Андрей Бычков – один из ярких представителей современного русского авангарда. Автор восьми книг прозы в России и пяти книг, изданных на Западе. Лауреат и финалист нескольких литературных и кинематографических премий. Фильм Валерия Рубинчика «Нанкинский пейзаж» по сценарию Бычкова по мнению авторитетных критиков вошел в дюжину лучших российских фильмов «нулевых». Одна из пьес Бычкова была поставлена на Бродвее. В эту небольшую подборку вошли избранные эссе автора о писателях, художниках и режиссерах, статьи о литературе и современном литературном процессе, а также некоторые из интервью.
«Не так много сегодня художественных произведений (как, впрочем, и всегда), которые можно в полном смысле слова назвать свободными. То же и в отношении авторов – как писателей, так и поэтов. Суверенность, стоящая за гранью признания, нынче не в моде. На дворе мода на современность. И оттого так много рабов современности. И так мало метафизики…» (А. Бычков).
Оглавление
Андрей Бычков. Авангард как нонконформизм. Эссе, статьи, рецензии, интервью
Эссе
Новый русский литературный субъект
Счастлив только язык
Авангард как нонконформизм
Садо, мазо и порно авангарда
Работа в черном
Пруст и Рембо
Воля к форме
После смерти
Принцип Мальдорора
Статьи
Последняя территория
Метафизика противоречий
Записки конформиста
Памяти Мамлеева
Книга открывает книгу
Рецензии
Коан Годара
От замысла к факту
Юнг не виноват
Секс с фон Триером
Ангел одиночества
Джеймс Джойс: помалкивай, лукавь и ускользай
«Тюрьмы строят из камней закона, бордели – из кирпичей религии»
Чистое искусство
Постмодернизм и магия Натальи Гончаровой
Беседы и интервью
Заноза в лазури
«Эротическая интоксикация мозга в придонном слое реальности»
Литература, антиязык, метафизика
По духовной свободе бьют с обоих стволов
Русские – нация авангарда
О неудобной литературе
«Литература как разновидность религиозной практики»
«Свобода это – как»
Метафора, а не заурядная резина
«Коммерческая литература – это то, чем забиты книжные магазины, куда настоящие читатели и заходить боятся»
Пора быть безумным в безумное время
Писатель – это Новый мир, а не автор журнала «Новый мир»
Человек со звездным фаллосом
«Я не думал об эпатаже!»
Шаман, кентавр, психоаналитик
«Русская литература должна осознать задачи асоциальности»
Новый нигилизм
Отрывок из книги
«Частный корреспондент», 21.04.16
Истина отбрасывает нас жить в заблуждении. Правда удобнее, правду можно разделить с другими. Искусство не говорит об истине, оно разыгрывает ее так, чтобы ее можно было угадать. Чтобы ее мог узнать не гражданин, не член сообщества, а человек. Искусство говорит человеку: повернись к себе, видишь – ты, слышишь – ты, мыслишь и выражаешь свои мысли – ты. Твоя свобода – в твоей субъективности. Ты – сам. Так начни же с себя. Искусство занято собой. Ван Гог пишет дерево так, как он его видит. Он искривляет его потому, что чувствует искривление самого мира (искривление мира «проходит» через него). Кафка знает о невозможности, о забвении, о тщете, о скрытом и непонятном законе, но он также знает и о возможности, и о надежде – и вот появляется кафкианская логика; Кафка – новый логик. Мир – в уникальностях, а не в универсалиях. Цель – раскрыть субъективность в себе, чтобы, как говорит Фуко, получить доступ к истине. А это невозможно без риска. Субъект должен рискнуть собой, чтобы раскрыть себя. Но рискнуть собой – это рискнуть и другими, своим статусом среди других, своими отношениями с другими, рискнуть общепринятыми ценностями. И субъект, прежде всего, выговаривает себе право заявить об этом. Так, например, если я пишу текст, то обращаю его к уникальности каждого из читателей, а не к тому, что их объединяет. С заботы субъекта о себе начинается забота о каждом. С заботы о каждом начнется забота и обо всех. Все это старые, сократические еще истины, с каких должна бы начинаться (и продолжаться) новая русская литература двадцать первого века, если в ней возникает (или хотя бы отражается) новый русский субъект.
.....
Мы говорили о ликовании в языке, несмотря на описываемые страдания, ибо планы разведены, говорили о том, что наша культура покоится на распятии, но язык позволяет нам его преодолевать и достигать другого полюса, полюса воскресения. Но здесь же, в этом же контексте (как заметит проницательный читатель), есть и ностальгия по другим временам, когда все было не так. Мы часто вспоминаем о Золотом Веке, хотя это тоже, быть может, лишь наша иллюзия. И окажись мы там, в тех временах, мы бы увидели все тот же преследующий нас ужас и лишь сказали бы, что так и должно быть, сказали бы поверх означаемого, обращая свой взгляд к вневременному мифу означающего. Но даже если это и не совсем так, мы все же позволяем себе эту метафору – Золотой Век – как метафору начала. В нашей культуре мы осмысляем ее по-другому: «Вначале было Слово».
