Читать книгу БутАстика (том II) - Андрей Буторин - Страница 7

Он проснулся резко, словно от толчка. Хотя никакого толчка не было. Потому что… не было вообще ничего. Ни света, ни звуков, ни верха, ни низа – ни-че-го! Он не чувствовал своего тела, не понимал, дышит ли он, бьется ли его сердце. И должно ли оно у него биться, ведь кто он такой – он тоже не знал. Или не помнил…

Он ничего не помнил! Впрочем, нет. Он помнил сон. Тот самый, который видел только что.

…Ему снилось море. Или океан. Медленные, ленивые, неправдоподобно бирюзовые волны облизывали желтый-прежелтый песок. А с синего-синего неба софитом вселенского счастья пылало солнце. Все вокруг было именно таким – преувеличенно цветным, чувственным, неправдоподобно ярким. Впрочем, ему не с чем было сравнивать, ведь он не знал, как должно это выглядеть на самом деле. И он не знал, что это сон. Потому что увиденное было единственным, что он вообще когда-либо видел. Тем не менее, ему казалось, что так и должно быть. Что так было и будет всегда. Поэтому он просто радовался и любовался на сказку, принимая ее за быль.

А потом он увидел девушку. Она стояла лицом к океану и слушала шершавый шепот гладившей песок воды. Он не видел ее лица, но непостижимым образом был уже очарован его красотой. Он еще не касался ее кожи, но уже был влюблен в ее чистоту и нежность. Да что там! Он любил уже эту девушку. Всю – от зарывшихся в бархатистый песок ступней до кончиков золотистых волос, невесомыми волнами растекающихся по загорелым плечам и спине.

Боясь спугнуть волшебное видение, он, почти не дыша, подошел ближе. Но, оказавшись с ней рядом, задохнулся от нахлынувших чувств:

– О, как же красиво!.. – И тут же зажал рот ладонями, ожидая с тревогой реакции незнакомки.

Но девушка не испугалась. Она даже не стала оборачиваться, словно и так знала, кто стоит сзади.

– Не то слово, просто сказочно! – сказала она так легко и спокойно, словно разговаривать, стоя спиной к собеседнику, было вполне обычным делом.

Впрочем, ему все сейчас казалось обычным, единственно возможным, каким и должно быть всегда. Даже то, что и сам он, и девушка были полностью обнаженными, ничуть не смущало его.

– Вообще-то я о тебе, – пояснил он, выровняв наконец-то дыхание. – Твои волосы… Они похожи на солнечные лучи. Можно я буду называть тебя Солнышко?

– Пожалуйста, – засмеялась девушка, по-прежнему не оборачиваясь. – Только я вовсе не красивая. Когда ты увидишь меня…

– Я и так тебя вижу.

– Когда ты увидишь мое лицо…

– Я знаю твое лицо.

– И как оно тебе?

– У тебя удивительные глаза! Они – как этот океан, только еще бездонней. А от твоих веснушек пахнет радостью и улыбкой.

– Неужели радость имеет запах? А улыбка?

– Все имеет запах. – Он понял это только что, но не стал удивляться. – Ты, например, пахнешь свежим хлебом… – На сей раз он все-таки удивился, поскольку был уверен, что никогда не пробовал и даже не видел хлеба.

– Тогда зови меня не Солнышком, а Булочкой! – не заметила его растерянности девушка. – Кстати, это будет вполне справедливо. – Она хлопнула себя ладошками по выпуклому животу.

Теперь засмеялся и он:

– Если я назову тебя Булочкой, мне захочется тебя съесть. А Солнышко съесть нельзя – им можно только любоваться и греться его теплом.

– Ты тоже будешь греться моим теплом? – спросила она так, что он сразу понял: она на самом деле хочет узнать это.

– Я уже делаю это, – ответил он и, шагнув к ней вплотную, почувствовал, как пахнущие солнцем волосы щекотнули его шею, как прохладная шелковистая кожа коснулась его груди, живота…

Впрочем, все это длилось одно-два мгновения. Через которые он и проснулся. И его ничто уже не касалось – ни горячее, ни холодное, ни грубое, ни шелковистое. Потому что ничего не было. Вообще ничего, как и его самого.

Он помнил лишь сон, откуда-то понимая, что это был именно сон, хотя и не зная уже, что же это такое. Но и это воспоминание быстро проходило, улетучивалось, словно великое ничто, которым он вновь становился, всасывало в себя все, имеющее хотя бы малейшее отношение к чему бы то ни было. Даже сон был для этой совершенной пустоты слишком вещественной, чересчур материальной субстанцией.

Он успел лишь беззвучно и безгубо шепнуть, не понимая уже смысла произносимого:

– Солнышко… – И опять превратился в ничто.

* * * * *

Женька лежала на влажной смятой простыне не в силах пошевелиться. Только легкая дрожь пробегала волнами по напряженному телу, заставляя пупырышками щетиниться кожу.

«Что же это? – снова и снова спрашивала она себя. – Что же это такое?!..»

Этот сон снился ей уже не первый раз. Не в точности этот же, но всегда в нем присутствовали солнце, море, песок, пальмы – то, о чем она так часто мечтала наяву, – а самое главное – в нем всегда присутствовал он… Высокий и русоволосый. Красивый до дрожи в коленях и… желанный до помутнения рассудка, до томной сладости – жарко, словно июльское солнце, пульсирующей в глубине.

«Солнышко…» – вспомнила Женька. Так во сне называл ее он. Ее мужчина. Ее… любимый.

Женька не верила в существование идеалов. Не верила до тех пор, пока ей не стал сниться он. Ее идеал. Совершенный. Единственно необходимый. Но абсолютно недостижимый!.. Потому что наяву идеалов не бывает. Просто он ей всего лишь приснился. Примечтался.

Женька не сразу поняла, что плачет. Она не привыкла плакать, с детства приучив себя к правилу, что слезами горю не поможешь и никаких проблем не решишь, что добиваться желаемого нужно не слезами, а делом. И у нее это неплохо получалось. Несмотря на обстоятельства, которые часто были против нее. Растя в неблагополучной, что называется, семье, Женька, тем не менее, с серебряной медалью закончила школу. Без взяток и блата поступила в университет. Пусть и не в самый престижный, зато на бюджет. И, самое главное, в другом городе – подальше от семейных разборок и пьяных склок. Не отвлекаясь на соблазны долгожданной свободы, дала себе зарок стать лучшей на курсе. И стала – закончила вуз с красным дипломом. Не сразу, но нашла престижную работу. Поставила новую цель – и опять стала лучшей, сделала карьеру. В хорошем смысле слова. Купила квартиру, хороший автомобиль. Всего в двадцать шесть с небольшим она, как говорится, сделала себя. Сама. Порой стиснув зубы, но всегда с сухими глазами.

И вот теперь, из-за какого-то сна!.. Женька сердито смахнула со щек слезы и с решительным видом собралась вскочить с постели, но почему-то снова опустила голову на подушку.

Закрыла глаза, сделала несколько сильных, глубоких вдохов. С очередным выдохом, сквозь сжатые зубы, ее отпустило. Вместо опустошающей тоски и тошнотворной жалости к себе она почувствовала злость. К черту слезы и сопли! Она не привыкла проигрывать. Всегда ставила перед собой цель и получала желаемое. Ну и что с того, что сейчас ее мечта кажется несбыточной, попросту невозможной? Разве то, что она имеет сейчас, казалось ей большей реальностью всего лишь десять лет назад, в пропахшей дешевым куревом и водочным перегаром грязной двухкомнатной «хрущобе»?

Мечта не бывает несбыточной. Нужно просто уметь мечтать. Мечтать истово, целеустремленно. Но только о том, что тебе действительно нужно. Жизненно необходимо. Без чего – ну просто никак!.. Нужно… полюбить свою мечту. Сильно-сильно! По-настоящему. И тогда она обязательно сбудется. Ведь сбывалось же все до сих пор! А почему? Потому что она не опускала руки, не лила попусту слез. Она действовала. Вот и сейчас надо действовать, а не мочить подушку!

Женька вскочила, будто и впрямь собралась действовать. Но, постояв с полминуты, и осознав, что она сейчас «намедитировала», истерически расхохоталась. «Полюбить мечту»! Как же это здорово у нее получилось! Во всех, что называется, смыслах. Впрочем, подумала она, усилием воли оборвав истерику, это все-таки лучше, чем плакать.

* * * * *

Он стоял посреди песчаного пляжа, насыщенного цветом, как яичный желток. Девственно-чистый, не затоптанный тысячами ног, пляж был буквально, по-настоящему диким.

Впрочем, одна цепочка следов на песке все же имелась. Она тянулась от океана к полосе изумрудно-зеленой травы, которая простиралась до пальмовой рощи, такой же нарочито декоративной, как и все остальное вокруг.

Возле пальм стоял шалаш, крытый их листьями. Широкими и даже издалека казавшимися прохладными.

Он не видел, но точно знал, кто ждет его в шалаше. Но, как бы ему ни хотелось сейчас туда, он не стал торопиться. Ему захотелось понять, вспомнить, откуда он знает, кто оставил следы на песке. И, самое главное, надо было понять, кто же такой он сам. Почему-то без этого понимания ему казалось неправильным идти туда, к своему Солнышку.

Он медленно опустился на песок. Запустил в него ладонь, поднял руку и, раздвинув пальцы, стал наблюдать, как желтые, словно крупицы золота, песчинки текут ускоряющимися водопадиками вниз, торопясь смешаться с триллионами собратьев, чтобы перестать быть почти ничем, а стать внушающим уважение широким и длинным пляжем.

Как бы хотелось и ему перестать быть неведомой крупинкой, у которой даже нет имени, и войти, влиться в огромный мир себе подобных!

Впрочем, разве этого ему по-настоящему хочется? Ведь на самом-то деле ему нужна только она, Женя, его любимая. Но ему известно уже, – неважно как и откуда, – что его нежное Солнышко принадлежит иному миру, с которым ему никогда не слиться, не стать одной из составляющих этот мир песчинок.

Хорошо уже, что он стал кое-что помнить. Он по-прежнему вываливался каждый раз из солнечной сказки в бесцветное и безразмерное ничто, но уже не растворялся в нем полностью, не становился с ним единым целым. Что-то продолжало жить, теплиться, пульсировать, словно робкий лучик света в кромешной угрюмой тьме, согревая его надеждой. Он почти ничего не мог там по-настоящему вспомнить, знал лишь, что надо ждать. Обязательно. Сколько угодно долго. Тем более, понятия «долго» там не было. Там обитала лишь вечность. А скорее всего, там вовсе не существовало времени, ведь он снова и снова оказывался здесь, на ярко-желтом пляже под ярко-синим небом, и рядом с ним всегда была она – его любимая. Он почти ничего не помнил из их прошлых встреч, кроме двух ярких цветов: синего – неба и моря, и желтого – песка и солнца. Зато он всегда помнил ее – свое золотоволосое Солнышко. Помнил вкус ее губ и запах волос, помнил тепло ее рук и прохладную шелковистость кожи. А еще он помнил…

От неожиданности он подскочил, осознав вдруг, что помнит их прошлую встречу! Пусть не всю, и очень сумбурно, на грани бреда, но все-таки это были не абстрактные пятна, а именно воспоминания. Напрасно он сравнивал сейчас себя с безымянной песчинкой! Ведь в прошлый раз Женя дала ему имя!..

* * * * *

Женька лежала на полу шалаша, устланном большими, гладкими и прохладными листьями, с нетерпением ожидая его. Ивана. Она сама назвала его так, и у него теперь было имя. Почему-то оно вызывало в ней ощущение силы, тепла, доброты. Возможно из-за сказок, в которых часто именно так звали героя – сильного, смелого, красивого и доброго, – такого же, как ее Иван.

Ждать пришлось на удивление долго, хотя Женька была уверена, что он где-то рядом. Наконец зашелестели, раздвигаясь, листья, в проем брызнуло солнце, и Женька невольно зажмурилась. А когда снова открыла глаза, Иван был уже рядом. Он опустился на колени и осторожно положил руки поверх ее ладоней, которыми она невольно прикрыла груди. Помедлив, Женька высвободила руки, и прохладные большие ладони Ивана легли прямо на нежные полушария, накрыв их почти целиком. Она шевельнулась, призывая любимого к более активным действиям. Он все понял правильно, склонил над Женькиным лицом голову и коснулся ее губ своими. Совсем чуть-чуть, не раскрывая их. Глубоко вдохнул и сказал хрипло:

– Ты пахнешь хлебом… и молоком… Свежим хлебом и парным молоком…

– Съешь меня поскорее, – так же хрипло ответила Женька, забросила руки на спину Ивана и потянула его на себя.

Он целовал ее так, словно умирал от жажды. От неразделенной жажды любви, от томительного душевного одиночества… Словно годы, века, целую вечность он ждал и искал ту, которой сможет наконец отдать свою нерастраченную нежность, подарить свои ласки, поделиться всем собой без остатка, растворившись в любимой. У Женьки, не умеющей плакать, хлынули из глаз нежданные слезы благодарности, умиления, настоящего счастья. И это сделали всего лишь его поцелуи! Она постаралась ответить тем же, вложив в движения губ все чувства, что рвались навстречу любимому. Да, да, да, сотни раз да!!! Она любила Ивана, сотворенную ею мечту, – любила безоговорочно, полностью, без остатка, без сомнений, терзаний и сожалений. Она любила его, хотела его, желала его – нестерпимо, до жгучей сладостной боли в груди, до безумного жара, который, начавшись в глубинах ее естества, разливался уже по всему телу – поднявшись, пульсируя, до самого затылка, и опустившись в то же время на бедра и ниже, в стремлении достичь кончиков мизинцев.

…Потом они долго лежали молча, крепко обнявшись, словно опасаясь, что бездонное ничто, тут же проглотит одного из них, стоит им расцепить объятия. Пусть уж лучше они растворятся в нем вместе, как только что растворялись друг в друге!..

Женька заговорила первой.

– Ты уже понял?.. Ты знаешь?

– Что ты любишь меня? Конечно же, знаю, – ответил Иван так нежно, что у Женьки перехватило дыхание.

– Это мы оба знаем давно. Но я не об этом… Ты знаешь, где мы сейчас?

Тело Ивана напряглось. Но только на миг. Он сказал все тем же, наполненным нежностью голосом:

– Да, знаю. Мы в твоем сне, Солнышко.

– Знаешь… – выдохнула Женька. – И давно?

– По правде говоря, понял это только сейчас. Когда ты спросила. Окончательно понял.

Женька почувствовала, как сердце дернулось и ухнуло вниз, наполнив рот железистым привкусом, заставив онеметь губы. В отчаянье она приподнялась на локте, умоляюще посмотрела на Ивана, но тот лишь тепло улыбнулся и помотал головой:

– Не надо, Солнышко. Не вини себя. Я не чувствую себя ущербным оттого что не существую. Ведь у меня есть ты, а больше мне ничего и не надо.

– Ты – моя мечта, – зашептала Женька. – Я полюбила мечту… Я так хотела быть с тобой, что ты стал мне сниться. Но это… Это не просто сны! Теперь уже не просто… Не знаю, как объяснить, но я знаю, я чувствую это!

– Я тоже знаю. Я помню теперь, что было раньше. Я почти чувствую себя… живым и между снами.

Женькины глаза вспыхнули надеждой. Она села и потянулась к Ивану. Но лишь ее руки коснулись плеч любимого, как она тут же отдернула их и затрясла головой:

– Нет, нет, нет! Этого не может быть! Это мне только снится!.. Мне хочется, чтобы ты так говорил, вот ты и говоришь. А на самом деле тебя нет и быть не может! Я замечталась, просто напридумывала все, сама себе запудрила мозги… Дура! Какая же я дура!..

Женька вскочила и, чуть не свалив шалаш, выбежала наружу. Иван рванулся за ней, но замер вдруг и вновь опустился на жесткие гладкие листья. Выражение отчаянья на его лице быстро сменилось задумчивостью, затем хмурые складки лба разгладились, а губы тронула едва заметная улыбка.

– Я ведь тоже теперь умею мечтать, – очень тихо сказал он перед тем как исчезнуть.

* * * * *

На сей раз, проснувшись, Женька не стала разлеживаться. И плакать не стала, хоть и очень хотелось. Даже не просто плакать, а выть. Но она лишь стиснула зубы, быстро вскочила и бросилась в ванную. Включила душ, открыв на полный напор холодную воду и отчаянно ринулась под ледяные, секущие кожу струи.

– На, на, получи! – зажмурившись, шипела она, судорожно корчась от жестокой для теплолюбивого тела пытки. – Вот так тебе, так!.. Остынь! Мечтательница! Извращенка!.. Сейчас мы твои мечты…

Договорить Женька не успела. Из-за шума воды она не услышала, как раздвинулась шторка, и сильно вздрогнула, когда на замерзшие плечи легла горячая, словно июльское солнце, ладонь.

– А мои? Что мы сделаем с моими мечтами?..