Читать книгу Слово о кошках. Рассказы и стихи для детей - Андрей Анатольевич Соловьев - Страница 2

Звери и люди – два разных мира, столь разных, что мы

никогда не должны, скорее всего, жить вместе, под одной крышей,

так как однозначно несовместимы и… очень больно.

МУРКА

Дело было, как сейчас помню, ранней осенью 1967 г. Погода стояла летняя: солнце целыми днями грело всё ещё в зелени траву и листву, а люди ходили не то чтоб уж в том же летнем, но без плащей и зонтов – уж точно.

Я только-только начал учиться в школе, чем на первых порах весьма гордился. И как иначе: новая форма, новый ранец, новые книжки и всякие принадлежности. А ещё – свой собственный ключ от дома, как у взрослого!

Дома же ждал маленький пушистый комочек – Мурка. Отроду ей было месяца три. Трёхцветный комочек был весёлым: прыгал и бегал по комнатам, вскарабкивался по свисшему одеялу на мою койку и очень громко, на всю квартиру, мурчал, когда гладишь. Я очень любил, прислонив ухо к тёплой Мурке, слушать, как она это делает.

Жили мы в небольшом северном посёлке, в четырёхквартирном дощатом доме, полученном отцом по приезде вместе с матерью и мной сюда лет семь назад. Отец, родом с Волги, – инженер-механик на местном автопредприятии, куда попал по распределению в оконченном Саратовском политехе. Мать – телефонист на местном же Радиоузле, но тоже неместная, с Тамбовщины, нашедшая отца в Саратове, обучаясь там в сельхозе на зоотехника. Родители с утра до вечера на работе, я первоначально в детсаде, а перед самой школой – в «гордом одиночестве» (как говаривал мне в шутку сосед по дому): один дома. Через едва проезженные в траве две автомобильные колеи напротив дома – густой еловый лес, тайга, в глуши которой где-то речка и кое-какая живность типа волков с кукушками и комариными стаями вперемежку.

Мурка и я, с первого дня её появления у нас – вместе: в одно время едим, в одно гуляем и спим тоже вместе, в одной кровати, оба под одном одеялом. Дома больше всего ей нравилось бегать за привязанной к длинной нитке бумажкой («мышкой»): догонять её, ловить малюсенькими белыми коготками и сразу же грызть-грызть-грызть маленькими белыми зубками. Затем, нарочно отпустив её и дождавшись, когда я вновь потяну за нитку, вприпрыжку настигать её и снова с неописуемым кошачьим наслаждением грызть-грызть-грызть.

Однако при всех её многочисленнейших достоинствах прежде всего меня поражали Глаза: это были какие-то совсем не кошачьи: голубоватые и совершенно ясные, будто летнее небо, широко открытые Глазки. Умные, человечьи в полном смысле, как у ребёнка. Когда она глядела ими на меня, то проникала прямо внутрь, в душу – и сразу же становилось так хорошо, легко и уютно, невесть с чего.

Больше всего на свете я не хотел потерять эти Глаза!

Едва заслышав собачий лай – а псов в посёлке было немало, причём довольно больших, которых местные называли волкодавами, – я, если мы гуляли, сразу же хватал Мурку в охапку и скрывался за входной дверью, ведущей в «крытый двор». Это было нетрудно: Мурка была совсем малюткой, бегала не так быстро, да и гуляли мы всегда только в сухую солнечную погоду у дома. Под защитой «крытого двора» с его пахшими свежими дровами поленницами, сельхозинвентарём для работы на огороде и редкими, но крупными зелёными мухами мы пережидали одинокого пса или пса на привязи вместе с хозяином, ведшим его домой – и вновь гуляли или же шли домой, в зависимости от желания Мурки или моих срочных планов.

Так и жили, что называется, не тужили, пока не пришёл сентябрь и мой первый класс. Мурку пришлось оставить дома одну, не в комнате на тёплой моей постельке, как раньше, а на «крытом дворе», по настоянию матери: мало ли, в туалет захочет. Перед каждым моим уходом в школу я долго рассказывал Мурке, что значит учиться, что из себя такая наша человечья штука, как школа, и сколько там всего такого, что ей и не снилось в кошачьих снах. Возвращаясь домой, я с неимоверной радостью и даже с замиранием сердца ждал, когда Мурка, издали увидев меня, радостно выскакивала из-под двери и вприпрыжку спешила навстречу. Мы останавливались, встретившись за несколько шагов до дома и прямо на широких и толстых досках тротуара обнималось и мурчали друг другу каждый на своём языке самое доброе и желанное как могли! Я, уже не выпуская Мурку из рук, шёл с ней домой, поил молочком из миски в её углу и после моего короткого перекуса мы вновь забавлялись «мышкой», как это всегда было примерно в это же время дня летом.

Оба мы считали мир бесконечно прекрасным и вечным для нас обоих, оба в равной степени были счастливы. Боже ж мой Боже…

…Ничто не предвещало того, что навсегда врезалось в память и сердце, и вот уже более полувека жизни – со мной.

Я, как всегда, спешил из школы домой по серым кривым доскам тротуара, проложенного вдоль домов нашей улицы, мимо густого леса, травы с автомобильной колеёй и отдалённым многоголосием псов. Яркое и даже немного тёплое солнце на совершенно ясном голубом небе освещало мой путь. Где-то вот-вот уже должна была показаться Мурка, но её не было. «Может, пригрелась на солнышке и заснула», – подумал я, но что тревожное уже шевельнулось внутри. Что-то совсем не хорошее и тревожно-колючее заставило ускорить шаги и всё внимание устремить вперёд, к дому, не отвлекаясь ни на что больше. Я почти бежал к дому, был уже в двух шагах – и… Я увидел её. Её Глаза. Большие и голубые, как небо. Они смотрели на меня, любили меня, а я их. Глаза, которые… впечатались в тротуар, как будто сплюснулись плоским блином в широкие доски тротуара, ведущего к входной двери «крытого двора».

Я уронил портфель и, упав на колени перед сплюснутой насмерть, плоской Муркой, взвыл жутким воем так, что не только все соседи, которые были дома, но и собаки, не бывшие на привязи, тотчас оказались рядом, услыхав это…

Похоронили Мурку в тот же день, родители, без меня. Сочли, не детского ума это дело. Шерсть и кровь смыли. Миску убрали. Кто-то подсказал как можно скорей завести другого котёнка, чтобы забыть. Его, конечно же, принесут. Но это будет уже совсем другая история. А Мурка, её Глаза и вся она, мягкий пушистый комочек, мурчавший под одеялом и издали встречавший со школы, навсегда со мной, до сих пор.

Позднее сосед, который говаривал про «гордое одиночество», предложил мне такую версию, узнав о происшедшем: грузовик, привезший дрова, при развороте задним ходом просто раздавил маленького трёхцветного котёнка, не успевшего отскочить от заднего колеса. Просто раздавил.

Прости меня, Мурка… Пожалуйста, прости…

ВАСЬКА

Вторым котёнком в моей далёкой детской жизни стал Васька. Он хоть и отличался сильно от бедной Мурки (весь серый, а нос не розовый, а совершенно чёрный, да и носиться по комнатам не особо, так скажем, охотник был), но что правда – то правда: отвлёк от мрачного, затмив заботами о себе почти всё моё свободное время. Едва я взял его в руки, сразу дал клятву: ни за что и ни под каким предлогом из дома этот зверёк у меня не выйдет. С одной стороны, конечно, несправедливо (так, за здорово живёшь, взять – и лишить свободы). А с другой? Второй раз на те же грабли? Нет уж, решил я, наученный горьким опытом: пусть хоть вдрызг разругаюсь с обоими родителями, а туалет кошачий с песком пусть будет дома, и Васька дома – зато и жив, и здоров навеки.

Не без семейного шума, но я своего добился, и если раньше уже на улице меня ждал кто-то, то теперь кто-то ждал дома, свернувшись калачиком в центре мягкого одеяла на моей кровати в моей комнате и радостно приветствовал моё появление, потягиваясь, зевая и точа когти, сожмурив от удовольствия зелёные глаза. Я обнимал, какое-то время всё ещё вспоминая Мурку, кормил и поил, играл немного, делал уроки и ждал родителей. Так было месяцев пять или шесть. А после (невесть, откуда и с чего) завелись в Ваське блохи. Чесался он, бедный, немилосердно, не успевая выкусывать их, крупных и мелких, чёрных и жутко злых, аж подмяукивая время от времени от безысходности: как бы взывая к помощи, хоть какой-то. Мытьё в тазике с тёплой водой и мылом толку не дало. Тогда мать решилась на такой отчаянный шаг, как опрыскать бедного Ваську хлорофосом, жутким ядом, смертельным для всех клопов. Предвидя, что Васька захочет и после этой процедуры себя вылизывать, а значит, запросто сможет сам отравиться, решено было по окончании химобработки завернуть несчастного и почти взрослого кота в полиэтилен.

Дальнейшие события развивались стремительно и ничуть не менее печально, чем с Муркой. Обработав Васькину шерсть везде, где удалось, жутким зельем, преодолевая изо все сил его естественное кошачье противодействие противно и сильно пахнущей жидкости, мы с матерью завернули его в полиэтилен и не давали лизаться полчаса. После этого, промыв Ваську тёплой водой и мылом, отпустили вылизывать себя, чистого и безблошного, к тёплой печке. Мать и меня переполняло чувство гордости за нашу сообразительность и настойчивость. Мы стояли рядом и, наблюдая за взъерошенным и вконец измученным Васькой, думали:

– Ничего-ничего, ещё нам спасибо скажешь!

Эх, если бы знать заранее, чем всё это реально кончится!

Уже через короткое время у Васьки изо рта полезла белая пена, а сам он, пошатываясь, медленно переступая с лапы на лапу, медленно побрёл в мою комнату, но не на кровать, а под неё, в тёмный угол. Мать, сразу поняв, в чём дело, дала команду вытащить его и постараться отпоить молоком или хотя бы водой. Но Васька, слабо упираясь, отворачивал морду и не желал уже ничего, кроме покоя. Поздно вечером того же дня серый и черноносый рассудительный Васька оставил нас. Навсегда.

Мне тогда снова пришлось реветь, хотя и не так уж горько, как это было с Муркой. Где-то внутри уже зрела простая и злая мысль, что мы – люди – может, и не такие умные и сильные, как нам кажется. А тогда – что ж мы творим, и на каком таком основании, с бедными кошками, собаками, да и вообще всем, что вокруг, внушая себе и всем, что так только и должно быть!?

Прости меня, Васька… Ты был мне хорошим и верным другом, а я тебя не сберёг. Прости… Пожалуйста, Васька…

МУСЬКА

К тому дню, когда у нас едва не появилась вторая Мурка, семья уже сменила жильё в дощатом (щитковом) доме на просто шикарное по тому времени (1968-й год) жильё: настоящую двухкомнатную благоустроенную квартиру в настоящей кирпичной, только что сданной новостройке, да к тому же ещё и в центре посёлка, получившего уже статус города, местного районного центра.

Окрас у новой киски на мордочке был такой, что никакое иное имя ей и не дашь: прямо на лбу – чётко выведенная несколько более тёмными шерстинками буква «М».

– Ну, как её назвать? Только с «М» что-нибудь! – сразу сказала мать, увидев это царапучее и кусачее чудо с юрким хвостиком.

– Машка? – спросил отец.

– Мурка, – хотел предложить я, но тут же, вспомнив ту жуть, которая сломала мне разом весь белый свет, решил иное:

– Муська.

С тем все и согласились.

Миску Муське поставили в кухне, рядом со столом, на котором не только готовили, но и ели. Ящик с песком – в ванную, близ титана, гревшего воду. Спать, понятное дело, ей полагалось вместе со мной, на раскладном диване в гостиной. Про большее она, по-моему, и не знала, поэтому была всем довольна. Впрочем, через месяцев пять-шесть Муське категорически мало стало того, что ей дали. И тут, как говорится, крыть было нечем: пришлось, тихонько и осторожно, пытаться выводить её в мир, наружу, во двор: где куча неизвестного и опасного, включая и других кошек…

Так или иначе, а пришлось-таки потихоньку осваивать с подросшей к апрелю Муськой сперва подъезд (чтоб свой первый этаж с другими не путала и дверь свою знала), свой дом и двор. Сначала на верёвочке, ненадолго, вместе ходили. Чуть погодя рискнули без верёвочки отпускать. Надо сказать, что Муська оказалась весьма смышлёной: пока не осмотрится, не пронюхает всё поблизости – никуда. Это вселяло надежду, что хоть на сей раз как-нибудь без больших проблем проживём. Правда, мать сразу всем объявила, что «раз Муська кошка теперь свободная, то и блохи появятся, и котята у неё будут».

Однако я, несколько успокоившись оттого, что пока всё шло без неожиданностей, не часто вспоминал про это предупреждение и даже всячески гнал знание о нём от себя.

– Будь что будет, а кошка в доме нужна – и всё. И ей хорошо, пусть и пока (а может, и навсегда), и нам тоже. Вот пришёл со школы, что-то там не очень хорошо вышло – расстроенный. А тут Муська «мур-мур» – и никакого расстройства. Так что нужна она. Ну, пусть хоть мне одному. Нужна! – примерно так рассуждал я в те дни.

Утром, уходя на учёбу, я выпускал Муську гулять, а ближе к вечеру она уже скреблась и мяукала под дверью сама, прося еды и хозяйского внимания. Так что ни искать, ни звать, как делали хозяева других котов и кошек в доме, совершенно не нужно было, чем все мы чуть ли не демонстративно гордились. Даже такой скептик, как мать, в разговоре с кем-нибудь из соседей в те дни нет-нет – да, помню, ввернёт: