Читать книгу Плод воображения - Андрей Дашков - Страница 27

Новая луна народилась. На всякий случай бродяга еще раз сверился с отметинами лунного календаря, который занимал уже четверть стены укрытия. Эти значки, выцарапанные гвоздем в кирпичной кладке, мало что сказали бы неосведомленному человеку, но, возможно, заинтересовали бы криптографа. Бродяга шифровал календарь. Он вряд ли сумел бы объяснить зачем – ведь проникновение в укрытие кого-нибудь из чужих автоматически означало бы, что его служение кончилось и он мертв. Это был шифр ради шифра, чистое искусство. Созерцание структуры календаря, медленно расползающегося по стене, ее завораживающая странность, выраженная в преобразовании периодичности в открытые спиральные множества, доставляли бродяге почти эстетическое удовольствие. Впрочем, удовольствие было бы бесконечно греховным, если бы он в своей слепоте и гордыне довольствовался собой. Но ничего подобного, он благоговел перед Божьим промыслом, перед непостижимостью высшей силы, действовавшей через него, убогого, двигавшей его неловкими руками и скудными мыслями. Откуда-то (возможно, от Малышки) он знал, что когда на стене больше не останется места и календарю некуда будет продолжаться, закончится всё.

* * *

Запасов воды и пищи было достаточно, но бродяга не хотел держать Малышку в подземелье без необходимости. В кладке имелись скрытые вентиляционные каналы, но воздух всё равно быстро становился спертым, а кроме того, девочка любила гулять, играть с цветами и насекомыми, иногда со щенками – случалось, какая-нибудь отбившаяся от стаи сучка оставляла приплод…

Когда он осторожно выбрался из укрытия и поднялся в дом, ночь была на исходе. Первым делом он выглянул в окно – там висел тонкий серп молодой луны (до чего утешительное зрелище!), а восточная часть неба уже серебрилась в ожидании восхода.

Убедившись, что календарь в очередной раз не подвел (а разве могло быть иначе?), бродяга горячо возблагодарил Господа за то, что некоторые вещи в этом безумно сложном мире поддаются расчету, и тотчас опустил глаза долу. Не стоило искушать судьбу: звезды – зрелище не для грешников, которым место в самой мрачной дыре ада. Хотя Бог и позволяет ему раз за разом убеждаться в высшем совершенстве, это не значит, что в любой момент Он не может ослепить его, если вдруг бродяга замешкается.

Он вернулся за Малышкой, которая не проснулась даже после того, как он взял ее на руки. Она спала глубоко и спокойно, внушая и ему относительное спокойствие за нее. Бродяге хотелось поговорить с ней; когда она спала так долго, он начинал скучать. В это время она отсутствовала, оставляя с ним свое маленькое тельце и перемещаясь в какой-то другой мир, о котором бродяга не имел ни малейшего понятия. Иногда она рассказывала ему о важных и необъяснимых вещах, которые могли быть почерпнуты только оттуда, – но не о самом мире. А он ни о чем подобном даже не мечтал – его сон был подобен черной яме без единого проблеска света.

Но даже такого сна за последние двое суток ему не хватало. В убежище он спал урывками, то и дело вскакивая, стоило Малышке шевельнуться. Хуже всего, что тут, в подземелье, от него ничего не зависело. В мучительном, растягивающемся до бесконечности бездействии он терял счет минутам, часам, вдохам и выдохам, пульсации крови. После того как улетели вертолеты и ушли люди, осквернившие город, появились другие – странные. Эти как будто вели себя прилично – во всяком случае пока. Но всё равно они были пришельцами, которые вторглись на чужую территорию, и они несли с собой опасность.

Бродяга преданно исполнял свой долг, охраняя Малышку. Он не отсиживался в укрытии безвылазно и мог с почти чистой совестью считать, что не только Безлунник приложил руку к тому, что ушли те, первые. Он, бродяга, тоже сделал кое-что – и, возможно, это не осталось незамеченным Господом, а значит, ему зачтется. Угрызений совести он не испытывал: те люди были очень плохими. Они увезли тихих, которые не спрятались; они убивали бродячих собак и кошек; они уничтожили обнаруженные ими следы посещения – в общем, это были тупые свиньи, которые вели себя так, будто они здесь хозяева. Но бродяга знал, что они ни разу не хозяева, несмотря на свои многозарядные пушки, вездеходы, вертолеты, камеры слежения и свое излучение, пронизывавшее всё вокруг. Бродяга не ощущал излучения – о нем ему рассказала Малышка. Она чувствовала зуд – не кожей, а внутри себя, костями, – и он не знал, как ей помочь. Для него это был еще один повод ненавидеть пришельцев и желать, чтобы они сгинули в одночасье… или как получится.

Преодолевая сонливость, он поспешил вынести Малышку на свежий воздух. Уселся под деревом в саду, положил девочку на траву и стал смотреть, как она спит. Почувствовал умиление, тепло в груди, почти счастье, когда увидел, что ее щечки порозовели…

Вскоре его разморило. Он ощущал на лице прохладу с вкраплениями солнца. Прикрыл глаза. Стало почти темно. Подкралась зеленоватая мгла, сгустившаяся под листьями деревьев, – это был еще не сон. Птицы пели, как в раю, путь в который ему навеки заказан. Он всё же потянулся туда – не телом, конечно, а усталой душой, – но на дороге подстерегала бездонная яма, западня, вырытая дьяволом. Он провалился в нее, не заметив, и потом уже не видел ничего, кроме темноты.

* * *

Когда он проснулся, Малышки рядом не было.

Это заставило его проснуться еще раз, если только такое возможно, – он будто перешел на более высокий уровень бодрствования с повышенной остротой восприятия. И с повышенным уровнем страха божьего. В первую секунду страх в нем зашкалил, и он задрожал, как лист на ветру, ожидая, что в следующее мгновение будет сорван и унесен в небытие. Но ветер из преисподней, вестник неминуемой расплаты, лишь коснулся его своим ледяным дыханием…

Потом бродяга немного успокоился. Малышка могла уйти погулять одна – такое изредка случалось и раньше. Правда, она покидала его ненадолго и уходила недалеко. Ну а кто сказал, что и на сей раз она скоро не вернется? Он вскочил на ноги и бросился искать ее, чтобы приблизить момент, когда увидит ее живой и здоровой.

И неспящей.