это вообще такое? – поинтересовался я.

Фил рассказал мне, что это высокозаразный РНК-вирус из семейства артеривирусов (Arteriviridae), который буквально выкашивает колонии обезьян, но для человека он не опасен. Он вызывает смертельные кровотечения и способен уничтожить всех приматов в Рестоне. Если это, конечно, он. Через пару дней начальник собирался отправить в USAMRIID на вскрытие несколько наших обезьян, чтобы выяснить подробности.

* * *

И вот в пятницу, спустя несколько дней после телефонных переговоров нашего закупщика, мы с ним и Ванессой сами отправились в USAMRIID в огромном фургоне Фила с раздвижными дверями и несколькими рядами сидений, как в мини-автобусе. У него ведь семья, две здоровенные собаки, к тому же он играет на электрогитаре в группе, так что ему просто необходима большая машина. Так он мне объяснил. Как будто в США существовали маленькие автомобили. По дороге мы обсуждали наши эксперименты с обезьянами, пытались представить себе суматоху, наверняка охватившую рестонский центр в связи со вспышкой геморрагической лихорадки. И посмеивались над нашими лихими закупщиками и их альтернативным логистическим планом, предполагавшим разъезды по двум штатам с мертвыми макаками в багажниках. Только подумайте: если этот вирус опасен для людей, наши старики станут инициаторами смертоносной эпидемии на территории всей Виргинии, Мэриленда и Вашингтона!

Наконец мы добрались до места назначения, встретились с вирусологом Питером Ярлингом и ветеринаром Марком Льюисом и приступили к обсуждению наших испытаний и результатов вскрытия обезьян. Не могли мы обойти вниманием и загадочное происшествие в Рестоне. Майор Фил Зак находился в библиотеке вместе с нами, но, как обычно, разговаривал по телефону.

Мы только что стали свидетелями проведенного ветеринаром вскрытия одной из наших обезьян в рамках исследования ВИО. Во время процедуры один из военных охранников неожиданно спросил у меня, не являюсь ли я случайно иностранцем? Видимо, заподозрил неладное, услышав мой акцент. Я с радостью ответил, что да, я действительно иностранец. После такого признания военный приказал мне стоять на месте, пока он будет собирать сведения, и удалился. Спустя 10 минут охранник вернулся и сообщил, что я был признан негодным к военной службе из-за аллергии на морских свинок. Он был абсолютно прав. Хотя я никогда не понимал, каким образом можно пересечься с этими животными на службе в армии. Он перечислил множество деталей моей биографии – кажется, ему было известно обо мне и моей семье гораздо больше, чем мне самому. И все это он выяснил за десять минут – в 1989 году! Как бы то ни было, мне позволили остаться, правда, пришлось перенести встречу из кабинета в библиотеку.

Я был негодным к военной службе из-за аллергии на морских свинок.

Мы поговорили о направленных к ним на исследования обезьянах, а затем Питер Ярлинг принялся рассказывать нам о видоизмененной селезенке приматов, поступивших из Рестона. Селезенки были очень отечными и кожистыми и напоминали толстые кровяные колбаски, а в большинстве внутренних органов были зафиксированы точечные кровоизлияния. Вирусолог сообщил также, что они пытались выделить вирус из образца ткани мертвой обезьяны из того центра. Но, к сожалению, в культуре, видимо, уже начался рост бактерий – жидкость с клетками ткани в чашке Петри помутнела через сутки. Короче говоря, культура уже не могла считаться стерильной и свободной от посторонних бактерий. Все мы, естественно, согласились с этим выводом. Странным было лишь то, что содержимое сосудов не имело запаха, характерного для псевдомонадных бактерий. Со времен работы в отделении клинической микробиологии Королевской больницы я прекрасно помнил этот запах: терпкий, сладковатый, его невозможно не почувствовать. Вообще же, недуг, поразивший приматов из Рестона, сильно смахивал на ту самую симианскую геморрагическую лихорадку, возбудитель которой был только что обнаружен Питером Ярлингом в образцах, доставленных из Нового Орлеана. Так что поначалу исследователь не сильно волновался. В общую картину не вписывался лишь способ распространения этого заболевания: в Рестоне заразились обезьяны, содержащиеся в разных отсеках, но вирус симианской геморрагической лихорадки не передается воздушным путем. А в таком случае – возможно, у обезьян из разных центров все-таки разные болезни?

Ветеринар Марк Льюис подключился к нашему разговору и осветил дальнейшее развитие этой истории. Едва они с вирусологом и несколькими коллегами закончили совещание, дверь в кабинет приоткрылась и к ним вошел бледный как полотно лаборант Том Гейсберт со стопкой черно-белых фотографий, полученных с помощью электронного микроскопа. Питер Ярлинг поинтересовался: неужели это снимки неудавшихся, загрязненных вирусных культур, полученных от обезьян из Рестона? Лаборант кивнул, швырнул стопку на стол и с волнением спросил, что им теперь делать. Собравшиеся взглянули на изображения и увидели на них невероятно раздувшиеся клетки, набитые до отказа похожими на спагетти, нитевидными возбудителями. Все присутствующие без труда опознали на снимках филовирусы. Да, именно так они и выглядят, а еще – они вызывают смертельные болезни у человека. Том паниковал, а Питер воскликнул, что он и сам (а не только лаборант) успел сунуть нос в эти образцы!

Филовирусы, к которым относятся Эбола и Марбург, называются так, потому что под объективом электронного микроскопа выглядят как тонкие длинные нити (от лат. filum – нить). Оба патогена относятся к семейству Filoviridae, порядок Mononegavirales, и являются РНК-вирусами (одноцепочечные вирусы отрицательной полярности) с плотной оболочкой – капсидом. Он, фактически являющийся жировой мембраной, окружает вирусное ядро и помогает вирусу проникать в клетку хозяина. Но именно благодаря этому капсиду патоген легко убить мылом, спиртом или нагреванием до 60 градусов в течение получаса. Правда, смертность от этого вируса чрезвычайно высока, если человек уже инфицирован и заболел, лекарства от него не существует. Мой начальник Фил попросил показать нам фотографии этого страшного возбудителя. Напоминающие вареные спагетти отростки были длиннее, чем нити вируса Марбурга, немного более закрученные. Значит, перед нами действительно была Эбола.

Эбола и Марбург называются филовирусами, потому что под объективом электронного микроскопа выглядят как тонкие длинные нити (от лат. filum – нить).

Необходимо было провести дополнительные анализы, чтобы точно определить тип филовируса, для этого Питер Ярлинг запросил и даже уже получил дополнительный материал от погибших обезьян из Рестона. Вообще говоря, ему удалось достать целых два трупа, которые какой-то идиот привез в багажнике собственной машины. Я вновь вспомнил о наших лихих закупщиках и их альтернативном логистическом плане. Но на этот раз никто не засмеялся. Да уж, приматов поразила не геморрагическая лихорадка. И не бактерии были виновниками замутнения содержимого чашек Петри. Питер Ярлинг признал: обезьян и клетки в сосудах убил филовирус!

Краем уха услышав, что мы говорим о представителе филовирусов, бушующем в Рестоне, майор прервал телефонный разговор и присоединился к дискуссии о том, откуда он мог взяться. О вирусе Эбола не было слышно с 1976 или даже с 1977 года. К тому же он происходил из Заира или Судана, то есть из Африки. Но эти обезьяны приехали не из Африки, а с филиппинского острова Минданао, прокомментировал я. Все задумчиво закивали. Ветеринар Марк заметил, что приматы заболели спустя три-четыре недели после прибытия с Филиппин, а это слишком короткий период для заражения такого большого количества животных. Напрашивается вывод: либо этот филовирус передается по воздуху, либо большинство особей заболело до прибытия в США. Пока установить подробности заражения не представлялось возможным, мы сосредоточились на текущей ситуации. Если это действительно Эбола или Марбург, то все люди, имевшие дело с больными приматами и полученными от них пробами, могут быть инфицированы, а также огромное количество людей в Вашингтоне и окрестностях. Между тем, смертность от вируса Марбург составляет 25 %, а от Эболы – все 90 %.

Мы поинтересовались у майора, какие действия собираются предпринять военные, – он тяжело вздохнул, серьезно посмотрел на нас и сказал:

– Выявить, изолировать и устранить.

То есть точно выяснить, что это за болезнь, изолировать инфицированных, чтобы они не распространяли ее дальше, и уничтожить вирус – видимо, при помощи каких-то химикатов, поскольку ни лекарства, ни вакцины от него не существует. И, конечно же, перебить больных обезьян, пока они не распространили патоген дальше.

Если это действительно Эбола или Марбург, то все люди, имевшие дело с больными приматами и полученными от них пробами, могут быть инфицированы.

Выявить, изолировать и устранить, подумал я. Лаконичный военный слоган майора крутился в моем растерянном мозгу. Меня ведь не взяли на службу из-за злополучной морской свинки, так что я был знаком с армейским жаргоном исключительно по кинематографу. А потому меня несколько встревожила милитаристская интонация, просочившаяся в нашу вполне мирную беседу. Меня пугала перспектива умереть от нового, пока не изученного вируса Эбола, а мы вполне могли заразиться им, пребывая в USAMRIID среди людей, исследовавших его и находившихся на инкубационной стадии заболевания.