Читать книгу Операция Моро - Андрей Борисович Гатило - Страница 3

ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ

Дверца люка распахнулась. Он ступил за порог. В пустоту? Во тьму, пронизанную метеоритами, озаренную факелом раскаленного газа? В необозримые пространства, в стремительно уносящиеся дали? Нет. Бодони улыбнулся.

Дрожа и сотрясаясь, ракета стояла посреди двора, заваленного металлическим хламом.

Рэй Бредбери, «Ракета»

Кто знает принципы скрытых смыслов, без труда догадается, о чём хотел сказать гениальный Рэй Бредбери в этом рассказе. Отец семейства, небогатый человек, мечтал отправиться со своей семьей в космическое путешествие. Денег у него хватило только на корпус старой, полуразрушенной ракеты. Он решается на отчаянный шаг, на обман своих детей. Он вставляет в иллюминаторы ракеты киноэкраны, на которые проецируются изображения звезд и планет. Причем эту мистификацию он не скрывает от своей жены, в это должны поверить только дети.

Дети испытывают всё, что они ожидали – грохот, тряску, ускорение, они видят желанные космические картинки. Они уверены, что на самом деле совершили космический полет.

Брэдбери прекрасно знал, что в США нет ни сил, ни средств на освоение космоса. Денег хватит только на цветные картинки, но в них поверят все дети.

(от имени Артемия Павловского)

Вчера, прямо за рабочим столом, я потерял сознание. Очнулся в больнице. Сильное внутричерепное давление, нарушение мозгового кровообращения. Врач не стал меня обнадеживать, сказал всю правду.

Правда такова – я не жилец. Странно, как я еще жив до сих пор. Врач что-то написал в моей карточке, посоветовал обратиться в Институт мозга и дал телефон.

Я сел за стол, безрадостно пожевал котлетку, попил молока.

Впереди вечер, вернее – ночь и бессонница, будь она проклята. Страшно, вдруг опять ударит. Теперь вообще не знаю, как уснуть.

Выхожу на лестничную клетку.

Грустные мысли приходят… Кручу в пальцах блистер снотворного. Вечный кайф, вечный сон. Институт мозга, надо же… Оставлю я им свой мозг на запчасти.

Дождусь утра, позвоню, запишусь на прием и немедленно пойду.

Я проглотил снотворное и с тяжелыми мыслями улегся давить ухом подушку.

Боль опять нарастает, заполняет голову горячим свинцом. Я натираю виски желтой вьетнамской мазью, а что толку? Надо как-то отвлечься и заснуть. Легко говорить, да. Утром сон будет непреодолим, желанен и сладок, а сейчас – не дозовешься его.

Что делать, если бессонница не дает покоя?

…Я маленький, очень маленький. Мне года четыре, на мне шортики и рубашка в клеточку. Сандалики с пряжками поскрипывают. Идем мы с мамой по тротуару, я подбираю тутовник, синий, как чернила, он так же пачкает пальцы.

И вдруг падаю. Нет, боли я не помню…

Ущемление грыжи.

Лежу я на кушетке, а нянечка рассказывает мне сказку про четырех братьев. А внутри моего живота добрый дядя-доктор что-то делает. Что потом? Больничная койка, книжка про Чипполино, а читать я не умею, поэтому сам сочиняю историю по этим картинкам. Принесли мне карасиков, жареных в сметане, но не дали.

А нельзя мне карасиков, доктор сказал. А зачем тогда приносили? До сих пор обида у меня, что не попробовал я этих карасиков. С тех пор я не ем синий тутовник. И карасиков…

В сметане. Сильно обиделся я тогда.

Четыре или пять лет мне стукнуло, когда соседская девочка, ровесница моя, вечером, когда уже стемнело, пригласила меня за сарай.

Темно, страшновато, прохладно. Рядом мусорная свалка, я там иногда находил интересные вещи – ножик сломанный, банку или колесико, не очень ржавые. И запах этой свалки помню – то ли селедкой, то ли капустой квашеной. А Людка, так мою соседку звали, зачем-то разделась наголо и начала вертеться передо мной, и так и этак себя показывая.

Ничего интересного для себя я в этом зрелище не нашел. Но запомнил…

Что еще такого было? А вот еще один интригующий эпизод припомнился. Родители ушли в кино, я позвал в гости Ирку и Наташку. Наигравшись с моими незатейливыми игрушками, они затеяли игру в русалок. Они прыгали по моему дивану голышом и хохотали. А чего смешного? Я смотрел на этих голых русалок и думал о том, что мне обычно не разрешали прыгать по дивану. А ведь запомнил я и этот эпизод…Почему?

Скорее всего – голые девчонки встречались мне не так часто. Скажем так – в дошкольной моей жизни больше не встречались.

Поэтому и запомнил.

Внезапно затарахтел мой механический будильник, бабушкин, «Слава» на циферблате и кнопочка потеряна. Поэтому заткнуть его невозможно, будет греметь, пока завод пружины не иссякнет.

Это что, уже утро? Ну, слава Богу! И слава «Славе»!

В институте меня приняли сразу, без проблем, по первому звонку. Вот и сижу в кабинете, за письменным столом, весь взмокший от боли и волнения. Разные специалисты ходят вокруг меня, сочувственно хмыкают, мекают, бекают. По латыни выражаются, между делом.

Ничего не понимаю, мне еще толком никто ничего не сказал. А я уже полдня совал голову в разные приборы, меня ощупывали, облепливали всякими присосками, даже кололи иглами. Я подолгу лежал в разных камерах, облепленный датчиками, как пиявками, и что? В результате имеем кучу каких-то перфокарт, лент самописцев, снимков, где всякие картинки цветные, в форме бабочек.

Бабочки в моей голове. У меня возникает такое чувство, что эту фразу я уже где-то слышал… Или ещё услышу?

И что они там высматривают, специалисты эти, о чем они потом беседуют между собой? О чем они бубонят? Наверняка, говорят друг другу разные умные вещи.

– У Вас нарушение мозгового кровообращения, – наконец сделал вывод один специалист с козлиною бородкой и серьезно на меня посмотрел.

Вот это новость! Надо же, а я в полном неведении… Вот спасибо, доктор.

Видимо, эта мысль так отчетливо отобразилась на моем лице, что козлобородый смущенно хмыкнул и развел руками.

– Да, ничего хорошего, к сожалению, – продолжил он, принимаясь что-то писать в своем талмуде.

В кабинет вошел еще один человек в белом халате. Все присутствующие как-то подтянулись, втянули животы, словно на строевом смотре при виде генерала. Он сделал малозаметный жест, и все специалисты покинули помещение весьма скоро.

Кто это, где это – уже неважно, голова опять раздувается и кипит, как самовар в Мытищах.

Незнакомец мельком просмотрел записи, оставленные козлобородым, и присел напротив.

– Голова болит? – он облокотился на стол и посмотрел мне в глаза. Взгляд уверенный, но какой-то недобрый, холодный.

Я кивнул.

Лучше я бы этого не делал. Словно расплавленное олово закачалось в моем многострадальном котле.

– Понимаю… Полных лет сколько? Гуманитарий?

Я сморщился.

– Биолог-химик, – отвечаю, почему-то как бы извиняясь. – Тридцать семь.

– Русская рулетка, понимаешь? – сказал он тихо, почти на грани шепота.

Я не испугался.

– Есть один способ, но чрезвычайно рискованный. Если повезет – боль исчезнет навсегда, если нет – инсульт неминуем.

Да? Вдруг понимаю, что мне как-то уже все равно.

– Лучше убейте меня, – говорю ему без тени сомнения, без света надежды, без дули в кармане.

Он никак не отреагировал.

Он понял.

– Это наше новое оборудование. Экспериментальная модель. Лапароскоп для операций на мозге. Вам повезло, именно этот аппарат позволяет добраться до требуемого отдела. Мы Вам поставим имплантат, своеобразный клапан, который будет нормализовать Ваше мозговое кровообращение. Другой способ оказать Вам помощь науке пока неизвестен.

Доктор протянул мне какие-то бумаги.

– Это пакет необходимых документов. Дело в том, что мне лично нужна страховка в случае неудачного исхода. Надеюсь, Вы меня понимаете?

Я механически все подписываю.

После укола боль растворилась, исчезла, расплылась в необозримом пространстве, и какая-то легкость необыкновенная в мыслях появилась, радость и спокойствие, ясность и счастье невыразимое.

Мне предстоит провести здесь еще сутки, назавтра – на стол с колесиками и в операционную. Повезет – пойду обратно, домой, не повезет – в морг поеду.

Меня определили в небольшую палату, где уже лежал один пациент. Я переоделся в пижаму и стал похож на матрац. Посмотрел я на себя в небольшое зеркало над умывальником и задумался.

– Вы как посоветуете, – спросил я у своего соседа. – Может быть, мне еще живым побриться? Мертвому сложнее будет…

Из коридора раздался зычный голос санитарки:

– С этим бесполезно разговаривать! Он полный идиот!

Каждый слог этой прочувствованной фразы отозвался в моем черепе колокольным ударом. Черт бы Вас побрал, девушка, со своей шваброй…

Пижама влажноватая, и запах у нее какой-то тифозный, из времен гражданской войны. Укладываюсь в койку, пружинная сетка скрипит. Простыня колючая, подушка душная, одеяло кусачее.

Последний приют поэта. Неизвестно, выйдет ли он отсюда, а поэтические мысли не покидают его душу грешную. Он еще иронизирует… Кто это? Кто это иронизирует? Ну да, это я.

Значит – не все потеряно.

– Эй… – внезапно донеслось с противоположной койки. – Эй, Вы спите?

Идиот проснулся. Однако, интересный вопрос… И как же на него ответить?

– Нет, не сплю.

– Вы были в аппарате? Были! Вам вставили жучок, – тихий-тихий, проникновенный голос слева. – Скоро нам всем эти жучки вставят… Мы первые, как космонавты. Кстати, моя фамилия Гагарин.

– Титов, очень приятно, – стараюсь говорить как можно тише.

– Все повторяется… Как сказал пророк – печать на лбу и на правую руку.

Чтоб ты сдох и со своей печатью, и с такими пророчествами…

А потолок-то протекает! В смысле – крыша течет. Да нет, это я буквально, а не фигурально, на потолке нашей палаты четко видны известковые трещины и потеки.

– Кончай базар, придурки! – орет санитарка и щелкает выключателем.

Подавляю в себе желание запустить в нее тапочком. Темнота, свет от уличного фонаря обрисовывает желтый квадрат на стене. Смотрю на него и чего-то жду.

Нет, уже никто не будет крутить ручку фильмоскопа, не будет скрипа целлулоидной ленты. Я вдруг до ущемления в груди понимаю, что уже никогда не посмотрю мои любимые диафильмы. Протягиваю руки, разминаю пальцы и проникаю в желтый свет.

Силуэт собаки на стене. Гав-гав… А вот это – кролик с барабаном, и для этой фигуры надо две руки. А вот это – два мужика ругаются, а вот это – голубь полетел.

Но все же надо спать…

Это как погружение на самое дно марсианской впадины. Я начинаю обратный отсчет. Против естественного хода времени, супротив и вопреки всему, назад, в самое начало.

Насколько хватит памяти.

…Очень высокое кресло. Меня кормят с ложки борщом. Ложка большая, капуста свешивается с краев. Я счастлив. Потом прыгаю на кресле, на его пружинах, и мне очень хорошо.

Теперь в кроватке играю деревянными фигурками, даже знаю, что это – шахматы. Грызу деревянного коня и чувствую горький вкус лака и пресный вкус дерева.

А что еще? Ведь было же что-то еще…

Да, было. Я однажды опрокинул свой фаянсовый горшок, и что-то горячее обожгло мне ноги.

Это помню точно.

И все, больше ничего… Будем считать, что начальная, нулевая точка моей воспроизводимой, осознанной памяти – фаянсовый горшок.

Зачем? Зачем я воскрешаю эти детали? Мне нужны опорные сигналы. Эти события будут маяками на шкале моего личного времени. Начальный сигнал – конечный сигнал.

Может быть – уже завтра.

Да, помню будильник и красные валенки. Я надевал эти новенькие, твердые еще, валенки, и мой отец заводил будильник. И я, как дурачок, танцевал под звонок, вприсядку, азартно! И этим очень веселил моих родителей.

В возрасте до года подхватил кишечную инфекцию, отощал до состояния щепки, спасла меня одна ампула иммуноглобулина. Мой отец, зоотехник, на свой страх и риск ввел мне содержимое этой ампулы в височную вену. Я выжил. А восемь моих сверстников, таких же тощих младенцев, умерли.

Неплохое начало, да?..

Из синего пластилина отец слепил мне маленького человечка. С мою ладошку, человечка в шляпе. Это был мой первый друг. Я играл с ним и разговаривал. А потом я сам научился лепить из пластилина. Первый мой пластилиновый шедевр – водолаз. С обложки журнала «Вокруг света» таращился на меня водолаз в стеклянной маске.

И я воссоздал его. Мой водолаз перемещался по комнатам легко и плавно, звучит банально, но – как рыба в воде. Скорее всего – сработала моя перинатальная память, мой персонаж так же плавал в своей амниотической вселенной, где нет преград и тяготения.

А потом праздник, первый мой праздник. Что отмечали – ни черта не помню, то ли Новый год, то ли Первое мая, курица хромая. Музыку помню и звон посуды. Мама что-то готовила.

На столе – дольки апельсина, мелко нарезанные, с дроблеными грецкими орехами. Мне досталась миска, ложка, и я поглощал это волшебное нечто с чувством полного блаженства. Скорее всего – полблюдечка и чайная ложечка, но какой восторг!

Утром вернула меня в реальность, то есть – разбудила, другая женщина. Простым стуком в дверь, без церемоний.

Утро. Самое драгоценное время, потому что боль еще не заполнила мою голову полностью, боль только подбиралась, прикрадывалась. Я уже догадываюсь, когда и какие явления будут радовать меня. Пусть эта елочка в праздничный час каждой иголочкой радует нас…

Детская песенка. Иголочки радуют, надо же. Родители, помните, детская доза героина – 0.01 г. А вот героин мне бы помог…Ничего особенного перед операцией не произошло. Только душ принял, если считать это подготовкой перед операцией. Даже в столовой овсяного супца на завтрак не подали. А супец-то жидковат! Залез на операционный стол, жесткий, зараза, и холодный. Потом хлороформенная маска, обратный отсчет, и я засыпаю…

Меня выпихнули из клиники Института мозга буквально на следующий день. Без особых церемоний, без салютов и вечерней зари.

Жизнь приобрела оттенок праздника, я даже не ходил, а летал над землей. Низехонько, тихохонько, но именно летал, все никак не мог надышаться этим свежим воздухом, меня радовала каждая капля дождя, каждый луч света, буквально – каждая собака, если только не выла по ночам.

Эта эйфория продолжалась недели две. Потом рутина на работе и бытовая обыденность вступили в свои права и…

Что поделать, иногда мне самому хотелось повыть от тоски.

Была одна причина.

В юности, как ни странно, меня мало интересовали девушки и женщины. Можно сказать – вообще не интересовали. Я не ходил на дискотеки, я не обращал внимания на сверстниц. Вернее, обращал, конечно, как обращают внимание на все новое. Непроизвольное внимание, это так называется. Если кто-то выкрасит волосы в непривычный цвет или наденет новые брюки – это я замечал, но и то не всегда. Почему-то ровесницы мне казались уже безнадежно старыми, уже слишком взрослыми для романтического общения.

Знаки внимания со стороны женского окружения были, я их принимал как нечто вполне обыденное, без всяких фривольных мыслей. Помню, как старательно мне строила глазки одна студентка из параллельной группы, ну просто таращила их изо всей силы и улыбалась, как Шамаханская царица. Я тогда отметил, что ресницы у неё слишком густо накрашены и торчат, как веточки.

Сейчас вспоминается одна немного идиотская история. Неужели я был настолько отвлечен от женских чар и равнодушен к женским хитростям? Студентов отправляют на летнюю практику, в разные колхозы. По двое-трое. Направляют обычно на родину, чтобы не было проблем с жильем.

Со мной поехала Наташка Ханина. Землячка, знакомая, из нашей же группы. Обычная девчонка, студентка, как и я, второй курс. Приехали, пошли на сортоиспытательный участок. Практика по растениеводству, мы вели учебную тетрадь, где заносили все необходимые отчетные данные.

Уже тогда на нас смотрели как-то странно, искоса и в некотором недоумении. Только сейчас я понимаю, в чем была интрига ситуации. Наташка не отличалась модельной внешностью, но и уродиной тоже назвать нельзя было – обычная девушка, может быть – даже изящная, как балерина. Это я припоминаю, как она вообще тогда выглядела. Верите – припоминаю с трудом.

Нас отправили на дальний участок, черт знает куда. Пару километров точно мы прошагали, и прибыли на пшеничные поля. Слишком длинные колоски надо обрывать, это сорные всходы, вот наша задача. Работы на три-четыре часа, участок не маленький. Я обратил внимание, что Наташка очень просила агронома, чтобы нас направили именно туда, подальше от конторы.

Я сразу приступил к работе, тщательно вычищая сортовую пшеницу от слишком длинных колосков, сожалея, что не захватил с собой ножа. Пшеничный стебель неприятно резал руки. Через несколько минут обратил внимание, что Наташки нет, она исчезла из обозреваемого пространства.

Неужели – солнечный удар?! Только этого не хватало! Обнаруживаю её рядом, метрах в пяти, она лежит, подстелив свою отчетную тетрадь. Лежит на солнышке, в позе распятого Иисуса.

– Тебе плохо? – мне совсем не нравится мысль об оказании первой помощи, за водой надо идти обратно в контору, а фляги у меня нет.

Наташка неохотно садится, по-кошачьи выгибает спину и вопросительно на меня смотрит. Я вижу, что недомогания она не испытывает, и уже сердито говорю:

– Я не собираюсь всю эту работу выполнять в одиночку. Рви колоски, это несложно, только пальцы не порежь, не дергай их слишком сильно.

Отворачиваюсь от неё и снова принимаюсь за чистку участка. Она становится рядом и заводит длинный разговор о джинсах. Признаться – и эта тема меня никогда не привлекала. Эти синие рабочие штаны очень дорого стоили, почти три зарплаты, если считать на те деньги. Средняя зарплата – сто рублей, джинсы на рынке – триста. И счастливый обладатель джинсов приобретал высокий статус небожителя, статус высшего общества.

В общем, Наташка начала хвастаться своими джинсами. Вот какие, мол, у меня штаны, настоящие, фирменные. Я учтиво помалкивал, слушал, думая про то, что поле необозримое, колосков много, работы еще непочатый край.

– Хочешь, я тебе докажу, что они фирменные? – доносится до моего сознания её последняя фраза. Я её почти не слушал, а эти слова она произнесла повышенным тоном.

– Вот смотри, вот фирма! – она предстает передо мной с полуспущенными штанами. Я подхожу ближе, бесцеремонно ощупываю ткань джинсов с изнанки, кручу спортивное тело Наташки, как манекен, и внимательно рассматриваю все доступные этикетки, смотрю на качество швов и обнаруживаю, что эти брюки действительно настоящие. Производство – Болгария, 46 размер, чистый хлопок, краска индиго.

– Да, настоящие, стопроцентный коттон. – Я помню, что это высшая похвала для штанов такого сорта, и опять принимаюсь дергать колоски.

Исполнив все необходимые действия по экспертизе штанов, я углубился в поле, бросив Наташку с её штанами без внимания. Вернее – без штанов и без внимания.

В этот же период практики отправили меня, теперь уже в одиночку, на арбузное поле. Очень далеко, километров сорок от населенного пункта. На этот раз я взял с собой обычный складной нож, который купил от нечего делать в хозяйственном магазине города Светлограда. Надо же было что-то купить…

Мне всегда нравился этот хозяйственный магазин, нравился его серьезный запах, вызывало уважение обилие всяких инструментов. Этот нож с серенькой ручкой я постоянно таскал с собой в чемодане, в этот раз положил в карман, на всякий случай.

Меня обещали забрать к вечеру. Кроме ножа, с собой у меня была пара бутербродов, в газете, с маслом и колбасой, и бутылка чая с сахаром.

На участке, собственно, никакой работы не требовалось, я выполнял функцию охраны, арбузы набирали спелость, их могли стащить и уничтожить семена, необходимые для выведения нового сорта. Солнце, рядом лесополоса, травка. Сел под дерево, арбузы на виду. Рядом – поле сахарной свеклы, чуть дальше – люцерна. Это трава такая, для обогащения почвы азотом, если кому это интересно.

Сижу, арбузы охраняю. Никого, даже птицы не чирикают.

У меня на руке – тяжелые электронные часы, мама купила. Простой круглый корпус и четыре цифры на зеленоватом фоне. Супермодные, новейшая техника, батарейки на год. Я гордился своими часами, берег их и не расставался с ними никогда.

13:00. Такая тишина, что, будь у меня механические часы, я бы слышал, как они тикают. Смертельная скука этого процесса одолела меня уже к обеду. Я откушал бутербродов, выпил чайку. Солнце в зените, арбузы нагрелись, я прошелся по участку, просто так, надо же осмотреть поле своей охранной деятельности. Думаю – а их считали? Арбузы эти самые… Как обнаруживается недостача, если пропадет пара арбузов? Арбузики так себе, невелики, и горячие от солнца. Через час я решил один арбузик вскрыть, потому что жажда одолевала.

Не бел, но и не красен. На вкус – трава травой… Это Михалков. Басня. Да, невкусен, но жажду утолить можно.

День прошел тяжело, скучно и тоскливо. Почему я не взял с собой что-то почитать? Вот же не подумал, сидел бы себе, книжечку почитывал… Муравьи достали, в этой лесополосе, как оказалось, изобилие муравейников, куда ни сядешь – муравейник.

А вот и вечер. 17:00.

Никого на горизонте. Идти пешком? Далековато, и неохота. Так я провел еще несколько часов, в нарастающей злости и бешенстве, пока не стемнело.

Нарвал охапку люцерны, постелил травки и улегся. Холодновато в рубашке, жестко и отчаянно досадно.

Можете не верить, но я запомнил, что мне снилось в эту ночь. И помню очень отчетливо до сих пор. Снилась девушка, юная, на берегу моря, летом, вечером, почти в темноте. Я стоял рядом с ней, и мы не разговаривали. Она просто плескалась в воде, а я смотрел на неё. Вода отсвечивала бликами, её фигура блестела, словно покрытая маслом. Обычная картина, да? Да, только девушка была зеленого цвета. Изумрудно-зеленого, с аспидным оттенком.

Проснулся с рассветом. Солнце натужно лезло из-за горизонта, сначала – темно-красное, потом пожелтело, и наконец – засияло ослепительной белизной.

Никого. Опять – никого. Никто не приехал за мной этим утром. Не приехал никто и на следующий день. Только через неделю, со вздохами, причитаниями и мольбами, за мной примчалась агроном, на председательской «Волге», в ужасе от происходящего. Вернее – от произошедшего.

Я не умер, как понимаете. А что, еды здесь навалом – акыны, саксаул. Я год здесь мог бы прожить, акынами и саксаулом питаясь.

Смех смехом, но умереть мне не дали арбузы и сахарная свекла. Свеклу я дергал руками, потом скреб ножом, мыл арбузным соком, резал на дольки и грыз, поскольку других блюд на этом поле не было. Арбузы и сахарная свекла – вот диета, которая помогает сбросить пять-шесть килограммов за неделю. Рекомендую. Да, и немного люцерны, она горьковатая, но привыкнуть можно.

Я приобрел стойкость фанатичного столпника и спокойствие восточного монаха. Все эти дни я занимался бегом, гимнастикой, орал какие-то песни… В общем – сходил потихоньку с ума. И когда на горизонте показался автомобиль – я не сразу поверил в реальность этого момента. Я даже не особо ругался, когда увидел колхозную «Волгу» и выбравшихся из неё гуманоидов.

Представьте, что чувствовал и о чем думал водитель председателя колхоза. Председательская «Волга», представительского класса автомобиль, и невероятно грязный от пыли, арбузного сока и от сахарного сиропа, искусанный муравьями и комарами, липкий, клейкий и очень злой студент.

Стесняюсь сказать, но все гигиенические процедуры мне приходилось выполнять тоже арбузным соком, вернее – арбузными корками. И если кто-то вдруг, улыбаясь, говорил: «Жопа слипнется!», я не улыбался.

Я соглашался. Да, слипнется, и еще как…

Столько слезливого кудахтанья и жалобных стенаний мне не пришлось выслушать за всю свою жизнь.

И жизнь, и слезы, и любовь к коммунистической партии пришлось использовать в беседе со мной агроному, чтобы я оставил эту историю без огласки. Первым делом меня повезли в колхозный душ, где почему-то лилась либо ледяная вода, либо кипяток, среднего не дано. То обжигаясь, то охолоняясь, я отмылся от земляных и сахарных покровов. Одежду пришлось обождать, пока её стирали и сушили, я прохаживался по территории, облачившись в белый халат зоотехника.

Вот потом я совершил почти самоубийственное действие, сдуру, и никто даже не подумал, что этого делать категорически нельзя. Меня повели, как дорогого гостя, как папу римского, как королеву Викторию – в колхозную столовую. Шулюм, баранина и рис, квас и компот – все легло тяжким бременем в моё многострадальное нутро, я потерял сознание от мучительных спазмов в желудке, и за мной приехала скорая.

Вам интересно знать, что было дальше? Спешу заверить, что ничего интересного в промывании желудка и клизмах нет, и ничего привлекательного – тоже нет. Весь мой обед был извержен и проклят.

Но на этом мои мучения не окончились. Мне дали выпить стакан какой-то известковой жидкости, по вкусу – речная глина. И немедленно выпил…

Потом – рентген желудка. Вроде все нормально, желудок выдержал.

Мне вручили мензурку раствора магнезии, но я украдкой вылил его в раковину, посчитав, что хватит мне на этот раз всяких лекарствиев.

Вечером у меня были скоропостижные роды, случился выкидыш булыжника. Извините за столь интимные подробности, но я едва не разбил своим каменным первенцем больничный унитаз. В общем – в этом семестре я прошел самую суровую практику.

* * *

Заметил, что после операции некоторые мои сны приобрели странную, почти кинематографическую четкость и яркость. Иногда я даже не мог уверенно сказать, видел ли я это во сне… или все это происходило наяву… только давно… или я это припоминаю?

Снилось мне, что я иду по лесу. Прохлада, сумрак, дело идет к вечеру. Мне легко идти, иду без поклажи. Просто так иду, в руках легкая веточка, обычный срезанный прутик. Я иногда разбрасываю этой импровизированной тросточкой опавшую листву, будто ищу что-то.

Под листвой обнаруживаю грибы. Четыре штуки, сросшиеся вместе. Оранжевые. Вместе с комом земли вынимаю этот сросток, тщательно отряхиваю и прячу в карман.

У меня в руке оказывается складной нож. Полированная желтая рукоять удобно лежит в ладони, как родная. Привычным жестом нащупываю выступ на обухе, и клинок легко, свободно, но немного замедленно, будто под водой, выходит из своего желтого чрева. С мягким металлическим щелчком клинок принимает рабочее положение, как бы заявляя о своей готовности к работе. В отражении клинка я вижу себя.

Вот, собственно, и весь сон. Ничего особенного…

…если бы мы с друзьями, всей толпой, случайно не завалились в ближайший Спортмастер. Мой товарищ искал подходящую палатку, а остальные зашли в магазин просто от нечего делать, за компанию. И я туда же, поглазеть на разные занятные туристические спортивные штучки.

Карабины, котелки, фонарики, лыжи. Велосипед такой красивый, с колесами. Колеса крутятся. Друзья обступили какую-то палатку на стенде с явными намерениями посмотреть на неё изнутри. Консультант магазина добросовестно объясняет все преимущества именно этой модели и отчаянно шепелявит при этом. Почти свистит, что приводит моих друзей в дикий восторг. У Лехи истерика, а на глазах у Алины проступили слезы…

Я отошел и прогуливаюсь вдоль стендов с побрякушками.

Среди изобилия туристических ножей на стенде вижу складной нож с желтой рукоятью. Где-то я видел такой ножичек…

Не обращая внимания на цену, прошу показать мне его. Продавец уважительно вручает увесистый, как солидная гирька, овальный предмет. В руку нож скользнул быстро, будто живая рыба, и слился с ладонью, не желая с ней расставаться. Будто младенец признал мамку. Я крепко сжал рукоять и почти неосознанно, по темной памяти, раскрыл нож одним движением, не успев понять, как это произошло.

– Знакомая модель? – осведомился продавец.

Я кивнул, в горле пересохло.

Пришлось перезанять немного денег у Лехи, Алины и Курта, по цене ножичек оказался почти неподъемным для моего кармана.

Сейчас я понимаю, что обрел предмет силы. Что это такое? Как это объяснить… Не знаю, надо прочувствовать. Например, что такое воздух? Смесь газов… Ну и что? Зачем мне это знать? Я могу дышать, и не понимая этого.

Предметы силы иногда сами идут к нам. Как воздух, вода и пища. Только воздух, вода и пища нам привычны, а все новое – непривычно. И может напугать.

Я долго не мог наиграться ножом. Вернее, я не играл с ним, нож внушал невольное уважение, как крупная породистая собака. Вроде смирный пес, а как посмотрит в глаза, так спина холодеет.

Ножик оказался на удивление живучим, надежным и острым. Резал все подряд, что приходилось резать. Колбасу, сыр – на лету, с ходу, так тонко, что можно было смотреть сквозь листик сыра на звезды. Сырую рыбу резал, как воду, без сопротивления, рассекая мышечные волокна вдоль и поперек. Я берег режущую кромку клинка, тщательно вытирал его от воды, смазывал шарнир ножа специальным аэрозолем WD-40, ухаживал за ним, как за любимой девушкой. Снабдил его длинным ремешком на карабине, чтобы не потерять и всегда таскал его с собой, везде. Я так привык к нему, что без ножа и теперь чувствую себя не вполне одетым, как без штанов.

Так вот, прошлой осенью, как только Леха приобрел свою вожделенную палатку, мы всей компанией отправились в лес. А туристы мы никакие. Да и лес пригородный, поэтому шли без особых приготовлений. Бутерброды, пиво. Что еще надо для пикника на природе, в лесу? Да, средство от комаров. А то сожрут живьем. Мы дошли до места рядом с родником, быстро развернули палатку, достали пиво, вывалили всю свою снедь на травку и принялись отдыхать. Кто как умел…

Самый изобретательный товарищ из нашей группы, по имени Виталий, как только стемнело и немного похолодало, решил порадовать нас глинтвейном собственного приготовления. А мы еще недоумевали – зачем он тащит с собой оцинкованное ведро? В импровизированный глинтвейн вошло две бутылки водки, четыре бутылки отвратительного желтого вина «Анапа», стакан сахара и бутылка пива.

– Коктейль «Улыбка Троцкого»! – сообщил Виталий, с удовольствием разглядывая жуткий цвет своего зелья.

– Памяти Бенедикта Ерофеева, – добавил я свою порцию сарказма в этот ведьмин шабаш.

– Венедикта?

– Нет, именно святого Бенедикта. Ерофеева.

Костер разгорелся быстро, благо сухих веток в этом ясеневом лесу несть числа. Как только эта чудовищная алхимическая смесь начала закипать, Виталий щедрой рукой всыпал в неё упаковку гвоздики, едва увернувшись от синего пламени, факелом рыкнувшего из недр почерневшего ведра.

– Ух ты, даже дух перехватило! – отпрянул Виталий. – Чуть морду не сожгло!

Словно собираясь сотворить неведомого гомункула, он периодически помешивал свое варево толстой веткой, что-то бормоча себе под нос. Ведро иногда радовало нас сполохами фиолетового пламени, одуряющим ароматом сивухи пополам с гвоздикой, убийственно-тошнотворный аромат распространялся над нашей стоянкой, безжалостно убивая комаров адским дыханием Вельзевула.

Это пили все, жадно, словно вурдалаки, сплевывая палочки гвоздики. Пили горячим, обжигаясь о края металлических кружек. Но слабые желудки не смогли удержать в себе этот царский напиток более трех минут, в среднем, и все дегустаторы глинтвейна разбежались кто куда, распространяя гвоздичный парфюм по периферии.

– Привет, самураи! – послышался чей-то голос из темноты.

А, это Леханос, из соседнего лагеря ролевиков.

– А почему… – раздалось из кустов. – Почему самураи?

– Так гвоздикой несет за версту! Только самураи свои мечи гвоздичным маслом чистят. Что тут у вас происходит?

Виталий, самый стойкий потребитель глинтвейна, щедро зачерпнул из ведра своей кружкой.

– Ничего себе, узварчик… – утерся Леханос, отнимая опустевшую кружку от усов. – Адское зелье!

Он вернул кружку, присел у костра, а по прошествии трех минут вздрогнул, согнулся пополам и в этой согбенной позе скрылся в кустах, составив компанию нашим глинтвейнострадальцам…

– Хорошее рвотное средство… – раздумчиво протянул Виталий, заглядывая внутрь ведра. – Еще осталось. Кому ещё?

– Не-ет! – кто-то заорал из неведомой темноты. – Пошел на…!

Виталий покачал головой.

– Не ценят…

Я только попробовал эту смесь, только пригубил её, и всё. Поэтому спал беспокойно и проснулся очень рано. Только начало светать. Гвоздикой несло отовсюду, поэтому я решил немного пройтись в сторону Заячьей поляны. Срезал по дороге прутик на манер тросточки, шёл, разбрасывая в стороны опавшую листву. И вдруг натыкаюсь на грибы. Оранжевые, четыре штуки.

Меня окатывает холодной волной, словно из душа. Я видел во сне эти грибы, точно – видел. Я недолго раздумывал, сорвал все четыре гриба и спрятал в карман. А в кармане лежал мой нож, который я купил в Спортмастере. Я вынул его и раскрыл, как во сне.

И увидел себя в отражении клинка.

Возвращаюсь к погасшему костру в каком-то трансе. Мало того, что почти не спал, так еще это наваждение…

Встаю и иду к роднику, пить охота. Мне навстречу бредет какой-то старик. Он собирает алюминиевые банки и прячет в пакет. Совершенно седой старикашка.

Вынимаю свою находку и еще раз тщательно осматриваю. Старик подходит ближе.

– Мухомор. Редкий в наших местах вид, – уверенно говорит старик, осмотрев мою добычу.

– Да?.. – я собираюсь выбросить их, но старик мягко останавливает мою руку.

– Он созрел. И ты созрел, – взгляд старика проникает в самую глубину моего сознания. Словно в колодец. И голос звучит, как из колодца. – Ты отказался от алкоголя, верно. Это первый шаг. Ты не спал всю ночь, тоже верно. Это второй шаг. Ты нашел грибы. Это третий шаг…

Оказавшись в полном смятении, пытаюсь что-то сказать, но старик, словно опытный гипнотизер, властно и спокойно останавливает мои попытки и продолжает:

– Это старые мухоморы, волшебные грибы. Созревшие. И ты созрел!

Вздрагиваю и роняю свои мухоморы. Осознаю, что сижу рядом с костром, который почти остыл. Оказывается, я мгновенно заснул, как только присел у костра. Конечно – бессонная ночь. И этот старик мне привиделся.

– Обосраться, эбануться, грибочек! – сказал возникший из ниоткуда Виталий, собираясь пнуть мои грибы носком сапога. Я быстро подхватываю несчастные грибы и прижимаю их к себе, как котят.

– Ты будь поосторожнее с ними! – каким-то чужим голосом говорит Виталий, покуривая кальян.

Откуда он раздобыл в лесу кальян?! В ведре он его прятал, что ли?

– А почему? – спрашиваю я, по одному отправляя грибы обратно в карман.

– Буфотенин, органический яд триптаминового ряда, – как по писаному говорит Виталий, посасывая мундштук кальяна. – Смертельно опасно. Но в них есть и мусцимол. А это уже достойно внимания. После путешествия, когда съешь их, собери мочу. Я тоже желаю отправиться в темные миры.

– Ты что, дурак?! – я уже с испугом слушаю его странные речи.

– Откуси с одной стороны. А потом с другой… – вальяжно продолжает Виталий.

Он уже улегся на травку и лежа меланхолично покуривает кальян.

– Со стороны чего? – я в недоумении.

– Гриба…

И я опять вздрагиваю и просыпаюсь. Вот же черт! Я всё ещё сижу возле простывшего костра, в крайне неудобной позе, с кучкой грибов в скрюченных судорогой пальцах.

Из палатки раздается богатырский храп. Заглядываю туда – это Виталий храпит в позе младенца, и кальяна у него нет. Я проверял.

Вернувшись домой, я залез в справочники и всё тщательно прочитал о мусцимоле. Да, смертельно опасно. Но грибы выбрасывать не стал, отложил их до лучших времен.