Читать книгу Заметки авиапассажира. 37 рейсов с комментариями и рисунками автора - Андрей Бильжо - Страница 13
07 С одной посадкой. Мы тут для мебели
Оглавление* * *
В Милан меня послали в командировку с журналистом Сергеем Тостовщиковым. Там, в Милане, открывался мебельный салон. Я должен был рисовать, а Тост – писать.
Как только мы сели в самолет, Тостовщиков, орудуя своим обаянием, сказал стюардессе, что мы очень боимся летать и должны срочно выпить водки. Обязательно! Сказано это было так серьезно – и с каким-то даже медицинским акцентом, – что не помочь нам было невозможно. Мол, вы же стюардесса?! Вы же практически медсестра?! Стюардесса тут же улетела в еще неподвижном самолете, размахивая руками-крыльями, и вернулась с бутылкой водки. Было восемь часов утра. Я запомнил это потому, что так рано водки никогда не пил – ни до этого, ни после. А так как разница во времени между Россией и Италией минус два часа, то прилетели мы практически в те же восемь утра. И пошли в отеле завтракать, и заказали… водку. Водку нам принесли со льдом в большом стакане. Мы возмутились. Мы объяснили, что так нельзя. Мы были обижены и рассказали, как надо пить водку. А когда на столе появились графинчик и рюмочки, мы, как надо пить водку, и показали.
Потом мы пошли, так сказать, гулять по Милану, а мебельный салон был только утром следующего дня. Милан нас закружил, в прямом и переносном смысле. Мы выпивали в разных местах и разное по чуть-чуть, и это было вполне по-ремарковски. Нам было как-то очень хорошо. Так много, так долго, так часто и такого разного я опять же не пил никогда. А теперь уже это опасно для жизни.
В одном ресторанчике нам принесли только первую часть заказа, а потом официант исчез. Спустя минут тридцать он, радостный, появился, но без заказа. “Извините, сейчас играет «Милан», и мы все, то есть всей кухней, смотрим этот важный матч. Но вы понимаете – «Милан»!!! Вы должны это понимать!!!” Сказав это, он убежал на кухню. Появился вновь он только после того, как матч закончился. “Милан! Милан!” – закричал радостно официант, потом выскочил шеф-повар в колпаке и с ножом, выкрикивая то же самое, а за ним и вся кухня. Все попрыгали перед нами и опять куда-то убежали. Пробегая мимо обратно, кто-то из них крикнул нам: “Щас-щас, все сделаем!” Они были как дети, на них нельзя было обижаться. Когда мы расплачивались, официант шепотом и как-то загадочно спросил нас, откуда мы. Такой странный язык! “Попробуй отгадай?” – сказал ему Тостовщиков. “Мои друзья говорят, что вы из Португалии, а я считаю, что вы турки. Мы на кухне поспорили”. – “Ты выиграл! Поздравляю! – стал пожимать ему руку Тост. – Мы турки!” – “Я выиграл! Я выиграл!” – обрадовался официант и умчался на кухню. Сдачи мы, по-моему, так и не дождались.
А уж утром следующего дня мы отправились на мебельный салон. На территорию, равную ВДНХ. Это было, надо сказать, время “новых русских” и “малиновых пиджаков”. Мебель для этих людей была расположена в самом большом павильоне, и они толпами тянулись туда и вагонами закупали эту мебель, чтобы обставлять ею свои загородные дома. Так вот откуда все привозят! Все мне стало сразу понятно. Вот, например, диван и кресла, обтянутые кожей далматинца (ну не кожей, ну типа кожей далматинца), в каком-то позолоченном обрамлении в стиле рококо. А у другого дивана серединка опускалась и превращалась в шахматную доску, на которой удобно было резать колбасу. У одного кресла открывался подлокотник, и там оказалось хранилище для бутылок. “Мы порешали вопросы по мебели”, – это говорит по мобильному, по только что появившемуся мобильному, человек с квадратным затылком. По-итальянски мебель, кстати, mobilare.
Мне рассказывал один дизайнер, что в загородном доме, в котором он как-то был, в спальне у “нового русского” от дверей к необъятных размеров кровати шла ковровой дорожкой надпись – сделанная способом интарсии, то есть с вклеенными в паркет вставками других, разноцветных пород дерева. “Люся, я от тебя тащусь!” – гласила она.
Здесь, в миланском мебельном павильоне, были фонтаны с обязательным участием голых дам в натуральный рост и часы – тоже с голыми дамами и тоже в человеческий рост. Все это ехало в Россию. В подмосковные замки. В одном из них, по рассказам очевидца, прислуга ходила в кокошниках и произносила: “Что угодно, барин?”
Но когда я увидел гигантскую трехметровую чеканку в позолоченной раме, удержаться от хохота и слез я не мог. “Да, да, двадцать четыре карата”, – уточнил синьор. Слезы продолжали течь из моих глаз струйно, как у клоуна. Непроизвольно. Я пытался сдержать хохот, но не мог. Итальянец, наверное, подумал, что я плачу, глядя на этот шедевр.
На чеканке была изображена, конечно же, женщина и, конечно же, голая, но уже больше человеческого роста. Что она делала, я не помню. Да это и неважно. Тостовщиков увел меня, дабы экс-психиатр окончательно не сошел с ума.
Настоящие дизайнерские павильоны я не буду описывать. Там нельзя было фотографировать, нельзя было записывать и зарисовывать. И этот итальянский секрет я ношу до сих пор в себе. Та, настоящая дизайнерская мебель к нам, в Россию, по-моему, еще так и не доехала, а прошло без малого пятнадцать лет. Видать, не приживается она у богатых.
А я вот люблю старую мебель, покоцанную, и стулья люблю очень.
Разные.
Посадка. Любовь к стульям
“Покажи мне свой стул, и я скажу, кто ты”, вот какую я придумал фразу. И не надо в этой фразе искать второй смысл.
Стул – это самый распространенный и необходимый предмет мебели, отражающий эпоху и стиль, и он вправду многое может рассказать о своем времени и своем хозяине. Конечно, не место красит человека, а человек место. Но все же…
Я люблю стулья и их старших братьев – кресла, и я уверен, что есть прямая связь между продуктивностью мыслительного процесса и удобством для мягкого места. Стулья – это наши неодушевленные четвероногие друзья. Некоторые я даже спас от смерти на помойке и отреставрировал. А уж сколько я их закупал для разных ресторанов – не перечесть. И все разные. В конце 80-х я написал триптих под названием “Жизнь и любовь стульев”. В первой его части был изображен стул женского пола. В третьей – стул мужского пола, а в центральной части триптиха стулья занимались любовью. Ничего грубого: сиденье на сиденье – привычная для стульев фигура. Один из вариантов этой картины получил премию “Золотая кисть” и вскоре был куплен каким-то сибирским банкиром. Розовощекий банкир пробыл в моей мастерской минут пять и увез в Сибирь мои “стулья”, оставив на столе конверт с деньгами и двадцать литровых упаковок апельсинового сока. Что это было, я и сейчас не могу понять. Но эта продажа позволила мне безболезненно сменить профессию и заняться живописью и графикой.
Я сижу в жестком венском тонетовском кресле. В нем я написал диссертацию, нарисовал тысячи рисунков и продолжаю рисовать и писать. А до меня в этом кресле сидел мой папа, а до папы – мой дед. Подлокотники протерты нашими ладонями и локтями, а сиденье – нашими задницами. И меня это греет.
Папа из этого кресла ушел на фронт, а деда из этого кресла забрали и расстреляли в Норильске. Одно кресло объединило три поколения. Три части истории страны. Похожее кресло я купил на “блошином рынке” в Венеции. Перевернул его, а там, на обратной стороне сиденья, чудом сохранившаяся желтая бумажка: “Санкт-Петербург, магазин братьев Коэнов” – и адрес. Вот судьба! Я бы много отдал, чтобы узнать историю этого кресла и его хозяев.
Помните школьных фанерно-алюминиевых уродов с обгрызенными сиденьями и спинками? Когда мыли полы, их ставили вверх ногами. Засунув ножку такого стула в дверную ручку, можно было запираться в классе и ходить там на головах.
Во дворе института, где я учился, недалеко от морга, было кладбище сломанных будущими медиками стульев. Как там у Гоголя? “Оно, конечно, Александр Македонский – герой, но зачем же стулья ломать?”
У меня в мастерской два стула, на спинках которых вырезаны серп и молот. Эти стулья были найдены на чердаке дома на Тверской, где десять лет располагалась редакция журнала “Магазин Жванецкого”. Они, эти стулья, были чуть ниже обычного стандарта. Кто-то когда-то их укоротил. Это было время, когда кто-то кого-то очень любил укорачивать. Садясь на эти стулья, гости обычно вздрагивали и издавали возглас “ой!”, потому как обычная высота стула зафиксирована нашим мозгом. Теперь я эти стулья удлинил, сделал их обычного, стандартного размера. И теперь никто не говорит “ой!”. К сожалению.
В наше непростое время кто-то сидит на двух стульях сразу, а из-под кого-то стул выбили вовсе.
Первое, что сказал Тостовщиков, когда мы оказались в креслах самолета Милан – Москва… собственно, можно читать этот текст сначала.