Читать книгу Стихотворения. 1995—2016 - Андрей Дорофеев - Страница 20

Пред вами исповедь… Она

Написана не кровью,

Не болью, как сказал бы вам

Зарвавшийся поэт.

Гнала не муза ото сна,

Склонившись к изголовью

Меня, кто пишет только сам…

Мне помощи здесь нет.

К чертям условности стиха —

Погибель для рассвета!

Лишь дети творчество хранят

От пресса мощных догм

И тех, чья логика суха,

И ищущих поэта,

Чтоб истребить его, кляня,

Чернильным топором.

Увидев это, отложи

Перо, почтенный критик,

Чернила сбереги для всех,

Кто внемлет строкам тем…

Лишь дети жизнь вдыхают в жизнь!

Их мысль в стихи отлита —

Беспечно-девственна, как смех,

Свежа, как новый день.

Вы не заснете сладким сном

От вычурного слова,

Я здесь убрал, моя вина,

Словесных кружев дым.

Отвечу хитрым языком

Пруткова иль Крылова,

Иль Салтыкова-Щедрина…

Но всё-таки – своим.

* * *

Я был рождён на белый свет

В конце семидесятых…

Врач, резанув живую ткань,

Сказал, что я есть сын,

А я – реву! Уж мочи нет,

И холодна палата…

О, мама, где ты? Ну же, встань!

Мне страшно, я один!..

И встала мать. И с молоком

Груди её горячей

Я мира нового хлебнул,

Но… отрыгнул сперва;

«Почто рожаете силком?!

Хочу обратно, значит!» —

Но не успел сказать – заснул,

Лихая голова…

Подумать только, в этот час

Уже успел изведать

Тоску, физическую боль,

Бесправность… и испуг.

Тогда во мне, в тот первый раз,

Мне самому неведом,

Проснулся гриновской Ассоль

Неукротимый дух.

И с этих пор я мучал мать,

Отца и всех соседей,

Когда в ночи срывался в крик

И напрочь всех будил.

Лишь так пока я мог сказать,

Что есть я на планете,

Не ел, болел, ревел, как бык

И колыбель мочил.

В те годы мать сбивалась с ног,

Метаясь по аптекам,

Отец с работы плёлся злой

От истощенья сил,

Чтоб, перешедши чрез порог

Свободным человеком,

На вечер стать моим слугой,

Кормильцем и такси.

Мой ранее служивший дед,

Войну прошедший бойко,

Был завоёван мной – забыл

Про вспыльчивость мою.

И он забыл за тридцать лет,

Что значит «делать стойку» —

А потому расстрелян был —

Безжалостно в строю.

И ни мозоли у отца,

Ни синяки у деда,

Ни просьбы, чтобы я утих,

Ни резкие слова

Не истребили до конца

Сего менталитета,

Пока мольбами всех родных

Не стукнуло мне два.

Я осознал, что мы – семья.

Я так жесток с родными!

И… мысли ход был так несхож

И странен для меня…

«Какого черта!» – молвил я, —

«Мне жить всю жизнь с ними,

А я не ставил их ни в грош

За жизнь свою ни дня!»

И лёгши спать тогда, я там

Совсем другим проснулся.

Родные думали сперва,

Что я уж заболел!

Ну посудите сами: Сам!

Я встал! И сам обулся!

Сырой картошки —сам! – едва

Чуть было не поел,

Воды себе попить достал,

Разлив ее по полу,

Следы по кухне от штанов

Я сделал тоже сам,

Но только пальчиком нажал

На кнопку радиолы,

Прервав чреду спокойных снов, —

Поднялся шум и гам!

Не понял. Что-нибудь не так?

Забота и вниманье

Со стороны моих родных

Окутали меня,

И в их натруженных руках,

Как в нежном урагане,

Среди потоков вихревых

Вдруг оказался я.

«Скорей, суши! Скорее, мать,

Простудится ребенок!» —

Кипит работа в восемь рук,

Мелькают восемь ног, —

И вот – я водворён в кровать,

Надежно запелёнут,

И продолжаю свой досуг,

Взирая в потолок.

Я полежал минуток пять

Во власти размышлений.

Итак, расставим по местам

Моих поступков нить.

Каким мне всё же нужно стать,

Чтоб заслужить прощенье,

И что, таким примерным став,

Мне нужно совершить?

Когда я сплю – все хорошо,

А значит – дело в шляпе,

Когда же сделал что-то сам —

Меня вернули спать.

Одно из двух – возможно, что

Всё делать должен папа,

А может быть, пока нельзя

Мне покидать кровать?

И вдруг, как ясная гроза,

Сверкнуло озаренье —

Конечно же! – они же сим

Благодарят меня!

И по щеке моей слеза

Стекла от умиленья —

Как чутко!… Сделать всё самим,

Чтоб сил не тратил я.

И я решил – ну, если так,

Моей любимой маме

Добром отвечу на добро,

Спасибо не приняв.

И в тот же день за просто так

Поел, как в ресторане,

На кухне разбросав ведро

И мусор обсосав.

Опять куда-то скрылась мать,

Платок накинув наспех,

Вернулась с дяденькой в очках

С седою бородой.

Где я видал его халат?..

И этот запах маски…

О, Боже! Что за боль в руках?!

Ай, колет, как иглой!!!

Я заревел. Он осерчал

И взял меня за руки.

«А ну-ка, быстро замолчи,

Мужик ты или нет?!»

Я был мужчиной, и не стал

С ним радостно сюсюкать,

И сил набравшись, замочил

Ногой ему в лорнет.

Я загордился так, что вмиг

Вся боль моя исчезла,

На маму гордо посмотрел,

Но та бледна была.

Обескураженный старик,

Ворча, уселся в кресло,

А мать, швырнув меня в постель,

Осколки убрала.

Но я же защитил себя!

А где рукоплесканья?

Враг отступил, я жив-здоров,

Честь дома спасена?..

Но мама, фартук теребя,

Вздохнула под молчанье,

И вдруг… заплакала без слов

Тихонько у окна…

Врач встал и к ней просеменил:

«Гражданочка, терпенье».

Взгляд мама слезный подняла —

«Весь мусор обсосал!..»

«Си Ди», – ей доктор пробубнил, —

«Расстройство поведенья».

Потом прошаркал до стола

И справку написал.

А у меня в моём уме

Взрывалось и сверкало…

И факты, сплавившись в дугу,

Порвали мысли нить.

Неужто делать в жизни мне

Придётся столь же мало,

В бою послушным быть врагу

И тихо говорить?!..

Одно большое «может быть»

Плыло перед глазами,

Вводило в бешенство меня

И не давало спать.

Нельзя решить, нельзя забыть…

«О, что мне делать, мама?!» —

Ревел я маме, но она

Не стала отвечать.

И то был значимый момент

Для всей грядущей жизни.

Родные стали для меня

Вселенною чужой…

И я, в ближайшие пять лет,

Стал смахивать на слизня,

Да и вообще при свете дня

Был словно сам не свой.

Какой-то страх… А вдруг нельзя?

А вдруг накажет папа,

А вдруг… неправильно, а вдруг

Окажемся в беде?..

И часто я, тайком скользя,

Пыль вытирал со шкафа,

Всё озираясь, но… испуг

Преследовал везде.

Но часто всё же я влипал,

Когда, помочь желая,

К примеру, чаю всем налить,

Я сахар рассыпал.

И я, потупившись, стоял,

Расплаты ожидая,

Не смея что-то говорить.

Но плакать не желал.

И вот однажды мысль моя —

Мне стукнуло четыре —

Приподнесла такое мне…

Я начал хохотать.

«Какого чёрта», – молвил я, —

«Я узник в сей квартире!

Я не согласен быть в тюрьме —

Не буду помогать!»

А почему я сдалал так?

Ну посмотрите сами —

Мы с мамой вышли побродить

В субботу во дворе.

А во дворе полно собак,

И мне сказала мама:

«К собакам близко не ходить!

Катайся на горе».

И я пошел. А мать – скорей

Болтать к своим подругам.

И вдруг… Один большой щенок

Породистых кровей

Сорвался вскачь – и прямо к ней.

Я чуть не сел с испуга.

Я должен был – и я не мог

Спешить на помощь к ней!..

И за секунду в голове

Мелькнула жалость к маме,

Её – «К собакам не ходить!» —

Настойчивый приказ,

И, только начал меркнуть свет

В глазах моих упрямых,

Решил я – мама будет жить!

Пусть даже после нас…

Я побежал наперерез.

Щенок рычал враждебно,

И мамин тонкий звонкий визг

Пространство заполнял.

Дурацкий страх почти исчез,

Он был почти целебным —

Невроз ушёл куда-то вниз.

Я чётко размышлял.

Прыжок! Испуг собачьих глаз —

Но только на мгновенье…

И руки в хватке на века

Обвили шею пса.

И смрад переполняет пасть…

И кажется – движенье,

Которым я валю щенка,

Уж длится полчаса…

Трещит разорванный пиджак…

Но псина уж не лает!

И что-то тёплое в руках —

Иль кровь, или слюна…

Я победил, и снова враг

Стыдливо убегает!

Но сразу возникает страх —

Где мама? Как она?

Я поднимаюсь, и с ещё

Нечёткой головою,

Но всё ж с улыбкой, как во сне

Рассматриваю двор.

Ушибы, ссадины – не в счёт,

Я горд самим собою,

И вижу – мамочка ко мне

Бежит во весь опор.

Я руки к маме протянул,

Обнял её улыбкой…

И вдруг толчок в плечо меня

На землю повалил.

И я опять пошел ко дну

К бесчувственности зыбкой,

И ощущать металл ремня

Не оставалось сил.

Она меня хлестала так,

С такой слепою злостью,

Ремнём, руками, по лицу,

Себя не ведал я.

От этих яростных атак

Мои трещали кости,

Да так, что лаской тот укус

Казался для меня…

И вот, старушки у крыльца

Привстали, побежали,

Почуяв близкую беду,

Разнять меня и мать.

И я, утёрши кровь с лица,

Всплакнул ещё устало,

А мама, переведши дух,

Вдруг принялась рыдать.

Сбежавший по ступенькам дед

Увёл меня от мамы,

Потом она была уже

Приветлива, добра…

Мне было слишком мало лет…

Я так осмыслил драму,

Что жизнь жестока, и вообще —

Нечестная игра.

Я осознал, что ложь мудра,

Что лень – обитель чести.

И эта мысль вела меня

По жизни пару лет.

Вся жизнь, нечестная игра, —

Моей достойна мести,

И цель для шквального огня —

Родительский совет.

И снова, лет так до семи,

Стонали мама с папой,

Когда водили за собой

Гулять иль на базар.

«Купи-и-и!!!» – орал я им, – «Возьми-и-и!!!» —

Истошным благим матом,

Уткнувшись пальчиком в любой

Попавшийся товар.

Не то чтоб мне нужна была

Машинка или пушка —

Мне нужно, чтоб я правым был —

Я ж все-таки живой!

Но мама прочь меня везла

По полу от игрушек,

А я в истерике вопил

И маму бил ногой.

А дома дядя Гончаров,

Не покривлю душою,

С меня б рукою лёгкой мог

Обломова писать.

Тогда я, обходясь без слов,

Показывал рукою,

И был родным и царь, и бог,

И трон мой был – кровать.

И чуть ли что – я сразу в рёв,

И требовал, что нужно,

А было так, что и грозил —

«Чуть что – и убегу!

И потеряюсь без концов!»

И делали послушно

Родные всё, что я просил, —

Боялись, что смогу.

И впрямь однажды убежал —

Когда на остановке

В окне трамвая промелькнул

Игрушек магазин.

Я маму спрашивать не стал,

А просто очень ловко

Чрез дверь проворно прошмыгнул,

И вот – уже один!

Как непривычно!.. Вот он я —

И рядом нету мамы,

И папа, бабушка и дед

Остались вдалеке…

И независимость моя

Вдруг стала кучей хлама,

Я понял – эту пару лет

Я жил на островке.

Еду и кров, игру и сон

Я не искал по миру —

По миру, коего не знал

И ведать не хотел.

Всю жизнь ко мне со всех сторон

Забота приходила,

Я получал – и не искал,

Лишь спал, смотрел и ел.

Вошёл в игрушечный отдел.

Скользнул пространным взглядом

По тем игрушкам, что потом

Всё снились мне во сне…

«Ты чей, сынок?» Я посмотрел —

Со мной стояла рядом

Седая женщина в пальто

И улыбалась мне.

Я в замешательстве смолчал.

Застыл, пошаркал ножкой,

Скосил глаза – однако нет,

Всё там ещё она.

Пришлось сказать, и я сказал,

Подвинувшись немножко:

«Я свой», – и быстро стал смотреть

На краешек окна.

«Ну ладно!» – засмеявшись вдруг,

Ответила мне дама,

Присела пред моим лицом,

Взглянула мне в глаза.

«Скажи-ка правду, милый друг,

А где же папа с мамой?»

А я все думаю о том,

Что мне о них сказать.

«Я убежал», – и глазки в пол.

Она всё улыбалась.

Я всё никак не мог понять —

Что думает она?

Последний человек ушёл,

И мы вдвоем остались.

Мне никуда не убежать —

Ведь сзади лишь стена!

А я искал, куда слинять;

Она же – изучала,

Ни слова мне не говоря,

Эмоции мои.

«Ну что ж, ты можешь помолчать», —

Скучающе сказала,

И странно, но… боязнь моя

Уменьшилась внутри.

«А как зовут тебя?» – «Андрей».

«А сколько лет?» – «Четыре».

Я, между прочим, не хотел

Расшаркиваться с ней,

Но мне хотелось поскорей

Добраться до квартиры,

Поскольку я давно не ел

От… вредности своей.

А дама, наводя мосты,

Рукою гладя раму,

Сказала, взглядом отразя

Всю нежность, как могла:

«Андрюш… Скажи, а… Хочешь ты

Обратно, к папе с мамой?»

И ласка слов, броню пробив,

Всю душу мне свела,

И я заплакал, и она

Взяла меня за руку

И повела к себе домой.

Я с ней в автобус сел

И так и плакал у окна —

Переживал разлуку,

И, переполненный виной,

Ревел всё и ревел.

И как марионетка, с ней,

Зашел, не упираясь,

В квартиру скудную её —

Два стула, стол, кровать,

Цветов букетик на столе —

И пустота немая…

Но появление мое

Способно оживлять!

И это было нужно ей!

«Я Таня. Т-т-тётя Таня», —

И челку нервно прибрала, —

«Мне нужно позвонить,

А ты – х-хозяйничай смелей,

А я н-найду нам маму», —

И завертелась, как юла.

А я пошел бродить.

Но нет! «Меня не обмануть!

Теперь Андрюша умный!» —

Ворчал я тихо, проходя

До тёмного угла, —

«Ага, хозяйничать… Забудь!

Влетит за это крупно.

Хозяйка – тётя, и всегда

Ей будет и была.

И больше я не попадусь!» —

Я помнил День Рожденья,

Когда мне папа вдруг решил

Машинку подарить.

От счастья, думал я, взорвусь!

Он был как добрый гений,

Как светлый дух, когда вносил

Мой сон в мой детский быт.

Цвела улыбка вполлица,

Глаза добром сияли —

«Андрюша! Сын! Дарю тебе!

Чтоб рос быстрей! Умнел!

И чтобы слушался отца!

И чтобы трали-вали…»

Я благодарен был судьбе —

Я так её хотел!

И вот… Я прикоснулся к ней…

С каким благоговеньем

Моя рука скользнула вдоль

Пластмассы на боках…

Дистанционное реле…

Антенна управленья…

Я весь дрожал, я был король

На райских облаках.

«Моя машинка… Лишь моя!…» —

Я пел под нос негромко.

А где моторчик? Под стеклом,

Где дяденька… Сидит…

И я, тихонько надавя

На лёгкую заслонку,

Её попробовал рывком

На сторону сместить.

Не тут-то было! Сим путём

Стекло не открывалось.

Я осторожно постучал

Машинкой о кровать,

Поковырял стекло гвоздём…

Оно не поддавалось.

«Ну что ж…» – тогда я вслух сказал, —

«Приходится ломать».

Но я не разозлился, нет!

Спокойный и серьёзный,

Я интересом был влеком —

Осколки? Да плевать!

Мне нужен был один ответ —

Как двигатель был создан?

Я обзавёлся молотком

И начал колдовать…

Удар! Удар! Сплошной восторг! —

И весело осколки

Взлетели синие, и вдрызг

Расквасилось стекло!..

«Ура!» – Я крикнул в потолок,

И колкий, словно елка,

Фонарь издал негромкий писк,

И стёклышко сошло!

И вдруг – горит в моих глазах

Оранжевая вспышка!!!

Она на несколько секунд

Мне всю башку снесла!

И боли нет, лишь дрожь в руках.

«Ну все! Мне это слишком!!!» —

Кричит отец, – «Я что, верблюд?!

Я что вам, за осла?!

Да в жизни больше на него

Гроша не выдам денег,

Да, чёрта с два я больше дам!!!

Горбатишься, как вол,

Потом «Андрюшенька, сынок…»

Андрюше, блин, до фени!!!

Пусть зарабатывает сам,

Раз папочка – козел!..»

Ну, мама с дедушкой его,

Понятно, удержали,

Варфоломеевская ночь

Была отменена,

Но для здоровья моего

Ночь даром не пропала —

Стоять в углу совсем невмочь,

Как понял я, без сна.

И вместе с этим понял я,

Насколько здесь я жалок,

Когда у дедушки спросил

(Тогда был добрым он):

«Ну дед! Машинка же моя?..

Ведь это – мой подарок?..»

Но… дед лишь лампу погасил

И молча вышел вон.

Ну а потом я всем вредил —

Из вредности, из мести —

Я помнил всё. Крушил стекло,

Терял своих «солдат»,

«Нечаянно» тарелки бил —

Был бестия из бестий.

Ну, ладно. Было – и прошло,

Как люди говорят.

Так вот. Вернемся. Я один,

Мой страж звонит от друга.

Мой взгляд намётанный скользил

По стенам и углам:

Комод. Розетка. Пять картин.

Распахнута фрамуга.

Сквозняк из двери доносил

Соседский бравый гам.

Я слышал тётю за дверьми.

На столике две груши.

В окне видна большая… Что?!

В уме – мгновенно – цель!

Я знал, что делать, чёрт возьми!

Так!.. Ушки на макушке…

А зубки – в грушу!.. Ничего,

Что прыснул сок в постель.

Быстрее… Так!.. Ещё куснуть…

Ну… вот он и огрызок… —

Пыхтел я тяжко, как старик —

Работа непроста!

Огрызок свой закончил путь

Снаружи, на карнизе,

И всё! Невинен, нет улик.

Вот так вот, господа!

Какая совесть? Что вы, нет.

«Я честен, как Фемида!

Я лишь вернул себе своё

И доказал, что прав.

Пусть знает целый белый свет!

Свободу аппетиту!

Свободу мне!» – Ворчал я всё,

Вслух слова не сказав.

Тут тётя Таня подошла:

«Ну что же ты, разденься!

А маму скоро мы найдём», —

Прервав свой разговор,

Сапожки, куртку мне сняла,

Дала мне полотенце —

И в ванну – чтобы за столом

С меня не сыпал сор.

И вот, я чист и за столом.

Вот яблоки, вот груши,

Такой от супа веет дух,

Что кругом голова…

А в горле – горький влажный ком.

«Ну, кушай же, Андрюша!»

Как жаль… Но нет, я не лопух,

Как кажется сперва.

И утаив с большим трудом

Бурлящий дикий голод,

На Таню глазки поднял я

И вежливо сказал:

«Спасибо, тётя. Я потом».

А сердце – словно молот.

Но знал я: сдержанность моя —

Основа для похвал.

Прищур весёлых умных глаз,

И хитрая улыбка

На тёти-Танином лице

В ответ мне вдруг горит.

Опешил я – «Ну вот-те раз!

Какая-то ошибка.

Ведь по сценарию в конце

Меня должны просить!

А не просить – так пожалеть,

Раз сил заставить мало.

Ведь Таня – «взрослый», значит мой

Потенциальный враг,

За всё, что есть здесь на столе,

Она, видать, «пахала»,

«Валилась с ног», «ползла домой»…

Но я же не дурак!

Я умный! Верить в эту чушь,

Когда я точно знаю:

Всё это в магазине есть,

Сходить туда пустяк,

Да и на то бывает «муж».

Задачка-то простая!

А значит, есть обман и здесь,

И Таня всё же враг».

Вот так моя стремилась мысль.

«Она чего-то хочет.

Причем опять за просто так,

Святая простота.

Но хоть ты льсти, а хоть ты злись,

Я не поддамся точно.

Я, повторяю, не дурак,

И «взрослым» не чета».

Но тётя Таня подошла

(Я был довольно злобен),

Присела рядом, заглянув

Мне пристально в глаза…

И, чётко выделив слова,

Сказала: «Ты – свободен!»

Но я, как будто бы заснув,

Не понял ни аза.

Дика настолько и смешна

Была её идея,

Что пролетела, не задев

Больших моих ушей.

А Таня вдруг взяла с окна

Пиалку пострашнее,

Дала мне в руки, а затем

Промолвила – «Разбей!»

«Да футы-нуты, что ж она

За взрослая такая!» —

Рука вдруг, словно автомат,

Дрожит, как тик нашёл,

И бесконтрольно для меня,

Как будто избегая

Змеи какой, рывком назад

Пиалку бряк на стол!

А Таня снова – «Ну, разбей!» —

И вновь пиалку в руки.

Я вздрогнул, начал цепенеть

И, словно бы во сне,

Застывший, стал следить за ней…

Замедленно, без звука,

Она летела на паркет,

Судьбу вещая мне…

Средь тишины раздался взрыв,

И звонкие осколки

К ногам ослабнувшим легли,

Прошла по телу дрожь…

До горьких слез глаза закрыв,

Рукой я сжал футболку…

Секунды шли, и шли, и шли…

Я гибнул ни за грош.

«Спасибо», – голос через тьму.

Я приоткрыл глазёнки.

Расслабил мышцы. Что за черт?

Здесь кто-то есть. Она

Спасибо молвила ему.

И вдруг рывком, спросонок —

«Спасибо?! Мне?! За ЭТО вот?!

Она сошла с ума!»

Она смотрела на меня

Без злобы и смущенья.

В глазах – лишь мягкий свет любви,

А я – так столб столбом.

«А не глупее же, чем я», —

Мелькнуло вдруг сравненье, —

«Однако сильно не дави,

Не стану я рабом».

«Смотри!» – сказала Таня вдруг, —

Глаза ее блестели, —

«Вот стол и стул, сервант, плита…

До люстры не достать…

Разбей их!» – И движеньем рук

Их указала смело;

Но я был столь смущён тогда,

Что продолжал стоять.

Она смекнула, что не так.

Взяла простую спичку

И, поломав её, бросок

Исполнила мне в нос!

И… будто бы в её глазах

Сорвало перемычку,

И яркий молодости ток

Смыл седину волос.

Её глаза – на двадцать пять,

А смех – на все на восемь!

(Я тоже точно так могу.)

А Таня мне даёт

Другую спичку поломать.

Ну, спичку можно вовсе

Курочить, жечь и гнуть в дугу —

Их каждый взрослый жжёт.

Ну, раз так хочет… Щёлк – сломал.

Ну прямо цирк дешёвый.

И что теперь? Она опять —

О кей – спасибо, мол.

И, поискав среди пиал,

Даёт мне чашку снова.

С ума сошла. Опять ломать?

Но страх уже прошёл.

Мне даже стало самому

Немного интересно,

Докуда это всё дойдет.

Вот тётя по столу —

Бабах! И я тут по нему

Ногой – бабах! – как тресну!!!

Она – торшером об комод!

Я – бах!!! Он – на полу!..

Мной, как удушливый туман,

Овладевало буйство…

Оно – не я – срывалось в визг,

И тётя отошла,

Стояла тихо где-то там,

За гранью безрассудства,

Пока посуда билась вдрызг

От ножек от стола.

Меня прошиб холодный пот.

Но я почти не помню,

Что приключилось там со мной.

В глазах – стена огня…

Но я опомнился… И вот —

Лежу, и кто-то стонет.

Прислушиваюсь – голос мой!

И правда – это я.

Рубашка порвана моя,

И в ссадинах все руки,

Весь мокрый от соплей и слёз

И пахну как щенок.

Вот вытекало из меня!

Как будто от испуга.

Но я поднял свой хитрый нос

И приподняться смог.

У тёти был безумный взгляд,

И я через секунду

Уже пальтишко захватил

И смылся через дверь.

Я шёл по улице назад,

Меня толкали люди,

Один в толпе, я вроде был

Один – но не теперь.

Я вырос на три этажа!

Толпа внизу шумела —

Её пригладил я рукой,

И гомон стих людской.

Я перестал быть чем-то сжат!

И я не знал, в чем дело,

Я стал какой-то не такой,

Но вот не знал, какой.

Во мне был демон! Я дышал

С неистовою страстью,

Не мог мой скудный слов запас

Вместить весь трепет мой —

Лишь часть. И я себе сказал:

«Андрей, ты… просто счастлив!

Вокруг – свобода!..» В первый раз

Я шёл в свой дом, как в свой.

Грудь распирало – жизнь моя

Вздымалась из развалин,

Как будто сотню книг за час

Я чётко смог понять.

«Какого чёрта!» – молвил я, —

«Я сам себе хозяин!

Исполню просьбу. Но приказ —

Не буду исполнять!»

Меня поймите – я б тогда

Не смог сказать словами

Того, что говорю сейчас.

Я был ещё так мал!

Но всё ж поверьте – никогда

Мне память не устанет

Напоминать былой экстаз.

Я в чувствах не солгал.

А дома вовсе вышел срам.

Издав гортанный клёкот,

Упала мама на кровать,

А бабушка на стол.

Сидят и смотрят, как баран

На новые ворота!

А я, простак, пошел поспать,

Но что-то сон не шёл.

Зевнул, пошёл чайку налил,

Помыл спокойно кружку…

(Я б в жизни! В жизни б никогда

Себе не сделал чай!)

Из-за угла меня сверлил,

Как дивную зверушку,

Глаз округлённых робкий взгляд

С слезами через край.

Следят испуганно за мной!

Осмелившись открыто,

Бабуся подошла, трясясь,

Вздохнувши тяжко так,

Пропела жалобно: «Родной,

Андрюша… Что болит-то?»

Я чуть не лопнул там, смеясь,

Аж покраснел, как рак!

Что за ответ – ну прямо стыд!

С моей-то стороны-то.

Но Боже, что они вообще

Там мыслят?! Спасу нет!

И дав себе серьёзный вид,

Я честно и открыто,

Не дрогнув телом и в душе,

Промолвил: «Мне – пять лет!»

Просеменил опять в кровать.

За мною – тихий топот…

За мною – лёгкий шепоток

Полуприкрытых губ.

«Что делать?.. Доктора позвать?..»

«Что делать… Видишь, лёг вот…

Мой Бог, когда же выйдет срок?»

Но… Я уж спал, как труп.

И в жизни новая глава

Писаться стала скоро.

Водоворот событий, лиц

Слился в густой туман,

И в эту жизнь вошли слова

«Учитель», «парта», «школа»…

Но это – не для сих страниц:

Вас новый ждёт роман.

И через год иль через два,

А может, чрез полвека,

Моя рука возьмёт перо,

Испустят губы вздох…

То будут новые слова —

Большого Человека.

Того, кто выстрадал урок —

И пересёк порог.