Читать книгу Цифровой подружитель - Андрей Буторин - Страница 6

Хорошо, что я и так уже лежал, а то бы, наверное, упал. Я очутился в лесу! Лес был каким-то хиленьким, редким, с низкими кривыми березками. Но сразу я не обратил на это внимания, мне хватило и того, что вместо кровати подо мной оказался мох, а вместо больничных стен вокруг – деревья. Не важно, кривые или прямые.

Я вскочил на ноги. Хорошо хоть, воздух оказался обычным. Да и листья на березах шелестели, как им и полагается – с нормальной скоростью и звуком. Но даже это меня не сильно обрадовало. Какая уж там радость, я просто сел снова в этот дурацкий мох и заревел.

Папа говорит, что слезами горю не поможешь. А попробуй тут удержаться, когда такие дела творятся! Лучше бы я эту ракушку вообще никогда не видел. И зачем ее папа привез с этого Севера? Лежала бы она в своем лесу…

Я сразу перестал плакать. Нет, все-таки есть во мне что-то такое… Шестое чувство, что ли, или, как ее там… интуиция? Слово «лес», которое я сказал мысленно, заставило эти мои мысли сначала скукожиться, затем распрямиться, а потом и сложиться в вопросительное предложение: «А не тот ли это лес?» И что-то внутри меня подсказывало: «Тот, тот! Какой еще-то?»

Вот тогда я и осмотрелся внимательно. И что березки невысокие и кривые заметил, и белый мох под собой разглядел и солнце… Да-да! Я ведь ночью сюда попал, а солнце, хоть и у самого горизонта, хоть и не ослепительно-ярко, но светило. Лес-то редкий был, да еще и на склоне небольшого холма рос, так что солнышком среди ночи я полюбоваться сумел. И тут же вспомнил, как папа рассказывал, что на Крайнем Севере, за полярным кругом, солнце летом не садится круглые сутки. Так что я больше почти не сомневался, что оказался именно там, где папа нашел злосчастную ракушку. А когда увидел, что под холмом, между деревьев, поблескивает вода, а макушки у тех деревьев срезаны, словно ножом, окончательно это понял.

Понять-то я понял, а что делать дальше все равно не знал. Можно было поискать людей – папа рассказывал, что это место недалеко от города. Насколько недалеко? Он говорил, что ехали на машине. Не помнил я больше ничего: долго ли, коротко ли ехали, в какую сторону… А может, папа и не рассказывал про это. Кабы я знал заранее – все бы выспросил! Теперь мне оставалось разве лишь одно – залезть на вершину холма и оглядеться. Но холм-то – это только я его так называю, на самом деле – это гора целая! Не огромная, конечно, не такая, на которые альпинисты лазят – эта была и ниже и совсем не крутой. По-моему, их на Севере сопками называют. Тьфу, да не все ли равно, как этот холм называется, главное было то, что я ото всех переживаний сильно устал, и ноги мои отказывались совершать какие бы то ни было восхождения. Оставалось одно: устроиться где-нибудь под кустиком и постараться уснуть, чтобы утром все же забраться на эту чертову гору.

Имелся, правда, еще один путь… Ведь у ракушки остался последний отросток. Можно было отломить его и посмотреть, что из этого получится. Только мне совершенно расхотелось ломать что-либо у этой ракушки! Мне и на саму-то нее смотреть было тошно. Может, выкинуть ее, вернуть на законное место? Вдруг тогда она сжалится надо мной, и я окажусь рядом с мамой и папой в нормальном мире? Попробовать стоило.

Но сначала я все же нашел местечко для ночлега. Оказывается, кроме берез здесь росли и ели, вполне нормальные, высокие и колючие. Я увидел их левее и чуть ниже по склону. Ну, ниже – не выше, вниз я все-таки спустился. Нижние ветви одной старой елки раскидистым шатром опускались до самой земли. Я залез в этот шатер как в палатку. Оказалось довольно уютно, лишь кололись иголки, обильно рассыпанные по «полу». Свернулся калачиком и приготовился заснуть, но вспомнил о ракушке: я ведь собирался оставить ее в лесу. Вылезать наружу не хотелось – сон уже почти сморил меня, – и я подумал: а не все ли равно, где я эту ракушку оставлю, под открытым небом или под елкой? И я просто-напросто положил ее рядом с собой на пожелтевшую хвою. И тут же заснул.

…А вот дальше… Дальше я не знаю, что и было. Правда, до сих пор не уверен: приснилось мне то, что произошло дальше, или это все-таки был не сон? В первое верится легче, зато второе все объясняет. Ну или почти все. А может, у сна на свежем воздухе есть какие-то свои особенности? Я ведь никогда не спал прежде в лесу…

В общем, только-только я уснул, как меня сразу и разбудили. Тоненький такой голосок, девчоночьий. Что-то он пел негромко, слов я не смог разобрать, только была эта песня такая грустная, просто плач какой-то, а не песня! Я еще сквозь сон успел подумать: «Ну вот, девчонка тоже заблудилась!..» А потом разом очухался, будто и не спал. Надо, думаю, вылезать, успокоить дуреху. Но вылезать почему-то не хотелось. Да что там «не хотелось» – страшно мне стало! Не до ужаса, но неуютно очень – мурашки аж по коже побежали… Хотя, по ней, может быть, и впрямь муравьи ползали, настоящие.

Странные все-таки мы, люди, существа! Вот страшно тебе, так и сиди под своей елкой, и дыши через раз в тряпочку! Нет, надо вылезти. Чтобы еще страшнее стало! Мне и стало. Как только вылез – сразу же. Потому что девчонка оказалась никакой не девчонкой, а голубоватой тенью. Но не такой «тенью», о которых я уже рассказывал, – те-то были все же людьми, только быстрыми очень, а вот эта тень к человеку ну никакого отношения не имела, факт! Руки у нее, правда, были, и ноги, и даже голова, но все такое тонюсенькое, хрупкое, полупрозрачное… На лице – два темно-лиловых глаза. Вот они-то как раз были огромными – в половину этого крохотного личика. Ротик на личике – узкая щелочка. Волос нет, ушей тоже нет. И все это, вместе взятое, ростом – мне по горлышко.

Я собрался уже было заорать, даже воздуха набрал, но голубинка мне и говорит вдруг… Да, это уж потом я стал называть ее «голубинкой», тогда-то, сразу, я ее никак не называл, но ведь назвать как-то надо, «тень», как я уже сказал, здесь не очень подходит. Так вот, я рот раскрыл, чтобы заверещать, как следует, а голубинка и говорит:

– Не бойся меня, я тебе ничего плохого не сделаю.

Я хотел ей ответить, что нисколечко и не боюсь, а у самого губы трясутся, и ничего ими сказать не могу. Зато у голубинки как раз губы совсем не шевелятся, похоже, говорит она со мной мысленно. Да и нет у нее никаких губ – говорю ж, вместо рта щелочка…

– Успокойся, сядь. – А ведь и впрямь, мысленно она со мной разговаривает! Слова-то прямо в голове у меня звучат. Мне бы еще больше испугаться, а я наоборот успокоился. Может, голубинка в моих мозгах покопалась и страх выключила?

Я опустился прямо на землю, в белый мох этот, и сказал наконец:

– Кто вы?

Голубинка тоже на мох села – он даже почти не примялся под ней, – отвечает:

– У меня нет имени в том смысле, что придаете ему вы.

– А почему вы здесь? – Я мог бы, наверное, спросить и что-нибудь поумнее, но тогда не сумел.

– Мне нужно забрать то, что оставили мои друзья.

Я почему-то сразу догадался, что она говорит о ракушке. Все же есть во мне шестое чувство, что ни говорите! Сунул я руку под еловые ветки, пошарил там и вытащил ракушку.

– Это? – спрашиваю.

– Да! – обрадовалась голубинка. – Дай ее мне.

Я протянул ракушку, а сам испугался, что вот, коснутся меня сейчас холодные пальцы, схватят… Но пальцы оказались не холодными, а наоборот – теплыми и мягкими. Только их было всего четыре. Голубинка бережно приняла ракушку и грустно сказала:

– Ты сломал ее… Разве можно так?

– Я нечаянно, – ответил я и почувствовал, что краснею. На самом-то деле нечаянно сломался только первый отросток…

Голубинка совсем по-человечески покачала головой, сунула куда-то ракушку, словно за пазуху, а оттуда достала точно такую же, только целую. Растопырила все свои четыре пальца на правой руке, положила ракушку на ладонь, и та будто срослась с нею, только пятый отросток остался торчать сиротливо чуть в сторону.

– Вот, видишь, как надо? – сказала голубинка и слегка пошевелила пальцами, вместе с отростками ракушки, которые словно стали резиновыми, приклеенными намертво к голубым пальцам.

– А что это вообще такое? – спросил я, набравшись храбрости.

– Это такой… – в мозгу моем будто что-то зашипело, защелкало, подбирая подходящее слово по-русски, – прибор, устройство, манипулятор. Он есть у каждого исследователя. Похожее устройство имелось и в капсуле, только больше и мощнее.

– Какие исследователи? Какая капсула?! – Я даже вскочил на ноги. – Вы с другой планеты?!

– Не просто с другой планеты, мы – из иного мира. Пространство, материя, само время имеют у нас отличную от вашей природу.

– Так значит, это ваша капсула упала весной в озеро? – в очередной раз догадался я.

– Да, произошла катастрофа – в момент выхода капсулы из подпространства в той же точке оказался ваш летательный аппарат. Человек остался жив, наши исследователи успели выбрать для него оптимальную вероятность, но сами погибли.

«Так значит военные не врали насчет самолета, – подумал я. – Интересно, знали они про чужих?» Вслух же сказал другое:

– Жалко исследователей! – Мне и правда жаль было чужаков, пожертвовавших ради землянина жизнью. Не знаю, смог бы я когда-нибудь поступить так же… – А вы тоже были в капсуле?

– Нет, иначе бы погибла и я. Меня прислали, чтобы спасти исследователей той экспедиции…

– Спасти?! – я решил, что «переводчик» у меня в мозгу сломался. – Но они же погибли, вы сами сказали!

Вот тогда-то голубинка и рассказала мне подробно о «ракушке». Понял я, конечно, не все – это надо, небось, в одиннадцатом классе учиться, чтобы все понять. А может и самый-пресамый крутой профессор во всем бы не разобрался… Но как уж понял, так и расскажу.

Короче, первый отросток (он как раз и сломался у моей ракушки в поезде) включал поиск этой самой вероятности, с помощью которой чужие исследователи спасли нашего летчика. А моя ракушка «поселила» Елизавету Николаевну в Лазаревское. Тут как раз самое запутанное в объяснениях голубинки и начиналось… В общем, не знаю, я уже говорил… Я всего шесть классов пока закончил, и то потому что с шести лет в школу пошел. Но дело там у них выглядело так, что они умели выбирать из того, что может случиться. Например, могут сегодня на уроке к доске вызвать, но могут и не вызвать, тогда можно выбрать, чтобы не вызвали. Или наоборот, чтобы вызвали, но только если ответ знаешь и можешь получить четверку или пятерку. И даже тогда выбрать, чтобы именно пятерку получить. Но выбрать можно только то, что и на самом деле может случиться. Нельзя захотеть стать человеком-пауком, потому что на самом деле такого не бывает. То есть, захотеть, конечно, можно, но ничего не получится – такой вероятности развития событий просто нет. Оказывается, все эти вероятности как бы уже существуют, словно развилки на дороге и надо просто выбрать, по какой ехать. А потом снова развилки, на новой развилке свои развилки… Это как ветки на дереве, так и голубинка сказала и даже показала на березу, чтобы мне понятней стало.

Второй отросток, как я и сам правильно догадался (все-таки есть в моей голове мозги, зря мама ругается, странный она человек!), замедлял время исследователя относительно времени окружающей действительности (это я слова голубинки повторяю, но я их понял, не дурак). Например, чтобы поскорее дождаться какого-нибудь важного события. Я бы каникулы так ждал с удовольствием!

Третий «палец» (и это я тоже понял сам) наоборот ускоряет время того, кто на него нажал. Это исследователям было нужно, чтобы внимательно исследовать (не зря же они исследователи!) что-то, что очень быстро происходит. Например, полет мухи. Можно рассмотреть каждый взмах крылышек. Я бы тоже посмотрел, мне всегда было интересно, как же муха успевает увидеть, когда я на нее замахиваюсь, и улететь до удара. Может, у нее реактивный двигатель запускается?

Четвертый отросток включает в ракушке поиск капсулы и моментальный возврат к ней исследователя. Тут опять начались непонятки, всякие там искривления пространства-времени, надпространственные и подпространственные (что, оказывается, совсем разные вещи) переходы… Смысл же такой, что если вдруг заблудился или угрожает опасность – сжал четвертый палец (вместе с ракушкиным) и оказался возле капсулы. Так и я оказался возле северного озера – хоть сама капсула и разрушилась чуть ли не на атомы, но просыпались эти осколочки в озеро и рядом с ним, и даже их ракушка учуяла.

А вот с пятым «пальцем» самое интересное связано! И тоже для меня не сильно понятное. Оказывается, он и расположен отдельно, чтобы на него случайно не нажать. Дело в том, что он отменяет последнее изменение вероятности. Это как в компьютере нажать «Отмена», когда уже что-то сделал. Сделанное пропадет и вернешься к тому, с чего начал. То есть с ракушкой – вернешься в момент, до того как нажал первый отросток. А чтобы не нажать снова первый и так до бесконечности – ракушка оставляет тебе память о том, что с тобой было, когда вроде ничего еще и не было… Вот так вот!