Читать книгу Куда уходят умершие - Андрей Андреевич Храбрый - Страница 1

Тишина гробовая. Если отбросить шум улицы, в полутемной комнате, где пускает тепло-желтые лучи одна сиротливая настольная лампа, играя в гонку вооружений со светом, что настырно пробивается сначала через серо-белую пелену неба, а затем сквозь плотный тюль, каждую секунду старательно отбивали настенные старинные часы, глядя на которые возникает сомнение: а не сорвутся ли они от собственной тяжести?

– И знаете, что очень странно? Или удивительно… Удивительно убийственное спокойствие. Вам его ни капельки не жаль, что ли?

– Не жаль.

– Но вы ведь супруги…

– Не успели развестись, – бегло перебила женщина лет тридцати, спрятав рука в карманах и не удостоив взглядом полицейского с бесконечным потоком идиотских вопросов.

Кончиком языка она змеиной украдкой облизнулась и затем измученно улыбнулась – мужчина за столом по иронии случайности углядел искривление женских губ в маленьком круглом зеркале на полке между высокими вазами с искусственными тонкими линиями исхудавших цветов, что не просят ни внимания, ни воды, света. Улыбка – пустоте. Не улыбка, а краткий очерк скупой души. Каждый день люди уходят и на работу, и на учебу, и от других людей, и в мир иной, и так получается, что уход супруга, – безэмоциональная обыденность, вызвавшая, однако, нервную улыбку с примесью какого-никакого сожаления.

Мужчина хило хлопнул женщину – не женщину, а плющевую игрушку, как показалось ему, – по плечу, задержал ладонь на мягком коричневом пальто, которое будто и не прятало тело. Вопреки ожиданиям полицейского она лишь удивленно-неодобрительно, не двигаясь с места, едва повернув голову, бросила кроткий презрительный взгляд на нарушителя раздумья и затем вновь уставилась в окно, за которым грязную черно-серую улицу покрывали крупные хлопья первого снега, что, ложась на землю, заливались слезами, не выдерживая уныния и серости, и так вот таяли.

– Вам что, безразлично на все? – Молчание. Рука мужчины все еще лежала на женском плече. – Нет, я серьезно, вы как будто не с нами. Так переживаете? Хоть и утверждаете, что вам все равно… – На пониженной ноте завершил тот, сжимая губы, словно жалея о сказанном.

– Не прикасайтесь, если вы об этом.

– Не оптимистично, но все же, – пробубнил под нос тот, двинувшись обратно к столу, где аккуратно сложенной стопкой лежала папка с исписанными документами.

Она не спеша проплыла по комнате бесплотным духом вдоль книжного шкафа – шагов по паркету цвета темного дуба вовсе не слышно. Провела рукой по корешкам книг, выпуская из-под растущих для маникюра ногтей приятный звук царапанья твердого переплета. “Помню каждую,” – разлился по комнате ее шепот. Очень тихий и оттого почти что музыкальный: улавливались в нем нотки и сожаления оттого, что любимая библиотека была когда-то покинута, и крохотного восторга оттого, что эта же библиотека вновь открылась для телесных касаний. Странно, что походка ее выдавала гордость коллекционера, а лицо при этом не выражало ничего, как будто наспех стерли его ластиком, оставив следы от ярких черт.

– Дроздова Дарья Семеновна, – припеваючи протянул мужчина, не отрываясь от бумаг, будто это имя для него что-то да значит. – Вы ведь первая из тех, кто получил извещение. А впрочем, и единственная. У него нет родственников?

– Все умерли.

– Вообще никого не осталось?

– Никого.

– Точно уверены? Может, не знаю, сводные братья, сестры?

Осаждаемая допросом, она, не видя острой нужды отвечать, все же оторвалась от небольшой фотографии в рамке, запрятанной на дубовой полке среди всяких побрякушек, служащих интерьером, и старых книг, чьи страницы обратились в спрессованную пыль. Черно-белое фото. Двое запечатленных не слишком увлеченных друг другом влюбленных. А через блеск влажных, но не заплаканных, глаз ее виделось, как в женской голове протяжным воплем звучит щелчок камеры… Выдержав паузу, Дарья с приглушенной озлобленностью огрызнулась:

– Не знаю, может, кто-то и есть. Не знаю! Я ни с кем не знакома. Если некому забрать имущество, то пускай эта конура отойдет государству или первому встречному. Мне здесь ничего не нужно!

– Вы хорошо себя чувствуете?

– Просто прекрасно!

– Что-нибудь хотели забрать с себе?

– Нет.

– И даже вон ту фотографию?

Маленькие глазки надулись в секунду, по щелчку пальца, от подступившего волнения, обратившись в два не помещающихся в глазницах бильярдных шара. Дикий страх покрыл тенью женское лицо. Она стояла, держа руки по швам. Беззащитная, ждущая любой удар кулаком, ножом, выстрел в руки, ноги, живот… Рот приоткрыт, вместе со струйками выходящего воздуха неслышно вырывалось бьющееся в истерике или судороге непонимание. Учинив святотатство, она, ожидая смертельного приговора инквизитора, отказываясь до последнего верить в содеянное, при этом зная в душе, что святотатство взаправду ею было учинено. Она походила на мелкую воровку, пойманную в мелком магазине за рукав во время кражи любимого шоколада.

Без резких движений мужчина повернулся к ней всем телом и с умным видом профессора поправил очки:

– Небольшая наблюдательность, не переживайте. Я нечаянно заметил, как вы вцепились в фотографию, – он указал пальцем на полку. – Она для вас что-то значит?

– Нет.

– Сядьте, не стойте столбом. Вы ведь живая женщина, а не статуэтка какая-то.

От усталости она переминалась с ноги на ногу. Опустила голову – осмотрела подол пальто. Какая-то грязь и пыль прилепились к ткани, найдя на ней исправный ковчег, что доставит к вольному ветру, который затем разметает их по всему миру, попутно показывая смешные жизни и искусственные и естественные величества планеты. Дарья старательно отряхнула пальто, и после отстучала широких три шага, чтобы усесться так, словно никто не предлагал, словно она по собственному желанию решила уместиться на диване. Опустилась она резко, буквально плюхнулась, как будто на плечи с силой надавили…

Закинула ногу на ногу. До образа серьезной, озабоченной, деловой, решающей важное женщины ей недоставало стакана с виски и кипы договоров.

– Так она для вас что-то значит?

– Нет. Не ожидала увидеть ее именно здесь, – можно подумать, будто все дело заключалось в том, что кто-то передвинул рамку чуть правее или переставил ее на полку выше.

– Раз уж неожидаемое так потрясло, получается, где-то в прошлом вы приложили немало стараний, чтобы позабыть эту неожиданность и уверить себя в том, что больше никогда не возвратитесь к ней.

– Забот мало?

– Почему же, – раздув пухлые щеки, добродушно усмехнулся тот в ответ на ястребиный взгляд, – просто я увлекаюсь психологией…

– Вот и увлекайтесь ею на улице, там полно прохожих! А меня… Оставьте в покое, – на выдохе закончила та.

– Ладно… – В период молчания он как-то глупо без причин промычал. – Дел тут больше нет, – мужчина гордо вскинул руку оттянул рукав, часы серебряного цвета с небольшой трещиной на стекле покрасовались перед женщиной, – да и смена почти что подошла к концу.

Сонно поднимаясь со стула, полицейский широко зевнул, не прикрывая рот, и застегнул куртку. Этот скрип молнии уродливо громко пронесся по пустынной квартире, отчего заболели зубы и десна…

– Всего хорошего.

Специально громко подбадривающе крикнул тот с порога – в ответ лишь уверенное молчание. Входная дверь закрылась тихо, без хлопка. Бережно и спокойно. Уходя, мужчина с жалостью и одновременно равнодушием скривил такую мину, которая сама за себя говорила: навидался этих плутовок, которые, уставившись в захлопнутые перед носом двери, кроме которых, даже если нет отходящих от дверного проема стен, не видят ничего, после гордых молчаний сходят с ума от угрызений одиночества, выплакивают будучи пьяными не без прикрас все несправедливости жизни ночью в баре первому попавшемуся, у кого на уме лишь одно: как бы напиться до звездочек в голове и полегче затащить в постель несчастную, а та ведь, не раздумывая полезет, поддавшись грубой ласке, а потом пустится рыдать дальше, в очередной раз проклиная во всех бедах потаскуху жизнь…

Где-то месяц спустя, когда Санкт-Петербург покрыло белое одеяло с многочисленными серыми заплатками, она явилась незваной гостьей на кладбище, чтобы уткнуться печальными глазами карего цвета на могильную плиту. Сцепив ладони внизу живота, Дарья виновато смотрела, не видя ничего перед собой, куда-то вниз, на нетронутый снег. Пара пучков живых темно-каштановых волос вырывалась из-под шапки и настырно лезла на лоб.

Хруст за спиной, затем еще один и еще: шаги все ближе и ближе, а кладбище – молчаливое сборище одиноких холодных каменных глыб, отполированных человеком, с высеченными именами и цифрами, – заставляло от страха трястись в судороге тело и учащенно глотать воздух, и остывшие голоса. И никого, и ничего на этом поле, одна обнаженность – природа будто бы сдала границы, чтобы отойти подальше от места, пропитанного смертью, – а вместе с ней неизвестные, чужие ушедшие под одеялами снега и земли: а шаги уже почти что за самой спиной. На надгробиях белые шапки, в отдалении деревья выстроились темной стеной с многочисленными проломами. Ни взмахов крыльев, ни криков птиц. И какими же близкими вдруг показались деревья, а все из-за того, что и они живут своей, другой, непонятной людям жизнью, но, главное, живут и, как считаю дети, даже чувствуют…

Головокружительная пустота, и за руку, чтобы не упасть, некого схватить…

И эти шаги, шаги, шаги…

Громкие, беспощадно раздавливающие снег, протяжно стонущий от боли не хрустом, а жалостливым криком.

А вдруг выбравшийся из гроба скелет вот-вот схватит костлявой рукой, задушит и утащит развлекаться под землю…?

Обернулась она медленно, нервными, прерывистыми движениями, с приоткрытым ртом, с застывшим на губах дыханием, словно ожидая встретить пугающее нечто… Но фотография тут же спряталась за спиной в объятьях двух рук.

– А я вас сразу издалека и не признал. Напугал?

– Следите за мной?

Короткая усмешка вместо ответа остервенелой бурей подняла в груди женщины на воздух деревянную шхуну, чтобы разбить ту о голые копья скал. В бессильном остервенении она незаметно замяла кончиками пальцев плотную бумагу, хотя печальное лицо ее не выдавало не единого признака злобы или…

– Мимо проходил. У меня тут тоже кое-кто похоронен.

– С вашими-то возможностями вероятность случайности нашей встречи сводится к минимуму.

– Не самое подходящее место…

– Вот и идите искать подходящее, а я еще постою, – нетерпеливо перебила та и отступила на шаг назад.

Нелепо она споткнулась о камень, зашаталась хрупкой раненной осиной, а тут еще и резкий порыв ветра как нельзя кстати подоспел… Мужчина молниеносным движением подхватил ее за левый локоть.

Сопротивляясь воздуху и оттого раскачиваясь качелей-лодочкой, на землю плавно спустилась фотография. Уверенный в твердой земле под ногами женщины, он ослабил хватку, и затем неуклюже наклонился – кожа лица тут же налилась кровью.

– Вообще-то, эта пропажа была очень даже предсказуема. И зачем она вам, тут ведь другая с… – Запнулся. Спустить с языка имя бывшего мужа вдовы в присутствии той оказалось мучительно невозможным. – Покойным.

Полные доверия глаза осветили его черным светом прожекторов зрачков. И с какого только неба вдруг свалилось на голову это доверие? Виной ли тому это вынужденное касание, месяцы преследующего одиночества, когда по-настоящему некому высказаться, потому что знаешь, что каждый сыт собственными заботами, чувствами, маленькими трагедиями или восходами солнца, потому что кроме банального «все в порядке, не накручивай нервы зря»” и прочих синонимов больше и не на что рассчитывать?