Читать книгу Дорога домой - Андрей Бинев - Страница 6

Никита Матвеевич Зеломудров, Чрезвычайный и Полномочный Посол СССР в одной небольшой, но очень важной европейской стране, расположенной поблизости от границы с Францией, совсем не так, как другие, размышлял о том, что начало будоражить умы многих его посвященных соотечественников. Он вообще многое делал совсем не так, как другие.

В том, что его семья останется в зените власти при любом стечении обстоятельств, Зеломудров не сомневался ни единой секунды и этому внимания в своих мыслях не уделял. Однако же с какой стороны взойдет солнце, и стало быть, сверкнет лучами славы этот самый зенит, ему не могло быть безразлично. Куда будет отбрасываться тень, – тоже забота не последнего порядка.

Зеломудров вполне соответствовал своей звонкой фамилии, то есть отличался мудростью, причем весьма глубокой, и полагал, что мир разделен для него с точки зрения интеллекта на две категории: общие формы, с которыми уже давно слился весь его род, и частности, или, иными словами, подробности. Вот эти самые подробности и вносили свою коррекцию в действительность. Замечать их, умело расставлять по всему «общему» полю, по мнению Зеломудрова, и было признаком государственной мудрости, которой он, несомненно, в полной мере, обладал.

Вот, пожалуйста, ближайший пример: незадолго до командировки в ту маленькую европейскую державу, из которой готовился его большой прыжок обратно на родину, он зашел с женой, Мальвиной Тихоновной, урожденной Свердловской, в небольшой магазинчик с выставкой серебряных столовых и иного предназначения приборов. Прилавки и две зеркальные витрины отливали роскошным, слепящим блеском начищенного белого серебра. Здесь были и подставки для яиц, и серебряные ложечки (с подобными во рту, по-видимому, рождаются такие как Зеломудров), и резные подстаканники, и подносы, и рюмочки… Да все и не припомнишь, все и не разглядишь даже! Словом, сияние роскоши! Кое-где на прилавках, под толстым стеклом, с особой выразительностью располагались и некоторые изделия из золота.

Мальвина Тихоновна, улыбаясь, указала Зеломудрову пальцем с нанизанным на него изумрудным перстнем на нечто под стеклом.

– Что, дорогая? – с привычным раздражением процедил сквозь зубы Зеломудров.

– Да вот, взгляни! Ты такое видел? – почему-то победным тоном, вскинув голову, спросила жена. Можно было подумать, то, на что она указывала, было сделано, если уж не ею самой, то несомненно по ее идее.

Зеломудров, уловив в голосе жены нечто особенно торжественное, послушно склонил голову над толстым стеклом. Под ним с нарочитой небрежностью лежало несколько поистине удивительных предметов: три или четыре серебряные погремушки (зайчики, мишки и часики на небольших резных ручках) и, что самое поразительное, пустышки на золотом диске, усыпанном мелкими бриллиантами.

– Это, если вас интересует… – раздался мягкий женский голос над головой Зеломудрова, – изделия итальянских и наших мастеров. Наши подешевле, итальянские – дороже.

Зеломудров, не разгибая спины, повернулся на голос. Молодая пышечка с каштанового цвета волосами смотрела из-за прилавка на него ласково, даже немного весело.

– А для чего? – растерянно спросил Зеломудров и похолодел от ощущения своей непричастности к стремительно меняющемуся миру.

– Как для чего! – усмехнулась пышечка. – Для счастья. Вот пустышечка с золотым диском и колечком, бриллиантики… Да вы не сомневайтесь: все истинное, все с пробой. И безопасно для младенца! Бриллианты закреплены надежно.

– М-да… – глубокомысленно произнес Зеломудров и выпрямился. – Это хорошо, что надежно. А то проглотит, понимаешь, младенец, копайся потом в его фекалиях, так сказать. Няньке-то не доверишь! Ведь сопрет бриллиантик-то! А скажет: пропустила! Самому, понимаешь, копаться придется! А когда? Дела ведь!

– Правильно! – обрадовалась пышечка. – Вам показать?

– Что? – округлил глаза Зеломудров.

– Да вот, пустышку. Или погремушечки.

Зеломудров переглянулся с Мальвиной Тихоновной и неопределенно пошевелил пальцами в воздухе:

– Да, видите ли, наши детки-то выросли уже. У них теперь другие погремушки и сосочки с пустышечками иные. По форме, то есть. Но тоже не дешевые, надо вам заметить.

– А внуки? Внуков не ждете? – искушая, словно сатана яблоком, блеснула глазами пышечка.

– Внуков ждем, – вмешалась Мальвина Тихоновна, – Надеемся, так сказать…

И закончила решительно:

– Покажите, девушка! И то, и другое! Вот: погремушку с часиками и с мишкой, и пустышку вот эту, побольше размером. Мы обычно крупные все – что с мужней стороны, что с моей…

Мальвина Тихоновна с замиранием сердце потрясла около уха изделием в виде часиков. В погремушке что-то мягко зашуршало. Она игриво покосилась на Зеломудрова, внимательно рассматривавшего в это время мелкие бриллианты на золотом диске пустышки.

– Золотой песочек внутри! Чистейший! – пояснила пышечка головой Мальвине Тихоновне. – Младенец потянет в рот погремушку, а она безопасная. Ни тебе красителей! Ни едкой пластмассы! Очищающее серебро!

Ушли с дорогими покупками.

– А вдруг не будет после, когда внуки появятся? – защищалась Мальвина Тихоновна.

«Нет, думал Никита Матвеевич, будет! Теперь непременно будет! Те, кто с серебряной ложечкой в пасти рождаются, должны в младенчестве золотую с бриллиантами пустышку сосать. Привыкать, так сказать к тому, что и пустышки (особенно пустышки!!!) должны быть золотыми да бриллиантовыми!»

О кричащей вульгарности этих удивительных изделий речи не шло, потому что вульгарность, как известно, замечается лишь теми, кому дарованы Господом возможность и, главное, способность сравнивать. Обреченные же на однообразие форм и содержания свободны от мук выбора, то есть от творческих мук, причиняемых чувством меры, такта и вкуса. Тут либо врожденный талант, либо хотя бы наследственность. И с этим ничего не поделать! Лучший метод борьбы с подобным явлением – сгноить в сибирской или северной тюремной зоне, чтобы не с чем, да и некому было сравнивать!

Зеломудров приобрел еще и черный кожаный пенал с бордовой бархатной подкладкой и уложил туда погремушку с часами и пустышку с бриллиантами. Это теперь было самым ярким, самым убедительным знаком эпохи, которая чуть было не спряталась от него за такой удивительной подробностью.

Так что Никита Матвеевич вполне соответствовал своей родовой фамилии. Поэтому и рассуждал он о будущем родины несколько иначе, чем даже те, кто нанимал и его, а когда-то и его папашу, и всю их многочисленную родню на дорогостоящие державные работы по вытягиванию воздуха из золотых пустышек и шуршанию чистым золотым песочком в серебряных погремушках.

Зеломудров не видел особенной разницы между социалистическими и капиталистическими идеями. Особенно не усматривал он расхождения эпохи капитализма с неокапитализмом. Его страна шагнула из несостоявшегося первобытнообщинного коммунистического будущего в состоявшееся капиталистическое настоящее – в самую его дикую и примитивную форму. Те страны, которые пережили этот процесс сто лет назад и теперь стремились к созданию новых социальных форм, называя их неокапитализмом, с ужасом поглядывали на родину Зеломудрова, угадывая в ней кошмарные черты своего прошлого. Зеломудров их страхов не разделял. Для него и для тех, кто был рядом, ничего не изменилось: собственность стала называться иначе, как и должности, но люди остались прежними, как и их достаток. Удесятерился лишь финансовый коэффициент удачи!

Именно поэтому Зеломудров и рассматривал свое нынешнее окружение в маленькой европейской стране, многими называемом просто «герцогством», как возможность собраться с силами и вернуться на родину с привычным ощущением победителя и мудреца. Он не стал оценивать Гулякина так, как его обычно оценивали другие: с пренебрежительной усмешкой, презрением, а некоторые даже с отвращением. Зеломудров относился к этому парню иначе: Гулякин был племянником большого и важного человека, а это решало всё!

Кроме того, Зеломудров как-то спросил себя самого: а стал ли бы он поднимать кверху такого как Гулякин, если бы это целиком зависело только от него и даже если бы у Гулякина не было важного дядьки? И ответил себе быстро и прямо: непременно стал бы! Только такие, дерзкие в своих амбициях мелкие грызуны, управляемы пожизненно, даже если они вырвутся, как им это покажется, из-под опеки их надувших, словно через соломинку, людей.

Зеломудров позвал к себе Гулякина и, едва тот переступил порог, воскликнул:

– Чудесный коньячок, Алексей Аркадьевич!

– Да-да! – зарделся от столь неожиданного приятного предложения Гулякин. – Французский. Я, знаете ли, Никита Матвеевич, предпочитаю именно его. Мягкий, шоколадный вкус, и клопами не воняет!

Он сел на краешек дивана, сбоку от Зеломудрова, занимавшего глубокое кресло и державшего в руках, этикеткой к себе, пузатую коньячную бутылку.

– А я вот всем французским коньякам предпочитаю наш, армянский! – Зеломудров потряс бутылкой и развернул ее этикеткой к Гулякину: – «Арарат»! Где растет виноград…

Довольный тем, как он подловил Гулякина, Зеломудров весело рассмеялся. Он порой выкидывал такие коленца с нижестоящими личностями, потому что любил наблюдать, как они выкручиваются. И от того, насколько ловко это у них получалось или, напротив, неуклюже, судил о их способностях вертеться в куда более опасных ловушках. А тут уже присутствовал его интерес, далекий от всяких шуток и розыгрышей.

– Э! – протянул Гулякин, кровь отлила у него от его лица. – Э! «Арарат»! Конечно! Он, так сказать, исключение из правил, лишь подтверждающее само правило! И потом, он не совсем, как бы правильно выразиться, наш. Армянский все же! Да и Арарат всего лишь виден из Армении! Око… это… видит, а зуб… того… неймет!

– Ловко! – усмехнулся Зеломудров, – Молодец! Говорите, исключение, подтверждающее правило? И про око с зубом ввернул! Тут поосторожней бы надо! Спорные, так сказать, территории. Трагическая история, понимаешь! Лучше уж с вопросов коньяка, как со спиртного и только, в разные там Арараты не сползать. То есть не подниматься, я хотел сказать! Ну, а как же дагестанский? К нему вы как относитесь?

– Сдержанно! Но тоже, надо сказать изделие! – уклонился сразу в обе стороны Гулякин. Кому-то могло показаться, что у него просто разъехались ноги, но тот, кто потоньше и повнимательнее, сказал бы, что такая позиция, почти в шпагате, куда устойчивей, чем прямое, не клонящееся и упрямое тело.

– М-да! Изделие! – задумчиво протянул Зеломудров и плеснул в пузатые коньячные рюмки густой, душистый напиток, приподнял свою и тонко усмехнулся:

– Ну, так выпьем, дорогой вы мой! За здоровье вашего дядюшки! Уважаемый человек!

Он неожиданно быстро опрокинул в рот все, что плескалось в его рюмке, и сладко причмокнул. Гулякин едва поспел за ним, но все же посчитал тактичным свою рюмку до конца не допить.

– Вас удивляет, Алексей Аркадьевич, почему я, посол, чрезвычайный и полномочный, важный такой, пью с вами наедине «Арарат» и нахваливаю вашего дядюшку? – вдруг спросил он, прямо взглянув в глаза Гулякину.

Алексей вздрогнул и утвердительно закивал, а потом, на всякий случай, несколько раз отрицательно повел головой.

– А почему это вас удивляет? – продолжал занудливо настаивать Зеломудров.

– А меня, Никита Матвеевич, собственно, это не удивляет, а так сказать, радует, что ли! Я очень вас уважаю! И дядя о вас говорил не раз.

– ЗелоМУДОВЫМ называл? – расхохотался посол. – Букву «эр» упускал, старый черт! Не так ли?

Гулякин испуганно заморгал, потому что генерал-полковник Бероев именно так и говорил – «кремлевский козел ЗЕЛОМУДОВ!»

– Молчите? Значит, так и было! Меня так многие называют! Еще коньячку?

Не дождавшись ответа, он опять плеснул коньяку в рюмки, но пить сразу не стал, а неожиданно строго посмотрел в лицо Гулякину.

– Мне наплевать, как меня называют. Потому что я сам могу кого угодно и как угодно назвать! Вам ясно, подполковник?

– Так точно! – выпрямился на упругом кончике диванной подушки Гулякин и нервно сглотнул слюну.

– Вот и хорошо! Но, как вы, надеюсь, понимаете, пригласил я вас не для того, чтобы обсуждать такие интимные материи, как родовые имена и фамилии. Разговор пойдет о другом. Готовы ли вы выслушать меня и оставить все, что узнаете, здесь, в этой комнате?

Гулякин кивнул и нервно поставил рюмку на журнальный столик. Капелька коньяка, словно лопнувший крошечный мячик, шлепнулась на полированную поверхность и растеклась густым маслом.

– Не лгите! Ведь сразу доложите генерал-полковнику Бероеву! – ухмыльнулся Зеломудров. – И правильно сделаете. Потому что он ваш благодетель, ваша родня, ваше начальство!

Гулякин растерянно завертел головой. Он был теперь необыкновенно бледен, словно заболел чем-то очень тяжелым.

Зеломудров поднялся, подошел к окну, посмотрел на длинную стену посольской ограды и резко, на каблуках, развернулся лицом к Гулякину, все еще сидевшему в напряженной позе на кончике диванной подушки, сцепив перед собой руки в замок.

– Предстоят тяжелые времена, Алексей Аркадьевич! Идет выбор претендентов на Большой Русский Престол. Да-Да! Вы не ослышались! На Большой Русский Престол! Не важно, как будет именоваться этот пост! Лишь посвященным известно, что это – ПРЕСТОЛ!

Зеломудров поднял кверху палец, удивленно посмотрел на него и резко сбросил вниз, как сбивают у ртутного градусника показатель температуры. Он вернулся в свое кресло, выпил в одиночестве коньяк, сладко причмокнул губами и поставил рюмку на стол.

– Мы с вашим дядюшкой об этом подумали тоже, как и некоторые другие. Он не стал беседовать с вами на столь щепетильную тему, потому что таково условие нашего плана. Вы, конечно, можете быть с ним совершенно искренним, совершенно откровенным, но инструктаж отныне будете получать исключительно от меня, дорогой Алексей Аркадьевич. Я, так сказать, должен вас, м-м-м, образовать, что ли! В некотором смысле!

То, что подполковник Гулякин услышал следом за этим вступлением, показалось ему не то бредом сумасшедшего, не то детской сказкой из детского же сна. Лишь позже, спустя много лет, он усмехался своему тогдашнему изумлению, насколько всё оказалось куда более реальным, чем сама реальность.

Закончился же первый разговор с Зеломудровым показом ему, подполковнику Гулякину, кожаного футляра с серебряной погремушкой и золотой с бриллиантами пустышкой.

– Вот! – протянул ему футляр Зеломудров, – Посмотрите! Это и есть будущее! Не важно кто, а важно – как! Для того, у кого это во рту и в руках – как скипетр и держава…