Читать книгу Асексуалы. Почему люди не хотят секса, когда сексуальность возведена в культ - Анджела Чэнь - Страница 6

В ЧЕТЫРНАДЦАТЬ Я НАТОЛКНУЛАСЬ на слово «асексуальность», как и большинство людей, в интернете. Я прочитала определение на asexuality.org, веб-сайте Сети видимости и образования асексуалов (AVEN)[2]: «Асексуал – это человек, который не испытывает сексуального влечения». Я узнала, что асексуальность – это сексуальная ориентация, как и гомосексуальность, пансексуальность и гетеросексуальность. Гомосексуалист испытывает сексуальное влечение к своему же полу; асексуал не испытывает его ни к кому.

В Кремниевой долине, откуда я родом, спокойно относились к альтернативному образу жизни, и я была рада, что узнала что-то новое о мире и других людях. Я без труда поверила, что асексуальность – это нормально, здорово и правильно, и что эти самые асексуалы (или асы) имеют право на долгую и счастливую жизнь без насмешек со стороны окружающих. Но эти познания не изменили моего мнения о самой себе.

Я неверно истолковала фразу «человек, который не испытывает сексуального влечения» как «человек, который ненавидит секс» – и поэтому лично я не могла быть асексуалом. У меня еще не было секса, но я много думала о нем. Вот что странно в этой ориентации и во всех тех заблуждениях, которые она несет. Можно быть асексуалом и не осознавать этого, увидеть это слово, пожать плечами и двигаться дальше. Просто определения этого явления недостаточно; нужно погрузиться глубже.

Поскольку я не считала себя асексуалом, мне казалось, что эта тема меня не касается. В этом я тоже заблуждалась. Сексуальность повсюду, и везде, где сексуальность пронизывает общество, там же присутствует и асексуальность. Проблемы, с которыми борются асексуалы, – это те же проблемы, с которыми люди любой ориентации могут столкнуться в какой-то момент своей жизни.

Возьмем, к примеру, вопрос о том, как часто и сильно мы хотим секса. Сказывается ли редкое желание и слабое влечение на здоровье? Как это связано с расой, гендерной идентичностью или инвалидностью? Как потребность в сексе влияет на нашу жизнь в обществе, нашу личность и наши отношения с будущими партнерами?

Это общие вопросы, основанные на опыте разных людей. Ответы на них асексуалов отличаются от ответов всего остального общества, – и в данной книге делается попытка сопоставить мнения этих двух групп. Для этого я пообщалась с почти сотней асексуалов как по телефону, так и лично. Я задавала вопросы о влечении, идентичности и любви. Ответы, которые мне давали, редко были простыми, поскольку их, да и мой собственный, опыт был непростым. Во всем, что касается асексуалов, есть множество разных нюансов. Поэтому их ответы хоть и искренние, но иногда звучат несколько запутанно.

Среди опрошенных был мужчина, который вырос в религиозной среде и следовал всем ее правилам, но после женитьбы понял, что секс – не то чудо, которое ему обещали. Была женщина, которая сдавала анализы крови в старших классах, потому что была убеждена, что отсутствие у нее желания заниматься сексом – симптом серьезного заболевания. Что же касается асексуалов-инвалидов, они с трудом вписываются в какое-либо сообщество, заставляя задаваться вопросом, где граница между их ограничениями и асексуальностью и стоит ли вообще ее искать. Цветные и гендерно-неконформные асы задаются вопросом, является ли их асексуальность реакцией на стереотипы. Все задумываются о том, как разделить дружбу и романтику, когда секс не является частью отношений. Асексуалы, которые не хотят романтических отношений, задаются вопросом, есть ли для них место в мире, четко ориентированном на определенный тип партнерства. А асы, которые действительно хотят романтики, указывают на то, что необходимость соглашаться на секс не позволяет удовлетворить их потребности.

Даже при отсутствии простых ответов эти истории позволяют изменить взгляд на то, как все мы, вне зависимости от ориентации, относимся к нашей сексуальности. Большинство людей ограничены сексуальными нормами; асексуалов эти нормы иногда даже делают изгоями. Это дает им возможность изучить правила общества с позиции стороннего наблюдателя. Часто асексуалы исследуют неявные сексуальные стереотипы и сценарии, связанные с определениями, чувствами, действиями, а также как эти нормы обедняют нашу жизнь. Асы изобрели новую линзу, которая фокусируется на реальности, а не на том, что якобы свойственно человеческой природе.

* * *

В четырнадцать лет я знала только то, что мой опыт сексуальности не соответствовал опыту асов, описанному в журналах. Я считала себя обычной, такой же, как почти все мои друзья и значительная часть населения.

Напротив, многие асы, о которых я читала в статьях или у которых брала интервью для этого проекта, признавались, что ощущали разницу с раннего возраста. Их истории вызывали в памяти наш разговор с Люсидом Брауном, художником, недавно окончившим Эмерсон-колледж в Бостоне. «Мать трижды пыталась заговорить со мной на эту тему, когда я был ребенком, но я прерывал ее все три раза», – рассказывал он. (Люсид, как и многие люди, с которыми я беседовала, относит себя к небинарным.)

Люсид рассказывал мне, как в средней школе все прятались за деревом и подсматривали за целующейся парой. Остальные, казалось, испытывали трепет от возбуждения, но Люсид чувствовал только недоумение, не понимая привлекательности поцелуев или интереса к ним одноклассников. При половом созревании, конечно, многое может сбивать с толку, независимо от ориентации. Для асов сложности возникают не только из-за невозможности ориентироваться во всем, что связано с сексуальностью, но и из-за того, что они чувствуют себя полностью исключенными из мира секса и наблюдают за тем, как другие приобщаются к нему. Сплетни вращаются вокруг любви и поцелуев. Секс – у тех, у кого он есть, или же у тех, кто его хочет, – становится ключевой темой разговора. Всеобщая одержимость им может показаться непонятной, как будто все лишились разума.

Как бы часто Люсиду ни приходилось слышать о сексуальном возбуждении от сверстников, он не хотел заниматься сексом. Секс и все, что было с ним связано, отталкивали его. (У асексуалов различная толерантность к сексу. На протяжении всей книги я использую слово «секс» для обозначения партнерской сексуальной активности, начиная с отношений и далее.)

У многих асов одна лишь мысль о сексе вызывает отвращение: «как если бы вы сказали натуралу, что увлекаетесь зоофилией», – признаются они. Люсид реагировал еще сильнее. Ему казалось, будто внутри него ползают извивающиеся и корчащиеся угри. Они обитали в разных частях тела: один в кишечнике, другой вдоль позвоночника. Организм отвечал на столь неприятные ощущения мгновенно реакцией «бей или беги» с тошнотой, сердцебиением и оцепенением.

Реакция Люсида не была предсказуемой. Ее нельзя было четко объяснить: к примеру, разговоры о сексе вызывают небольшое отвращение, а просмотр сексуальных сцен по телевизору более сильное. Подробное обсуждение полового акта могло вызвать у него большее отвращение, чем изображение обнаженного тела, но почему – было неясно. Все это было очевидно для других и сделало Люсида мишенью для особо изощренных издевательств: дети выкрикивали в его адрес сексуальные шутки и, «по сути, использовали его сексуальное отвращение против него же».

Итак, решил Люсид, очевидно, что он не натурал. Многие асы предполагают, что они геи, прежде чем задаться вопросом, правильный ли это выбор. Другие начинают использовать слово «асексуальный», глядя на прочие сексуальные ориентации и делая вывод, что это единственный оставшийся вариант. Люсид идентифицировал себя как «несексуальный» до того дня, когда наткнулся на колонку Dear Abby в Maui News[3]. Читатель New England ACE задал вопрос, на каком свидании нужно признаться в своей ориентации. Эбби ответила, что вовсе не обязательно сообщать об этом сразу, добавив, что автор письма не единственный асексуал, и упомянула AVEN. Тринадцатилетний Люсид украл этот экземпляр газеты с обеденного стола.

Уже одно только слово само по себе было ответом, имевшим четкий, прямой смысл. Люсид явно был асексуалом, но не знал, что для этого опыта существует название – о нем мало кто слышал или читал. Ведь принято считать, что все люди – аллосексуалы (или алло), то есть испытывают сексуальное влечение. Другими словами, аллосексуалы – это не асы.

«Слово „асексуальность“ помогло мне понять уже случившееся со мной, – делился Люсид. – Я впервые услышал: „Ты можешь просто не заниматься сексом“, – и испытал невероятное облегчение. Ведь все говорили о нем как о чем-то страшно важном, и считалось, что я тоже буду этого хотеть, и это было просто ужасно, абсолютно ужасно».

После паузы он добавил: «Это было похоже на первый шаг, ключ, открывший шкатулку, в которой были другие шкатулки. Асексуальность была самым очевидным объяснением, и она помогла мне лучше понять особенности моей личности». Это слово открывало доступ к важной информации, которая раньше была недоступна.

* * *

В средней школе я сплетничала о мальчиках. В старшей школе у меня возникли сложные, противоречивые отношения с одноклассницей, которые сначала заставили меня задуматься, не бисексуал ли я. Затем, когда мне не понравились прикосновения, появилась мысль, что я, вероятно, все-таки натурал. Даже во время учебы в колледже было мало причин подозревать, что я асексуал. Я считала себя застенчивой, невротичной и предпочитающей мужчин.

Мысль о том, что я могу быть асексуалом, казалась смешной. Я считала Эдриана Броуди привлекательным, а Ченнинга Татума не слишком, и у меня в ходу были сексуальные шутки и лукавые намеки, от которых краснели мои более приличные друзья. Я говорила о вожделении и внимательно слушала истории о сексуальных приключениях, но мне никогда не приходило в голову, что мои друзья и я использовали язык желания по-разному. Для них слово «горячий» могло указывать на физическое влечение такого типа, какой описала Джейн. Для меня «горячий» означало восхищение отличной фигурой. Их сексуальные контакты часто были мотивированы либидо; я даже не подозревала, что у меня оно отсутствует.

Меня мало интересовал секс с мужчинами, хотя отовсюду – из книг, по телевидению, от друзей – шло послание, что это фантастические ощущения. Но мне было очень любопытно, каково это – быть желанной, быть любимой кем-то, кого я тоже желала, желала всем сердцем, чего не было с моим первым парнем – одноклассником. Это была настоящая причина моего вожделения.

И тогда появился Генри. Мы с Генри познакомились, когда нам было по двадцати одному году. После первого разговора я написала в своем дневнике: «УСПОКОЙСЯ, ЧЕРТОВО СЕРДЦЕ» – вот так, заглавными буквами. Мы общались по интернету – он жил Техасе, а я в Калифорнии. Несмотря на отсутствие личных встреч, мы полюбили друг друга – после писем, чатов и многочасовых разговоров.

Мы увиделись впервые почти через год. Наши отношения длились всего несколько месяцев, но их последствия отравляли мне жизнь намного дольше. И оглядываясь на события с того первого разговора до вопроса, заданного Джейн в бирманском ресторане, я понимаю, что отношения с Генри – это рубеж между «до» и «после». Именно после разрыва с ним я узнала о собственной асексуальности. Наши отношения послужили для меня не только поводом узнать больше о своей сексуальности, но и опытом романтической любви и длительной боли от потери.

Первая любовь всегда кажется чудом. Я же влюбилась в кого-то, кто был далеко от меня, с кем, как мне казалось, была возможна только дружба; нам нужно было изменить нашу жизнь, чтобы быть вместе; и наши чувства в глубине сердца действительно изменили реальность – все это сделало этот момент времени, этого человека еще более необычными. Наши усилия обозначили эти отношения как особые, а серьезность нашего плана стала свидетельством серьезности наших чувств, того, что наша связь – это больше, чем подпитывание собственного самолюбия и просто увлечение. В этом, я уверена, мы не ошиблись. Ничто ни тогда, ни после не поколебало мою веру в то, что, какими бы жутко незрелыми мы ни были, по своей сути эти чувства были редкими и глубокими.

Техас и Калифорния далеко друг от друга, но это был последний год обучения в колледже, и жизнь каждого из нас в любом случае вот-вот должна была измениться. Мы договорились, что оба переедем в Нью-Йорк после окончания учебы. Я могла бы работать журналистом, а он поступил бы в аспирантуру. Но когда Генри не приняли ни в один университет в этом городе, он решил поступить в вуз на юге и настаивал на пятилетних открытых отношениях на расстоянии.

Мне это было не по силам. Я была настолько недоверчивой и уязвимой, что написала в своем дневнике: «Пусть тебе – не понятно почему – раньше не приходило это в голову, помни: ты тоже можешь просить других о чем-то. Ты можешь просить их пойти на компромисс. Не всегда именно ты должна уступать».

Я должна была сказать «нет», но боялась потерять его. Так что я сделала ошибку и сказала «да».

* * *

Перед тем как отправиться на юг, Генри решил провести лето в Нью-Йорке, чтобы якобы посещать языковые курсы, но на самом деле быть со мной. Мы договорились жить вместе, ни разу не встретившись до этого.

Месяцы, которые нам предстояло провести вместе, уже казались болезненно короткими по сравнению с тем, что нам предстояло. Быть вместе и не тратить время на дорогу было нашим самым сильным желанием.

Это лето было болезненным, и по многим причинам у нас ничего не вышло. Не из-за секса – точнее, не совсем из-за него. Наши странные отношения были не безоблачными, но мы считали друг друга привлекательными, и мне нравилось заниматься сексом с Генри. Это было интимно, как будто я переживала то, что было недоступно другим. Я получила то, что мне всегда хотелось испытать: не сексуальное удовольствие, а острые ощущения от чего-то особенного.

Сам по себе секс не создавал проблем, их создавал мой страх перед определенным аспектом сексуальности. Хотя в те месяцы мы были моногамными, перспектива пяти лет открытых отношений пугала меня, и мне было трудно принять, что Генри хотел заниматься сексом с другими. Так как я была убеждена, что Генри тут же влюбится, как только переспит с кем-то еще, любое упоминание о сексуальном влечении – его или кого бы то ни было – вызывало мучительные проекции отказа.

Вскоре страх перед неопределенным будущим затмил ощущение безопасности в настоящем. Я хотела быть сильной и при этом убежать от Генри, и этот токсичный коктейль разрушил наши отношения. Снова и снова я чувствовала, как эмоции выходят из-под контроля, но не находила в себе сил, чтобы остановиться. Моя паника проявлялась в постоянных попытках расстаться, поскольку я очень боялась, что меня бросят. Во время непрерывных боев я отмахивалась и приводила в качестве причин моего недовольства любые проблемы, но никогда прямо не произносила слова «страх» или «неуверенность». Я не могла ни сказать, что боюсь, ни признать, насколько меня это волнует.

Однажды, возвращаясь с работы домой, я шла мимо цветочного магазина и купила для Генри красные гвоздики. Когда я пришла домой, и он спросил меня, откуда цветы, меня испугала перспектива признаться в добром спонтанном жесте. Я сказала, что взяла цветы у коллеги на работе, подумав, что они будут красиво смотреться на обеденном столе.

* * *

В конце концов Генри надоел наш роман, и осенью он вполне ожидаемо расстался со мной. Несмотря на разрыв, я продолжала думать о наших бесконечных разговорах об открытых отношениях: Генри говорил, что мужчины всегда будут изменять, потому что это естественно, что цепляться за моногамию старомодно, и что я могла бы принять это, если бы изо всех сил постаралась.

Утверждения Генри вызвали у меня новый глубокий страх перед всем, что связано с флиртом, сексом или романтикой. Когда мой сосед по квартире смотрел старые сезоны «Скандала», где главные герои целуются в каком-то темном коридоре, я убегала к себе в комнату и закрывала дверь. Если кто-то пытался меня обнять на свидании, я немедленно отстранялась. Мне никогда не нравилось, когда меня трогают незнакомцы, но, став холодной и циничной, я ужасно этого боялась. Я очень скучала по Генри и теперь верила, что все отношения закончатся либо предательством, либо ощущением у партнера, что он попал в ловушку.

Однажды вечером, спустя почти два года после последней встречи с Генри, я обнаружила, что рассказываю своему другу Томасу о том, как плохо все закончилось. К этому моменту я уже многим рассказала о нашем неудавшемся романе, я просто зациклилась на нем. Я была убеждена, что люди не смогут понять меня, не зная о Генри, и что я не смогу понять себя, пока не отвечу на вопрос, почему мы потерпели неудачу. Ответ на него совпадал для меня с ответом на вопрос, почему я себя так вела. Томас так и не смог понять, почему я беспокоилась о том, что Генри может заинтересоваться кем-то другим и бросить меня.

– Я начинаю ревновать, – сказал Томас, добавив: – Тебе не приходило в голову, что не все поддается контролю. Сексуальное влечение к другим людям случается со всеми нами.

– Я знаю, и это меня пугает, – ответила я. – Это может случиться с каждым, и тогда кто-то всегда будет бороться с этим желанием и желанием обмануть, даже если он не обманщик. Это ужасно.

– Пожалуй, да, – сказал он. – Наверное, ты права. Но не совсем. Я уверен, что можно испытывать сексуальное влечение к тому, с кем не встречаешься, но часто это просто влечение. Физическое. Это происходит постоянно, и его можно подавить. Для большинства людей это не какая-то ужасная вещь, с которой невозможно справиться, хотя думаю, что кому-то это нелегко. Почти всегда в этом нет ничего страшного. Мы все учимся справляться с этим влечением, понимаешь?

Я не знала. Его слова показались мне странными. Я никогда не испытывала «просто влечения», физического импульса – только эмоциональное желание, проявляющееся физически. Я хотела секса с кем-то только тогда, когда была готова изменить свою жизнь ради него, поэтому я не поверила Генри, когда он утверждал, что его желание секса с другими не должно угрожать мне. Когда он говорил о том, что все постоянно испытывают сексуальное влечение к другим людям, я понимала влечение только так: эмоциональное стремление – любовь, всепоглощающая и подавляющая. И такое влечение должно стать катастрофой для наших отношений, если оно будет направлено на кого-то, кроме меня. Сейчас это звучит нелогично и похоже на невероятную наивность, но для меня желание любви и желание секса всегда были неразрывно связаны. Я интересовалась сексом, но никогда не хотела заниматься сексом с кем-либо до Генри.

Разговор с Томасом заставил меня задуматься, почему то, что он считал само собой разумеющимся, было для меня откровением. Я задалась вопросом, чего еще я не знала о сексуальном влечении. Несколько месяцев спустя я обедала с Джейн и спросила ее, что такое сексуальное влечение. Я задала этот вопрос впервые, но к тому времени уже подозревала, что ее ответ не совпадет с моим взглядом на мир.

* * *

Через десять лет после того, как я впервые столкнулась с термином «асексуальность», я вернулась к этой теме, желая выяснить, что я неправильно поняла. Я давно знала, что сексуальное влечение и сексуальное поведение – это не то же самое и что не обязательно одно вытекает из другого. Я знала, что, вообще говоря, сексуальное поведение находится под нашим контролем, а сексуальное влечение – нет. Всегда было ясно, что гей или гетеросексуальная женщина могут заниматься сексом с женщинами и это не влияет на их сексуальное влечение. Я поняла, что асексуальность – это отсутствие сексуального влечения, а целибат – это отсутствие сексуального поведения.

Прочитав больше, я впервые поняла, что можно не испытывать сексуального влечения, но при этом хотеть секса, точно так же как физически не испытывать желания или отвращения, например, к крекерам, но при этом получать удовольствие от их поедания во время приятного социального ритуала. Отторжение от секса является довольно очевидным признаком отсутствия сексуального влечения, но асексуальность также может быть скрыта за социальной перформативностью или желанием заняться сексом по эмоциональным причинам – а также из-за того, что различные виды желания связаны между собой так плотно, что их бывает трудно распутать. «Люди, которые никогда не испытывали сексуального влечения, не знают, что это такое, и понять, испытывали ли они его когда-либо, может быть непросто», – написал первоклассный исследователь Эндрю Хиндерлитер в письме редактору журнала Archives of Sexual Behavior в 2009 году[4]. Да, именно так.

Сексуальность, как ее понимают аллосексуалы, была для меня совершенно чуждой, и осознание этого в двадцать с небольшим лет изменило мою жизнь. Выключатель, который щелкал у других в период полового созревания, так и не сработал у меня. В этот период большинство подростков начали мастурбировать, у них были поллюции или сексуальные фантазии, и для них были значимы физические прикосновения и ощущения – запах волос или вид обнаженного плеча. У некоторых это происходило немного позже. У других, таких как я, ничего из этого не произошло. Я выросла и стала раздражительным подростком, но по-прежнему не обращала внимания на тела вокруг меня, не говоря уже о том, чтобы что-то от них хотеть. Мои увлечения в подростковом возрасте, хотя и были сильными, мало отличались от тех, что были у меня в детстве, и основывались на эстетическом влечении и интеллектуальном общении. Даже в мечтах я представляла себе лишь что кто-то, кто мне нравился, предложит мне встречаться. И не больше того.

Асексуальность объясняла, почему я была так озадачена, когда моя одноклассница забеременела. «Проще никогда не заниматься сексом», – подумала я. Это же так естественно, а как раз занятия сексом требуют дополнительных, лишних усилий.

Что могло заставить ее пойти на такой риск? Теперь я поняла, почему все было не так просто. Наш опыт был принципиально разным, но это было не настолько очевидно, чтобы я начала задавать себе вопросы.

Теперь я поняла, как моя асексуальность защищала меня. Я была асом, и это избавило меня от сексуальных отвлекающих факторов, от плохих или любых связей вообще, от случайных отношений, которые заканчивались неразберихой. Я также видела, как моя асексуальность – или, вернее, моя неосведомленность о ней – причинила боль Генри и мне. Асексуальность никогда не была причиной наших неудач. Во всем виноваты жизненные обстоятельства, незрелость и боязнь осуждения. Тем не менее моя неосведомленность увеличивала страх, что привело к краху наших отношений. Я была напугана в основном потому, что мне не хватало, – но я не осознавала этого, – личного опыта сексуальности. Я не понимала, что это такое и как управлять ею. Ограниченная своими знаниями, стесненная своим опытом, я видела монстров там, где были только тени.

* * *

Легко посочувствовать Люсиду, меня понять сложнее. Отвращение, которое у Люсида вызывает секс – угри, тошнота, – сильно отличается от опыта большинства, поэтому люди думают, что именно такой и должна быть асексуальность. С другой стороны, мой опыт может показаться типичным для менее повернутого на сексе человека в сексуальном обществе, в отличие от чего-то необычного или чего-то, что требует отдельного ярлыка идентичности. Многим людям, испытывающим влечение, моя история может показаться знакомой, но они предпочитают не идентифицировать себя как асексуалов. Так почему я отношу себя к асексуалам, когда могу считаться алложенщиной, не имеющей сексуальной мотивации?

В первую очередь потому, что многие составляющие моего опыта – например, тот факт, что я никогда не думаю о сексе и могу быть целомудренной всю жизнь без особых проблем, – совпадают с опытом других асов. Когда я узнала об асексуальности, это вызвало шок признания, но не отторжение. Я всегда была сторонницей использования подходящего слова, даже когда мне не нравились ни опыт, ни слово.

Тем не менее слово «асексуальный» само по себе было бы бессмысленным, если бы оно только описывало опыт и не связывало меня с людьми, которые помогли бы мне понять этот опыт. Асексуальность всегда была политическим ярлыком с практической составляющей, и более важная причина, по которой я идентифицирую себя как аса, заключается в том, что это принесло мне пользу. Когда наши отношения с Генри закончились, у меня были проблемы с пониманием себя и других, пока я не узнала об асексуальности. У меня были сильные сложные чувства и мысли по поводу романтики и секса, но мне не хватало слов, чтобы выразить их. Остальные асексуалы всё понимали. Они помогли мне разобраться в себе и своей жизни. Хотя принятие асексуальности вызывало внутреннее сопротивление, оно значительно прояснило мой опыт. Оно позволило мне по-новому взглянуть на мир.

Мир не состоит из асов и алло. Если представить некую шкалу сексуальности, то люди вроде Люсида находятся дальше от конца аллосексуальности, а люди вроде меня – ближе к нему. Мне не хочется думать об асексуалах как об отдельной группе, совершенно не похожей на «нормальных» людей, или о членстве в ней как о цели, которую можно достичь только с помощью выполнения всех пунктов контрольного списка. Я не считаю, что у асексуальности более высокие стандарты, чем у любой другой ориентации. Никто не думает, что все аллосексуалы одинаковы или что они постоянно испытывают сексуальное влечение. Их сексуальный статус не подвергается сомнению каждый раз, когда они отказываются от секса. Асексуалы также не являются монолитной группой, – и если более гибкое, всеобъемлющее определение означает, что образы аса и алло размываются, и все больше людей можно считать асами, то это только подтверждает мою мысль.

В этой книге сосредоточен опыт асексуалов. Нас не волнует проблема поиска сексуального партнера, но мы и не против секса. Мы не просим людей прекратить заниматься сексом или чувствовать себя виноватыми за то, что он им доставляет удовольствие. Мы просто предлагаем подвергнуть сомнению собственные сексуальные убеждения и обещаем, что мир станет лучше и свободнее для всех. Я надеюсь, что читатели-асы увидят здесь себя и, наконец, почувствуют себя понятыми. Я надеюсь, что читатели, не являющиеся асексуалами, также узнают из этой книги что-то о себе и найдут концепции и инструменты, которые помогут им развеять собственные заблуждения относительно их места в этом мире. Мы все еще пытаемся его осознать.