Читать книгу Христианство. Настоящее - Андрей Десницкий - Страница 7

Итак, к тому моменту, когда А. С. Пушкин в 1824 году просил прислать ему французскую Библию, уже восемь лет как было принято решение на самом высоком уровне: русской Библии быть! Но от решения до того дня, когда в синодальной типографии будет отпечатан тираж этой самой Библии, пройдет шесть десятилетий. Будь у этого издания хоть какое-нибудь предисловие, в нем наверняка была бы изложена долгая и трудная история этого труда, названы имена переводчиков и редакторов, подробно разобраны аргументы всех тех, кто стремился выпустить это издание в свет, и всех, кто этому противился… Или слишком тут было все неоднозначно, чтобы выносить такое на публику? Может быть, потому и не было в книге никакого предисловия?

Решение подготовить русский перевод Святейший синод принял по предложению императора Александра I в начале 1816 года, сразу после окончания наполеоновских войн. Работа была поручена новооткрытому Российскому библейскому обществу, тогда исключительно популярному в обществе благодаря высочайшей протекции. И работа закипела: уже в 1819 году было издано Четвероевангелие, а в 1821 году – полный Новый Завет. Первые издания были параллельными с русским и славянским текстом. Началась работа и над Ветхим Заветом, при этом изначально перевод делался с еврейского текста, а при редактировании добавлялись в квадратных скобках варианты из греческого перевода (Септуагинты). В 1822 году впервые вышла Псалтирь, причем за два года ее тираж составил более ста тысяч экземпляров.

Однако с самого начала переводческую работу сопровождали ожесточенные споры: да нужна ли она вообще? Главными сторонниками перевода были на тот момент обер-прокурор и министр просвещения князь А. Н. Голицын, а также ректор Санкт-Петербургской Духовной академии архимандрит Филарет, будущий митрополит Московский. Благосклонно относился к нему и митрополит Петербургский и Новгородский Михаил Десницкий.

Но были у перевода и противники, причем споры эти не утратили своего значения и по сей день. Правда, теперь никто не сомневается в возможности и даже необходимости русского перевода Священного Писания, но все те же самые аргументы выдвигаются сегодня в иных спорах, которые, как знать, лет через сто или двести покажутся нашим потомкам такими же странными и неуместными.

Главными критиками тогда были митрополит Серафим Глаголевский и министр просвещения адмирал А. С. Шишков (тот самый, который галоши желал непременно звать мокроступами). Они были не просто недовольны качеством перевода, а отрицали саму необходимость какой-либо Библии для русских читателей, кроме церковнославянской, тем более что в библейском обществе трудились далеко не одни православные. Шишков писал (и эти слова по сю пору охотно перепечатываются православными ревнителями): «Рассеиваемые повсюду в великом множестве Библии и отдельные книги Священного Писания, без толкователей и проповедников, какое могут произвести действие?…правила апостольские, творения Святых Отцов, деяния святых соборов, предания, установления и обычаи церковные – одним словом, все, что доселе служило оплотом Православию, все сие будет смято, попрано и ниспровержено. Всякий сделается сам себе толкователем Библии и, образовав веру свою по собственным понятиям и страстям, отторгнется от союза с церковью».

Победа в споре была обеспечена той стороне, которую гласно или негласно поддерживал император. Сначала само его желание увидеть этот перевод изданным было лучшим аргументом в пользу всего предприятия, но… «дней Александровых прекрасное начало» сменилось усталостью и раздражением от всех этих новшеств. А мистические увлечения былых дней стали казаться консервативному духовенству всё более подозрительными, тем более что петербургская аристократия и в самом деле увлекалась духовностью самого разного рода, не всегда совместимой с православием. Сам Голицын, как и многие представители аристократии в те годы, был масоном.

А главное, получившийся перевод Нового Завета был слишком непохож на церковнославянский – и то была сознательная установка переводчиков! Они, в частности, руководствовались такими правилами: «греческого текста, как первоначального, держаться в переводе преимущественно перед славянским; величие Священного Писания состоит в силе, а не в блеске слов; из сего следует, что не должно слишком привязываться к славянским словам и выражениям, ради мнимой их важности». Всё это выглядело крайне подозрительно.

К тому же умершего митрополита Михаила в 1821 году сменил на кафедре митрополит Серафим, противник всего, что касалось перевода. Он добился отставки Голицына в 1824 году – как раз когда Пушкин просил французскую Библию! – и всё посыпалось: библейское общество было закрыто, переводческая работа прекращена, и в конце 1825 года свежеотпечатанный тираж первых восьми книг Ветхого Завета на русском был сожжен на кирпичном заводе.

А дальше началось царствование Николая I, и о всяких сомнительных новшествах полагалось крепко-накрепко забыть. Зато в его годы было исполнено другое повеление Александра I, данное им в те же победные дни зимы 1812/13 года, что и указ об учреждении Библейского общества в России: началось строительство храма Христа Спасителя в Москве.

Впрочем, продолжалась и неофициальная работа над переводами: Новый Завет уже существовал, так что те, кто радели о переводе, занимались Ветхим. В то время в Европе все новые переводы делались исключительно с еврейского Масоретского текста, который считался тождественным оригиналу. Но в православной традиции огромную роль всегда играла греческая Септуагинта, которая во многих местах отличается от Масоретского текста, не говоря уже о том, что в ней есть книги, еврейские оригиналы которых до нас просто не дошли. Они не входят в протестантские издания, но в православных они печатаются. И что делать с церковнославянским переводом, который используется за богослужением и с греческим не всегда совпадает? Единого мнения не было.

В николаевскую эпоху было два главных переводчика: кабинетный ученый и полевой миссионер. Первый – это протоиерей Герасим Павский, ставший еще в 1819 году основным редактором первого официального перевода. Затем он преподавал древнееврейский язык в С.-Петербургской Духовной Академии. На занятиях широко использовались подготовленные им учебные переводы некоторых пророческих и поэтических книг Ветхого Завета, где, помимо всего прочего, отрывки из пророческих книг располагались не в каноническом, а в хронологическом порядке, в соответствии с представлениями ученых того времени, строго с Масоретского текста. Переводы показались студентам настолько интересными, что их литографические копии стали расходиться за пределами Академии и даже С.-Петербурга. Один экземпляр хранится сегодня в Исторической библиотеке в Москве.

В результате на вольнодумца был написан донос и в 1841 году было проведено синодальное расследование. О. Герасим остался преподавать в Академии, но о всякой переводческой деятельности должен был на долгое время забыть. Впоследствии в журнале «Дух христианина» в 1862–1863 годах, уже в ходе подготовки Синодального издания, вышли его переводы некоторых исторических книг Ветхого Завета и Притчей.

Другой переводчик – архимандрит Макарий Глухарев, просветитель Алтая. Живя в основанной им миссии в алтайских предгорьях, он не только переводил Писание на язык местных кочевников (потомки которых сегодня хранят о нем самую теплую память), но и думал о необходимости русского перевода Ветхого Завета. Для начала Макарий написал о своих предложениях московскому митрополиту Филарету (сегодня оба они прославлены как святые), но поскольку ответа не было, он с 1837 года приступил к самостоятельной работе, пользуясь отчасти литографиями Павского. Результаты своих трудов он сначала отсылал в Комиссию духовных училищ, а затем и непосредственно в Синод, с особыми разъяснениями.

Тон его послания к Синоду – под стать книге Исайи, которую оно сопровождало. Макарий обличает Синод за нежелание порадеть в деле духовного просвещения России, называет бунт декабристов, наводнение в Петербурге и прочие бедствия прямым следствием этого нерадения. Те же слова повторяет он без стеснения и в письме самому императору Николаю I! Ответом была епитимья: ежедневно служить литургию – и сданные в архив черновики переводов. Впрочем, митрополит Филарет после этой истории обратил внимание на Макария и написал ему подробный ответ, суть которого сводилась к одному тезису: еще не настало время.

Упорный миссионер продолжил работу и перевел полностью Ветхий Завет, кроме уже давно изданной Псалтири; переводы после его смерти были напечатаны в «Православном обозрении» за 1860–1867 годы и использовались при подготовке Синодального издания. Эти переводы полностью следуют древнееврейскому тексту. Особенно ценят их сегодня свидетели Иеговы, поскольку в них употребляется не привычное нам слово «Господь», а имя «Иегова».

Был один теоретик перевода – сам митрополит Филарет. Хоть он и не ответил на письмо Макария, но разрабатывал методологические указания для переводчиков. Их он изложил в записке к Священному синоду «О догматическом достоинстве и охранительном употреблении греческого седмидесяти толковников и славенского переводов Священного Писания» (1845 год). Там он предложил своего рода компромисс: переводить еврейский текст, но дополнять и даже править перевод (в догматически значимых местах) в соответствии с Септуагинтой и церковнославянским.

Именно так и решено было поступить в царствование Александра II, когда началась подготовка собственно Синодального перевода Библии на русский язык.