Читать книгу Охота как образ жизни. Сборник рассказов - Андрей Андреевич Томилов - Страница 3

Территория промхоза охватывает поймы двух независимых друг от друга рек. Огромных и красивых. Красивых, каждой по-своему. Одна, – Киренга, питается с гор и несет чистые и прозрачные воды, она будто даже строга и значима как классная дама в день экзамена.

А Ханда пополняется болотами, воды ее желтые, настоянные на кореньях множества различных растений. Двигаются эти воды медленно, вальяжно, кажется, что они и вовсе могут остановиться, но статус реки обязывает, и посему движение все же есть, умудренное, важное, вечное…

Болотная река Ханда безобразно извилиста и, если смотреть сверху, с вертолета, то просто диву даешься: как же она сама не путается в своем русле, вся пойма изрисована завитушками, загогулинами и прочими узорами.

Совсем не сравнить со строгой, в большинстве своем прямолинейной и торопливой Киренгой.

Но природа распорядилась так, что они, в конце концов, встретились. Даже будто бы шарахнулись друг от друга, наделав в месте слияния массу проток и островов, но, убедившись, что противиться бесполезно, что надо как-то мириться, осторожно соединили воды и покатили их в одном русле, но, прижавшись к разным берегам, боясь встретиться взглядами, и нервно вздрагивая оттого, что приходится соприкасаться в середине русла. Но и там граница прослеживалась еще долго, еще несколько километров можно было четко отличить воды Ханды от прозрачных потоков Киренги.

Но вот за очередным поворотом весело расплескались на шиверном перекате и не заметили даже, как влились одна в другую, а, перепутавшись, здесь же уравнялись, породнились и дальше уже устремились, удвоив все свои лучшие качества. А воды уже несли столько, что и буксирные баржи поднимали без особого труда.

Весной же, по большой воде, до районного центра заходили и более значимые речные суда, – завозили все необходимое для обеспечения жизни северного района. Даже солярку и бензин завозили водой.

Правда разговор шел о каком-то мифическом строительстве железной дороги, что будто бы она свяжет Байкал с неведомым и далеким Амуром, но в это мужики не верили. Отмалчивались больше, и не верили, – не забылись еще рассказы отцов о начале строительства сталинского БАМа. Народу в те годы полегло на стройке множество. Правда и народ-то был с гнильцой будто бы, – враги одни, да больно уж много. Так и не построили дорогу, зря сгинули. Лучше бы лес рубили, вон его сколько кругом.

И действительно, лес стоял по берегам рек могучий. По Ханде, так всё боры сосновые, красивейшие боры, с беломошниками, а кедрачи какие, это в средней части реки, да и в низовьях, – ох и кедрачи! Коней в промхозе не хватало, чтобы орехи вывозить.

Нескончаемым потоком шли обозы, груженные таежным деликатесом в сторону города.

По Киренге же, тайги в основном темные, часто еловые куреня, пихтач буйно расплёскивался по распадкам. А по хребтам листвяги, дурнинушкой тянулись к облакам.

А солнце в горах какое! – Боже мой! – кажется совсем рядом. Правда это только летом, – изжариться можно, ох и печёт, зимой, конечно, тепла поменьше, но радость от встречи с солнцем не умаляется.

Райцентр, где и располагалась центральная усадьба промхоза, удалён от города аж на полмесяца конной дороги, или на три часа самолетной болтанки, с двумя промежуточными посадками в не менее глухих таежных поселках. Просторы огромные, расстояния меряются не иначе как переходами, конными, либо пешими.

Великие таежные пространства родят непомерные богатства: ягоды, грибы, орехи, рыба, мясо, птица всевозможная, а уж о пушнине и толковать не стоит, дюже богатые места. Вот осваивать эти места силенок пока не хватает, не шибко много находится охотников в лютые холода, за тридевять земель от жилухи, всю зиму тайгу ломать.

Вернее сказать, желающие-то есть, только за такую цену они не хотят и не будут сдавать промхозу соболей. Тем более что если потихоньку в город вывезти этих лохматинок, то за них можно вполне нормальные деньги поиметь, настоящие, – в три, а то и в пять раз большие, чем промхоз дает.

Тут как-то журнал попал к охотникам, в нем рассказывалось об аукционе, где сибирских собольков забугорным толстосумам, буржуинам проклятым продавали. Так вот, вычитали там мужики, что один, особо красивый соболь, был продан за такие больше деньги, что на них можно было купить целый железнодорожный состав зерна. Это больше чем полсотни вагонов получается.

Мужики глазами друг на друга похлопали и молча разошлись. Не обсуждали. Каждый и без того знал, что издеваются над ними откровенно, не стесняясь.

* * *

Карта промхозовская, что висела в кабинете у охотоведа, вся изрисована цветными карандашами. А в центре каждого узора стоит номер и фамилия. Это охотничьи участки. На некоторых фамилии видимо часто менялись, – чуть не до дырочек протерта карта, может участок дерьмовый и не держатся там люди, а может наоборот, – охотовед что-то мудрит.

Однако были и совсем чистые территории на карте, так вершина реки Ханда жирно обведена красным и каким-то нервным почерком в середине написано: "Эвенки".

Нервным, это видимо по той причине, что охотовед там не распоряжается. Там свои законы, эта территория закреплена за эвенкийской общиной, правда, формально они тоже входят в состав промхоза, но своими делами ведают сами.

А вот в вершине другой реки, вообще чистые места на карте. Там не было ни номерков, ни фамилий. Это неосвоенные территории промхоза. Добираться туда очень трудно, – реки горные, дурные, так, что не завезешься, а на себе – по скалам прыгать, тоже много не унесешь.

Вот теперь вертолет стали выделять для промхоза, правда всего пока что на несколько часов, но уже надежда появляется. Можно будет и вершины горных рек осваивать, зимовья там строить, охотиться.

Пока же только геологи имеют возможность залетать туда по своим целям. Но с их слов места там вполне подходящие для охоты, – пологие сопки, верховые болота, из которых и вытекают первые, едва живые ручейки, превращающиеся через сотню километров в непреодолимую реку-стихию с неукротимым норовом.

Ходили, конечно, слухи между охотниками, о невиданных богатствах тех дальних участков, да байки это все, наверное. Разговоры эти велись обычно в полголоса и где-то в уединении, а в большинстве так за стопариком водки. Говорили даже, что будто бы кто-то там уже и охотился, но об этом вообще шепотом говорили и обрывали разговор на полуслове, – не дай Бог до "Кузнечика" дойдет.

"Кузнечиком" охотники нарекли районного охотоведа, – карающий орган. Был он строптив до одури и одержим идеей борьбы с браконьерством до самопожертвования.

Вид же имел близкий к луговым стрекотунам кузнечикам: всегда носил что-то зеленое, либо бушлат, или рубашку, или просто носки, но обязательно ярко-зеленого цвета. И фигуру имел своеобразную, – раздвинутые в стороны острые коленки, обтянутые коротковатыми форменными брюками, отведенные назад локти и хитрое выражение лица, с вытянутым вперед носом, – ну чисто кузнечик. А в довершение всего, он и фамилию имел Кузнецов.

Так вот, сей слуга природы очень ревностно относился к охотничьим угодьям и готов был совершить немыслимый поступок, но браконьера наказать. В общем, на своем месте был человек.

Из-за такого служебного рвения "Кузнечик" постоянно имел натянутые отношения с промхозом, состоял с этой организацией в постоянных конфликтах. Не мог он без скорби смотреть на туши оленей, развешанные в промхозовском складе, только что шапку не снимал, а физиономия вытягивалась ну чисто как на похоронах. Да и на горы пушнины на приемном участке взглядывал без радости. Кособочился, локти сильнее заводил за спину, пыхтел усердно и раздувал губы.

Охотоведом он стал не так давно, где-то два года, но уже изрядно набил оскомину местным браконьеришкам и особенно залетным гастролерам, которых не любил более жестоко.

Однажды удалось ему изловить заезжих охотничков, они из тайги выскочили, что по договору положено – сдали, а что там положено-то, по два соболька, и в порт, на самолетик. Кузнечик пару милиционеров с собой и айда охотничков перед посадкой трясти. Выковырял еще полсотни собольков. После этого случая о нем даже в областной газете написали. Загордился.

Или еще случай, – с охоты вывозили на вертолете начальника рыбинспекции. Участок у него был богатый и все догадывались, что начальник со своим помощником, берет соболей гораздо больше, чем разрешено договором. Но одно догадываться, а другое знать точно. Но кто же решится рыбинспекцию проверять, а Кузнечик осмелился, – слух пошел.

Так вот, пилоту вертолета по рации сообщили, что в порту охотников встречает Кузнечик. В панику ударились охотники, не выдержали нервы, мешок с пушниной на подлете выбросили, да видно запоздали чуток, – охотовед увидел, как рюкзак из подлетающего к порту вертолета вывалился и на лед ближней протоки в снег бахнулся. Вперед хозяев успел к мешку и все, как положено, оприходовал.

Кто же его после этого любить будет.

Видимо по этой причине у него друзей совершенно не было. Так, кое-какие приятели, да и те в основном из органов.

С начальником милиции сдружился как-то. Да не сдружился, просто вместе на рыбалку ездили, по ягоды.

Начальник тот дюже бал тучен, скорее даже безобразно толст. Из-за его огромной толщины, а соответственно и дурного веса, даже родной сын не брал его в лодку, а Кузнечик вот, брал. Ездили на рыбалку вместе, сетки поставят и сидят у костра. Возле лодки на шест фуражку милицейскую повесят, – никто близко не подъезжает. Один раз Кузнечик чуть не уморил начальника милиции.

Сидели у костра, выпивали, отдыхали, вздумалось начальнику по малой нужде в сторонку отойти. Ну, что так отходить-то, отвернулся по ветру и … делай свое дело. Так нет, потащился куда-то в кусты, запнулся за поваленное дерево, брюхо перетянуло, и он завалился за ту колоду. А там видно течением в большую воду канавку вымыло, вот он в эту канавку и вписался задницей, а брюхом под бревно заклинился. И руками машет, и ногами шабарчит по гальке береговой, а вылезти не может.

Мучился, мучился, из сил стал, выбиваться, давай напарника кричать. А тот уже задремал у костра, посапывает себе после водочки-то. Даже будто и сон успел посмотреть.

Проснулся когда продрог от речной сырости, – костер прогорел. Соскочил, головешки сдвинул, сухих сучков накинул на угли. Когда огонь занялся, глянул, а "Пузана-то" нет.

– Куда он делся? Федорыч! Федоры-ы-ы-ч!

Вроде застонал кто-то недалече. Выхватил головню, да айда по кустам шукать, сам переполошился не на шутку. Нашел. Тот уж ослабел совсем, только чуть слышно всхлипывал.

Очень страдал начальник от тучности своей, ненавидел свою брюшину, а осилить ее не мог, – перебарывала она его как физически, так и морально.

А промхоз Кузнечик затравил начисто. Все у него какие-то проверки, то плановые, то внеплановые, то внезапные, то согласно поступившему сигналу. У охотоведа промхозовского руки начинали трястись, когда это "насекомое" в контору заходило, даже не в контору, на крыльцо только, хотя и никакого греха за собой не чувствовал.

А и чувствовать не надо было, – есть грех, или нет его, а Кузнечик найдет, это уж будьте спокойны.

То лимит не выдержали, – протокол, то сроки чуть сдвинули, – протокол, то лицензии бесконтрольно выдали, – протокол, квитанцию неправильно заполнили, договор не там подписали, и пошло и поехало. Ну, просто шило в заднице, а не Кузнечик. Попортил он крови промхозовскому начальству.

* * *

На дворе стоял декабрь.

Рабочий день Кузнечик начинал всегда с Райкома партии. Придет, в приемной разденется, папочку под оттопыренный локоток, и по коридору туда сюда, туда сюда. Потом к секретарше подсядет, почирикает о чем-то, и она ему шепоточком посвистит, глазками постреляет. Прыснут смешком даже, но быстро спохватятся, рожи вытянут, серьезность райкомовскую напялят, и:

– До свиданья, Лариса Пална…

– Всего доброго, Вик… Ник…

Дальше идет в милицию, благо рядом, сразу за углом. Заходит в дежурку по-хозяйски, рядом с телефоном садится и дежурному:

– Давай, давай, чаек сгоноши.

Тот засуетится и через короткое время чай, а скорее чифирок уже дымится у охотоведа в руках.

Попив чаю и поболтав с дежурным, он продолжает свой обход и движется в промхоз. Там он может молча поболтаться по двору, даже не зайдя в контору удалиться, а может и зайти, допытаться вынюхать какой-то криминал.

Но в этот день завершить обход не довелось.

Начальник в дальнем конце коридора распахнул дверь и зычно гаркнул:

– Кузнецов пришел, нет?

– Так точно, товарищ майор, чай пьют, – это дежурный, аж честь пытается отдать невидимому начальнику, и находится в полном замешательстве, – вставать надо, или можно сидя.

– Пусть-ка зайдет.

– Просят вас, – начальник.

Кузнечик, торопливо, еще пару раз швыркает чай и передает стакан дежурному:

– Пользуйся моей добротой.

В кабинете начальника хоть топор вешай – до того плотный дым. За столом два опера пишут рапорт. Начальник, весь на нервах, вышагивает вдоль окна, в толстых пальцах "беломорина".

– Вот, у тебя одни зверушки в голове, конечно, ты дольше проживешь, нервы-то крепкие. А тут люди, вот видишь, живые люди. Как тут не нервничать, нажрутся суки, нахлебаются браги, пообморозятся. а ты тут отчитывайся, пекись об их здоровье, – сволочи.

Начальник поздоровался с охотоведом за руку и лихо, подмигнув ему, что говорило о моментально сменившемся настроении, сообщил:

– Работа тебе есть, сигнал поступил.

Он взял со стола неровный листок из ученической тетради и сунул его Кузнечику.

В послании, детским почерком, сообщалось, что "за перевалом, в вершине Окунайки, производится незаконная охота, а охотовед Кузнецов попустительствует указанному факту, чем существенно подрывает устои нашего социалистического общества и не борется за строительство светлого будущего – коммунизма".

– Ну, что скажешь, подрыватель?

Кузнечик еще растерянно улыбался, но губы уже сами собой стали надуваться, а локти полезли за спину, – верный признак его крайнего возбуждения.

Он подскочил к телефону, схватил трубку и с остервенением стал крутить диск, но тут же бросил ее на рычаги и, повернувшись к начальнику, выдохнул:

– Федорыч, дай мне двух человек, вертолет вызову, слетаем туда, если действительно, – поубиваю нахрен.

– Ты сначала поймай, убивальщик, и не горячись, от этого толку не будет. От горячности только прыщи на носу садятся и все, хо-хо-хо!

– Ладно, дашь или нет людей?!

– Договаривайся с вертолетом, а люди что, вот они сидят, крысы бумажные, забирай, хоть промнутся, вонь из штанов повытрясут. Хо-хо-хо!

Кузнечик вприпрыжку кинулся на свое рабочее место. Кабинет его находился в одном здании с прокуратурой, только чуть со двора, но это его нисколько не задевало, а уж как возвышало, что он "рядом" с прокурором сидит.

Припрыгав в кабинет, он тут же позвонил в промхоз – охотоведу.

– Зайди, пожалуйста, срочное дело есть, – едва сдерживал себя, чтобы не повысить голос, а трубка в руке отпотела и стала липкой.

Промхозовский охотовед знал по опыту, что вызов к районному ничего хорошего не сулит и шел туда неохотно, с каждым шагом теряя настроение. Да и действительно, что уж там может быть хорошего, – надзорный орган, хоть и "насекомое".

– Вы что за своей территорией не смотрите?! – встретил его слюнными брызгами Кузнечик, – почему я должен знать, где у вас кто браконьерит, а вам и дела нет? А может вы в сговоре с этими браконьерами? Может, это вы их туда забросили, в надежде на то, что я не дознаюсь?

Промхозовский охотовед молча, не поздоровавшись, прошел к столу, уселся, вытащил папиросы и закурил. Это как-то успокоительно подействовало на Кузнечика, а может он просто вспомнил слова начальника милиции о прыщах, потому что мимоходом потрогал и даже погладил заострившийся нос, молча, заложив руки за спину, шагнул пару раз вдоль стены и уселся напротив хозяина охотугодий:

– Есть сигнал, – напыщенно начал Кузнечик, – в вершине Окунайки производится браконьерская охота, – он с трудом сдерживал напиравшее волнение, – совсем обнаглели, сволочи.

– И кто там?

– Кое-какие соображения имеются, но я бы хотел услышать ваше мнение.

– Да откуда ж я знаю, тут по осени, сам видишь, что творится. Рвачей со всех волостей, а куда они потом рассасываются, один Бог знает.

– Ну, допустим не один Бог, кое-что и нам известно. Территории нужно осваивать, культурного охотника завозить в дальние тайги, тогда и проблема браконьерства в тех местах отпадет сама собой.

– Как же их осваивать, если денег на заброску охотников и их вывозку не хватает. Бичам что, они пару соболей кинули пилотам, те и туда и обратно доставят, а мы-то так не можем. Вот и осваивай тут.

Охотоведы помаленьку успокоились и долго-долго разговаривали, тыкали пальцами в карту, рисовали там какие-то линии и кружочки.

Договорились-таки о совместных действиях. Суть этого договора сводилась к следующему.

Несмотря на скудные средства, промхоз нанимает вертолет для заброски в горы оперативной группы, чтобы обнаружить и захватить браконьеров. В группу входят: районный охотовед, – руководитель группы, два сотрудника милиции и промхозовский егерь. Руководство операцией с внешней стороны осуществляет промхозовский охотовед. А точнее сказать, – он должен через день-два обеспечить вертолет для того, чтобы вывезти всех обратно.

* * *

Загрузились в винтокрылую машину быстро, – из всех вещей только и было, что четыре пары лыж, три рюкзака – на четверых – из которых один был более увесистый, – это егеря Петровича.

Вертолет легко выпорхнул из облака снежной пыли и, резко набирая высоту, стал выправлять курс, забирал левее, пока не увидел своими квадратными глазищами горы изумительной белизны. Это выделялся на фоне темно-голубого неба хребет Акиткан.

Горная цепь начиналась с одной стороны видимого горизонта и уходила за этот горизонт с другой стороны, казалось, что она огибает, опоясывает землю, и будто скрепляет ее, как обруч.

В этом году тайга утопала в изобилии снегов, а посему горы были удивительно заглажены, нигде не торчали нелепые кустарники, не возвышались над покровом шапки стланика, все склоны от самого пика и до подножья были девственно чисты.

Вертолет скоро перемахнул через перевал и, чуть уткнувшись носом в русло Окунайки, стал раскачиваться из стороны в сторону, отслеживая это русло. Берега реки были скалистыми, труднопроходимыми, но над этим задумывался разве лишь Петрович, плотно прильнувший к иллюминатору. Кузнечик о чем-то переговаривался с пилотом, видимо уточнял курс, а менты чесали друг другу анекдоты и хохотали от всей души.

Но вот горы кончились, скалистые берега исчезли, да и сама река будто исчезла, остался лишь не очень широкий ручей, местами даже плохо угадываемый под толщей снега. Пойма этого ручья сделалась широкой и очень пологой, лишь далеко по сторонам стоял лес, обрамляющий такие же пологие сопки. Между этими сопками можно было угадать контуры ручейков, которые видимо, впадают в тот, основной, все еще имеющий название Окунайка.

Вдруг в боковом ручье, на границе леса и чистоты, мелькнуло зимовье. Вернее это было не зимовье, а так, пародия – углубление в глинистом берегу и два венца из неошкуренных бревен, потолок из жердей, он же исполнял роль крыши. Печурка размером с валенок, в которые был обут один из ментов.

Но все это группа увидела уже потом, когда вертолет, благополучно высадивший их метрах в трехстах от жилухи, уже скрылся обратным курсом за хребтом, смутно угадываемым где-то далеко и нереально низко.

Пока охотовед с милицией разбирались где чьи лыжи, Петрович уже успел добраться до зимовья и даже подтопил печурку. Зимовейка, а скорее просто ночуйка, была так мала, что вдвоем там просто не развернешься, она рассчитана на одного.

Закипел чайник и, вскоре, выяснилось, что сержанты – один просто сержант, а другой старший – даже не взяли с собой кружек, не говоря уже о котелке или какой-то другой посуде. В зимовейке набор был тоже весьма скромный: одна кружка, одна чашка и одна ложка, а также котелок и чайник. В чурке торчал топор с треснувшим топорищем, возле двери из снега выглядывала пила с одной ручкой.

От зимовья в сторону поймы уходила хорошо укатанная лыжня, но здесь же, сразу на чистоте она исчезала, слизанная постоянным хиусом, который дул не останавливаясь видимо всю зиму, менял лишь направление и иногда силу. Ветерок этот переносил с собой мириады мельчайших, как песок, снежинок, они и уничтожали лыжню – либо засыпали ее, сравнивая с поверхностью, либо стачивали. Ходить по такой скрытой лыжне, если не знаешь ее точное направление, очень трудно, ноги постоянно теряют опору и проваливаются в рыхлый, пухлявый снег.

Петрович осмотрелся, оценил обстановку и, обращаясь к милиционерам, как можно мягче заметил:

– Что ж вы, сучьи дети, ни жратвы с собой не взяли, ни даже посуды?! Таежники засраные.

Сержанты, почувствовав твердость в голосе говорившего, смахнули улыбки и приосанились:

– Нам же сказали, что в зимовье жить будем, там и посуда есть, и жратвы море, особенно полно мяса…

С последними словами они, как бы в подтверждение, в поддержку, кинули глазами по сторонам, по пустым полочкам и, не обнаружив ничего съестного, а особенно мяса, уже более потухшим голосом сообщили, что они взяли с собой две булки хлеба и картошки. Правда картошка как будто уже замерзла, еще в аэропорту.

Они смолкли и стояли потупившись. Петрович снова обвел их глазами, будто видел впервые, и, уперевшись взглядом в растоптанные валенки одного из них, отвернулся и зло сплюнул:

– Тьфу ты, мать вашу!

Охотовед, забившись в угол, швыркал горячим чаем и молча наблюдал за происходящим. Потом хмыкнул и вмешался:

– Да ладно тебе, Петрович, успокойся ты, главное, что бракоша где-то здесь, надо разработать план его захвата.

– Какого захвата, его еще найти надо, он здесь уже неделю не появлялся и неизвестно когда появится.

– С чего ты взял, что неделю?

– Сам посмотри, какой куржак на потолке…

– И что ты предлагаешь? – несколько растерянно спросил охотовед.

– Предлагаю идти до базового зимовья. Я вообще не понял, почему мы здесь высадились, – хотели же найти геологическую базу. Кузнечик надул губы и замолчал,

– Ночевать здесь мы можем только стоя, – продолжал Петрович, – поэтому срочно, пока есть время, нужно отправляться дальше.

– А это далеко? – чуть не в голос спросили сержанты. – А то мы на лыжах-то не шибко…

– Я заметил, что вы не "шибко" и не только на лыжах, – буркнул егерь.

Охотовед, кажется, принял решение и более твердым голосом заявил

– Идти, значит идти, собираемся.

Быстро скидали остатки трапезы по рюкзакам и стали разбираться с лыжами, вылавливая из общей кучи более понравившиеся. Только Петрович, не принимал в этом участия, его, подшитые камасом, легкие и очень удобные лыжи, стояли отдельно, особняком, и будто сами кидались хозяину под ноги.

– Вам бы тараканов на теплой печи ловить, а не браконьеров, – ворчал Петрович, ожидая, когда бригада напялит лыжи и пристроит два рюкзака на три спины.

Один из сержантов, тот, что просто сержант, спросил:

– А с картошкой-то что делать?

– Да брось ты ее здесь.

Тот вывалил мерзлые клубни на снег. Они сбрякали друг о друга и раскатились.

* * *

Петрович на своих широких лыжах легко шагал впереди и нервничал, что идти приходится в полсилы, постоянно ждать растянувшуюся "группу захвата". Он понимал, что такими темпами они до базы могут добраться разве что к утру. Кузнечик тоже оказался никчемным лыжником, да еще тяжеленный кавалерийский карабин постоянно сползал с его покатого плеча и путался в растопыренных коленях.

Наконец сержант, который был старший и был в валенках, повалился на снег и даже рожу не отворотил, так и запахался в белую целину своей красной, разопревшей физиономией.

Пришлось откачивать его и отправлять обратно в зимовье, в "резерв". Так решил охотовед, хотя было видно, что он бы и сам не прочь отправиться в тот резерв, – руки у него дрожали, а бока ходили ходуном, выталкивая в морозный вечерний воздух клубы пара.

Чуть передохнув и убедившись, что валеночная милиция благополучно скрылась за поворотом, поредевшая группа двинулась дальше.

Через какое-то время, вдруг прямо перед Петровичем возник человек. Вроде и место чистое, а вот как-то не увидел его егерь, будто из-под земли выскочил. Тем более, явление показалось нереальным из-за внешности появившегося. Это был цыган. Во всей своей красе цыган. Конечно, не в плисовой рубахе и не с огромной серьгой в ухе, но…

Одно дело встретиться с таким в поселке, и совершенно другое здесь, в тайге, в глухомани. Ну не увязывалось это понятие: цыган и охота, всё равно, что еврей – оленевод.

Короткая, ловко скроенная куртка, распахнутая настежь, непокрытая курчавая, с черными как смоль, длинными до плеч волосами голова, гордо откинутая назад. Легкая, изящная походка на широких камасных лыжах, он быстро и смело подкатил к Петровичу. В руке зажата вязаная шапочка. Ни злой ветерок, ни морозец вечерний, казалось, не трогали его вовсе. Да и лицо, чисто цыганское, смуглое лицо, даже не имело признаков пота или усталости.

Конечно, егерь сразу узнал его. Это был Володя, он уже несколько лет живет в поселке, даже год или два работал в промхозе, но что-то не сложилось, и он бросил. Парень был спокойный, приветливый и вот тебе на, – браконьер. Правда, в краях сибирских браконьерство никогда не считалось преступлением. Звание браконьер подразумевало умение добывать в тайге чего-то большего, чем простой охотник, умение выжить в каких-то сложных ситуациях. Не унижало это звание сибирских мужиков.

Встретившиеся поздоровались, перекинулись парой слов, потом Володя спросил:

– Меня, что ли, ловить приехали?

– Если ты здесь за хозяина, то выходит, что тебя.

Подтянулся запыхавшийся, взмыленный Кузнечик, и, путаясь в карабине, выдохнул:

– Имею полномочия… предлагаю добровольно… факт браконьерства установлен…

Он еще долго пытался что-то высказать, но сбитое дыхание не позволяло ему сформулировать мысль.

У цыгана полыхнули жаром глаза, но он их тут же притушил, смежил опушённые инеем ресницы, и волнение выдавали лишь заходившие желваки:

– А где ты браконьера увидел? Ты что меня за охотой поймал? Или оружие у меня есть? или я в поняге соболей несу? В чем заключается браконьерство? Я, может быть, просто живу здесь в экстремальных условиях, романтики набираюсь, может, я книгу хочу написать, а ты сразу, – браконьерство.

Кузнечик, было, поперхнулся такой наглостью, но тут же справился и, сдерживая себя, заговорил:

– Во-первых, не "ты", а "вы", а во-вторых, факт браконьерства мы докажем, для того и прибыли сюда.

– Вот и докажи сначала.

– И докажу.

– И докажи… Ладно, на разговоры у нас еще будет время, надо определяться, где ночевать будем.

Петрович согласно кивнул головой и посмотрел на огромный диск солнца, уже потерявший свою дневную яркость и повисший теперь над кромкой горизонта, будто отдыхая перед последним броском за эту линию, на целую ночь, на отдых.

– В ночуйке, сами видели, все не поместимся. Пошли на базу. Сержант, не принимавший до того участия в разговоре, вытянул шею и чувственно спросил:

– А это далеко? Я, кажется, все пятки смозолил.

– Пятки твои, и проблемы твои, я тебя сюда в гости не звал, а до базы часа два ходу…, ну тебе с охотоведом, наверное, часа три.