Читать книгу Военные пацаны - Андрей Ефремов (Брэм) - Страница 5

Полевая мышь, обнаружив в мусорной яме кусочек черствого хлеба, бежала домой, в свою норку, где ее с нетерпением ждали маленькие, недавно произведенные на свет мышата. Не забывая время от времени посматривать на хмурое недоброжелательное небо, откуда в любой момент могла спикировать смерть в виде орла или какой-нибудь другой большой птицы, как капелька ртути катилась она по известной только ей дорожке. Причем не забывала по пути придерживаться скоплений больших камней: под ними и между ними в случае внезапной опасности можно найти надежное прибежище.

Еще одна гряда; обогнув ее, мышь выбежала на открытое место и… в этот момент на нее наехало равнодушное ко всему живому колесо автомашины чеченского полковника.

«Уазик» с вооруженными лицами кавказской национальности, но разодетыми, как российские федералы, разве что почище и все поголовно в натовском камуфляже, притормозил возле БМП, с которой разгружались прибывшие с гор уставшие милиционеры. На лобовом стекле машины видна бумажка с изображением российского флага и печатью. Пропуск – значит, союзники, иначе бы в группировку не пропустили. По всему видно – сидящие в машине люди не могут сориентироваться: озираются, вроде ищут что-то.

Сылларов, проходя мимо, проявил здоровое любопытство; при этом, сам того не замечая, ступил ногой на то, что осталось от несчастной мышки (в природе все взаимосвязано: трагедия этой серой мыши косвенно отразится на дальнейших событиях в героической жизни Владислава).

– Здгавствуйте! – Заметив, что край накинутого на плечо солдатского одеяла волочится по земле, поправил. Непроизвольно дал о себе знать ментовский рефлекс: – Кого ищем?

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался и полковник, представился: – Полковник Такой-то, чеченский УБОП. – На Владика это не произвело никакого впечатления, он на всяких насмотрелся. – А где здесь якутский командир?

Владик показал рукой направление:

– Во-он синий вагончик с антенной, там он. – И собрался было уже идти дальше, но полковник задержал:

– Слушай, тебя как звать? – Полковник с виду мужик солидный, но в сером выцветшем камуфляже выглядит по-боевому, простецки. – Вы – ногайцы?

– Владислав. Якуты мы.

– Ого! – Судя по всему, полковник, да и не только он, тоже удовлетворил свое любопытство, махнул рукой. – Поехали!

Хлопнули двери, машина рванула в сторону вагончика, где проживали командиры группировки и отряда.

– Ого-ого… – задумчиво повторил Владислав вслед, и еще раз погромче, но с нотками восхищения, – о-го-го! – И направил стопы в сторону своей палатки, возле которой, сидя на снарядном ящике, нес нелегкую службу молоденький мазутный вечный дневальный-постовой.

– Как дела, Костя, все пучком?

– О, Владик, привет! Прибыли? – Солдат заметил непорядок: – А у тебя одеяло по земле волочится!

– О, епти! – Поправил. – Что делаешь?

– Да них… да вот, облаками любуюсь…

Вечный дневальный – это, конечно, громко сказано: всего лишь неполных два месяца – это намного точнее будет. Костя проходил учебку в танковых войсках, его натаскивали на командира танка «Т-90». Буквально в последние дни перед выпуском командование решило провести учения, максимально приближенные к боевым, и заодно принять экзамены на уже всемирно известном танковом полигоне в Дарьяльском ущелье. Ущелье это находится на территории Северной Осетии; в свое время там, в высокогорных условиях, проходили горную подготовку отправлявшиеся в Афганистан спецназовцы.

Генералы с полковниками в присутствии приглашенных телевизионщиков с наблюдательной вышки понаблюдали за слаженными действиями танкистов в горных условиях, восхищенно поцокали языками – надо бы это дело по установившейся доброй традиции и отметить. По окончании приготовленных заранее запасов подзывают к себе лучший Костин экипаж, суют парням деньги наивных налогоплательщиков и отдают приказ как можно скорее доставить на вышку ящик водки. Ближайший интересный магазинчик находится выше – на территории Ингушетии, в мелкотравчатом поселке Чми.

Танк вылетает из ущелья на шоссейку, мчится мимо серьезно укрепленного пограничного блокпоста «Кавдаламит». Менты его не тормозят: мчится, значит, так надо, даже в ответ на Костино приветствие руками помахали. И надо ж такому случиться – мужик, хозяин заведения, уже закрывает дверь магазина на замок. Не успели! Костя, как самый главный в экипаже, просит хозяина поначалу вежливо: «Извините, пожалуйста, будьте любезны» и т. д. Хозяин некультурный попался, хамит: «Не видишь? Закрыто уже!»

А солдаты, надо сказать, весьма злы на местное население: не секрет, бывали случаи, когда солдатики частенько пропадали из этого ущелья, а «мирные жители» их потом либо перепродавали в рабство, либо требовали выкуп у родственников. Но власти с командованием, несмотря на то что контрразведка обычно о таких делах была прекрасно осведомлена, почему-то не торопились вызволять пленников. Правда, одному солдатику крупно повезло: с ним в зиндане сидел известный футболист, однофамилец; после получения денег за спортсмена по ошибке отпустили солдата: живи, говорят, свободным! Всем известный факт: продажа боевиками тел казненных солдат за огромные деньги матерям – тоже бизнес, поставленный на конвейер.

Конечно, были случаи освобождения заложников, но в основном только силовыми методами: либо во время жестких зачисток населенных пунктов силами федеральных войск, либо в результате предъявляемых злыми командирами подразделений ультиматумов главам администраций поселков: «Или отдавайте нам пленных солдат, или разнесем ваш поселок ко всем матушкам!»

Памятуя о таких случаях, а также о том, что генералы ждут-с, Костя, запрыгнув в башню, подает команду:

– Экипа-аж, на боевой расчет перейти!

Лязгают люки, механизмы.

– Наводчик, по вражеской цели – магазин сельпо, наводи!

Пока башня танка с угрожающим звуком разворачивается, поступает команда заряжающему:

– Кумулятивным снарядом!.. – Ствол орудия уже уперся в дверной замок, еще немного, и дверь вместе с проемом попросту выдавится.

– Не нада снарядом! – Хозяин грудью встал на защиту своего денежного станка и стал лихорадочно совать ключ в замок. – Берите-берите, не нада денег!

Костя широким жестом барина отдает хозяину заведения деньги и летит обратно за получением благодарности от генералов, торопится. На обратном пути, на Кавдаламите, менты все-таки осуществляют попытку остановить «Т-90»; оказывается, к ним тоже какой-то генерал прибыл с проверкой и со свитой, и необходимо, стало быть, показать ретивость в службе. Костя, чтобы никого не раздавить, подает команду остановиться; танк даже несколько занесло при торможении, отчего толпа бдительных проверяющих резво отскочила в сторону.

– Чего надо? – спрашивает из люка Костя, услужливо так, с готовностью оказать любую посильную помощь, но в то же время с достоинством. – Случилось что?

– Я генерал Такой-то (то ли Капустин, то ли Фаршев). Вы кто такие, почему не знаю, что тут ездите?!

Командир экипажа в клубах поднявшейся пыли все же разглядел генеральские погоны, но эмблемы вроде не войсковые, эмвэдэвские:

– Очень вас прошу (вырезано цензурой), будьте так любезны (вырезано цензурой), извините, пожалуйста (вырезано цензурой), торопимся, генерал! – И покатил дальше.

Через некоторое время после получения благодарности от командования последовало торжественное срезание сержантских лычек перед строем – это хозяин магазина с тем генералом пожаловались руководству воинской части на солдатский беспредел и хамство.

С тех пор Костя подходил к любимому танку только темными холодными ночами, пока никто не видит, да и то – разогреть двигатель машины. Но тот факт, что телевидение успело показать лучший Костин экипаж и крепкое генеральское рукопожатие, грел материнское сердце дома и долгими промозглыми ночами душу Кости.

…Милое дело – спустился по вырезанным в земле и ладненько устеленным ивовыми прутиками ступенькам – и ты уже в сухости и тепле; приятно пахнет печным дымком, свежей заваркой. Вроде как даже и надежность ощущается: снаружи палатка мешками с камнями обложена. Его боевой товарищ, верный друг Рома Дилань, уже находится там. Солдат в палатке нет – редкое явление, никто не шумит; дневальный на улице никому не мешает, так что можно прекрасно выспаться в тишине.

Владик развесил под потолком влажную одежду, с которой тут же закапала вода. Разогрели чайник, нашли в цинке от патронов, заменяющем сковородку, остатки кой-какой солдатской жарехи, поставили на печку, вскрыли сухпай с литрой, расставили на столе посуду, нарезали хлеб, смахнули крошки и мусор в буржуйку. Все эти манипуляции делаются быстро, без излишней суеты, движения четкие, наработанные. Сели.

– Хмурые и вялые…

– Мы сидим усталые…

– Чтобы душу возродить, нужно рюмочку налить!

– Наливай!

– Ну, как говорится, – Рома поднял кружку, – за «спокойной ночи»!

Владислав стукнул по ней своей, согласился:

– Ага, «за пгиятных сновидений»!

Приступили к незамысловатой трапезе и умной беседе. С хорошим преданным и проверенным другом во время завтрака можно и подурачиться:

– Гом, я вот все думаю, покоя себе не нахожу: что значит твоя фамилия – Дилань?

– А хрен его знает, так что спи спокойно, дорогой товарищ.

– Ну как же, у всех же своя семейная истогия должна быть… – Хрум-хрум. – Вот Владика Богомольцева же знаешь?

– Ну… – Чавк-чавк. – Знаю.

– Так вот он гассказывал: его пгадед очень пгаведным, вегующим человеком был – из цегкви не вылезал… ты наливай, не сиди… ну, значит, люди все вгемя его и спгашивают, мол, что это за богомолец там такой, на коленях все сидит, лбищем об пол стучится, молится?.. – И кружками – туцк! содержимое – глык… – Хогошо-о… Ну, говогят: такой-то и такой, шибко вегующий, однако… вот и стал Богомольцевым.

– Ага, вроде слышал это где-то… А когда это было-то?

– Ну, я же говогю, пгадедушка – давно, значит. В то вгемя все в Бога вегили.

– Давно, значит… Вот у моего корефана – Джавата Исмаилова, ну, ты его должен помнить, уехал куда-то – тоже фамилия какая-то, с Кораном связана. А твоя фамилия что означает?

– Сыллагов? Ну, это ничего библейского, это с якутского – Поцелуев, или Поцелуйчиков.

– Да-а?! – удивился Рома. – А как это прилепилось-то?

– А у нас пгадедушка был, тоже темный, необгазованный… Ты не сиди, наливай… Тоже в цегковь постоянно ходил…

Рома, проявляя незаурядное мастерство, уже наливает: тютелька в тютельку – точнехонько поровну, по самый ободок.

– …Батюшку все пгеследовал, гучку все лобызал.

– Из-за этого, что ли?

– Ну, давай тгетью, не чокаясь.

– Ага… – Глык. – Царствие им небесное.

С устатку друзей разморило. Владислава понесло в таком духе…

В старину его предки безграмотные были, темные, умели разве что батрачить да детей рожать. Долгожданный свет просвещения с собой принесли казаки, которые междоусобные войны и восстания подавляли; попы, крестившие людей целыми селениями, и при этом направо и налево неугодным фамилию Попов дававшие, а угодным – нормальные русские имена с фамилиями; и Екатерина II с последующими царями, которые ссылали на севера неугодных политических. А политические в свою очередь уже настырно занимались образованием туземцев и, озаботившись неважно выглядящей цифрой статистики и внушающей тревогу демографической обстановкой, повышали рождаемость в среде местного населения.

А в известном 1812 году этот самый предок, по имени Мефодий и по фамилии Попов, был призван в якутский полк и отправлен на войну. После того как он сколько-то лет потоптался по Европам, вернулся в свой дремучий улус в каком-то унтер-офицерском звании, с ярким орденом на полгруди, кажется, Второй Степени Чего-то Там, но при этом сам не в себе: впечатлений же – уйма. Отстроил дом в своей деревне на манер европейских, одевался только в городе у модных в то время евреев-портных, благо денег с трофеями заработал предостаточно, батраков завел с хозяйством, церковь исправно начал посещать в начищенных сапогах. Благодаря благочестивости обрел уважение в обществе. После литургии дома ужины званые устраивал; на местных женщин не смотрел, ни-ни – все на женушек политических заглядывался да заигрывал с ними.

И надо ж такому случиться – одна полячка, из тех, про которых говорят «ягодка опять», втайне от благоверного ответила ему взаимностью. А надо отметить, у северных народов в старину не принято было целоваться: носами терлись да нюхались – темнота, одно слово. Ну, и до того Мефодию понравилось целоваться – дамочка же между делом приучила, – что при любом удобном случае он нахрапом и лез ей в рот. Мир не без добрых людей – доложили законному: вы тут, пан, сидите, чаи с брусникой распиваете, а паненка ваша вроде уже и не ваша, оне вроде как товой-то…

Дворянин с одышкой и в великом гневе, полный благородного негодования, прискакал к Попову: так, мол, и так, в чем-то вы, пан, не правы, даже белую перчатку Мефодию в лицо бросил. Мефодий давай извиняться, лопочет: вы, пан, перчатку потерямши, я здесь вообще ни при чем; подобрал, отдает поляку – не угодно ли чайку с брусничкой испить? А тот еще пуще разъярился: к барьеру! «Вы изволили унизить мое достоинство, моя честь запятнана самым бесчестным образом! Вы завладели… вы завладели… – Здесь дворянин закашлялся. Попов его услужливо по спине похлопал, но тот в гневе отмахнул его руку. – Дуэль, только дуэль! Завтра же. – Он вынул из кармашка атласного жилетика часы, посмотрел. – Завтра же, без четверти семь, высылаю секундантов!»

Что-то Роме в повествовании показалось подозрительным и, считая себя трезвым и реалистически мыслящим человеком, наливая следующую, он перекрывает краник чистого потока:

– Ой, Владик, ну ты и мастер заливать-то!

– Ты Сегошевского читал? – невозмутимо отвечает Влад.

– Читал.

– Там этот случай досконально… – Туцк, глык – хогошо! – …описан. Книга называется «Польские двогяне в Якутии» – гекомендую. – И снова краник открывает…

Так вот: на следующее утро спозаранку прискакал пан дворянин с дружками, опять-таки с гневной одышкой да с пистолетами в чемоданчике. Видать, так торопился, что даже сабельку нацепить позабыл.

– Ты чего гонишь-то, – вновь перебил Рома и, заразившись стилем речи товарища, спросил: – Какая-таки сабелька? Он же ссыльный, что за вздор вы, Владислав Зиновьевич, несете, в самом-то деле!

– Как вам будет угодно, Гоман Ггигогьевич… Да хген с ней, с этой сабелькой, ему же не до этого!.. Чего это я?.. Фабулу утгатил… Ага, женушка его в стогонке стоит, лицом бледная, мнется, негвничает, платочек тегебит, сквозь вуаль слезы поблескивают. Отмегили десять шагов, бгосили жгебий, в гезультате чего пан пегешел в вечность. Дамочка: «Ах!» Платочек выпадает, тыльной стогоной ладони ко лбу пгикасается и – в обмогок. Естественно, шум поднялся. Был бы Мефодий пгостым человеком, в лучшем случае – катогга, а так – вгоде бы пгиближенный к знати, все же у него отобедывали, соболями с песцами одагены. Сам – гегой войны, да и застгелил-то, собственно, вгага Отечества (ишь чего удумал – Польшу от Госсии отделить)!

Роман Григорьевич вновь попытался перебить:

– Дык ить Польша-то…

Владислав Зиновьевич не дал развить вопрос до конца:

– Я еще не закончил, набегитесь тегпения…

– Набрался…

Рома, видно, и в самом деле «набрался», а вот Владику – хоть бы что, крепкий парень:

– Вы, Гоман Ггигорьевич не сидите, наливайте… значьтак, глава Якутска – ггаф Не Помню Как – тоже из ссыльных, из немцев, но гусский патгиот – с главным попом его судьбу гешали: каким-то обгазом задним числом, с помощью подкупленного Мефодием же губегнского секгетагя, пгоизвели Попова в некое высшее сословие и погешили, что дуэль была на законных основаниях. А после того как Мефодий стал их с поцелуйчиками да со шкугами пгеследовать, так и вообще окончательно это дело замутили: фамилию ему сменили. А паненка, стало быть, недолго муженька оплакивала, отличалась необыкновенной кготостью и…

– Ну, ты и залива-ать… ладно, давай по последней, и – баиньки…

Рома уже примерился на розлив, но в этот момент в палатке нарисовался Костя Топорков с болтающейся у колена огромной пошарпанной деревянной кобурой пистолета имени Стечкина.

– Ага… вот так значит?! – Лоб прорезала суровая складка.

– Третьим будешь? – Рома встряхнул емкость, в которой тут же запрыгал заблудившийся солнечный зайчик. – Присоединяйся! Но здесь мало осталось.

– Влад, тебя командир вызывает срочно, прямо сейчас! – Раз Костя говорит без умничанья – значит, реально срочно.

– Епти, без меня – никак?!

* * *

Стоявшие рядом с машиной чеченцы с каким-то нескрываемо-заинтересованным любопытством проводили Владика взглядом.

Приоткрыв дверь, Сылларов аккуратно всунул голову в командирский вагончик:

– Вызывали, Павел Адольфович?

За маленьким столиком, на котором еще скворчит в сковородке аппетитно пахнущая яичница, сидят: улыбчивый командир группировки гвардии полковник Семенов, командир отряда майор Птицевский и тот самый серьезный чеченский полковник. Столик втиснут между двумя стоящими у стен кроватями; рядышком примостилась невесть где раздобытая старенькая деревянная табуретка, на которой находятся не уместившиеся на столике тарелка с крупно нарезанными кусками хлеба и банка соленых огурцов. Разгрузки с оружием висят на вбитых в стену гвоздях. Лучи солнца, пробиваясь сквозь маленькие оконца, преломляются в початой бутылке водки, стоящей на том же столе, отчего на стенах, крашенных краской цвета морской волны, плещутся веселые солнечные зайчики.

– Проходи, Владик, садись. – Птицевский потянулся за дополнительной кружкой. – Будешь?

– Нет, товагищ майог, – решительно отказался Влад, – я этого допустить не могу, только чай! Сами понимаете – служба.

– Наш человек, – одобрил ответ чеченец.

– Редкое явление в наших краях, и это похвально, – хрустя огурчиком, похвалил и гвардеец.

Птицевский подбоченился: вот-де, мы такие! Предложил:

– Все равно садись, Владислав, можно и чайку. – Майор пододвинулся на кровати, освобождая место. Влад не стал кочевряжиться и сел. – Это лейтенант Владислав Сылларов, наш, можно сказать, главный козырь! Назначен в отряде старшим группы, – представил командир своего подчиненного полковнику-убоповцу.

– Угу, – мычит Владик.

– Знакомься, Владислав, полковник Такой-то Султан Баирович, зам начальника чеченского УБОП по СКМ.

Губы у майора всегда поджаты, вроде как зубы стискивает, на переносице вечно хмурая складка – отпечаток оперативной работы, и выражение лица у него никогда и ни при каких обстоятельствах не меняется.

– Угу… – наконец прожевал Салларов. – Очень пгиятно…

Полковник Семенов сидит, молчит, улыбается. Султан Баирович взял слово:

– Вахид, можно тебя так называть? А то пока выговоришь… – И выговаривает довольно солидную фразу: – Я из оперативного отдела по борьбе с бандитизмом и экстремизмом МВД Чеченской Республики.

– Лейтенант Сыллагов, товагищ полковник. – Наконец до Владика начал доходить до сих пор непонятный и мутный смысл всего происходящего. – Конечно, можно…

В мозгу опытного мента выстроилась довольно неприятная цепочка: ингуши – Вахид – Топорков – командир – УБОП, вспомнились фразы Топоркова: «…голову отрежут, оружие заберут… вызывает, срочно, прямо сейчас!..»

Семенов, взяв банку и сосредоточившись, пытается с помощью страшного, с пилообразным обушком, ножа вытащить оттуда огурчик.

– Ну вот!.. – Наконец, разрезав продукт прямо в банке и вытащив на кончике ножа половинку, смачно захрустел, сморщился – ядреные, черт.

Перед глазами Владислава в цвете встала жуткая картина (Господи Иисусе!): одиноко стоящая БМП у дороги, обезображенные тела обезглавленных ребят, которые сегодня утром, еще живые, сменили его группу… А во всем он виноват, Владислав Сылларов: своим недостойным поведением преподал всему отряду отрицательный пример, усыпил бдительность товарищей, друзей; доверился оборотням в погонах – ингушам. Подпустил их близко, вступил с ними в товарищеские, чуть ли не в дружеские отношения. Потерял бдительность. А ведь Топорков, хоть и сволочь еще та, предупреждал. Стала понятна и психологическая подготовка: Птицевскому оперативного опыта не занимать – крайнего обязательно найдет. А крайний – это он, Владислав, и Топорков с радостью это подтвердит. Уже и конвой местный прибыл (Господи Иисусе, почему не наши?!) … Вон и Семенов, военный, сидит весь зловещий – эвон как его перекосило-то.

– Черт, – полковник уже хрустит второй половинкой, – уксуса многовато, что ли…

Но мысли – это не слова; для того чтобы в голове прокрутиться, мыслям много времени не нужно. Все это крутанулось в мозгу у Владика буквально в какие-то тысячные доли секунды. Он отложил вилку и, собрав всю свою волю в кулак, спросил, как отрезал:

– А в чем, собственно, дело-то, товагищ полковник? (Время тянуть надо: ничего не знаю, ничего не ведаю! Думай, думай, Владик!)

Вопрос – вернее, стальной тон вопроса – чеченцу явно понравился, он продолжил:

– В наш СОБР водитель нужен – разнарядка пришла: из вашего отряда человека взять. А ты в самый раз нам подходишь – за ногайца сойдешь.

– Один из лучших и подготовленных, – вставил майор свою популярную фразу. – Отличный водитель, оперативник, человек серьезный: женат, дети есть.

– Ага, дети есть, – машинально произнес и Владик, потому как мысли о своих детях тоже успели посетить его впечатлительную голову.

Птицевский замешательство лейтенанта понял по-своему:

– Владик, ты сегодня спал?

– Нет еще, Павел Адольфович, дгова пилили.

– А-а, ну иди тогда, собирайся, скоро выезжаете.

А что командир группировки полковник Семенов? А ничего: сидит, молчит, слегка улыбается гостеприимно.

Так Владислав Сылларов стал бойцом чеченского УБОПа – невероятно, но факт. Конечно, он мог бы и отказаться от столь «заманчивого» предложения командования, и никто бы его за это не осудил. Но, во-первых, был не в состоянии с ходу уразуметь смысл приказа, и, во-вторых, времени для раздумий не было.

Уже гораздо позже Владислав признался: было жутковато, но даже если бы и дали время для осмысления этого приказа, он бы не стал отказываться – стыдно же.

* * *

Майор Птицевский. По министерству ходили слухи, будто бывал он и в Нагорном Карабахе. Но сам про это никогда не рассказывал. Майор вообще никогда и ничего о себе не рассказывал. Придется самому.

Дело было в середине мая на административной границе Чечни с Дагестаном, на сиротливом блокпосту за номером 47Д. Почему сиротливый? Огромная удаленность от штаба мобильного отряда. Блокпост жил посреди голой степи своей, автономной жизнью. Высокие чины если и приезжали с проверками, то раз в месяц – это хорошо.

Примерно с неделю-две все было спокойно, личный состав страдал только от жары, комаров и нудного перекапывания окопов. Но однажды случилась, как это обычно бывает, внезапная перестрелка. Отряд понес тяжелые потери: один боец ранен и один погиб. Во время заварушки шальной пулей также был тяжело ранен и гражданский – молодой мужчина, дагестанец, работавший на близлежащей бахче. С этого момента и началась неприятная для всего отряда эпопея, продлившаяся до самого отъезда.

Итак, очередная война стихла, страсти улеглись. На пойманном у шлагбаума «уазике» раненых бойца и дагестанца отправили в кизлярский госпиталь, тело погибшего на отрядной машине – в городской морг. С опергруппой прибыл зам по границе подполковник милиции Хасмагомедов Мухтар Эльдарович – серьезный и довольно крепкий мужчина лет за пятьдесят. Пообнимавшись с майором, члены группы приступили к осмотру места и расследованию.

– Как там Асхаб? – поинтересовался здоровьем бахчевода майор.

– Тяжелый, – коротко, но емко ответил подполковник. – Легкое пробито. Сейчас группа будет выяснять, с чьей стороны был этот выстрел.

– Пойдем, Эльдарыч, чайку пока попьем, – предложил Птицевский.

– Не откажусь, Паша.

Шло время, подполковник с майором резались в нарды; была выпита, наверное, уже десятая чашка чаю. В отряде – особая, непривычная, тревожная тишина.

Опергруппа закончила свою работу ближе к вечеру. Резюме: выстрел в дагестанца был произведен со стороны блокпоста.

Сразу же после отъезда местных милиционеров командир поделил отряд на две смены: бодрствующую и отдыхающую. Нет, не из-за боязни нападения банды, из опасения мести со стороны родственников раненого дагестанца.

Стемнело. В степи раздался протяжный душераздирающий вой. «Шакалы», – поначалу подумали находящиеся в окопах и секретах бойцы. Вой повторился, но теперь он стал перемежаться какими-то возгласами и криками; это рыдала женщина. Такие вопли пробирают даже самые мужественные сердца – жуть!

На степных бахчах имелись своеобразные сооружения, представляющие собой что-то среднее между сараем и шалашом, размером у основания примерно полтора на два метра, и высотой чуть выше двух метров; стены были обшиты камышом. Примерно в метре от земли – настил для сна. Вот из такого шалаша, судя по всему, всю ночь и раздавались женские вопли и рыдания.

Рано утром командир выехал в Кизляр. Вернулся к обеду.

– Значит, так, мужики. – Птицевский, заложив руки за спину, прохаживался перед мрачным строем. – Я не знаю, с чьей стороны был выстрел, но родственники Асхаба утверждают, что стреляли с нашей. – Ничего удивительного: в тех местах родственник на родственнике; возможно, кто-то и из следственной группы приходился дальним родственником семье Асхаба. – Ничего от вас скрывать не собираюсь: они требуют денежную компенсацию.

– Сколько? – спросил кто-то из строя.

– Десять тысяч рублей. – В те времена эта сумма была довольно внушительной.

Тишина. Майор продолжил:

– Эти деньги я отдам из отрядных; думаю, ничего страшного не произойдет. А вот на памятник нашему погибшему товарищу нужно будет сброситься самим. Как считаете, мужики?

– Сбросимся.

После решения прочих злободневных вопросов отряд приступил к обыденной работе. Памятник у дороги появился примерно через неделю. И в это же время стало известно – в больнице умер Асхаб! На следующее утро командир срочно выехал в Кизляр.

На вечернем построении Птицевский сообщил новость: родственники требуют компенсацию за умершего в размере тридцати тысяч. Этот вопрос утрясли таким образом: половина денег отрядных, половина – в складчину.

Прошла еще неделя. Прибыл зам по границе Мухтар Эльдарович. Примерно с час шептался один на один с майором. Рано утром командир вновь выехал в Кизляр.

По возвращении Птицевский выдал новость: против отряда возбуждено уголовное дело. Для сверки свидетелями происшествия следователь требует ксерокопии личных служебных удостоверений.

– Но ведь там наши фамилии, фотографии! – возмутились бойцы.

– Да, – согласился майор, – фотографии. Потому и требует, чтобы свидетели показали, кто именно стрелял в Асхаба.

– Да какие, на хрен, свидетели! Кроме Асхаба, других гражданских-то и не было!

– Это дело на контроле у местного министра, нам необходимо сдать ксерокопии…

С рассветом Павел Адольфович с бумагами вновь выехал в город. На вечернем разводе сообщил очередную новость:

– Так, мужики, даже не знаю, что и сказать… звучит кощунственно, но новость ладная: оказывается, Асхаб умер в больнице не от огнестрельного ранения, а от застарелой пневмонии. Я с патологоанатомом лично разговаривал, судмедэксперт ошибся и все такое прочее…

Сколько ушло на этого сговорчивого патологоанатома, майор не уточнил. Наконец-то бойцы отряда вздохнули свободно. Очень своеобразный вздох…

Вязко текли обычные дни: проверялись машины, по степи шныряла разведка, выставлялись секреты, по вечерам на плечах набивались татуировки в виде волков и скорпионов.

За пару недель до отъезда отряда на родину вблизи блокпоста появился молодой, чернобровый, с орлиным носом, незнакомый чабан по имени Анзор. Поначалу редко, а потом все чаще и чаще стал подходить к несущим службу у дорожного КПП скучающим бойцам. Перезнакомился практически со всеми.

Как это обычно бывает у молодежи, разговоры велись обо всем: о погоде, женщинах, автомобилях. Кто-то заметил – иногда Анзор как бы вскользь интересуется датой выезда отряда. Но точной даты даже сами бойцы не знали.