Читать книгу Плод воображения - Андрей Дашков - Страница 20

Она не сообщила Каплину адрес дядиной квартиры, хотя с самого начала собиралась в ней поселиться. Несмотря на молодость, Оксана имела некоторый опыт ни к чему не обязывающих отношений и достаточно здравого смысла, чтобы не смешивать их с деловыми. Каплин привлекал ее, как мужчина, однако при этом она ни на секунду не забывала, что он конкурент. Впрочем, как и остальные. И если она утаила от организаторов проекта кое-какую информацию, то дать знать об этом Каплину было бы, конечно, ошибкой.

Еще в старших классах средней школы она поняла, что окружающая действительность – это что-то вроде мужского клуба, где любой бык имеет больше прав просто потому, что он здоровее. Чтобы нормально существовать, женщине оставалось научиться манипулировать самцами, используя их в общем-то несложные инстинкты. И она быстро освоила эту прикладную науку, подкрепив ее искусством соблазнения. Литература была точкой, в которой для нее сошлись возможности тонкого манипулирования на расстоянии и свобода от мужской гегемонии. Проект обещал стать чем-то большим; со стороны это выглядело как новый уровень опасной игры, в которую и так все вовлечены, только не замечают этого, потому что не обозначены правила, начало и конец, награда за победу, и, само собой, нет арбитров – если не считать того, наверху, который, похоже, слишком стар для этой возни и давно ни во что не вмешивается.

И кто скажет, что она плохо начала партию? Одного самца уже подцепила, причем без ущерба для своего эстетического чувства, потому что Каплин ей нравился. Старый кобель Барский станет следующим. Им она собиралась заняться завтра. Был еще этот пережиток шестидесятых, которого даже не надо «вербовать». И оставалось только придумать, как лучше использовать «креатуру».

Во всяком случае, так ей казалось вечером, когда она рассталась с Каплиным возле отеля «Европейский». Они вместе спустились вниз, и он проводил ее до ближайшего перекрестка, а дальше она пошла сама, пытаясь по памяти сориентироваться в городе, в котором не была пятнадцать лет.

И столько же лет она не видела дядю. С ним были связаны чуть ли не самые яркие впечатления детства. Как она теперь понимала, некоторые общие знакомые считали его непризнанным гением, другие – сумасбродным эгоистом, испортившим жизнь своим близким. Но ей он жизнь не испортил, хотя она, случалось, проводила у него целые летние каникулы. Наоборот, он познакомил ее с некоторыми таинственными явлениями и фокусами, находившимися далеко за пределами обычных интересов ребенка соответствующего возраста. Позже «фокусы» уже казались ей чем-то более серьезным. Она до сих пор ломала голову над тем, что же все-таки это было…

За несколько лет до исхода ее родители прервали всякие отношения с дядей и не посчитали нужным объяснить ей причину. Мать отговаривалась тем, что Оксана еще слишком мала и всё равно ничего не поймет. А после исхода, когда они, как и многие другие семьи, получили сообщение, что их родственник не обнаружен ни среди живых, ни среди мертвых, необходимость что-либо объяснять отпала сама собой.

С тех пор она многократно возвращалась мыслями к своему исчезнувшему дяде. Сказать, что ее тянуло в город-призрак, было бы преувеличением, тем более что такое ностальгическое путешествие выглядело заранее обреченным на провал после сооружения Периметра. Однако она то и дело спрашивала себя, насколько сильно повлияла возможность снова оказаться в этих местах на ее решение принять участие в проекте.

У нее даже сохранились ключи от дядиной квартиры, которые она припрятала, когда родители стали понемногу избавляться от материальных следов дядиного существования. Постепенно это превратилось во что-то вроде тихой войны за ее память. В любом случае по мере ее взросления влияние предков и зависимость от них с каждым месяцем ослабевали, и, едва оперившись, пташка покинула гнездо. Ее поджидало множество искушений и опасностей, но она умудрилась пережить период особой уязвимости без потерь и даже с некоторыми полезными приобретениями, а после неожиданного для всех, кроме нее, успеха первых книг стала пользоваться среди своей родни непререкаемым авторитетом.

Конечно, сейчас вымерший город неприятно давил на нее. Слишком тихо было здесь, и в то же время слишком гулко. Звучавшие время от времени птичьи крики только подчеркивали тишину. Пернатые выглядели словно мухи над пациентом, усыпленным хлороформом. И вдобавок, как заметила Оксана, птицы были пугливы, хотя с чего бы? Нет, так не пойдет. Надо заставить себя относиться к этому как к игре, в которой надо победить. Ничего плохого с ней случиться не может. Ты в этом уверена? Нет? Тогда почему бы тебе не зайти прямо сейчас в ближайший дом, не дождаться ребят из обслуживающей команды и не получить от них всё необходимое? Зачем ты идешь туда, где могут воскреснуть призраки прошлого? Как минимум один призрак… Или – признайся себе – ты этого хочешь? Может быть, дядя что-то обещал тебе, а ты забыла? Да, наверное, в этом всё дело. Но что он мог тебе обещать? Потерпи немного, скоро узнаешь…

Она поймала себя на том, что шепотом разговаривает с собой. Или не с собой? Или с собой как не с собой? Черт, свихнуться можно. Такое впечатление, будто что-то витает в здешнем воздухе. Какое-то дерьмо, парализующее способность трезво оценивать свои действия. И при этом не было ощущения, что ее одурманили. Вино, которое она пила с Каплиным, – это всего лишь вино; тут нечто другое. Легкое опьянение давно прошло. Она словно наблюдала за собой со стороны, причем в данном случае «со стороны» означало – изнутри. Небольшая дистанция порождала иллюзию, что лично ей ничего не угрожает. Это как смотреть фильм и знать, что выйдешь из зала, даже если с главной героиней, которой сопереживаешь, случится непоправимое. Да, выйдешь из зала. Из мертвого города – тоже. Говорят, бояться надо живых…

Вот, наконец, двор, знакомый ей с раннего детства. И тут время понемногу возвращало природе старые долги, но первым делом Оксана подняла взгляд на окна дядиной квартиры. Они были закрыты, стекла целы. Это хорошо; ей не хотелось бы очутиться в комнатах, загаженных птичьим пометом, или еще хуже – облюбованных летучими мышами, чьи стремительные силуэты уже мелькали в темнеющем небе. А как насчет (ха-ха) дядиного трупа? Глупо, девочка, глупо. Так недолго и накликать беду…

Ноги сами понесли ее к подъезду. На закрытой двери кто-то вывел красным мелом и печатными буквами: «Не аткрывай эту дверь». Детей давно нет, а надписи остались. Грустно, хоть плачь. На самом деле ей не было грустно, но зачем-то она стерла надпись ладонью. Это было одно из тех действий, которым не находишь объяснения – ни сразу, ни потом.

Она открыла дверь, миновала темный первый этаж и начала подниматься по лестнице. В подъезде ничем не пахло; сверху доносился шум голубиной возни. Эти привычные звуки успокаивали. Она нащупала связку ключей, которую заранее переложила из сумки в карман. Возвращение спустя полтора десятка лет казалось будничным до серости. А чего она ожидала? Драматических приступов ностальгии? Каких-то особенных воспоминаний? Всё по-прежнему тонуло в дымке, похожей на туман, что стелился над темной рекой времени…

На двери квартиры номер 69 было написано то же самое: «Не аткрывай эту дверь». И, насколько могла судить Оксана, той же самой рукой. Хорошо, что детские игры ее уже не касаются, а то она напряглась бы. Она начала отпирать замки. И, само собой, стерла ладонью надпись.

Оксана открыла дверь и вошла в квартиру. Обстановка прихожей, знакомая ей до мелочей, осталась нетронутой со дня ее последнего визита. Дядя был не из тех, кто гонялся за модой, но и не из тех, кто отказывал себе в добротном уюте – особенно с возрастом. Маска какого-то африканского демона по-прежнему висела на стене. Оксана помнила, как, играя, прятала за ней лицо, а дядя говорил ей: «Осторожнее, моя красавица! Однажды ты можешь поменяться лицами с демоном». Шутил, наверное…

Застекленная дверь, ведущая из прихожей в коридор, была закрыта. На волнистом матовом стекле бархатистыми дюнами лежала пыль, и оттого оно сделалось еще более мутным. Но сначала Оксана завернула в туалет, ощутив острый позыв. Входную дверь она оставила приоткрытой. В туалет едва проникал свет через узкие оконца под самым потолком, и искать унитаз пришлось почти на ощупь. Воды, конечно, не было. Поскорее бы приехали здоровяки из команды. Некоторые из них смотрели на нее так, что становилось ясно: при желании она могла бы получить определенные льготы. И, похоже, подобное желание скоро возникнет.

Она поморщилась, нашла в сумке пакетик с влажными салфетками и вытерла пальцы. Стоило забираться в такую даль… «Не ной, – сказала она себе, – ты еще ничего не видела». Она открыла застекленную дверь и медленно двинулась темным коридором. Дядя отличался педантизмом и, видимо, не изменил себе даже во время исхода – двери в комнаты были аккуратно закрыты. Ее тянуло в его кабинет: если в этой квартире и осталось что-нибудь ценное для нее, то, без сомнения, там.

Она толкнула дверь кабинета, в который падал свет через два больших окна в южной стене и в эркере. Здесь тоже ничего не изменилось… даже фигура за столом. Сколько раз, входя сюда, она заставала дядю за работой. Стол стоял так, чтобы, сидя за ним, хозяин кабинета мог смотреть на город через окна эркера. Вид открывался впечатляющий… Но сейчас Оксане было не до непривычно темной панорамы за стеклами. Страх приковал ее к месту.

Человек, сидевший к ней спиной, точно не был мертвецом – он что-то писал белым гусиным пером, напевая себе под нос какую-то мелодию. Несколько секунд спустя она окончательно убедилась в том, что это не дядя – фигура была низкой и щупловатой. Хотя нет, тело выглядело скособоченным, как будто правая и левая половины принадлежали разным людям… Человек не мог не слышать, как она вошла – если только не был глухим, – и его безразличие казалось ей чуть ли не зловещим. Она словно вторглась в чужой дом, хуже того – в чужое время, где ей не было законного места, и оставалось только застыть в оцепенении, ожидая, когда страх отпустит и всё разъяснится.

И это действительно случилось… но какой ценой.

Человек бросил перо на стол и обернулся к ней. Оказалось, что и лицо его смахивает на какой-то жуткий коллаж, соединивший в себе две половины: левая могла бы принадлежать ее сильно постаревшему дяде, правая – розовощекому юнцу с гладкой кожей и белозубой улыбкой. По отдельности каждое из этих лиц, наверное, было по-своему симпатичным; результат их слияния в противоестественном союзе выглядел кошмарно. Голова получилась несимметричной, словно ее силуэт не слишком аккуратно вырезали ножницами из иллюстрированного журнала. Левого глаза не было. Вернее, почти не было. На дне глазницы что-то поблескивало, словно жемчужина в черной раковине. Оксана могла бы поклясться, что это миниатюрный кукольный глаз. Но эти «недостатки» не казались последствиями странной болезни, ранения или врожденного уродства, да и сама чудовищная пародия на двуликого Януса, очевидно, не чувствовала себя ущербной.

– Наконец-то, – произнес человек чуть ли не по слогам, – я тебя заждался.

Он взял со стола что-то, напомнившее ей сначала дохлое животное. Оказалось, что это маска, сохраняющая форму, словно застывший воск, и пугающе похожая на человеческое лицо. Оксана не сразу узнала это лицо – возможно, дело было в отсутствии глаз. Сквозь прорези она на мгновение увидела ухмылку – белые зубы юнца справа и часть дядиных протезов слева.

– Что смотришь? – спросил «Янус» всё так же медленно, будто с трудом подбирал слова. – Я еще расту…

А маску она узнала немного позже, когда человек встал и приблизился к ней вплотную со словами:

– Пришло время меняться, моя красавица. Примерь-ка вот это.

Всё ее внимание было приковано к маске, и, возможно, поэтому она не сразу заметила в другой его руке раскрытую опасную бритву.