Читать книгу Сны, увитые омелой - Андрей Анатольевич Кулинский - Страница 2

Лето в этом году было необычайно холодным. Каждый вечер влажный воздух сгущался в желтый, от света фонарей, туман, ползущий по улицам, накрывающий дома и машины. Калин смотрела новости, только чтобы дождаться прогноза погоды и задаться вопросом «почему?». Почему по всей стране так тепло, а в ее родном городе холодно и сыро? Почему лето напоминает осень, застывшую на самой границе с зимой? Это не шутка и не преувеличение. Однажды утром она видела, как падают с неба крупные снежинки. Белый, непроглядный туман лежал поверх дороги, а на него, кружась, стелились мокрые хлопья снега. Калин сидела у окна, растирая замерзшие ладони, ерзая на жестком холодном стуле. Спать ей не хотелось. Она слишком устала, чтобы спать. Ее тело было измято, кожа побелела, колени заострились, а на бедрах появились крупные синяки. Зрелище за окном было потрясающим. Она никак не могла оторваться. Только когда на часах было шесть тридцать и прозвенел будильник, она встала и прошлась к холодильнику, чтобы налить молока. Некоторое время она стояла перед зеркалом и разглядывала себя, отпивая по глоточку. Она давно не смотрела на себя вот так, в полный рост, в тишине и покое. За последние месяцы она исхудала, потеряла почти треть от своего веса, а ведь она никогда не была толстой и раньше она себе нравилась, а теперь что с ней? Как измотала ее жизнь в счастливом браке.

Днем к ней зашел друг. Его звали Эсмонд. Он был длинный и худой, в черном, сыром пальто, на голове его была шляпа, прикрывавшая лысину.

– Привет, Холли Голайтли, – прохрипел он, улыбаясь и показывая промокший по краешкам конверт.

Калин высунула голову за дверь и посмотрела, не видел ли кто ее друга.

– Чай? – спросила она, запирая дверь.

– С коньяком, – ответил Эсмонд.

Он сидел в кресле, хмурился, поглядывал на свои ноготочки, о чем-то размышляя. Калин подкатила к нему маленький столик с чаем и конфетами. Эсмонд развернул одну и положил в рот. Его тело тут же сотрясли судороги. Конфета была холодной, а он сам только-только с холода. Дрожащей рукой он поднес ко рту кружку и сделал глоток.

Калин, не обращая на друга внимания, увлеченно читала письмо. Она сидела напротив Эсмонда, на точно таком же обитом зеленым сукном кресле.

– О чем пишет? – спросил Эсмонд.

Калин не услышала его.

– Ясно, ты увлечена… Я иногда думаю, кто выбирал мебель в вашем доме? – Эсмонд стал рассуждать вслух. – Зеленая ткань вышитая цветочками поверх этих… – причмокивая, он потрепал отделку кресла, – этих… и еще вон-тех… – он посмотрел на два маленьких диванчика, стоящих у стен… – пол, конечно, выбирал муж. Не знаю почему, но если бы я писал роман, где были бы вы и этот парень из тюрьмы, то пол обязательно выбирал бы муж…

– Послушай, – прервала его Калин. – Ты опять намекаешь…

Калин ненавидела, когда Эсмонд заговаривал о ее с мужем отношениях. Это не его дело. Это его привилегия. Ведь он таскает эти письма из тюрьмы. И он никому не расскажет. Но иногда он позволяет себе слишком много.

– История банальна, – продолжил Эсмонд, как ни в чем не бывало. – Он тебя бьет и ты завела себе любовника… Хм, если бы он был твоим настоящим любовником, в физическом плане, было бы интереснее… Как автор такой истории, я бы хотел, чтобы у вас с уголовником была не только переписка. Тогда можно было бы намекнуть читателю, или зрителю, что любви между вами двумя нет, только желание… Но вот проблема, эти ваши письма друг другу, это нечто платоническое. Реальность не оставляет интерпретаций.

Калин отложила письмо в сторону и выпила из своей кружки. Брови задумчиво опустились, глаза сощурились, а губы шептали что-то очень тихо.

– Интересно, – сказал Эсмонд, разглядывая ее. – Ты никогда не говоришь, что там.

– Это же личное, – ответила Калин.

– По своей натуре я довольно циничен, – сказал Эсмонд. – Поэтому я допускаю твою переписку с этим Вардом… Но ты понимаешь, какое дело…

– О, господи, – Калин закатила глаза, высказывая недовольство. Более всего в

Эсмонде ей не нравились эти его рассуждения. Она от них уставала.

– …Трумен Капоте позволил жить убийцам, потому что хотел понять их. Его заинтересовала прежде всего история убийства, характеры убийц, жизнь до и после. Но что потом?..

– Откуда мне знать… – Калин взяла в руки письмо, стала водить пальцем по строкам, рассматривать бумагу.

– Он понял, что они такие же люди, как и все остальные. Как и он… Как и жертвы… – Эсмонд отпил еще чаю с коньяком. – Их жизнь зависела от него, но общество требовало кары. Убийцы должны быть повешены, он это понимал, но где в таком случае мораль? Где человечность? Что мы должны сделать в такой ситуации? Поступить, как требуют того установленные нормы, те нормы, согласно которым мы защищаем себя и своих близких, или поступить так, как должен был бы поступить человек… высший человек, или человек идеал. Я имею в виду бога, Иисуса, или то, что понимают под его личностью. Всепонимание и всепрощение… Как совместить в себе человека земного, близкого к животному, с его общественными устоями и прочим, и человека высшего, верующего, доброго?.. Трумен Капоте платил адвокатам убийц, но когда они стали для него людьми, он должен был сделать свой выбор – оставлять адвокатов или позволить обществу расправиться с убийцами…

– Но ведь вина Варда не доказана. Будет суд, – сказала Калин. – И я верю, что он невиновен.

– Конечно, ты веришь. Как же. Когда мы видим, как складываются отношения у героев в кино, мы хотим, чтобы все было хорошо, только лишь потому что мы сопереживаем им. Это называется эгоизм. И ты хочешь, чтобы он оказался приличным человеком. Это не для него, это для тебя – тоже эгоизм… Возможно, я ошибался насчет платонической любви… – причмокивая, Эсмонд допил свой чай. – Вполне вероятно, для каждого из вас эта переписка, своеобразная терапия.

– Не твое дело, Эсмонд, – Калин взяла кружки и ушла на кухню.

– Теперь ты поняла, насколько я циник? – перекрикивая шум воды, спросил Эсмонд. – И все же я беспокоюсь за тебя. Когда ты впервые увидела этого Варда по новостям, мне не нужно было говорить, что у меня есть к нему доступ. И когда ты спросила, можно ли передать ему то письмо, где ты хотела его поддержать, хотя там было не только это, мне не нужно было передавать то письмо…

– Не только это?! – было слышно, как с грохотом упали кружки в раковину. Калин ворвалась в комнату, залитая водой, – Не только это? Что это еще значит?

– Просто я прочитал твое первое письмо… Прости. Другие письма я никогда не трогал… Ты что, вся облилась водой из-за меня?

Калин опустила руки и села в кресло. Ноги ее подломились, она глубоко дышала. Вода на кухне лилась до сих пор.

– Никаких других писем?

– Нет, – ответил Эсмонд. – Но теперь я понимаю, насколько важно для тебя то, что там в других письмах… Я больше никогда не буду про них спрашивать, если хочешь. Просто почтальон, выполняющий свою работу… Разве я заслужил дружбу со своими нанимателями? Конечно, нет.

Эсмонд встал, взял пальто и пошел к дверям. Калин подбежала к нему и обняла его, остановила, прижавшись щекой к спине и крепко сжимая его плечи.

– Ну прости, – сказала она. – Прости, прости, прости…

– Я всего лишь беспокоюсь за тебя, – сказал он. – Потому что люди не видят, они хотят видеть… Ты хочешь видеть его хорошим, но он не такой… И если я в этом виноват…

– Такой, или не такой. Что случиться, если один очень хороший писатель поможет мне развеять скуку, благо у него есть связи в городской тюрьме, а я в свою очередь помогу одному человеку своей поддержкой. Ты ведь сам говорил, он прежде всего человек…

– Для бога – да. Для общества уже нет… Это во-первых. А во-вторых, в твоей схеме я самое незаинтересованное лицо. Я вроде как действую безвозмездно.

– Не безвозмездно. Ты же расскажешь, о чем будет твой новый роман?

– Тогда придется выпить еще чаю.

– Там наверное уже всю кухню водой залило! – Калин побежала на кухню, остановила воду и набрала чайник, а потом достала из холодильника коньяк.

– Нет, ты что, – сказал Эсмонд, – я больше не буду. Мне нужно было только согреться.

Он прислонился спиной к дверце холодильника, Калин села на подоконник.

– Так о чем будет твой роман?

– Я еще думаю над формой для свой новой истории. Может быть, пьеса подойдет к ней лучше романа… Это будет театральная история. Театр во время финансового кризиса. Все постановки приостановлены, осталась одна и главный режиссер на оставшиеся деньги пытается сделать хоть что-то. Актеры уходят от него один за другим. Он приглашает любителей, чтобы платить меньше, но по ходу репетиций он все более вживается в свою роль. У него нет права на провал постановки. Он вживается слишком сильно и переходит черту… Я забыл сказать, они ставят историю по мифу о Минотавре, а режиссер играет самого Минотавра и актеры-любители начинают бояться его настолько, что отгораживаются от него. Он запирает их в глубинах старого театра, и они, чтобы выбраться, отдают ему жертву… Пьеса будет называться «В глубине лабиринта»…

– Будет классно, не сомневаюсь, – сказала Калин. – Но к чему это все? На что ты опираешься?

– Это о современном мире. Все становиться иллюзией, виртуальностью. По телевизору говорят, что где-то идет война, показывают умирающих детей, всех в грязи, а мы смотрим на это, жуем еду, а потом переключаем на другой канал, потому что неинтересно. Отчуждение страшнее всего. Страшно знать, что где-то на твои налоги ведется война и убивают людей. Но еще страшнее осознать, что миллионы людей понимают такую ситуацию и она их устраивает. Потому что они отчуждаются от нее… Театр будет в моей пьесе символизировать весь мир, это станет ясно, когда придут актеры-любители. И этот мир будет поглощаться кризисом, внутри которого заведется свой монстр. Это будет видно, от начала и до трагического финала будет видно, что готовиться катастрофа, зарождается монстр, но все попытаются не заметить это. Они будут отчуждаться от реальности.

– И кто же тогда внутри лабиринта? Отстраненные зрители, на чьих глазах актеров стали убивать взаправду, или же сами актеры, переставшие играть?

– Ответ на этот вопрос я оставлю тебе.