Читать книгу Страж Государя - Андрей Бондаренко - Страница 3

Егор летел с огромной скоростью по узкому чёрному туннелю. Где-то – в самом конце туннеля, чуть виднелось, вернее, только угадывалось, крохотное белое пятнышко. Пятно неуклонно приближалось, расширялось, из него, словно щупальца спрута, вылетали разноцветные спирали, крепко опутывали Егора, пеленая в плотный радужный кокон…

– Господи, страшно то как! Господи!!! Когда же это закончится? Когда???

Всё закончилось неожиданно и сразу.

Тишина, только где-то на втором плане слышалась бодрая барабанная дробь.

Словно юный пионер-тимуровец наяривал упрямо зорьку пионерскую…

Он вслушался: никакая это не барабанная дробь, а просто стук его собственного, неожиданно трусливого, сердца!

«Следовательно – что?», – строго спросил внутренний голос, с которым Егор полюбил общаться за время своей недавней службы в одном неприметном военном поселении на ливийско-алжирской границе, и тут же сам уверенно ответил: – «Следовательно, мы живы с тобой, дурилка картонная! В попу тебе, да и всем остальным, живущим на этой несимпатичной планете – по огурцу пупырчатому, перезрелому! Следовательно – ура!»…

Егор открыл глаза – крошечная комната: три с половиной метра на два с половиной, в одном торце виднелась дверь, небрежно сколоченная из плохо струганных досок, в другом – маленькое окошко. Судя по скупым солнечным лучам, с трудом пробивающимся через мутное стекло, было раннее утро. Почему утро, а не вечер? Да потому, что солнечные лучи были светло-жёлтыми, откровенно – утренними такими…

А вот запах был совершенно незнакомым, ни то, чтобы очень противным и гадким, но определённо странным: одновременно пахло заброшенной деревней, свежими деревянными стружками, вчерашней баней и грязным постельным бельём, пролежавшим в барабане стиральной машины ни одну полновесную неделю.

Постельного белья, впрочем, и вовсе не наблюдалось, Егор лежал на толстой войлочной подстилке, под головой располагалась войлочная же скатка, покрытая льняной, не очень то и чистой тряпкой.

Под правой коленкой неожиданно сильно зачесалось, Егор ощутил сильный укус, пальцами нащупал неизвестное коварное насекомое, раздавил, но каморке распространился характерный коньячный запах.

– Вот же чёрт! – ругнулся Егор сквозь зубы. – Надо срочно найти воды и умыться!

Но выполнить это пожелание незамедлительно он не мог: необходимо было строго соблюдать инструкции, касавшиеся его первых минут пребывания в Прошлом.

Егор осторожно спустил босые ноги на гладкий, умиротворяюще прохладный деревянный пол. В свете тусклых солнечных лучей выяснилось, что он сидит на некоем подобии нар, покрытых войлоком, называется – «кошма», вспомнилось. В полутора метрах от нар к стене была прибита короткая и широкая доска (словно столик – в купе железнодорожного вагона), возле дверей к стене крепилась ещё одна, но уже более узкая доска, по обе стороны от оконного проёма на железных костылях висела какая-то нехитрая одёжка. Он встал и тут же чуть не споткнулся о кожаные сапоги (как выяснилось позже – о низкие, и где-то даже – элегантные, полусапожки бордовой кожи, щедро обитые мелкими медными бляшками), ругнувшись, прошёл к узкой полке, висевшей рядом с дверью.

Инструкция не обманула: на полочке обнаружился массивный бронзовый подсвечник с десятисантиметровым огрызком свечи, кремневое кресало, огрызок трута. Егор, как учили, покрутил колёсико кресала, подул на искры, падающие на трут, родился крохотный язычок пламени. Зажёг свечу, поплевал на пальцы, аккуратно затушил кончик трута, осмотрелся.

Широкий столик оказался плотно завален самыми разными вещами.

Тяжёлый серебряный нательный крест на красном льняном шнурке Егор сразу же повесил себе на шею. Туда же последовал и бронзовый ключ – на хилой медной цепочке, покрытой местами тонким слоем зеленоватой патины. Ослабив завязки на кожаном мешочке-кошельке, он высыпал себе на ладонь десятка два монет: полушки, копейки, алтыны, несколько серебряных.

«Рубля четыре с половиной будет», – прикинул Егор на глазок. – «Не густо. Хотя – это как посмотреть. На эти деньги сегодня можно купить небольшое стадо баранов, или даже – дойную корову с хорошей тёлкой в придачу…».

Он засыпал монеты обратно, отложил кошель на кошму, взял в руки посеребрённую коробочку.

«Элементарная блохоловка!» – предупредительно подсказал опытный внутренний голос. – «Абсолютно ничего хитрого!»

Словно подтверждая правильность этого предположения, с мочки левого уха на шею сполз кто-то очень маленький, стало нестерпимо щекотно.

– Чтоб тебя! – Егор сильно хлопнул по шее ладонью. – А с элементарной гигиеной, ребята, тут у вас совсем и не важно…

Ещё на столике обнаружилось множество стеклянных и керамических флакончиков.

Егор наугад открыл один из них, поднёс к носу. Пахло свежим огурцом.

«Огуречный лосьон после бритья!», – обрадовался внутренний голос. – «А вон и опасная бритва!».

Егор взял в руки опасную бритву (на деревянной ручке, нескладную, лезвие было спрятано в кожаный чехольчик) повертел в руках, ухмыльнулся, положил на место.

Понюхал содержимое ещё нескольких флаконов, один из запахов показался знакомым – натуральный «Тройной» одеколон. Тщательно протёр «одеколоном» шею, прижёг укушенную клопом ногу под коленкой. Открыл ещё одну плоскую коробочку, наполненную белым порошком, ткнул пальцем, лизнул, порошок оказался самым обыкновенным мелом. Рядом с коробочкой лежала длинная дубовая палочка с разлохмаченным концом.

«Вопрос с гигиеной полости рта выяснили – уже хорошо!» – подумал Егор. – «Хотя, с этим-то и непонятно: согласно всей прочитанной литературе, русские простолюдины – в это время, к своим зубам относились безо всякого почтения. С другой стороны, я сейчас нахожусь в посёлке немецких и голландских поселенцев – под названием Кукуй. Могли эти переселенцы и научить моего предшественника – всяким полезным вещам, с них станется. Да и флакончики эти – больно уж их много, не иначе Алексашка тырил их у всех иностранцев подряд, безо всякого почтения и смысла…

Осмотр других вещей он отложил «на потом», так как неожиданно захотелось по малой нужде, подошёл к костылям, вбитым в стены по обеим сторонам от оконного проёма, осторожно – стараясь ничего ненароком не порвать, снял с них одёжку, бросил на кошму, начал внимательно рассматривать – одну вещь за другой. Определившись, начал одеваться.

Егор надел на ноги широкие холщовые штаны: длинные, светло-коричневые, расшитые красными нитками – широкими вертикальными полосами. Завязал поясок, продёрнутый через добрый десяток аккуратных дырочек, несколько раз подпрыгнул на месте, проверяя удобство этой детали туалета.

«Нормально, могло быть и хуже!», – решил он для себя, а на мускулистый торс набросил широкую палевую рубаху, щедро расшитую мелким цветным бисером (концертная придумка герра Лефорта), две верхние пуговицы – по наитию, оставил расстегнутыми.

С обувкой получилось несколько сложней.

Под узкой полочкой, в правом углу, обнаружилась целая горка заскорузлых матерчатых квадратов и прямоугольников – ситцевых, холщовых, льняных и даже – бархатных.

– И что тут – онучи, а что – портянки? – пафосно, но, одновременно, и очень тихо, вопрошал Егор, торопливо роясь в тряпичной куче.

Через некоторое время выяснилось, что квадратные куски материи – это портянки, они полностью заправляются в сапоги. А онучи – они имеют двойное предназначение: первое – сделать встречу «ступня – сапог» максимально комфортной, второе – плотно обмотать штанину, предотвращая её выползание из сапога – в самый неподходящий момент. Да и вообще, мягкие они такие, приятные для кожи…. Ладно, намотал онучи, аккуратно заправил в них концы своих холщовых штанов.

Что там у нас непосредственно с обувью?

Обуви – при внимательном осмотре, обнаружилось целых шесть пар: кожаные стильные полусапожки, две пары жёстких (явно – сильно ношенных) иностранных туфлей на высоких каблуках, две пары практически новых лаптей, от которых остро пахло свежей древесной стружкой, и пара очень низко обрезанных серых валенок.

Туфли Егору не приглянулись: сразу было видно, что их до него носило множество людей. Крутой «секонд хэнд», одним словом. Да и лыковые лапти – явно не совпадали со статусом зарубежного посёлка Кукуй. Надел бордовые полусапожки, притопнул пару раз, – просто чудо: обувка сидела на ногах – как влитая, что было, безусловно, странным…

Непонимающе пожав плечами, он подошёл к маленькому оконцу, попытался высмотреть – что там делается снаружи. Всё было спокойно и благостно: жёлто-розовое солнышко медленно восходило на востоке, стыдливо выставив над линией горизонта свою – дай Бог, десятую часть, не более. В видимой части двора также не наблюдалось ничего сверх ординарного: несколько заспанных простоволосых девок, босых, одетых в серые суконные рубахи, длинными хворостинами выгоняли за красивые, широко распахнутые ворота, небольшое коровье стадо. Пять пятнистых и рогатых коров, три крепкие тёлки, с десяток голенастых телят.

Дружно повздыхав – о чём-то неопределенном, девки отошли в сторону и стали полностью невидимыми…

Уяснив, что так другой полезной информации не добыть, Егор решил выйти в Мир, да и переполненный мочевой пузырь давал о себе знать. Он подошёл к двери, отодвинул два массивных засова, толкнул легонько – нет, дверь не поддавалась.

Снаружи раздались неясные звуки: кто-то довольно и ехидно хмыкнул, послышалось какое-то чирканье, звук удаляющихся шагов, из-под двери плотоядно заструились тоненькие спирали желтоватого и очень вонючего дыма.

«Хренова-то оно как-то», – подумал Егор и сильно закашлялся.

Дождавшись, когда приступ кашля пройдёт, он снял с шеи медную цепочку с бронзовым ключом, засунул ключ в замочную скважину, повернул. Нет, чем-то подпёртая снаружи дверь даже не шелохнулась, дыма становилось всё больше…

Закрывая нос рукавом рубахи, Егор отошёл к противоположной стенке, прыгнул вперёд, ударил в дверь плечом. Ещё раз, ещё. Было больно, лёгкие буквально «горели». Удар, ещё один, ещё…. Только с двенадцатой попытки дверь распахнулась, слетев с верхних петель.

Егор вышел из своего жилья, набрал в лёгкие – полной грудью свежего воздуха: был обычный русский рассвет, уже даже – «зароссветье», часов шесть утра. Где-то далеко печально мычало кукуйское стадо, уходящее в русские поля…

Домик горел сразу в двух местах: лениво дымился правый северный угол, да низ досчатой двери, видимо, щедро облитый каким-то хитрым составом, пылал достаточно бодро и весело.

Заскочив обратно в помещение, Егор схватил первую подвернувшуюся под руку дерюжку, выбежал обратно, в течение трёх минут оперативно затушил оба источника возгорания.

Вокруг было тихо, ни души.

– Ничего себе – встреча! – возмутился в полголоса Егор. – Только что прибыл, а кто-то уже сжечь хотел, спалить заживо! И почему это никто дыма не заметил, не поднял тревоги?

«Совсем не обязательно, что это именно меня хотели отправить на тот свет», – подумалось. – «Может, это настоящий Александр Данилович здесь кому-то насолил знатно. Ладно, разберёмся…».

Он с трудом повесил тяжёлую дверь обратно на петли, защёлкнул замок с помощью бронзового ключа, отошёл на несколько метров в сторону. Выяснилось, что его каморка являлась половинкой маленького домика под плоской крышей, с двумя одинаковыми входными дверьми по бокам.

«Интересно, а кто у нас сосед?», – озаботился Егор. – «Надо будет как-то прояснить…».

Просторный ухоженный двор, с южной стороны – симпатичный кирпичный домик, практически – коттедж. Далее поляна – сплошной газон, зелёный и нежный. Со всех сторон – на приличном расстоянии, у низенького забора, располагались самые различные строения: низенький амбар, скотный двор, сарай, русская баня, сенник, конюшня, пара треугольных погребов, колодец-журавль…

«Неплохой у Лефорта земельный участок», – отметил Егор. – «Гектара полтора будет, а то и все два…».

На встречу ему выскочила, радостно лая, низенькая и смешная собачка – сплошные уши. Собачка не верещала, не пласталась, она просто рассказывала о том, что она очень рада этому светлому утру, этому скромному рассвету…

Егор, ласково почесав собачонку за развесистыми ушами, не мешкая, пошёл к дворовым постройкам, надеясь обнаружить там нужник. Ага, вон пожилой мужик в потёртом кафтане и в смешном войлочном колпаке на голове, держа в руках несколько зелёных листьев лопуха, вошёл в небольшой деревянный сарайчик, стоящий на отшибе. Через минуту-другую туда же попытался пройти молоденький парнишка в длинной холщовой рубахе, подпоясанной красным кушаком. Выяснив, что дверь заперта изнутри, паренёк недовольно сплюнул в сторону и справил малую нужду прямо на угол сарайчика.

Не долго думая, Егор последовал примеру мальца, отойдя за ближайший амбар.

Что ж, теперь можно было заняться и серьёзными делами.

Егор пошёл на неясные голоса, раздававшиеся со стороны конюшни. Повернул за угол, там три мужика разного возраста окружили крохотного гнедого жеребёнка, о чём-то оживлённо споря.

– Данилыч, соседушка! Утро доброе! – радостно приветствовал Егора высокий кряжистый тип в кузнечном фартуке на груди и животе, заросший чёрной курчавой бородой такое впечатление – по самые глаза. – У тебя же батяня – знатный лошадник! Вот, рассуди ты наш спор. Я говорю, что этот стригунок в бабках слабоват, да и дёсны у него желтоватые и рыхлые…. Продавать его надо срочно, пока не отбросил копыта. Вот и Вьюга согласен со мной. А Васька балаболит, – ткнул корявым пальцем в худосочного юнца, лицо которого было щедро покрыто россыпью крупных алых прыщей, – мол, добрый конь получится из этого уродца. Вот рассуди ты нас, друг сердечный!

– Доброе утро, воистину – доброе! – важно провозгласил Егор, внимательно рассматривая лица спорщиков.

«Судя по тому, что кузнец обратился по отчеству, я здесь, определённо, в авторитете!», – решил про себя Егор. – «Поэтому и вести себя надо соответственно. Ну и лица у них: мальчишка весь в прыщах, у кузнеца физиономия разукрашена какими-то ямками и угрями, старик Вьюга и вовсе – одни сплошные оспины и родимые пятна. Видимо, совсем здесь плохо с косметическими препаратами…».

Егор неторопливо обошёл вокруг жеребёнка, присел, с видом знатока ощупал его ноги, нежно пальцем погладил по ноздрям, осторожно помял верхнюю губу, веско высказал своё мнение:

– Ты, Васенька, завсегда слушай старших. Они много чего видали – по этой жизни. Никуда не годится этот коняшка-стригунок! Совсем слабый и хилый, чисто первый комар – по ранней весне…

– Ну, Данилыч, ты горазд по-умному говорить! Иногда так завернёшь, хоть стой, хоть падай! – восхитился кузнец. – Только ты лучше здесь не ходи, хоронись, поближе жмись к господскому дому…

– Что так? – нарочито небрежно поинтересовался Егор.

– А то сам не знаешь?

– Не, ни сном, ни духом. Вот те крест!

– Да Фома тебя, Санюшка, ищет. Прибить грозится, бугай здоровый, – проинформировал рябой старик Вьюга. – Кто-то ему донёс, что ты его дочку Марфутку…. Ну, того самого, сам знаешь, чего…

– Врут всё! – искренне возмутился Егор. – Наговор сплошной! Домогалась эта дура меня, врать не буду. Но отказал я ей, не нравятся мне такие глупые бабы. Где сам Фома то сейчас?

– У себя, где ж ему быть ещё! – прыщавый Василий махнул рукой в сторону сенника. – Мастерит чегой-то.

– Покедова вам, люди добрые! – кивнул головой Егор и бодро зашагал в сторону высоченного сарая, где складировали сено на зиму.

– Санюшка, ты уж там сторожись, не лезь сразу на рожон то! – долетел обеспокоенный голос Вьюги.

У распахнутых настежь дверей сенника, на массивной деревянной колоде сидел здоровенный детина средних лет, сноровисто насаживал на новое осиновое древко железные грабли. Большой такой дяденька – семь на восемь, восемь на семь, конкретный. Шикарная русая борода, пудовые кулачища, маленькие злобные глаза-щёлочки.

– Искали меня, дяденька? – вежливо спросил Егор, остановившись в семи шагах. – Так вот он я, пришёл сам!

– Иди ты! – вскинув голову, от души изумился Фома. – Сам пришёл? И не сгорел в огне? Сейчас я тебя казнить буду! Помирать будешь – в муках страшных!

– Ничего не получить у тебя, боров грязный! – спокойно сообщил русобородому детине Егор.

– Почему это?

– По кочану это…

Фома резко вскочил на ноги, выпрямился во весь свой двухметровый рост, ткнул в сторону наглеца граблями, целя в лицо.

Егор ловко перехватил сельскохозяйственный инструмент за древко, вырвал из рук Фомы, отшвырнул далеко в сторону.

– Ну, а что дальше?

– Ты так-то? – взревел басом здоровяк и двинулся на ловкача, закатывая рукава своей льняной рубашки, расшитой весёлыми красными и зелёными котятами.

Уловим краем глаза, что к сеннику целенаправленно стягиваются любопытствующие, Егор несколько раз качнулся влево вправо, и, дождавшись, когда противник широко, от всёй русской души, размахнётся своей правой рукой, ударил левым крюком Фому в область печени. Тот сразу же согнулся в три погибели, неловко присел на корточки…

Егор примерился, и послал сопернику в ухо хук справа. Бить кулаком, правда, не решился, опасаясь нанести противнику серьёзное повреждение. Ударил открытой ладонью. Звон разлетелся – на всю округу, Фома отлетел метра на два в сторону, упал, покатился по земле, тоненько подвывая и отчаянно матерясь.

– Данилыч, сзади! Берегись! – громко прокричал кузнец.

Егор обернулся, – прямо на него нёсся ещё один двухметровый амбал, украшенный холёной русой бородой, разве что помоложе Фомы – лет на десять-двенадцать.

«Младший брат, наверное», – подумал Егор, ловко принял здоровяка на обычную «мельницу» и, пользуясь инерцией, отправил далеко вперёд. Покувыркавшись по траве, «младший брат» смачно приложился головой о деревянную колоду и затих, по его щеке потекла узенькая струйка крови.

– Убили, убили Федьку-конюха! – громко запричитала простоволосая растрёпанная бабища бомжеватого вида с фиолетовым фингалом под глазом.

– Цыц, ведьма! Умолкни! – гаркнул на бабу Егор, подошёл к неподвижно лежащему конюху, нагнулся, приложил указательный палец к жиле на шее, вслушался, после чего выпрямился и доходчиво объяснил зрителям:

– Живой он! Скоро придёт в себя. Вы ему, убогому, водички полейте на голову…. А мне не досуг точить здесь с вами лясы. Прощевайте, братцы! – упруго зашагал в сторону кирпичного господского дома.

Подойдя к задней стене дома вплотную, Егор обнаружил, что дом был вовсе и не кирпичный – обычный бревенчатый сруб, аккуратно обшитый гладко струганными досками, которые, в свою очередь, были старательно выкрашены «под кирпич».

– Санька! Санька! – надрывался мужской голос с мягким иностранным акцентом. – Где ты, исчадье ада?

– У Алексея Толстого все называли Меньшикова в юности сугубо «Алексашкой», а здесь – кто во что горазд! – недовольно проворчал Егор и громко прокричал:

– Здесь я, бегу уже! – запихал за щеку войлочную полоску, предварительно скатанную в шарик.

По песчаной дорожке он обежал коттедж, оказавшись на стороне парадного входа: круглые и прямоугольные цветочные клумбы, неизвестные, обильно цветущие деревца в кадках, крошечный пруд с золотистыми рыбками, по середине пруда – весёлый звонкий фонтанчик, скамейка-качели под навесом, низенький забор из штакетника, выкрашенного в голубой цвет, высокие двухстворчатые ворота. На резном высоком крылечке – рядом с входной дверью, украшенной цветными стеклянными витражами, стоял худенький мужчинка средних лет – в длинном бархатном халате, лысоватый, остроносый, в его правое ухо была вставлена крохотная золотая серёжка – с красным рубином.

– Тебе надоело служить у меня, оглоед? – строго спросил мужчинка, и золотая серьга в его ухе гневно задрожала. – Хочешь опять торговать вонючими пирогами? Ночевать под мостом, рядом с повешенными татями?

– Виноват, господин Лефорт, виноват! – слёзно заканючил Егор, тыкая пальцем в свою «распухшую» щёку. – Зубы заболели, проклятые! Всю ночь мучился напролёт, не спал совсем! Флюс вскочил, видите?

– Флюс? – смягчился Лефорт. – Это есть очень плохо! Зачем же терпел? Ты же – не глупый человек! Надо было сразу же идти к доктору Фогелю. Он больных принимает в любое время, лишь бы платили деньги…. Ладно, сходишь потом. Сейчас одежду мне приготовь. Парик расчеши, начисть туфли. Потом заседлай коня. Пусть сегодня это будет Карий. Как подашь к крыльцу, мне сообщи…

Денщик из Егора был так себе, всего то четыре дня и обучали его этому высокому и непростому искусству. Но справился – в общих чертах, даже нюхательный табак сменил в серебряной табакерке господина Лефорта, по собственной инициативе, добросовестно вычистил две курительные фарфоровые трубки.

Покончив с домашними делами, Егор отправился на конюшню.

Фёдор, голова которого была замотана белой льняной тряпкой, хмуро расчёсывал гриву каурому голенастому жеребцу.

– Как здоровье драгоценное? – вежливо поинтересовался Егор.

– Да пошёл ты! – отмахнулся Федька.

Егор тяжело вздохнул:

– Да не обижайся ты, чудак, право! Ну, получилось так. Бывает. Скажи лучше, как Карий нынче?

– Сам что ли не видишь? – кивнул Фёдор головой на каурого коня. – Хорошо всё. Его, что ль, седлать велено?

– Его самого.

– Вот и седлай, раз велено! – конюх в сердцах сплюнул себе под ноги и отошёл в сторону, бормоча себе под нос неразборчивые ругательства.

Егор подошёл к жеребцу. Тот недоверчиво покосился на человека злым лиловым глазом, испуганно заржал, гневно всхрапнул, сильно ударил несколько раз подкованными копытами задних ног по доскам стойла.

«Распознал, гад такой, подмену!», – понял Егор. – «Это человека можно обмануть, а с животными – оно гораздо сложней будет…».

А время поджимало, следовало поторопиться, пока господин Лефорт не разгневался по-настоящему.

– Федь! – позвал Егор. – Запряги вместо меня. А то руки дрожат после вчерашнего, перепил малость…

– Да пошёл ты! – лексикон конюха разнообразием не отличался.

– Не кочевряжься ты, дурик. Я тебе алтын заплачу. Мало? Хорошо, два.

– Сказал нет, значит – нет!

Оттолкнувшись от горизонтальной перекладины, Егор ловко перепрыгнул на другую сторону – относительно конского стойла, одним широким прыжком преодолел расстояние, отделяющее его от упрямца.

– Ты что удумал, злыдень? – Федька неуверенно потянулся за вилами, прислонёнными к досчатой стене.

Егор несильно ткнул указательным пальцем конюху в солнечное сплетение. Мужик громко охнул и сложился напополам.

– Запрягай, Федя! Седлай, родной! – ласково попросил Егор. – Я очень не люблю – дважды повторять свои скромные просьбы…

Взяв запряжённого и осёдланного коня под уздцы, Егор обернулся к конюху, бросил ему под ноги два медяка.

– Заработал – получи! Я хоть и строгий, но – справедливый!

Он несильно постучал костяшками пальцев в оконное стекло.

– Господин Лефорт, ваш благородный Буцефал подан! Ехать извольте!

Через несколько минут на крыльце появился Франц Лефорт – весь из себя напудренный и напомаженный, в нарядном камзоле, украшенном пышными лиловыми и сиреневыми кружевами, в кудрявом длинном парике благородного пепельного цвета – с отдельными платиновыми прядками.

– Герр Франц, вы – само совершенство! – льстиво заверил хозяина Егор.

– Благодарю, Александр, благодарю! – довольно улыбнулся Лефорт. – Кстати, мой друг, откуда тебе известно про коня Буцефала?

– Бродячий старец третьего дня рассказывал на Варварке, – не моргнув глазом, браво соврал Егор, а про себя подумал: «Осторожней надо быть, не стоит козырять своими знаниями. Ведь Алексашка Меньшиков – юноша пока неграмотный, дремучий…»

Неловко забравшись на жеребца, Франц Лефорт внимательно посмотрел на Егора.

– Если зубы перестали болеть – поешь обязательно. У Лукерьи на кухне сегодня зайчатина и рябчики. Очень вкусно. К полудню сходишь к фройляйн Анхен Монс, она даст тебе одно небольшое поручение, – многозначительно и весело подмигнул. – Она всё расскажет, что надо сделать. А нынче вечером у нас гость, сам русский царь Пётр. Готовься, будешь много плясать, петь песни. Смотри, не напейся раньше времени! О, я смотрю, мои старые сапоги налезли на твои огромные ноги. А ты всё говорил: «Малы, мол, малы!».

– Это я просто с вечера не пил жидкости, вот опухоль и сошла с ног, сапоги и пришлись впору…

– Ха-ха-ха! – трескуче рассмеялся Лефорт. – Какая смешная шутка. Браво! Два литра Мозельского – это называется – «ничего не пил с вечера»! Ха-ха-ха!

Закрыв за Лефортом ворота, Егор отправился на поиски кухни, – в животе уже громко и противно урчало.

Приоткрыв входную дверь, он уверенно вошёл внутрь коттеджа, принюхался: съестным пахло из правого крыла. Короткий коридор упёрся в запертую тёмную дверь, Егор подёргал за ручку, нетерпеливо постучал.

– Кто там? – спросил за дверью высокий женский голос. – Ты что ли, Алексашка?

– Я, конечно, кто же ещё, открывай!

– Не открою, ты опять будешь приставать, охальник! – непреклонно и чуть дразняще сообщила женщина.

«Вы, мон шер, судя по всему, слывёте здесь записным кобелём, большим любителем женского пола!», – глумливо шепнул внутренний голос.

– Открывай, Луша, открывай! Не буду я приставать к тебе! – пообещал Егор. – Поем и пойду к фройляйн Анхен.

– К Монсихе, что ли?

– К ней самой. Так что открывай, не трону! Клянусь всеми Святыми Угодниками!

Только минут через шесть-семь, после усердных уговоров и страшных клятв, дверь широко распахнулась, пропуская Егора на кухню. Узкая и длинная дровяная плита, широкий стол, стеллажи, заставленные жестяными банками, глиняными горшками, берестяными корзинками, холщовыми и льняными мешками и мешочками.

Он сел на низкую деревянную скамью. Лукерья – полная женщина лет тридцати пяти, с добрым конопатым лицом, поставила на стол перед ним две круглые глиняные миски: первая была до самых краёв заполнена жирным сметанным соусом, в котором плавали большие куски тёмного мяса, во второй находились жаренные птичьи ножки и крылышки. Рядом с мисками стряпуха положила большую деревянную ложку и серебряную двузубую вилку, придвинула дощечку с крупно нарезанными кусками серого хлеба – с ярко выраженным запахом отрубей.

Егор, никуда не торопясь, ел, раздумывая о всяком разном, в первую очередь – о предстоящем вечере. Зайчатина и рябчики были недурны, Лефорт не обманул.

– А попить дашь что? – спросил у поварихи.

– Квасу хочешь? А то господин Франц не велели – тебе давать хмельного…

– Можно и кваса. Почему нет?

– Ладно, – непонятно вздохнула Лукерья, – так и быть, нацежу наливки, Бог с тобой…

Она подошла к большому дубовому бочонку, стоявшему на толстенном берёзовом полене, открыла краник, наполнила на три четверти высокую оловянную кружку, поставила её рядом с хлебной дощечкой, посмотрела на Егора – странно так, тревожно.

– Выпей, что ли! Странный ты какой-то сегодня, на себя не похожий. Всё молчишь, не пристаёшь, не щиплешься…. Заболел никак?

Егор молча пожал плечами, отпил из кружки. Напиток оказался классической вишнёвой наливкой – очень ароматной, лёгкой, десять-двенадцать алкогольных градусов.

– Знаешь что, – смущённо проговорила Лукерья, глядя на Егора глазами верной дворовой собаки. – Ты приходи ночью, когда закончится эта пирушка. Я тебе, так и быть уж, открою дверь …

«Попробуй – пойми этих женщин!», – пафосно воскликнул внутренний голос.

– Приду, если будет время, – вслух ответил Егор, про себя точно зная, что не придёт. Хотя с женским полом у него уже с полгода и не наблюдалось плотных контактов, но Егор не был ещё готов – к близким отношениям с местными барышнями, элементарно опасаясь заразиться какой-нибудь гадостью. Тут предварительно надо было разобраться тщательно – как и что, чтобы без всяких негативных последствий…

Из ранее изученных архивных материалов, Егор знал, что дом виноторговца Иоганна Монса находится недалеко от коттеджа Лефорта, под металлическим флюгером в виде чёрного лебедя. А вот сведения о самой девице – по имени Анне Монс, серьёзно расходились. Одни источники утверждали, что Анна была дочерью Иоганна, девицей благонравной и в 1687 году абсолютно непорочной и целомудренной. Согласно другим свидетельствам, Анна была виноторговцу совсем даже и не дочерью, а жизнь вела беспутную, беря с мужчин деньги за свои разнообразные услуги. Обычной проституткой, по их словам, она была, если говорить прямо, безо всяких дипломатических увёрток.

Он нашёл нужный дом быстро: тщательно оштукатуренные стены, выкрашенные в кремовый цвет, узкие окошки, бордовая черепичная крыша, над которой медленно вращался чёрный флюгер-лебедь. Егор откинул крючок, открыл калитку, поднялся на крыльцо, вежливо постучался в узкую дубовую дверь, снова запихал за щеку войлочный катышек.

– Фройляйн Монс! Антвортен! Дас ист ихь! Алексашка Меньшиков, червь недостойный!

– Входи, червь, вползай, не заперто! – ответил ему приятный – с лёгкой пикантной хрипинкой, голосок.

Через прихожую Егор прошёл в большую квадратную комнату, служившую, судя по всему, столовой. Комната была плотно заставлена различной мебелью, на поверхности которой располагались многочисленные безделушки: фарфоровые мопсы и кошечки, деревянные фигурки слонов, японские веера, шкатулки, щедро украшенные перламутровыми вставками. На стенах столовой висели чёрно-белые гравюры с видами Баварских Альп, портреты каких-то мрачных мужчин и чопорных женщин.

– Ты что уснул там, мой маленький озорник? – позвал голосок из приоткрытой правой двери напротив. – Забыл, где мой будуар?

Егор, слегка робея, вошёл в будуар фройляйн Анхен.

Будуар – как будуар: широкая кровать под красным пологом, платяной шкаф, китайская ширма, прикроватный столик, трёхстворчатое зеркальное трюмо – напротив которого и сидела на элегантном стуле с изогнутыми позолоченными ножками означенная фройляйн.

На первый взгляд – лет девятнадцать-двадцать, белокурые волосы до плеч, нос-кнопка, голубые глаза, на щеках – милые ямочки и лёгкая угревая сыпь. Ничего особенного, короче говоря. Одета девушка была в скромное домашнее платье – с оголёнными плечами, на стройных ногах были надеты мягкие бархатные туфли без задников. Голубые глаза Анхен, отражённые зеркалом трюмо, были умными и лукавыми, с лёгкой развратинкой.

– Ну, что стоишь столбом? – удивилась милая барышня, она говорила по-русски достаточно правильно и почти без акцента, только немного замедленно, короткими усечёнными предложениями. – Иди ко мне. Увалень деревенский. Целуй! – указала пальчиком на свою лебединую шею.

Делать было нечего, Егор подошёл к девице, старательно изобразил страстный поцелуй.

– Ой, щекотно! – громко завизжала Анхен, отстранилась и посмотрела внимательно на своего кавалера: – Какой-то ты сегодня другой, Алексашка. Словно замороженный. Может, приболел?

– Я, я. Их бин кранк! – подтвердил Егор, указывая пальцем на свою щёку с войлочным шариком. – Зубы, проклятые, ноют. Флюс вскочил…

– Бедненький ты мой! – всплеснула девушка руками. – Тогда сегодня целоваться мы не будем. У тебя же, наверное, воняет изо рта. Впрочем, ты мне уже прилично надоел. Я не из тех женщин, которые долго спят с одним и тем же ухажёром. Особенно – без денег. Кстати, – подозрительно прищурилась, – ты стал говорить по-немецки совсем по-другому. Грамотно. Вот даже артикль «бин» употребил. С чего это вдруг?

– Стараюсь, моя прекрасная наяда! – влюблено глядя на фройляйн Монс, горячо заверил Егор. – Обещаю, что непременно освою германскую речь. Вот и стараюсь…

– Молодец, хороший мальчик! – одобрила Анхен, ласково потрепала его по щеке и тут же стала серьёзной. – Раз на сегодня любовные утехи отменяются, сразу же перейдём к делам. Возьмёшь мою коляску. Ту, с откидывающимся верхом. Иван запряжёт, я прикажу. Поедешь на Разгуляй. Найдёшь там мастерскую чулочных дел мастера Шварца. Он твой тёзка. Скажешь, что от меня. Заберёшь пакет. Потом посетишь аптеку месье Жабо. Там для меня должны приготовить микстуру от кашля. После этого заедешь в Рыбные ряды. Купи чёрной и красной икры. Только смотри, свежей! Осетрового балыка – большой кусок. Две средних стерлядки. Как это будет по-русски? Копчёных, вот! Возьми деньги, – небрежно протянула несколько серебряных монет. – Сдачу потом отдашь. Пересчитаю!

– Это всё, моя нежная госпожа? – склонился Егор в шутовском поклоне.

– Не паясничай, мужик! – гневно прикрикнула молодая женщина и даже гневно топнула ножкой. – Главное будет вечером. Сегодня к герру Лефорту приезжает царь Петер. Гадкий, противный молокосос. Я его буду очаровывать. Говорят, он до сих пор ещё не знает женщин. Это очень хороший шанс. Мы с Францем решили, что пришло время. Буду приручать этого дикаря. Понимаешь? Вот и хорошо. Я его очарую. Как? Так, что он потеряет голову. Навсегда. Я очарую и исчезну. Петер начнёт искать меня. Ты его проводишь. Утром отвезёшь мальчишку во дворец, в Преображенское…

– Провожу, отвезу, – Егор покладисто кивнул головой.

Анхен Монс неожиданно превратилась в разъярённую фурию:

– Ты что усмехаешься, русский недоносок? Не сметь улыбаться, дурак сиволапый! Если не приведёшь ко мне царя, сотру в порошок! Лично отрежу твой любимый отросток! Отсеку топором!