Читать книгу Обреченный - Андрей Дышев - Страница 3

Минуту Шелестов следил за ней, сохраняя достаточную дистанцию, чтобы девушка случайно не задела его локтем. Невысокая, в потрепанных джинсовых шортах и ядовито-зеленой майке, она перебирала разбросанные по столу объявления быстрыми и нервными движениями, какими безнадежные троечники копаются в экзаменационных билетах. Лицо ее было смуглым от загара, без косметики. Желтые волосы зачесаны назад и стянуты синей лентой. В глазах усталость и раздражение, будто она хотела сказать: "Как мне это надоело!" Шелестов дождался, когда девушка отойдет от стола и только после этого стал просматривать объявления.

"Группа школьников идет в район гибели 4-ой ТА, Мясной Бор…" Все ясно, это наверняка не школьники, а "черные антиквары". К тому же, Мясной Бор – это, кажется, Новгородская область. Далековато. У Шелестова подписка о невыезде, он дальше Московской области выезжать не рискует. Что здесь? "Все, кто без ума от бурных рек, могут принять участие в сплаве…" Нет, ледяная вода горных рек Шелестову противопоказана, от нее сужаются сосуды головного мозга, и тогда башка вообще перестает варить. Врачи предупреждали – даже в теплом море купаться не больше пяти минут. Что дальше? "С 3.07 в район Терскола, траверс: Чегет – Накратау – Донгозорун. 4–5 к. сл." Это слишком круто. "Две девушки (18 лет) пойдут в увлекательный поход с компанией общительных и состоятельных ребят…" М-да, проституция уже штурмует нравственные вершины "руссо туристо".

Он кинул записки на стол. Кто-то ему сказал, что в туристском клубе можно запросто найти дешевые путевки в Подмосковье, но ничего подходящего Шелестову не попалось.

Девушка вдруг обратила на Шелестова внимание.

– Ничего не подходит? – спросила она. – Тогда, может быть, это?..

Она вынула из кармана белый картонный квадратик, похожий на визитку, и протянула ему.

"Врач (нейропсихолог), люблю риск, опасности. Чрезвычайно мобилен. Неприхотлив, аскет высочайшей категории. Ищу напарника для совместных научных исследований (психофизиология). Элементарные навыки передвижения в горах обязательны. Альтернативные варианты не предлагать. Звонить круглосуточно…"

Нейропсихолог. Нет, спасибо. Шелестов сыт нейропсихологией и нейрохирургией по горло. После ранения в голову жизнь его наполнилась крепким запахом медикаментов нейрохирургического отделения военного госпиталя, где он провел несколько долгих месяцев.

В "Полковник" он опоздал на полчаса. Так они с Генкой Гусевым называли пивнуху на краю города, пристроенную к общежитию студентов-иностранцев, грязную, прокуренную, с вечными очередями у писсуаров, невыветриваемой вонью и сильно разбавленным пивом в липких и смердящих рыбой кружках. Приличные пивбары им были не по карману, кроме того, в "Полковник" можно было не таясь пронести бутылку водки и сушеную тарань. Генка – об этом красноречиво говорило его лицо – выпил не меньше полудюжины бокалов. Он расстегнул пиджак, на котором был привинчен орден, махал на себя мятым журналом, под мышками у него проступили темные пятна. Алла курила, ее рука, окольцованная дешевым металлом, закрывала часть лица.

– Чего так долго? – спросил Генка, придвигая Шелестову бокал. Тот сразу же окунул в него губы – хотелось пить и не хотелось отвечать на этот дежурный вопрос. Алла как бы невзначай коснулась под столом туфлей его ноги.

В баре было полно народу. Сигаретный дым туманом завис над столами. Шумной группой сидели под окном темнолицые парни – то ли индийцы, то ли афганцы. Из мутного окна на них падали косые шлейфы света. Было похоже, что мощные юпитеры освещают сцену, где разыгрывается прескучная провинциальная драма… Шелестов ответил Алле, наступив ей на туфлю. Она с восторгом и укором посмотрела на него.

– Взял путевку? – спросил Генка.

– Нет. С путевками я, наверное, опоздал.

– Тогда присоединяйся к нам. Лямур де труа… Да, Алуся? – он попытался обнять Аллу, но внезапно нахмурился: – Лискову, конечно, ты не позвонил?

– Телефон не отвечал.

– Шура, еще месяц – и меня выкинут на улицу. Сокращение по оргштатным. Без пенсии и льгот. Без квартиры и жены. С больной печенью, парой сапог и боевым орденом. Твой Лисков – моя последняя надежда. Это ж твой бывший командир. Ты же с ним под пулями, можно сказать, ползал. Ты же, так сказать, всю говняную Войну вместе с ним переварил. Вы же теперь с ним как два покойника в одной братской могиле – на века рядом! Ты ему только шепни, и он все сделает.

– Позвоню, – вяло пообещал Шелестов. – Сегодня же позвоню.

– Забудешь! – махнул рыбьим хвостом Генка. – У тебя ж не голова. У тебя шейкер. А мозги – взбитый «ёрш».

– Хочешь, напишу себе на лбу?

Еще минут двадцать, обмениваясь пустыми фразами, они закачивали в себя пиво. Алла закурила, выпачкав при этом фильтр сигареты помадой. Шелестов поймал себя на мысли, что, в отличие от вчерашнего вечера, сейчас не хотел бы ее целовать.

У него снова начала болеть голова. В душных помещениях приступы случались особенно часто, причем болел не затылок, где залип осколок от гранаты РПГ, а лоб над левой бровью. Незаметно вынул из кармана и отправил в рот таблетку анальгина. Гусев заметил, что настроение друга стремительно валится, отставил от себя недопитую кружку и бросил новую идею:

– А что, если нам добавить сухого?

Час спустя они благополучно, если не считать небольшого инцидента у пивбара (как всегда, в дверях сцепились с "черными"), приехали к Гусеву. Генка все еще находился под впечатлением мелкой драки и громко говорил, что в следующий раз он этими гостями столицы асфальт шпаклевать будет, что он с успехом делал на Войне. Шелестов не хотел поддерживать эту тему. Смуглый парень, который сильно задел его плечом и начал провоцировать драку, не вызывал у него ненависти и злобы. Соседка по лестничной площадке, как обычно наблюдала за тем, как Гусев ковыряет ключом в замке. В отличие от Шелестова, который снимал комнату в коммуналке, Генка жил в отдельной квартире, доставшейся ему хоть и временно, но почти даром.

Алла сунула ноги в свои тапочки, которые хранила под холодильником, и пошла на кухню варить пельмени. Пока она возилась там, Шелестов с Генкой выпили по бутылке залпом. Вспыхнули экраны телевизоров. На одном из них девушка-диктор рассказывала об очередной гадости, которую где-то сотворили террористы, на другом, подключенном к видаку, не менее симпатичная особа старательно доставляла волосатому мужчине удовольствие. Рявкнули колонки, от тяжелого рока зазвенели фужеры на столе. Генка окунулся в привычную атмосферу: бухло, громкая музыка и демонстрация чужой любви.

Шелестов морщился от головной боли. Ее словно распирало изнутри, как тугой футбольный мяч. Он попросил у Генки таблетку анальгина – свои закончились. Когда он вышел на кухню, Алла тотчас повернулась к Шелестову и щипнула его за ногу.

– Ты чего такой испорченный? Опять головка бо-бо? У следователя был?

– Был… Все то же. Предлагает взять вину на себя.

– А он ху-ху не хо-хо?

– Обещает, что суд примет во внимание мою амнезию, и срок будет условным.

– Ну и ладушки… Слушай, давай к тебе поедем?

Так оно и вышло. Часам к одиннадцати они, с остатками вина, завалились к Шелестову. Соседка тетя Зина на секунду высунула заспанное лицо из своей комнаты, покачала головой и скрылась. Алла пыталась идти по коридору на цыпочках, но ее сильно шатало из стороны в сторону, и она задевала вешалку, двери, холодильник, при этом так шумела, что получилось бы намного тише, если бы она просто прыгала по полу. Генка, как всегда в таких случаях, держался уверенно, по нему почти не было заметно, что вылакал ведро спиртного. Шелестов продолжал тереть виски и морщился от головной боли.

Слайды Шелестов пускал на потолок. Генка оживился, стал комментировать их, потому как хорошо знал все эти горные пейзажи, и вслух вспоминал своих сослуживцев. Алла заскучала. Ей хотелось секса, а разговоры о Войне убивали в ней либидо.

Генка неожиданно поднялся, взял за руку Аллу.

– Нам пора.

Алла захныкала, легла на пол и сказала, что у нее болят ножки и ручки и ей очень хочется досмотреть слайды. При этом она зачем-то толкала в спину Шелестова.

– Ты иди, – меняя кадр, сказал Шелестов, – а Аллу я через полчаса на такси посажу.

На улице лил дождь. Из окна Шелестов видел, как Генка бежит по лужам к автобусной остановке. На Шелестова вдруг нахлынула волна жалости к другу, он долго стоял на лоджии, глядя на то, как тополь елозит мокрыми тяжелыми ветвями по стене дома.

Алла схватила его за волосы, провела ладонью по мокрой шее.

– Он не догадается, так что не бери дурного в голову. Все равно забудешь… Эх, счастливый ты человек! Память – что фильтр у пылесоса. Глаза и уши насосут всякой мутатени, и ходи с ней, как ленинская библиотека. А у тебя этого фильтра нет. Как влетело, так и вылетело. Ты меня хоть помнишь, бездонный ты мой? Ну же, обними меня, чудило!

– Погоди, – пробормотал Шелестов. – Я все никак не могу избавиться… Помнишь того смуглого парня, которого я у "Полковника" на хер послал? Мне кажется, что я видел его раньше… Может, на Войне?

– Ага, на Войне, – усмехнулась Алла и стала раздеваться. – Ты маму свою вспомнить не можешь, а Войной башку терзаешь! Ложись… Память, память… Послушай меня, умную дуру. Ты должен твердо помнить только об одном: ты мужик. А на остальное наплюй…