Читать книгу Павел и Авель - Андрей Баранов - Страница 6

Через несколько часов обласканный царской милостью пророк уже спешил к новому месту постоянной своей дислокации – к Александро-Невскому монастырю. Расстригу Василия сопровождал лично его сиятельство князь Куракин. С ним рядом следовали граф Г. и Лиза Лесистратова, а также, разумеется, и примкнувший к ним Морозявкин.

Митрополит Новгородский Гавриил принял их как родных и все время слащаво улыбался, мелко крестя толстый живот. Васильев долго устраивался в своей келье подобно большой нахохлившейся птице в гнезде, но наконец остался, кажется, вполне доволен. Его скарб был уже разбросан там и сям, и казалось он жил тут уже целую вечность, и снова вполне готовый к очередному духовному подвигу.

– Ну как, Василий сын Васильев, хорошо ли устроился? – полюбопытствовал князь Куракин.

– Лучше не бывает, истинно рай земной, а не место…. – ответил пророк, с любовью обводя взглядом темные сырые стены. Тут, я чай, видения ко мне будут денно и нощно приходить… А я их, значит, в тетрадочку опять буду записывать. Тут мое, так сказать, работное место, стол мой и престол…

– Да-да, ты уж все запиши! – князь решил напомнить пророку о дисциплине. – А мы справляться будем о твоих делах, как устроился… вон граф Г. и мадемуазель Лесистратова заедут тебя навестить…

– Премного благодарен, батюшка князь, премного! А вы уж похлопочите перед государем, чтобы меня в монахи поскорее постригли, да митрополиту накажите… – пророк ни на минуту не забывал о необходимости снова войти в полчище черных попов.

– Похлопочу, любезный. Ну, прощай! – с этими словами Александр Борисович вышел из кельи.

– Оревуар, господин пророк! Не скучайте тут без нас! – Лизонька выпорхнула вслед за князем. Граф Г. замкнул шествие, и скоро уже монастырь остался далеко позади княжеского выезда.

Однако совсем избавиться от хлопот по благоустройству провидца на новом месте никому из наших героев не удалось. Царь непрерывно интересовался состоянием и самочувствием Василия, и даже сохранилась записка: «Его Величеству угодно ведать о нынешнем состоянии посланного к здешнему митрополиту Гавриилу для пострижения, по желанию, в монахи крестьянина Васильева».

К исполнению сего и послана была от генерал-прокурора девица Лесистратова, которая даже совершила небольшой подвиг, проникнув в одиночку в мужской монастырь, совершенно не предрасположенный принимать кого-либо женского пола. Как видно уже в те времена монахи во главе с митрополитом вполне обходились, так сказать, собственными силами – и в смысле монастырского хозяйства, и во всех остальных отношениях, на службе и в быту.

После длительных расспросов неразговорчивого бывшего коновала Лизонька написала отчет: «означенный Васильев и был распрашиван наедине бесприметным образом, на что тот Васильев и говорил, что он нынешним его жребием доволен, но токмо что пищу дают ему единожды в день, отчего слаб в силах; притеснения ему никакого ни от кого нет, ибо сего надзирает сам митрополит; скучает же, что долго не постригают его в монахи, а говорят, чтобы еще трудами утвердился; жалуется, что не имеет нужной одежды, что и приметно, о чем и просит человеколюбивейшаго в пособии милосердия».

На самом деле Васильев по своему обыкновению устроил целый спектакль – пил лбом об пол, пытался поцеловать Лесистратовой руку, бубнил что всеми гоним и никем не любим, и что всю жизнь, как видно суждено провести ему по трем крепостям и шести тюрьмам, да еще и без монашеского клобука. Через князя Куракина весть о том дошла до государя, который декабря 21-го поблагодарил митрополита Гавриила за его попечение о Васильеве. Для улучшения благосостояния оного послано было десять рублев.

На Рождество, декабря 25-го весь стольный град Санкт-Петербург веселился и наряжался. Это представляло собой разительный контраст с мрачнейшим зрелищем, которое город имел счастье лицезреть совсем недавно. В начале декабря утром от Нижней Благовещенской церкви Александро-Невского монастыря во дворец отправился траурный кортеж, сопровождаемый августейшими особами. Перед шествием несли императорскую корону. Так проходило невиданное доселе – перезахоронение давно уже убиенного батюшки нынешнего императора супруга Екатерины II Петра III.

Летописец донес, что «1796 г. ноября 19 числа повелением императора Павла Петровича вынуто тело в Невском монастыре погребенного покойного императора Петра Федоровича, и в новый сделанный великолепный гроб, обитый золотым глазетом, с гербами императорскими, в приличных местах с гасами серебряными, с старым гробом тело положено. В тот же день, в семь часов по полудни изволили прибыть в Невский монастырь его… величество, ея величество и их высочества, в Нижнюю Благовещенскую церковь, где стояло тело, и, по прибытии, открыт был гроб; к телу покойного государя изволили прикладываться… и потом закрыто было»

А до того, в конце ноября, совершено было ритуальное сокоронование праха Петра III с оным государыни Екатерины Алексеевны. Их величество Павел Петрович изволили лично возложить корону на гроб покойного отца своего, а жена его Мария Федоровна то же самое осуществила с телом покойной Екатерины II, для чего пришлось даже приподнять усопшую как если бы она была жива. Затем гроб с ее телом выставили в траурном шатре Зимнего дворца а рядом поставили привезенный из Невского монастыря гроб Петра III. Через несколько дней гробы перевезли в Петропавловский собор на предмет поклонения, и только затем прах был погребен, причем в один день, как любящих и проживших всю жизнь в мире и согласии сердец.

«Самодержавный государь Петр III, родился в 1728 г. февраля 16 дня, погребен в 1796 г. декабря 18 дня». «Самодержавная… государыня Екатерина II, родилась в 1729 г. апреля 21 дня, погребена в 1796 г. декабря 18 дня»

Надо сказать, что все это произвело на современников тягостное впечатление. Лучшие умы пытались найти сему объяснение, но отступались, бессильные уразуметь. Некоторые полагали, что так Павел подчеркивает, что все-таки он сын Петра III, вопреки слухам, другие сочли, что так он высказывал пренебрежительное отношение к своей матушке, и не в силах отомстить ей на этом свете, стал уничижать уже на том. Тихо шептались, что так «вольные каменщики» – масоны – отомстили императрице за гонения на них, а князь Александр Куракин, как посвященный в тайны масонства, принимал в организации сокоронования самое деятельное участие. Говорили, что и сам император Павел через Куракина стал посвящен в тайны сии, и недаром заставил заговорщиков нести убиенного ими Петра.

Однако рождественская фантасмагория развеяла все мрачные мысли. На Руси издревле было много славных рождественских обычаев. Ель, это «темное и сырое дерево» тогда еще не играла в празднике центральную роль, хотя по повелению Петра I еловыми лапами украшались питейные заведения и к тому же катальные горки для скатывания на санях. Европейские порядки на Руси вводились принудительными мерами – так достопамятный приказ Петра «По большим улицам, у нарочитых домов, пред воротами поставить некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, еловых и можжевелевых против образцов, каковы сделаны на Гостином Дворе» положил начало будущим гуляньям вокруг наряженной новогодней елочки. Но в конце XVIII века елки только начали появляться в домах петербургских немцев, хотя рождественские гулянья проходили вовсю.

Молодежь разных сословий, ребятня собиралась в говорливые стайки и шла колядовать. Под Москвой любили такую шутку – в рождественскую ночь везли в санках красавицу «Коледу» в рубашке поверх платья. Даже солидные барыги и то надевали личины, сиречь машкерадное убранство, и шли славить Христа. Пели святочные песни, читали молитвы, зажигали масляные фонарики на длинных палках и после восхваления дома и хозяина «христославцы» собирали дань в виде пирогов, конфет, гусятины и прочего. Например читали так:

Пророк Василий также не забывал о праздниках и молитвах и к Рождеству написал князю Куракину такое послание:

«Ваше сиятельство, Александра Борисович! Приношу вам благодарность: вы меня избавили из темных темниц и от крепких стражей, в которых я был вечно заключен от Самойлова. Вы о сем сами известны, а ныне я по Его Императорскому приказу и вашему благословению свободен и пришел к вам поздравить вас с Христовым торжественным праздником и вас благодарить за таковое ваше ко мне благодеяние. И крайняго я вам за сие желаю душевнаго спасения и телеснаго здравия и многая лета и прочая вся благая и преблагая и пребуду в таковой памяти вечно-незабвенно. Богомолец ваш Василий».

В свою очередь Александр Борисович сообщил о здравии и обустройстве Васильева его величеству, и тот изъявил желание поторопить митрополита Гавриила с пострижением пророка в монахи. Сия царственная просьба была князем немедленно доведена до сведения митрополита. И крестьянин Василий был пострижен в декабре 1796 года в Александро-Невском монастыре с наречением ему имени Авеля. Василий, не в привычках которого было ждать милости от природы, решил отблагодарить и царя – и написал ему отдельное послание. Утром 5 января нового 1797 года Павел Петрович изволил осведомиться у князя:

– Дражайший Александр Борисович, как там поживает наш провидец? Не нуждается ли в чем? Посланы ли ему деньги на обустройство?

– Не извольте беспокоиться, государь Павел Петрович, все исполнено в точности. Сам он полон благодарственных верноподданических чувств. Даже письмо вам сочинил от оных избытка, – пояснил ситуацию князь.

– Письмо? Ну-ка дай сюда послание святого… – Павел I протянул царственную длань и лично, с трудом разбирая почерк, прочел следующее:

«Ваше Императорское Величество, всемилостивейший Государь! С сим, с новонаступившим годом усердно поздравляю: да даст Господь Бог вам оный, а по оном и многие богоугодно и душеспасительно препроводить. Сердечно чувствую высокомонаршия ваши ко мне недостойному оказуемыя, неописанныя милости, коих по гроб мой забыть не могу. Осмеливаюсь священную особу вашу просить о следующем и о последнем:

1-е) Благоволите указом не в продолжительном времени посвятить меня в иеромонашеский чин, дабы мог я стояти во церкви у престола Божия и приносити Всевышнему Существу жертву чистую и непорочную за вашу особу и за всю вашу царскую фамилию, да даст Бог вам дни благоприятны и времена спасительны и всегда победу и одоление на враги и супостаты.

2-е) Егда меня заключили на вечное житие в Шлиссельбургскую крепость, и дал я обещание Богу такое: егда отсюда освободят, и схожу в Иерусалим поклониться Гробу Господню и облобызать стопы, место ног Его.

3-е) Чтобы я был допущен лично к Вашему Императорскому Величеству воздать вам достодолжную благодарность и облобызать вашу дражайшую десницу и буду почитать себя счастливым.

4-е) Благоволите вы мне изъяснить на бумаге, за что меня наиболыпе посадил Самойлов в крепости, в чем и остаюсь в ожидании благонадежным».

– Однако каков наглец этот пророк! – иногда государь прибегал к сильным выражениям. – В Иерусалим его отпусти… а здесь кто мне пророчествовать будет? Дорога дальняя, случится все может…

– Совершенно с вами согласен, ваше величество.

– А эта просьба вновь принять его? Я устал уже от лобзаний отшельника. Но особенно, князь, меня радует просьба в письменном виде объяснить ему, за что тот очутился в крепости. Я намерен завести особый почтовый ящик, послание в коий сможет опустить всякий желающий, и собственноручно доставать оттуда почту, дабы таким образом знать все о чаяниях и нуждах моего народа, но это – уже явное злоупотребление милостями моими. Если бы в империи нашей цари лично бы писали всем арестантам причину их заточения, не хватило бы ни бумаги, ни перьев, даже если ощипать всех гусей, сколько их ни есть на Руси!

– Несомненно, Павел Петрович, – князь всегда соглашался с Государем, когда речь шла о вещах философских.

– Хоть он и свят и Богом просвящен, но зело дерзок. Другого бы выпороть приказал. Не пророчествовал бы – и никаких крепостей бы не было.

– А еще митрополит Гавриил попрекал Васильева, что мечтает-де достичь архиерейского достоинства, а сие иеромонаха звание – лишь первая ступень высокой лестницы, – Александр Борисович не стал покрывать зазнавшегося пророка.

– Пишите, князь – повелеваю: «прошение Васильева оставить без уважения, но для сведения митрополита заявить ему сие»

Между тем наши герои тоже были не чужды мирских радостей. Во дворце князя Куракина, где окопались граф Г. и Морозявкин, подготовка к светлому Рождеству Христову шла полным ходом. Слуги чистили и скоблили все залы и комнаты куракинского дома, вылизывая их чуть ли не языком, в сияющих цветных паркетинах отражался потолок, лепнины протирали тряпками, позолоту чистили нашатырем и зубным порошком. Повара в кухмистерской жарили и парили гусей, уток, пекли пироги с капустой и зайчатиной, варили рождественские наливки, словом все было прямо замечательно.

Но зайдя однажды к Морозявкину, граф обнаружил его весьма грустным и рассеянным. Это удивило Михайлу и даже слегка расстроило.

– Что с тобой? – поинтересовался он заботливо. – Съел чего-нибудь не то или служанка Надин наконец послала тебя к черту?

– Да нет, желудок в порядке. А Надька – да куда она денется… Дело, брат, не в этом, – Вольдемар поправил подарочную рубаху и метко запустил гусиным пером в подсвечник на стене.

– А в чем же тогда?

– Чую я – конец нашим приключениям. Ну что это, в самом деле – съездили за пророком, привезли, посмотрели на него и назад отправили. Вот и все… Нет, скоро нас отсюда попрут. Тебе-то хорошо – ты граф и с Куракиным коротко знаком, а вот я… Скоро попросят меня с квартиры, чую. Сколь веревочке не виться…

– Ну вот еще, что за мрачные мысли! Не пророк, так еще что-нибудь подвернется… Да и это приключение еще не закончено… у меня тоже есть чутье. Кроме того пора уже нам очнуться от спячки – к нам в гости едет Сашка Надеждин со своей законной супругой!

– Святые угодники! Это та самая баронесса Ольга, к которой ты клеился, а он у тебя ее увел? – Морозявкин был правдив, но бестактен.

– Да, она, – граф Г. не любил, когда приятели шутил над его почти уже совсем погибшей любовью.

– Пора тебе наряжаться и прихорашиваться! – с этими словами Вольдемар решил не жаловаться более на судьбу, а подождать развития событий.

И в одно прекрасное зимнее утро у ворот действительно остановилась сияющая карета и оттуда выпорхнула счастливая семейная чета – барон и баронесса Надеждины. Они выглядели ужасно счастливыми как в медовый месяц и все время перешучивались на французский манер. Немедленно состоялась бурная и радостная встреча в стиле «сколько лет, сколько зим!» Баронесса, как отметил про себя граф Г., а Морозявкин не приминул высказать вслух, нисколько не изменилась – она была как и прежде прекрасна, молода, легкомысленна и небрежна. Одета она была в скромное муслиновое платье и беличью шубку. Сам господин барон был принаряжен весьма модно, но в то же время казалось, что он только что загнал волка или стаю лисиц – что-то егерское нельзя было полностью изгнать из его наряда.

Похихикав с графом и милостиво разрешив себя поцеловать, баронесса поприветствовала Морозявкина и прошла в дом – обрадовать своим визитом «папеньку» князя Александра Борисовича. А граф Г., Вольдемар и Александр Надеждин еще долго трепались на конюшне, затем пошли в дом, прокурили голландскими трубками комнаты и решили выпить за встречу. Вспоминалось все то же – студенческая юность, «мои университеты», пьянки и гулянки, драки и попойки, скоро перепились до того, что вспомнили даже лекции и перечислили имена профессоров вкупе с названиями предметов. Возгласы вроде «а помнишь…», «еще бы» и прочие разносились по гулким залам. Дым стоял столбом, хотя пространство и возможности наших героев были весьма ограничены.

В это время баронесса Ольга уже впорхнула в кабинет свекра – отца «милого СашА» и обвила его шею своими нежными ручками. Князь Куракин за свою долгую жизнь (историки указывают, что он завел до семи десятков внебрачных детей, устанавливая связи с различными слоями общества) привык, что его шею часто обнимали нежные женские ручки, но здесь он был слегка смущен. Ольга была как всегда прелестна, ее щеки пахли морозом и свежестью, слегка покраснев от волнения госпожи.

– Ах, папА! Я так рада вас видеть… Вы слоль шарман и манифик – ком тужур!

– Вы же, госпожа невестка, беспримерно очаровательны… – князь улыбнулся тонкой улыбкой мудрого змия.

– Да разве замужем за Александром можно быть не очаровательной? Ведь он ваш сын и во всем на вас похож… Те же глаза, тот же взгляд, за это я в него и влюбилась! – Ольга кокетливо потупила глазки.

Князю всегда казалось, что со стороны сына это действительно была влюбленность, со стороны же невестки – лишь холодный расчет, но он не стал делать нотаций на сию тему. А Ольга не пожелала ее развивать – дело в том, что ей и вправду ужасно хотелось стать баронессой, жить во дворце, иметь прислугу и роскошный выезд, не считать деньги на наряды от парижских и лучших петербургских портных, а кроме того она умела влюбляться тогда когда это было нужно и в кого нужно.

Несмотря на молодость, она быстро сделала свой выбор – Александр, хотя и незаконнорожденный сын, пользовался большой любовью своего папеньки князя, который выхлопотал для него у Австрийской империи грамоту на баронство. У влюбленного когда-то в Ольгу графа Михайло тогда еще не было ничего, а его папенька, старший граф Г., пребывал во вполне добром здравии и лишь изредка снабжал сына некоторыми суммам с доходов от имения, необходимыми для безбедного проживания в Санкт-Петербурге и обучения за границей.

Впервые увидев Ольгу, которая тогда была еще милее, граф просто потерял голову от ее прелести, но сама будущая баронесса Надеждина терять ее отнюдь не собиралась и мягко, но жестко, как кошка лапой, держала графа на дистанции, не отпуская но и не давая слишком приближаться. Это был ее запасной вариант.

– Я весьма рад, что ты любишь Сашу за его достоинства, а не за титул или богатство! – князь Куракин любил откровенных женщин. – Все ли у вас хорошо? И когда порадуете меня внуками?

– Да, мерси, все идет слава богу, папенька. СашА увлечен охотой, целыми днями ездит по лесам с егерем и собаками. Но зато вечерами он так любезен…

– Охота – это дело зело доброе. Может как выедет на вольный ветер, в голове ветру поубавится. А что любезен – так это и к лучшему, как говорится совет да любовь! Надеюсь что за внуками дело не задержится…

– О, князь, мы постараемся! – Ольга покраснела еще очаровательнее.

– Надеюсь на вас! Ну ступай… устраивайся! Надеюсь, погостите неделю, не менее.

– Наверное дня три… СашА не может без охоты! Хотя мне так скучно в деревне. Я так мечтаю посмотреть, чем сейчас живет, чем дышит столица – театры, модные салоны, портные, куафюр… На это нужно месяц, но сие невозможно!

– Все возможно – было б желание! Помните – здесь вы в родном доме, не гости, а хозяева.

– Да, я даже недавно услышала премиленький стишок про ваше имение в Надеждино! – Ольга звонким голосом первой ученицы наизусть продекламировала стихи.

– А, помню, помню, это про мое скромное земное обиталище Алешка Копьев сочинил! А мадам Изабе знаешь кто? Настоящая маркизша, как ее князь Долгорукий звал, из Парижа! У нас ее «Изабейшей» дразнили. Приятная дамочка была, ловкая, муж на скрыпке скрыпел! Да, славно у нас там бывает, но и тут, в Санкт-Петербурге, мы повеселиться умеем… Ну, ступай, – с этими словами князь отпустил баронессу и принялся разбирать многочисленные бумаги.

А в это время дым в комнате графа уже перестал стоять столбом. Сашка Надеждин заснул поперек графской кровати с бутылкой в руках, и даже привычный к выпивке Вольдемар начал клевать носом. Делать более было нечего, ужин они благополучно пропустили и граф решил немножко пройтись по дворцу перед сном, поискать каких-либо приключений на свою графскую мыслительную или же мягкую часть тела. Дом вечерами был полон тайн и загадок. В каминных трубах свистел ветер. Часто слышалась отдаленная музыка, даже когда князь не приглашал никакого оркестра. Темные петербургские вечера навевали философские мысли.

Неожиданно он заметил женскую фигуру возле большого стрельчатого окна. При ближайшем рассмотрении фигура оказалась баронессой Надеждиной, которая как раз решила немного прогуляться перед сном, а если удастся, то и подышать воздухом. Она очень удивилась, заметив Михайлу.

– Ах, граф, это вы… какая неожиданность! А я уж было испугалась. Представьте себе – темно, свечи мерцают где-то вдалеке, и вдруг черная фигура приближается ко мне, отбрасывая разные тени…

– Представляю, баронесса… наверное вы ужасно испугались!

– Да… ужасно… ходите тут ну прямо как тень отца Гамлета… пугаете меня, бедняжку!

– Бедняжка, но вы такая стройная… ничуть не изменились… – граф почему-то смутился и даже покраснел. К счастью в темноте этого не было видно.

– Хорошо, что мы редко встречаемся! – Ольга почему-то обрадовалась. – Так вы представляете меня замечательной и милой…

– Ах, я знаю, наша встреча мимолетна и случайна! – вздохнул граф Г.

– Да, случайна!. Немедленно забудьте обо мне, граф! Сию же секунду… Забыли?

– Уже забыл…

– Ну идите… спать!!! И я тоже пойду… СашА заждался, полагаю.

Граф Г. вернулся к себе в келью… то есть в комнату, и, для вящего удобства сняв с подушки сапоги Морозявкина, с горя стал читать окончание допросных листов пророка Авеля в тайной экспедиции.

– Вопрос. Из показаний твоих и в сочиненной книге твоей усматривается дерзновенное прикосновение до высочайших императорских особ, о котором мнишь ты удостоверить, якобы то происходит от таинства, в Священном Писании содержимого и тебе чрез неизвестный глас открытого, а как таковые бредни твои заслуживают ни малейшего внимания и по испытанию тебя в Священном Писании оказалось, что ты не только о нем ни малого сведения, но и никакого понятия не имеешь, то, отложа сии неистовые нелепости и лжи, открыть тебе самую истину без малейшей утайки: 1-е) где о падении или свержении императора Петра III-го от царствования узнал, от кого, когда, при каком случае и как? 2-е) хотя ты и показываешь, что восстание государя цесаревича на ныне царствующую всемилостивейшую императрицу слышал ты от старых солдат, подчивая их в кабаке, но как и сие показание твое не имеет ни малого вида вероятности, то объявить тебе чистосердечно: где именно, как и через какие средства, при каком случае, от кого именно узнал и для какой причины спрашивал ты о свойствах Его Высочества, так как не касающегося до тебя дела, ибо в том только единое спасение твое зависит от приуготовляемого тебе жребия?

– Ответ. Есть ли Бог и есть ли диавол, и признаются ли они [следствием]?

– Вопрос. Тебе хочется знать, есть ли Бог и есть ли Диавол, и признаются ли они от нас? На сие тебе ответствуется, что в Бога мы веруем и по Священному Писанию не отвергаем бытия и диавола; но таковы твои недельные вопросы, которых бы тебе делать отнюдь сметь не должно, удовлетворяются из одного снисхождения, в чаянии, что ты конечно благосклонностию будешь убежден и дашь ясное и точное на требуемое от тебя сведение и не напишешь такой пустоши, каковую ты присылал. Если же и за сим будешь ты притворствовать и отвечать не то, что от тебя спрашивают, то должен ты уже на самого себя пенять, когда жребий твой нынешний переменится в несноснейший и ты доведешь себя до изнурения и самого истязания.

– Ответ.

1. О падении императора Петра III-го слышал он еще издетска, по народной молве, во время бывшего возмущения от Пугачева, и сие падение разные люди толковали, кто как разумел; а когда таковые же толки происходили и от воинских людей, то он начал с того самого времени помышлять о сей дерзкой истории; какие же именно люди о сем толковали и с каким намерениям, того в знании показать, с клятвою, отрицается.

2. О восстании государя цесаревича на ныне царствующую всемилостивейшую императрицу говорит, что он сие восстание разумеет под тремя терминами: 1) мысленное, 2) словесное и 3) на самом деле. Мыслию – думать, словом – требовать, а делом – против воли усилием. Сих терминов заключение и пример взял он из Библии, которую читая делал по смыслу заключения и начал описывать. Тетради его как настоятелю, так и братии были противны, и они их жгли, а сочинителя настоятель за то сажал и на цепь. Но его тревожил все тот же слышанный глас, и он решился идти в Петербург. Здесь начал он искать, кто бы ему сказал о нраве его высочества. Под Невским монастырем попался ему старый солдат, коего он не знает, и этот солдат удовлетворил его желанию. В писании своем советников и помощников не имел и бывшее ему явление признает действием нечистого духа, что и утверждает клятвою, готовя себя не токмо жесточайшему мучению, но и смертной казни.

Подписался: «Василий Васильев».

На следующий день проснувшийся с тяжелой головой граф Г. не без грусти подводил итоги прошедшего дня. Негодяйка баронесса, которую он, понимаете ли, так любил, почему-то упорно желала оставаться верной своему мужу и никому более. Граф привык вовсю пользоваться своей привлекательной внешностью, но годы шли, он не молодел, а женщины его круга и возраста становились все старше и расчетливее. Словом найти достойную его постоянную спутницу жизни было не так-то легко, случайные же романы ему уже наскучили. Однако утро выдалось морозным и ясным, и Новый год уже стучался в двери.

Праздники веселым хороводом заставили забыть обо всех невзгодах и дарили и взрослым надежды, присущие лишь юношам. В череде святочных дней, летевших один за другим, и плавно подошедших уже к Крещению, однажды после легкого завтрака графа Г. поймала мамзель Лесистратова, которая как раз случайно пробегала мимо.

– Граф, что же вы скучаете? – ласково поинтересовалась она у Михайлы. – Идемте со мной!

– С вами? Но куда же? – граф сделал вид, что не понимает и вовсе ничего.

– Да разве вы запамятовали, что нынче святки? Все шутят и веселятся! – Лесистратова кокетливо взглянула на графа и куда-то в сторону.

– Веселие на Руси есть питие, – ответил граф Г. слегка поморщившись от ужасной мигрени после вчерашнего.

– Нет, вовсе не только питие, не только! У нас нынче вечером маскарад. Вы не знали? – Лизонька была настойчива и любознательна.

– Маскарад? О боже… опять куда-то ехать. Да и потом, что ж интересного там может случиться? Опять все наденут эти дурацкие маски и станут делать вид, что не узнают друг друга, между тем их можно узнать за версту!

– Ну вы не скажите, граф! На машкерадах в Зимнем дворце, да еще и в крещенскую ночь иногда случаются прямо чудеса! Готовьтесь! – этими словами Лесистратова упорхнула неизвестно куда, так что оставалось только удивляться.

Однако пришедший вечер и вправду несколько развеял тоску. Зимний засиял огнями, и в жданный час все заходило ходуном. Подкатывали золоченые кареты, ржали вороные кони, словом все шло правильным путем-дорожкой. Маскарады тогда были в моде – даже само рождение Павла Петровича отметили тремя днями костюмированного действа. Празненства проходили в Зимнем дворце, Царском селе, Ораниенбауме и прочих местах гламурных тусовок и светских раутов того времени.

Кавалеры и дамы собирались, заиграла музыка, пары закружились в танце. Тогда танцевали новомодный вальс, который хоть и считался поначалу достоянием мещанства, но начал уже захватывать все новые сословия. Давно уже ушел в прошлое изысканный менуэт, который отплясывали еще на памятных ассамблеях Петра Первого, даже на придворных балах его уже нельзя было увидеть. И бравурный полонез теперь не занимал так умы светских модников, как предполагавший тесный контакт партнеров вальс. Пары, конечно, не прижимались друг к другу, как в последующие столетия, но намек на некую фривольность и раскованность появился, и весьма очевидный.

Маски во дворце кружились с пугающей быстротой. Черные и красные, и изящные бархатные, и жуткие звериные – словом увидать можно было решительно все. В пылу танца граф Г. начал кружиться с какой-то таинственной, но, тем не менее очень симпатичной девицей. Он как-то внезапно увлекся ей, тем более что у него почему-то возникло ощущение что он ее уже очень давно знает и она ему просто как родная. На ней было надето длинное светлое платье, перевязанное по рукавам голубыми бантиками, с таким же бантом на шее, а длиннейшие локоны цвета соломы были завиты в косы и падали на грудь, при этом вдобавок казались искусственными. Румян было столько, что даже черная золоченая маска не могла их скрыть.

– Кто вы, прекрасная маска? – поинтересовался граф после первого круга вальса.

– Ах, разве вы меня не узнаете? – маска жеманно захихикала. – Правда, не узнаете?

– Решительно нет! – граф вгляделся в прорези, за которыми светились будто бы смутно знакомые глаза.

– А ведь я…. я твой друг Вольдемар!

Граф Г. прямо отшатнулся от неожиданности, но быстро овладел собой.

– Ты совсем что ли свихнулся? – поинтересовался он у «девицы» вежливо.

– Да брось, пошутить что ли нельзя? – Морозявкин глупо захихикал, и тут обнаружилось, что он уже прилично набрался горячего грога, который по самоновейшей французской моде начали подавать, дабы на машкерадах люди веселились непритворно. Граф даже удивился, как же это его приятель все еще держался на ногах. Между тем Морозявкин выглядел весьма довольным собой.

– Пойдем на воздух, тут такая жара… я аж взопрела! То есть взопрел… Ты бы видел, как ко мне клеились – никогда не имел такого успеха мужчиной, как теперь, став на время женщиной.

– Немедленно опять стань мужчиной! Я тебе не Генрих Валуа какой-нибудь, чтобы превращать дружбу с приятелями в любовь! – Граф Михайло не желал давать волю всевозможным извращениям и излишествам.

Приятели вышли на балкон. Звездная ночь глядела на них тысячами небесных глаз. Свежий воздух отрезвил кружащиеся головы.

– Зря, зря, я мог бы быть твоим любимым фаворитом! – Морозявкин вздохнул. – Но ты лучше послушай, что я тут разнюхал! Право, женщиной быть гораздо удобнее. Знай, раздвигай ножки – только соображай перед кем!

– И перед кем же ты успел? – Граф Г. перешел на совсем уже черный юмор.

– Брось, ты же меня знаешь. Я только немного развлекаюсь, да. И хочу продолжить нашу приключенческую стезю. Но, кажется, и стараться особенно не придется… Так вот, я узнал, что…

Но графу Г. так и не удалось узнать, что же услышал Морозявкин и от кого. На террасу неожиданно выкатился вдребезги пьяный гвардейский офицер Преображенского полка и немедленно начал орать страшным басом.

– Ах вот ты где! Мерзавка, шлюха чертова, изменщица коварная! Только отвернулся – а ты уже шастаешь с другим!

– Я вас не знаю, сударь! Впервые вижу! – Морозявкин попытался убежать от разгоряченного вином гвардейца, но тот крепко вцепился ему в платье.

– Я не потерплю, чтоб надо мною издевались! Затронута моя офицерская честь!

Граф немедленно выступил на защиту «дамы».

– Милостивый государь, вы наглец!

– Кто это наглец? А скажите мне, граф, вас никогда не били в морду?

– А в чем причина сего вопроса?

– А в том, что мне видите ли очень хочется это сделать!

– Ну если вам так хочется… почему бы и не попробовать? – граф всегда был чуток к желаниям и сокровенным чаяниям ближних своих, даже сели видел их в первый раз в жизни.

– А вот и попробую! – с этими словами гвардеец сжал огромный кулак и постарался нанести чудовищной силы удар.

Однако граф Г. ловко уклонился и небрежным с виду движением перебросил здоровяка через перила вниз, в сугробы. Крик его быстро замер в темноте. Когда же граф, насладившись зрелищем барахтавшихся в снегу ног, обернулся к Морозявкину, желая похвастать своей ловкостью и сказать что-то вроде «видал как я его», он обнаружил, что хвастаться не перед кем – того уже не было рядом. Рядом вообще никого не было – только почерневшее небо, почему-то потухнувшие окна дворца, в котором перестала играть музыка, огромные вороны, которые каркали над ухом. Граф вбежал во дворец – там только кружили черные тени, и более не было никого. Секунду он смотрел на все это остановившимся взглядом, а затем потерял сознание.