Читать книгу Драгун, на Кавказ! - Андрей Алексеевич Булычев, Андрей Булычев - Страница 2

Очнулся Димка от боли. Все его мышцы и суставы ломило и словно выворачивало. Было холодно, сыро и темно. Пошарив по камню рукой, он наткнулся на срез воды и, подтянув к нему тело, опустил в озеро голову. Омыв лицо и напившись, начал шарить вокруг в поисках своего фонарика, но того нигде не было.

– Да что ж ты будешь делать! – воскликнул Димка в отчаянии. – Ну и как мне теперь в темноте вообще выбираться отсюда?!

Гулкое эхо разнесло его слова по сводам зала. Ещё раз обползав на корячках весь этот большой плоский камень, Дмитрий лёг на бок и свернулся калачиком. Его сильно знобило, тело била дрожь, а холод пробирал до самых костей.

«Хоть ты сдохни тут, хоть волком вой, всё равно меня никто и никогда здесь не найдёт! – пронеслось в голове. – Или, может, через пару сотен лет какой-нибудь похожий на меня идиот наткнётся на кости».

Отсюда нужно было как-то выбираться. Лежать и дальше на этом холодном камне никакого смысла не было. Стиснув зубы, Димка сполз в ледяную воду и, оттолкнувшись, погрёб руками. Дна под ногами не было, и он с ужасом подумал, что будет, если его мышцы вдруг прямо сейчас скрутит судорога. Левая рука ударила о камень. Ухватившись за него, Димка несколько раз шумно выдохнул и потом, опять резко оттолкнувшись, поплыл дальше. Медлить было нельзя, силы были на исходе, и он прекрасно понимал, что если очень скоро не сумеет выбраться из этого озера, то останется в нём навсегда. Гребя перед собой, вскоре наткнулся ещё на один камень, о который больно ударился плечом, затем ещё на один и ещё, и вот, наконец-то, его ноги достали до дна. Медленно, с натугой, оббивая колени и руки, парень выбрался на берег и распластался на нём без сил. Всё его тело не прекращала бить крупная, лихорадочная дрожь. Он встал на разбитые колени и, вскрикивая от боли, пополз по берегу, лихорадочно шаря рукой по камням.

Как же теперь, в этой глухой, как омут, темени ему найти пещерный проход?! Безумно долго продолжались эти бесплодные поиски, пока он совсем не вымотался и не сел верхом на тот камень, о который только что пребольно ударился башкой.

На Димку накатило глухое отчаянье.

– Тихо, тихо, соберись, тряпка! – проговорил он еле слышно и клацая зубами. – Ну же! Ну!

Словно чьё-то лёгкое дыхание коснулось его головы. Сквозняк! Откуда-то справа шёл слабый, еле уловимый поток воздуха. Значит, там и должен был находиться выход наружу. Димка привстал с камня и, словно собака-ищейка, приподняв вверх голову, пополз навстречу этому слабому дуновению.

Бесконечно долго продолжалось его восхождение наверх. На ощупь, по самой малой пяди он пробирался по камням, обдирая о них одежду и кожу. Наконец вдали мелькнула полоска света.

Ура! Он доходит! Ему осталось совсем немного!

Щёку резануло резкой болью. Острый край камня, выступающего со стены пещеры, глубоко разодрал кожу. Кровь и пот стекали обильно вниз. Но это уже было нестрашно, ведь впереди светился выход!

Странно, когда он сюда пролазил, проём был гораздо больше, сейчас же в него с трудом протискивалась лишь одна его голова. Видно, за время пребывания в недрах горы здесь случился обвал, и, чтобы теперь вылезти из пещеры наружу, пришлось хорошо потрудиться, оттаскивая камни вглубь. Наконец, завал удалось немного расчистить, и Димка сумел протиснуться в открывшуюся широкую щель. Хватая полной грудью воздух, он щурился от ярких, режущих лучей солнца. Отвыкшие от света глаза у парня слезились, а голова ужасно кружилась. Сил идти дальше уже не было, и он так и продолжал сидеть на скальном карнизе, откинувшись в изнеможении назад. Может быть, стоило дождаться помощи прямо здесь? Ведь его должны были непременно искать. Но Дмитрий всё же нашёл в себе силы подняться и потихоньку, не спеша полез по скальным камням наверх. Вот, наконец, и вершина. Стоя на ней, горемыка огляделся вокруг и замер в изумлении. Перед ним не было того привычного пейзажа, как раньше, с дымящими трубами и огненными факелами комбинатов, с городскими и сельскими постройками, линиями электропередач и дорогами. Да и вообще, той привычной, шоссейной, асфальтовой дороги, идущей вдоль реки Белая, с вечно снующими по ней машинами здесь тоже не было! Из всех дорог виднелась лишь пара узких грунтовых просёлков, идущих через лес.

Не веря своим глазам, Димка обернулся, осматривая все стороны горизонта. Всё вокруг было не так!

– Раз, два, три горы! – считал он пересохшими губами виднеющиеся вдали белые шиханы. – А я сейчас, получается, на четвёртой стою! Да как же так?! Откуда тут вообще взялась четвертая гора, когда её уже лет тридцать назад под самое основание срыли?! А может, это у меня в голове всё перемешалось? – тукала в мозгу мысль. – Сильное сотрясение? «Глюки»? Надышался чего-то около этого озера в глубине пещеры? Или я вообще уже схожу с ума?! В любом случае нужно что-то делать, ну не стоять же тут на одном месте, словно какой-то болван?

И он отправился к тому восточному, более пологому склону, по которому ранее поднимался.

Спустившись вниз, Димка наткнулся на тропинку и похромал уже далее по ней. Вскоре она вывела его к грунтовой, просёлочной дороге, и он пошёл дальше, оставив за спиной гору. Стерлитамак, его родной город, был предположительно как раз в той стороне, куда тянулся этот просёлок, и он топал по нему всё уверенней.

– Если тут есть дорога, значит, должны быть и те, кто по ней ездят, – мелькнула в голове вполне себе разумная мысль. – Попрошу у кого-нибудь помощи, небось, уж не откажут, глядишь, от них и прояснится, что тут вообще такое происходит.

Солнце стояло в зените и нещадно пекло. Движения по дороге никакого не было, и несколько раз ему пришлось садиться на обочине, чтобы передохнуть. Отмахиваясь сорванной веткой от вьющихся над головой насекомых, Дмитрий услышал топот, и из-за поворота показался всадник, сидящий верхом на тёмно-коричневой лошади. На длинной, натянутой верёвке за ним скакали ещё две такой же масти, как и передняя. Всадник сбавил скорость и, оглядывая с большим удивлением сидящего на земле горемыку, подъехал к нему ближе.

– Приветствую! – махнул ему рукой Димка, поднимаясь на ноги. – Что это за место, скажите мне, пожалуйста? Стерлитамак, я надеюсь, в той стороне? Я вообще правильно к нему иду?

– Һаумы! Кем һин, һинең менән нимә булды? (– Здравствуй! Кто ты такой и что с тобой случилось? – башк.) воскликнул тот.

– Извини, я не очень-то понимаю по башкирски, – пожал плечами Димка. – Стерлитамак там? Туда к нему нужно идти?

– Аа, Стерлитамээк, Стерлитамээк, айее, тама, тама, – закивал головой башкир. – Мало-мало туда ходить, – и он спрыгнул с лошади на землю.

Перед Димкой стоял одетый в странную одежду человек совершенно неопределённого возраста. На теле надето что-то типа вылинявшего халата или старого, из грубой материи, подпоясанного ремешком кафтана. На голове войлочная шапка, из-под которой выбиваются жирные, чёрные волосы. Загорелое до черноты лицо, шея и руки. На ногах обувь из перехваченной ремешком и намотанной вокруг стоп и голеней грубой кожи. Пахло от всадника лошадиным потом и чем-то таким прогорклым, кислым. Башкир шагнул ближе и дёрнул за рукав разодранной в клочья джинсовки.

– Ай-я-яй! – покачал он головой, разглядывая рванину и зияющие под ней ссадины. – Мин Азат, – хлопнул он себя по груди. – Һинең исемең кем? (– Как тебя зовут? – башк.) – ткнул он пальцем в Димку.

– Аа, ясно, ты Азат, – понял его парень. – Ну а меня Димкой, Дмитрием зовут. Да мы тут с ребятами отдыхали на Шихане, а я потом ночью на гору поднялся и в пещере вот так весь ободрался, – рассказывал он, сильно жестикулируя.

– Аңламайым, (– Не понимаю, – башк.) – сморщился Азат. – Димко́й, ходи, ходи Стерлитэмээк, да?

– Да, да, я в Стерлитамак шёл! – энергично затряс головой паренёк. – Там мой папа, мама и мой дом. Я там, в городе, живу.

– Стерлитэмээк дом, аа? – протянул понимающе башкир и потрогал одну оставшуюся на кармане изодранной куртки пуговицу-кнопку. – Бир менэ, – зацокал он языком.

– Да, пожалуйста, жалко мне, что ли, – протянул Димка с улыбкой и, вырвав её с корнем, протянул Азату.

– Ярар, дуҫҡай! (– Хорошо друг! – башк.) – засмеялся тот и, положив на ладонь кругляш, с интересом погладил пальцами по выпуклым буквам. – Ходи, ходи, – поманил он за собой русского и, подойдя к одной из лошадей, что-то бормоча, похлопал её по спине.

– Я на лошади?! – с удивлением протянул Димка. – Да я на ней и ездить-то вообще даже не умею! Да у меня не получится!

Но Азат всё продолжал настойчиво его подзывать к животине. Наконец он решился и попробовал на неё забраться.

Всё было тщетно! Он просто не понимал, как это вообще можно было сделать. Несколько раз свалившись с лошади и сильно ударившись, он с досадой покачал головой. Даже на стоячей и то ему невозможно было удержаться, а что же с ним будет, когда она пойдёт хотя бы шагом? Нет, лошадь – это явно не его средство передвижения!

Взиравший с большим удивлением на всё творимое перед ним безобразие, Азат что-то негромко пробормотал и вскочил в седло.

– Айда, айда, – поманил он к себе этого странного русского парня.

Через несколько минут процессия из лошади с двумя седоками, один из которых судорожно вцепился во впереди сидящего, и двух заводных, наконец-то, проследовала по дороге.

Этот путь не был лёгким для всех. Димка несколько раз умудрился сверзиться, и Азат, наверное, совершенно искренне проклинал ту минуту, когда решился помочь этому дурному русскому. Но делать было нечего, ведь он привык доводить любое дело до конца.

Конец пути наступил через пару часов. За это время Димка приобрёл несколько дополнительных синяков и отбил себе всё седалище, а его благодетель окончательно уверился, что его попутчик – ахмак, то есть дурной и совершенно бестолковый человек.

Дорога стала более наезженная и, наконец, свернула к реке. На берегу, около небольшого бревенчатого парома сидело трое мужиков, одетых словно бы в фильме про глубокую старину. На ногах у них виднелись лапти, на теле была серая и грубая одёжка в виде каких-то простейших портков и свободных, навыпуск рубах. У двоих вокруг пояса затянута простая верёвка, а у одного, как видно, старшего, ремешок из грубой кожи.

Пока Димка с кряхтеньем и стонами слазил с лошади, Азат быстро выскочил из седла и подошёл к тому паромщику, что был подпоясан ремешком. Переговорив с ним на дикой помеси башкирских и русских слов и сунув ему в руку пару серебряных монет, он повёл свою первую лошадь к сходням.

– Это кто же тебя, мил человек, так-то уделал? – сочувственно глядя на Димку, проговорил старший паромщик. – Лихие люди обидели али, может, зверь какой?

– Да я на горе был, на Шихане, – пролепетал, озираясь по сторонам, парень. – Ну вот и побился там о камни немного. А это что, Стерлитамак? – кивнул он в сторону виднеющихся на противоположном берегу построек.

– А то как же, он самый и есть, – сказал с улыбкой мужик. – Что-то не признаю я тебя никак, паря. Ты сам-то из каких же будешь, а? Городок наш небольшой, все люди в нём на виду, али, может, с деревни? Да вроде как непохож ты на деревенского, – окинул он цепким взглядом фигуру собеседника.

В голове у Димки всё перемешалось, события предыдущего дня, четыре горы, эти ряженые мужики, вместо нормальной асфальтовой дороги и машин какие-то просёлки с лошадьми. «Опять же, где этот мост через реку и дымящий трубами Стерлитамакский содовый комбинат?» – мелькнула у него мысль. Всё вокруг было не то, всё было как-то странно, и все вопросы в голове у него были пока без ответов.

Что же вообще тут такое происходит?! Что это за бред?! Такое чувство, как будто я провалился в прошлое!

– Ну так и чей же ты? – повторил свой вопрос мужик уже более строгим голосом. – Ежели вдруг беглый, так ты, паря, сразу это и скажи, нам тут с властями нелады не надобны. И покрывать мы тебя не будем. За это и сам, небось, знаешь, битьё кнутами и каторга полагаются, а у нас в избах у кажного вон семеро по лавкам сидят.

– Да заблудился я, – немного собравшись с мыслями, ответил Димка. – Головой сильно поударялся и сам теперь ничего не помню. Знаю только, что меня Димкой зовут, вот вроде и всё.

– Разума, что ли, лишился? – с сомнением покачал головой мужик. – Ну, на юродивого ты вроде как непохож, видали мы их. Хотя, ежели и правда башку о камни отбил, так всякое с того может быть. Вона, о прошлом годе Архипка в кабаке в ухо получил, так целую седмицу он потом не в себе был, как дурной ходил, всё трясся и ничего не помнил. Ну, истинно дурень дурнем. Опосля-то, он, конечно, отошел, но это уже дохтуру Порфирию Семёновичу спасибо али, может, травнице Ефросинье. Поправили они его, а то так бы и блажи́л, такому ведь только и стоять возле церкви, побираться. Спаси господи! – и, повернувшись к реке, на противоположном берегу которой виднелся крест церквушки, размашисто перекрестился. – А ты сам, случаем, не нехристь? – покосился он на Димку. – Али, может, из этих, которые латинянской веры, ну, из бунтарей, которых из польских земель за Урал на каторгу гонят? А ну-ка, паря, перекрестись и крест свой покажи!

Димка вздохнул и, перекрестившись, достал с шеи свой нательный крестик.

– Гляди-ка, серебряный, – уважительно пробормотал мужик. – Мы то все тут с медными ходим. Можа, ты из купеческого сословия сам али и вообще даже из господ? Я же смотрю, как-то не так, не эдак ты разговариваешь, ну не как весь обычный и простой люд. Вроде и по-нашему, и вроде как отличный у тебя говор.

– Не помню я ничего, – пожал плечами парень. – А год-то сейчас, дядя, какой?

– Оо, – протянул собеседник, – ну и точно оглашенный. Одна тысяча осемьсот второй от Рождества Христова уже. Первое июля у нас нонче. Считай, что самая макушка лета. Ладно, хватит лясы точить, пора переправляться, набрали уже вес, – кивнул он на паром. – Ступай вон по сходням, плату я с тебя за переправу брать не буду.

Азат, пока длилась эта беседа, уже успел завести на паром всех своих лошадей и теперь накрепко их привязывал к массивным боковым перилам из жердей. К берегу подошли ещё двое босых мужиков со связками ивовых корзин и охапками прутьев.

Ошарашенный Димка молча стоял на бревенчатом помосте. Паром, чуть покачиваясь, потихоньку шёл вдоль натянутого между берегов толстого каната.

«Одна тысяча восемьсот второй год, одна тысяча восемьсот второй! – тукали в мозгу слова паромщика. – Как же так?! Не может этого быть! – кричало сознание человека из двадцать первого века. – А почему бы и нет? – царапала другая мысль. – Вот тебе и разгадка всех тех странностей, что он тут наблюдал. Никаким розыгрышем это объяснить было попросту невозможно. Ладно, пусть даже люди, их костюмы, говор, но вот река, горы, вся окружающая его сейчас местность, это как?! Попробуй создать такие вот декорации! Нет, он точно попал! Всё правильно ему сказал мужик. Это действительно начало девятнадцатого века! И как же теперь ему со всем этим прикажите дальше жить?!»

Паром причалил к небольшой пристани. Выскочившие на её брёвна мужики привязали его крепко верёвками, и на берег вышли те пассажиры, у которых с собой были корзины. Азат развязал своих лошадей и по одной свёл их по сходням.

– Эгеей, Димеей! – помахал он рукой парню и вскочил в седло.

– На базар поехал, – поглядев из-под ладони вслед всаднику, сказал паромщик. – Хороших лошадок Азатка из Канакая сегодня пригнал. Нонче-то конь шибко в цене, уж сторгуется, небось, не продешевит. Ну а ты чего сам-то теперь стоишь, иди давай, – кивнул он на берег. – По городу пойдёшь, так по сторонам осматривайся. Глядишь, может, чего и припомнится там, ну а коли уж нет, так в управу ступай. Там люди шибко грамотные есть, чай, уж придумают, как с тобой правильно поступить.

Димка топал по пыльным, грязным улицам города. За покосившимися заборами виднелись невзрачные серые бревенчатые домишки. Никакого тротуара или мостовой здесь и в помине даже сейчас не было. Несколько раз уже хозяйки на его глазах выходили из калиток и выплёскивали содержимое своих вёдер прямо на дорогу. Запах в жару стоял ещё тот!

Ближе к центру города заборы стали чуть прямее, а строения за ними выше, да и сама улица прилично эдак расширилась. Попадавшиеся навстречу прохожие останавливались и с удивлением, молча, а кое-кто даже и с открытым ртом, взирали на ковыляющего парня.

– Я извиняюсь, вы не подскажете, где у вас тут полиция или, может, администрация хоть какая-нибудь? – спросил Димка у двух одетых лучше всех прочих встречных женщин.

Те резко метнулись на противоположный край дороги и побежали от него прочь.

На перекрёстке двух улиц, на обочине стояла небольшая, сколоченная из досок будка, раскрашенная полосами в чёрно-белую косую «ёлочку». Тут же на чурбачке, прислонившись к ней спиной, сидел в сером сермяжном мундире с красным воротником пожилой дядька. Рядом с ним стояла палка с насаженным на конце широким топорищем, чем-то сильно напоминающая видимую когда-то на картинках старинную алебарду.

«Ну вот, хоть какая-то власть, глядишь, и помогут», – подумал Димка и направился прямиком к будке.

– Уважаемый! – негромко кашлянув, тронул он дядьку за плечо.

– Стоять! Куда?! Смирнаа! – прокричал тот, вскакивая с чурбака, и круглыми, ошалевшими спросонья глазами уставился на стоящего перед ним оборванца. – Кто таков?! – прорычал он грозно и схватился за алебарду. – А ну, отвечать!

– Да я это, я заблудился, – пробормотал слегка опешивший от такого напора Дмитрий. – Я на горе был, ну и побился там, вот не помню теперь ничего. Подскажите, а где мне кого-нибудь из старших найти?

– Какая гора?! Откуда ты сам таков?! Чьих будешь?! – так и сыпались вопросы от грозного служаки.

– Да на Шихане я был, говорю же вам! – повысил голос Димка. – А вот остальное ничего не помню, ну сказал ведь уже – головой о камни ударился! Ладно, если помочь мне не можете, то пойду я.

– Куды?! Стоять! – рявкнул будочник и ухватил Димку за локоть.

Тот резко дернулся, попытавшись вырваться, но не тут-то было. Дядька с удивительным для него проворством толкнул парня в сторону, и тот, споткнувшись о подставленную ему ногу, упал на землю. Пара-тройка секунд, и его заведённые назад руки уже накрепко вязали верёвкой у самых запястий.

– Больно! – вскрикнул Димка, пытаясь вырваться из захвата. – Я на вас жаловаться буду!

– Не шоволись, жалобщик, а не то жилу перетяну! – прорычал будочник, придавливая коленкой спину своей жертвы. – Вот сейчас капитан-исправник разберется, кто ты таков и с какой это горы к нам сюды сверзился!

Остальной путь к центру города «попаданец» шёл под конвоем грозного стража с туго связанными за спиной руками. Сзади них, на расстоянии пристроилась стайка весёлых мальчишек и даже несколько взрослых зевак. Видно, жизнь городка большим разнообразием не отличалась, а тут нате вам – хоть какое-то развлечение.

Центр города представлял из себя небольшую площадь, застроенную вокруг каменными домами. Некоторые из них были двухэтажными и имели парадные входы с широким крыльцом. Возле одного из больших домов стояла знакомая уже будка, с виду точная копия той, где только что повязали Димку. Возле неё стоял похожий как две капли воды на первого стражник. Одет в такой же, серый сермяжный мундир со стоячим красным воротником. В руке палка с топориком, и даже седые усы под широким красным носом были у них похожи. Только вот вместо руки у этого была культя и на морщинистом лице, на щеке виднелся кривой, длинный шрам.

– Чего это, кого там ведёшь, Василь? – крикнул он ещё издали конвоиру.

– Да вот, Федотыч, к капитану-исправнику на допрос бродячего, – ответил тот. – Бродит тут, понимаешь ли, весь изодранный, избитый, про власть чевой-то расспрашивает, слова ещё какие-то непонятные говорит. Шпынялся даже маненько. Но ты же меня давно знаешь, у меня ведь не забалуешь! Я его быстро на своём перекрёстке скрутил и сюда под конвой! У себя ли Фёдор Евграфович?

– Да где же им быть? – ответил тот будочник, которого только что назвали Федотычем. – Отобедали они с земскими заседателями, отдохнули маненько, а сейчас вот у себя в кабинетах совет держат. Там спор какой-то по земле у Воскресенских заводчиков с башкирами идёт. Вот, значится, они с тяжбой-то и разбираются. Так-то оно уже вечереет вона, не знаю даже, будет ли им до твоего оборванца сейчас дело.

– Ага, ну ладно, тогда я его в холодную, что ли, пока закрою? – кивнул конвоир на Димку. – Пущай посидит, чё ли, там да и подумает маненько? Ну а как господа сами соизволят с ним разобраться, так и к себе тогда призовут. В какую же мне его камеру лучше закрыть?

– Да в крайнюю, в ту малую, что под лестницей, – пояснил Федотыч, – она как раз сейчас пустая. Пока не выяснили, кто он таков, пущай уж лучше в одиночестве посидит.

– Ну да и то верно, – согласился с доводами Федотыча конвоир. – А ключ у тебя ли?

– А где же ему быть? – пожал плечами инвалид. – Здеся он, со мной, на связке, – и отстегнул с пояса большое кольцо с висящими на ней ключами. – Я вот только перед обедом воду в две камеры давал. Остальные-то они все там пустые. На-ка вот, Василь, сам его туда заведёшь, – и, сняв с кольца, протянул один из ключей конвоиру. – Свеча на плошке в нише у лестницы. Ну ты и сам это знаешь.

– Да знаю, знаю, – кивнул тот и толкнул в спину парня. – Иди давай!

Камера, куда поместили Димку, была глухая, без мало-мальского окошка. Закрылась тяжёлая дверь, мелькнул просвет от свечи конвоира в щели, и звук его шагов пропал. Накатила такая же глухая темень, как тогда в пещере. Пошарив перед собой руками, он медленно обошёл вокруг всё помещение. Шага четыре, может, чуть больше в длину, около трёх в ширину. Колено ударилось о какое-то препятствие. На ощупь – деревянные, грубые, неструганые доски, поверх них брошена какая-то дерюга.

Это что-то типа постели – понял Димка и со вздохом залез на дощатый настил. Вымотался он знатно, не смутили его вонь и жёсткость ложа, он закрыл глаза и провалился в глубокий, как омут, сон.

Сколько он тут проспал, было непонятно. Разбудил его какой-то стук. В приоткрывшейся со скрипом двери блеснул свет от свечи. В щель между стеной и дверью просунули деревянную бадейку и кувшин, накрытый горбушкой хлеба.

– Скажите, а сколько мне тут ещё быть?! – крикнул Димка, вскакивая с настила. – Чего я сделал-то такого, чтобы в тюряге здесь сидеть?!

– Не велено тута разговаривать! – послышался грубый голос из-за двери. – Оправишься, бадью у двери сбоку так же вот оставишь. Смотри, горшок только не разбей, воду потом давать больше не буду!

Дверь хлопнула, послышался скрежет запора, и потом опять стало тихо.

Всё тело у Димки чесалось.

– Клопы, что ли, или вшей нахватался? – пробормотал он. – А почему нет, сколько уже, небось, человек до меня на этой вот дерюге лежало! – столкнул он рванину-подстилку на пол.

В животе урчало, и он побрёл к двери. Горбушку чёрствого хлеба умял за пару минут, запив водой из кувшина. Потом ощупал дверь, попрыгал на месте и поприседал согреваясь. Делать больше было нечего, и он опять забрался на дощатый настил.

Время текло мучительно медленно, Димка уже наизусть выучил расположение всей своей камеры, четыре шага в одну сторону, четыре в другую, рыскал он от двери к стене и обратно, как какой-то зверь.

«А так ведь и с ума можно сойти! – пришла в голову мысль. – Посидишь вот тут подольше в темноте, и того! Сначала сам с собой начнёшь разговаривать, а потом с дверью или кувшином. Брр! – передёрнул он плечами. – В июле, в самый жаркий месяц, тут так прохладно, а что же тогда здесь зимой будет?!»

Три раза ещё приоткрывалась дверь камеры. Неизменно оставлялся кувшин с водой и горбушка чёрного хлеба, забирался обратно пустой. На все вопросы Димки следовал неизменный ответ: «Не велено разговаривать!»

Отчаянье начало накатывать на парня. Рвануть на себя в следующий приход эту дверь, потом выскочить в коридор и дальше по лестнице на улицу, а там будь что будет! Чего же ещё ждать-то?!

На четвёртый раз дверь широко распахнулась и раздался знакомый уже голос стражника:

– Эй ты, собирайся, да быстро чтобы! Тама господа тебя в кабинетах ждут!

– Ну наконец-то! – проворчал Димка, выходя из камеры в коридор.

Щурясь от непривычного уже ему света, он зашёл в большую комнату. За длинным, накрытым зелёным сукном столом сидело трое. Ещё один примостился за небольшим столиком сбоку.

– Господин капитан-исправник, вот энтот бродячий, про которого вы давеча спрашивали, – конвоир поставил Димку посредине комнаты лицом к сидящим.

– Ага, вижу, оборванец какой-то! – нахмурив густые брови, пробасил самый важный из всех заседающих дядька. – Ну, рассказывай давай, да только чтобы без утайки, кто ты таков и как в нашем городе оказался?!

Димка уже давно обдумал, как себя нужно вести и что говорить. Скажи он правду, как, каким образом и откуда он здесь очутился, самое малое – это сочтут его за душевнобольного и поместят в какую-нибудь здешнюю богадельню под замок. А ведь могут и каким-нибудь бесноватым объявить. Кто же знает, что тут таким причитается? Костров вроде как в этом веке уже не было, да и не католическая инквизиция так-то в России выносила приговоры. Но в монастырский подвал его, наверное, вполне себе могут заточить. А оно ему вообще надо? Вот только что сам оттуда вышел.

– Господин капитан-исправник, прошу прощения, не знаю, правильно ли я к вам обращаюсь, – как можно более учтиво начал свою речь Димка. – Так уж получилось, что я вовсе про себя ничего не помню и полагаю, что это произошло оттого, что получил травму головы. Ну, в смысле, что ударился ей сильно. О себе же могу сказать только то, что, как мне кажется, зовут меня Дмитрием. Сам я из православных. По-русски понимаю. Власть уважаю. Ну вот, в общем-то, пожалуй, и всё.

– Ах ты ж стерве-ец! – откинувшись на спинку кресла процедил самый важный дядька. – Глядите, господа заседатели, юродивым он хочет прикинуться, словеса словно бы паутину нам плетёт! Думаешь, мы тут дураки все перед тобой собрались?! А ну, говори правду, кто таков и откуда ты сам? По говору видно, что не нашенский, ещё и грамотный, хотя, конечно же, дурной. Из каких краёв бежишь и куда? Может, ты и правда из бунтарей варшавских али из проворовавшихся приказчиков и сейчас в розыске за судом?! А ну, отвечай быстро, пока кнута тебе не выписал!

– Да я и правда ничего не помню! – воскликнул Димка. – Честное слово! Ну вы, если мне не верите, так хоть запросы там какие надо и куда надо пошлите. Ну это, с моим лицом для опознания. Вот вам и ответят, что никакой я не беглый и вовсе даже не бунтарь.

– Ну точно, юродивый, – усмехнулся дядька, сидящий с правого края. – Али он нас, Фёдор Евграфович, сам за таковых держит. Какое ещё там лицо? Мы чего тебе, дураку, из академиев столичных ещё и художника должны тут выписать для портрета?

– Ну нет, я так, просто к слову сказал, – пробормотал Димка, поняв, что ляпнул что-то не то.

– Обожди-ка, Порфирьевич, – остановил заседателя капитан-исправник. – А ты чего это, никак рисовальному делу обучен?

– Нуу, вообще, так-то нет, – пожал плечами Димка. – Припоминаю вот смутно, что вроде как немного рисовал раньше, ну уж не художественные, конечно, картины, а так, самые простые карикатуры, чтобы над ребятами подшутить.

– Интересно, – покачал головой исправник, – память у тебя какая-то странная, там, видишь ли, помню, а вот тут я ничего не помню. А ну-ка, Мироша, подай ему лист бумаги и карандаш, – кивнул он сидящему за боковым столиком человеку. – Пущай он вон хоть Порфирьевича, что ли, наскоро изобразит. А мы и поглядим.

Сидящий за боковым столиком мужичок в сером сюртуке, как видно, секретарь, угодливо улыбнулся, кивнул и подал Димке плотный лист бумаги с огрызком карандаша.

– Заточить бы его, – осмотрев огрызок, проговорил Димка, – или новый нужен. Тут вот на этом стержня почти что совсем уже не осталось.

– О как! – хмыкнул капитан-исправник. – Он ещё и в письменных приборах разбирается. Ну ладно, Мирон, дай ему хороший карандаш, не жмись!

– Только я это, я сразу предупреждаю, что не художник, изображение, оно больше, пожалуй, карикатурным, ну то есть шутейным получится, – предупредил Димка. – Чтобы уж потом обид ни у кого не было.

– Давай-давай, рисуй, – усмехнулся исправник. – Посмотрим, что у тебя там получится. Ну вот, Порфирьевич, когда ещё твою персону да на бумагу перенесут, – толкнул он локтем сидящего рядом с ним дядьку.

Дмитрий оглядел напрягшегося, покрасневшего и даже немного вспотевшего от волнения заседателя. Типичное лицо русского мужика средних лет. Широкое, курносое, щекастое, с маленькими глазками, над которыми кустятся густые чёрные брови. На голове ото лба и до макушки виднеется большая проплешина. Ну что, приступим! И «художник», примерившись, окинув ещё раз цепким взглядом «натуру», вывел на бумаге свой первый штрих.

– Долго ли ещё? – минут через десять спросил его исправник. – Ждать уже надоело. Как там у тебя, получается ли чего?

– Ещё немного, – покачал головой Димка, – быстрее тут ну вот никак невозможно.

– Мирон, а ну пойди погляди? – потребовал исправник, и секретарь, угодливо кивнув головой, выскочил из-за своего столика. Обойдя со спины Димку и выглянув из-за его плеча, он замер, потом громко фыркнул и, не выдержав, прикрывая свой рот ладошкой, захихикал.

– Ну давай, давай, чего там уже? Да забери ты у него эту бумагу! – потребовал у секретаря капитан-исправник. – А ну, что там у нас? – взял он в руки Димкины художества.

– Да ведь не закончено ещё! – протянул огорченно парень.

Его слова заглушил громкий хохот. Смеялись в голос капитан-исправник и тот заседатель, что сидел от него с левой стороны. Хихикал секретарь. Даже стоящий у двери конвоир, глядя на веселье своего начальства, негромко посмеивался. Только лишь Порфирьевич сидел с надутым и обиженным лицом и с негодованьем рассматривал лежащий на столе карикатурный рисунок.

– Вот молодца! Ну, угодил! – вытирая выступившие из глаз слезы, проговорил, отсмеявшись, исправник. – Ну чего ты дуешься-то, похоже ведь? – толкнул он локтём обиженного «натурщика».

– И ничего непохоже! – с негодованием буркнул правый заседатель. – Эдак и я могу бумагу переводить, из него такой же художник, как вон из Василия господин офицер, – кивнул он на конвоира.

– Да похоже, похоже, – протянул тот заседатель, что сидел слева. – Правильно Фёдор Евграфович говорит, очень даже похоже. Смешно, конечно, но вылитый ты, Семён Порфирьевич, после долгой попойки.

– Ладно, чего же с тобой делать-то? – почесав голову, проговорил исправник, оглядывая внимательно Димку. – Врачу тебя показать, чтобы он свой вердикт вынес? Запрос в губернскую канцелярию обо всех беглых и пропавших сделать, только уж без рисунка, – хмыкнул он, убирая художество в кожаную папку. – Да по уездным спискам пробежаться за весь последний год, у нас ведь, помнится, тоже были и пропавшие, и те, кто от рекрутского набора убёг. Ну чего, господа заседатели, сами-то что скажете?

– Да пороть кнутом его нужно, чтобы он сам всё рассказал! – сквозь зубы зло проговорил Порфирьевич. – Бумагу на него ещё переводить, запросы в губернскую канцелярию слать. И так ведь неудовольствие там к нам имеется за прошлогодний недобор по рекрутской повинности. А тут вот мы им ещё одну заботу присылаем. Ищи им по всяким журналам вот этого, время своё на него трать!

– Выпороть-то его мы всегда успеем, – протянул задумчиво второй заседатель. – В чём Порфирьевич прав, так это в том, что нам на своём уезде пока бы разобраться во всем нужно. С городничим, с Алексеем Игнатьевичем надобно посоветоваться, испросить, чего он сам-то обо всём этом думает. Всё-таки он тут в уезде голова.

– Ну да, верно, пожалуй, так мы и поступим, – кивнул, соглашаясь с заседателями капитан-исправник. – Нечего нам губернские власти всякой мелочью тревожить. Ладно, Василий, веди-ка ты его обратно в подвал. Да пожалуй, посади в купеческую камеру. На злыдня он вроде не похож, чтобы его «в глухой» под лестницей держать.

– Есть, ваше благородие, закрыть в купеческую! – вытянулся по стойке смирно конвоир. – А ну пошли! – и легонько подтолкнул Димку к двери.