Читать книгу Зазеркальные близнецы - Андрей Ерпылев - Страница 3

Запах сирени за распахнутым в сад окном, приятный шум «Вдовы Клико» в голове, аромат дорогих сигар и ничего не значащая беседа старых друзей… Бал в загородной резиденции князя Николая Юсупова в самом разгаре.

– Майн либе фройляйн, разрешите вам представить моих друзей. Ротмистр барон фон Нейгарт, штаб-ротмистр граф Бежецкий, штаб-ротмистр князь Бекбулатов. Господа, мои кузины: графиня Ландсберг фон Клейхгоф и княжна Ростопчина. Прошу любить и жаловать. Молчать-с, штаб-ротмистр!

Сережка Волконский, как всегда в подобных случаях слегка подшофе, но сияющий как породистым лицом, так и роскошным флигель-адъютантским мундиром, держит под хрупкие ручки два таких прелестных воздушных создания, что все три офицера, не сговариваясь, подтягиваются и украдкой одергивают свои мундиры: лазоревые у Бежецкого и Бекбулатова и алый у фон Нейгарта.

И вновь звучит музыка, кружатся в вальсе пары. Александр вглядывается в лучистые серые глаза, в ушах звучит божественный голос, мило, совсем не по-нашему выговаривающий вечные как мир слова светской беседы, и пьяняще пахнет сирень за открытым окном…

Ах как пахнет сирень за окном…

Дверь привычно и противно скрипнула, впустив внутрь прямо-таки прожекторный свет ярчайшего солнечного дня, который ударил в глаза, отвыкшие от дневного света, так, что Александр, инстинктивно прикрыв их рукой, отшатнулся к глинобитной стене. В дверном проеме, опустив на неизменный «калашников» руки в щегольских таксистских прорезных перчатках без пальцев, стоял Рустам Шахоев, весь последний месяц – его бессменный конвоир, охранник и по совместительству ангел-хранитель.

– Выходи, майор! Закончились твои передряги! – Веселому гортанному голосу никогда не унывающего парня явно было тесно в крохотной конурке.

Неужели действительно все мучения завершаются и сейчас его прикончат? Хорошо бы пристрелили сразу, чтобы не мучиться… Александр с трудом, опираясь на осыпающуюся от каждого прикосновения дождем пересохших глиняных крошек стену, поднялся на ноги. Привычной ноющей болью сразу во множестве мест отозвалось избитое тело, знакомо задергала притихшая было рана в боку, хотя и поверхностная, но запущенная и давно загноившаяся, всем своим состоянием внушавшая сильные опасения. Хотя теперь вроде бы она уже никак не повредит здоровью: этого самого здоровья, по всем прикидкам, осталось минут на десять—пятнадцать…

– Что, в расход? – как можно безразличнее поинтересовался Александр, хотя сердце и замирало в ожидании ответа.

Смешно! Как будто этот достойный представитель своей нации скажет правду…

– Не торопись, майор! – как всегда скалил из черной курчавой бороды белоснежные крупные зубы Рустам.– Поживешь еще! Тариб-ходжа все-таки решил продать тебя вашим шакалам.

Ноги предательски ослабли, по заросшей щеке сама собой щекотно пробежала слеза. Уже третий месяц он, Александр Павлович Бежецкий, майор ВДВ, находился в плену. Семьдесят четвертые сутки, если не подвели вычисления, горцы, уходя от федералов, таскают его за собой по горам в надежде выгодно обменять или продать. Ребят из его батальона, захваченных вместе с ним в том памятном бою, давно уже ликвидировали – на простых солдат сейчас, как всем известно, спроса нет… До сих пор стоят в ушах их предсмертные вопли. Что делать: арабские моджахеды не представляют себе успешного боя без отрезанных голов гяуров. И не только они… Правда, большинство горцев, и Рустам в их числе, подобной жестокостью не отличались, но с братьями по оружию не спорили, справедливо полагая, что парой-тройкой неверных больше или меньше – разница невелика…

Во дворе жмурящемуся от непривычного дневного света Александру пришлось долго ждать, пока Рустам горячо препирался с такими же, как и он, увешанными оружием бородачами в новеньком камуфляже, сидящими и лежащими в тенечке в живописных позах. Пребывая в плену, Бежецкий иногда ловил себя на мысли, что все эти воины ислама неприятно напоминают ему храбрых кубинских барбудос Фиделя, которыми в далеком и безоблачном пионерском детстве искренне восторгался. Вот этому, жадно, взахлеб пившему из армейской фляги, надеть берет вместо зеленой банданы – вылитый команданте Че. А вот тот, дремлющий, обняв обернутый лентой «ручник», здорово смахивает на самого Федю Кострова… Самое страшное, что и эти парни, наверняка ровесники Александра, тоже в детстве читали те же книжки, пели те же песни о товарище Че и носили такие же, как и Саша, красные галстуки. Какая же сила развела их по разные стороны баррикад? И кто постоянно подпитывает эту силу, поставляя новенькое оружие в заводской смазке, тонны боеприпасов, упаковки с обмундированием, ящики с тушенкой?

Александр вспомнил, как его батальон зачищал базу незаконных вооруженных формирований в одном из горных аулов. Ребята матерились, выгребая из слегка обгорелых тюков ни разу не стиранный камуфляж, пачки белья в целлофане, новенькие горные ботинки. На всех вещах – ярлычки российских фабрик. Тогда весь батальон переоделся, а пацаны, поскидывав изношенное до лохмотьев и перепревшее, завшивленное белье в огонь, наконец стали похожи на солдат регулярной армии, а не на банду дезертиров. Правда, два часа спустя на вертушках прибыли высокие чины. Согласно приказу, трофеи были оприходованы и вывезены в тыл для уничтожения по акту. Слава богу, раздевать бойцов не стали… Один чинуша из столичных долго распекал Александра, сыпля угрозами и обещая сурово и разнообразно покарать за самоуправство, причем самой мягкой карой был размен одной звезды на четыре. Бежецкий, которого перспектива понижения в звании тогда волновала меньше всего, бесстрастно стоял навытяжку перед кипятящимся шаркуном и непроизвольно разглядывал то место на туго обтянутом необмятым камуфляжем животе, куда, по его мнению, должна была войти «акашная» пуля, чтобы наверняка наворотить делов в протухшем полковничьем ливере. Под конец затянувшееся глумление над боевым офицером настолько надоело остальным членам комиссии, среди которых имелись и повыше чином, что «полкана» одернули и даже милостиво разрешили бойцам взять из трофеев по два сухпая, а также пополнить запас патронов и гранат…

Наконец горцы решили все свои проблемы и после недолгой, но не менее горячей перепалки за свободные места погрузились в машины и выступили небольшой колонной, видимо, к месту обмена. На технике, почти сплошь открытой, к их кубинскому виду добавилось еще что-то неуловимо цыганское.

Трясясь вместе с неизменным Рустамом в кузове раздолбанной на горных серпантинах «газели», Александр, радость которого как-то незаметно улетучилась, невесело думал о том, что его ожидает у своих. Конечно, бок обязательно подлечат, может, даже в путёвом госпитале, подкормят, возможно, домой на пару недель отпустят. А потом?

Кавказская война, то затухая, то разгораясь с новой силой, перемалывая в своей зловонной пасти тысячи молодых жизней с обеих сторон и выплевывая только цинковые гробы и калек, идет уже девятый год. Александр хорошо помнил, как воспрянули все духом, когда в памятном девяносто шестом внезапно, между двумя турами выборов, после тяжелой и продолжительной болезни скоропостижно дал дуба всенародно избранный. Как все ждали перемен, конца опостылевшей войне, прекращения осточертевших всем реформ и прихватизации… Но Ельцина сменил сначала Газовщик, а затем, почти сразу, сам главный прихватизатор – Рыжий. Пока в Москве кипели события, выдохшиеся было боевики поднакопили сил, оправились и вытеснили наших, которым никто уже не отдавал никаких приказов, с Кавказа, попутно прихватив некоторое количество исконно русских земель. Войска, подчиняясь бессвязным приказам, безучастно отступали, оставляя без подмоги местное казачество, которое, наконец плюнув на армию и центральные власти, быстро организовалось в такие же, как и у чеченцев, полевые отряды, самостоятельно вооружилось и, вспомнив навыки полувековой давности, начало настоящую партизанскую войну, которой ни сами недавние борцы за независимость, ни их заокеанские друзья-вдохновители, ни московские «защитники демократии» никак не ожидали.

Когда летом девяносто восьмого Лебедь (весьма нелегитимно) пришел к власти, разогнав и прихватизаторов, и соперничавших с ними большевиков, оказалось, что идти на перемирие уже поздно. Кавказ кипел от моря до моря. Усмирение мятежной провинции переросло в войну с не понятными никому целями. То ли гражданскую, то ли колониальную – внятно определить не смог никто. Самым страшным было то, что и среди единоверцев-казаков нашлись (да вообще-то никогда они и не терялись) горячие головы, ратующие за отделение области Войска Донского от России. По некогда цветущему краю шастали банды новоявленных махновцев, восседавших вместо тачанок на бэтээрах, а то и на танках и не подчинявшихся никому, кроме своего местного батьки. Опять, как полсотни лет назад, завыли, заголосили, провожая сыновей, матери по всей необъятной России-матушке. Это был уже не Афган и не Чечня, впервые за полстолетия пацаны уходили не на срочную службу, а на войну, на фронт. Как ни странно, народ все понял правильно (с кремлевской, понятно, точки зрения, и «все как один…».

Загнать кавказскую вольницу в берега, хоть и не с первой попытки, удалось, но цепная реакция развала поразила всю Россию. Наконец аукнулись пресловутые реформы. Западные благодетели, почувствовав, что власть над, казалось бы, узаконенной новой колонией ускользает из рук, перекрыли санкциями поток импортного продовольствия и ширпотреба, местная коммерция, выкошенная потугами Ржавого Толика удержать бюджет в рамках и привлечь инвестиции, за год-другой, естественно, возродиться не могла, промышленность и сельское хозяйство, сладострастно и упоенно добиваемые «реформаторами», лежали уже не на боку, а в руинах. По стране гуляли уже не «лимоны», а «арбузы» и «трюфели» (триллионы рублей). Quo vadis [1], Россия?..

«Газель», прервав течение невеселых мыслей, дернулась и остановилась. Рустам, выглянув из-под дырявого тента, спрыгнул на пыльную дорогу, а затем, с заботливостью неуклюжей наседки, и Александру помог выбраться из кузова.

Сквозь медленно оседающую пыль Бежецкий разглядел в отдалении бэтээр и пару открытых «уазиков». Оттуда в сторону горской кавалькады направлялись трое безоружных на вид людей в камуфляже. К ним, снова подняв облако улегшейся было пыли, лихо подкатил открытый джип, как мартышками увешанный вооруженными до зубов «чехами».

О содержании беседы легко можно было догадаться по оживленной жестикуляции, потрясанию автоматами и беспрестанному передергиванию затворов. Несмотря на кажущуюся малочисленность, наши беспокойства не проявляли, что позволяло заподозрить нехилую подготовку к встрече. Вот на той высотке, например, очень удобно мог расположиться снайпер, а то и пара, а вон в том участке зеленки – легко укрыть еще парочку бэтээров или бээмпэ…

Наконец один из аборигенов обернулся и махнул Рустаму. Тот в ответ подтолкнул Александра вперед, неотступно как тень следуя сзади.

Все трое наших были в темных очках. Пот, ручейками струящийся из-под «афганок», превратил покрытые белесой пылью загорелые лица в удачные подобия африканских масок. Один, судя по зеленым звездочкам на матерчатом погончике – капитан, молча подошел к Бежецкому и бегло осмотрел его, бесцеремонно поворачивая, как бездушный манекен. «Врач»,– решил Александр. Осмотр его озадачил. Никогда он не слышал ни о чем подобном. Горцы, притихнув насколько это было возможно, тоже настороженно следили за действиями «покупателя». «Что, не подхожу по кондиции?» – чуть было не сорвалось у Бежецкого с языка, но, к его облегчению, капитан уже обернулся к старшему из встречающих и утвердительно кивнул.

Один из трех офицеров, повинуясь команде старшего, сбегал к бэтээру и вернулся, держа в руках обычный желтый пластиковый пакет с рекламным «кэмеловским» верблюдом на боку. Александр отметил, что башенка доселе безучастного бэтээра, дрогнув, медленно повернулась, и могучий КПВТ заинтересованно и недобро глянул на «теплую компанию». Александр догадался, что операция вступает в завершающую, не самую, видимо, приятную фазу. Алчность воинов джихада давно вошла в поговорку, и большинство подобных сегодняшней операций срывалось именно при обмене «товаром».

Старший спокойно принял ношу у расторопного летёхи, сделал десяток неторопливых шагов, четко, как на плацу, остановился и кинул пакет барбудос. Один из молодых горцев, шестерка судя по всему, суетливо кинулся его ловить и – вот косорукий! – не удержал в руках скользкий пластик. Пакет, подняв облачко пыли, плашмя шлепнулся на дорогу, и из него посыпались плотные зеленоватые «кирпичи».

Возле джипа тут же поднялась шумная возня. Весело переговариваясь, моджахеды считали и, видимо, тут же делили баксы по понятиям.

Александр, оценив увесистость пакета, озадаченно подумал о том, что за его скромную персону явно выложили слишком много. Или, пока он тут на курорте прохлаждался, доллар упал? А что, вдруг в Америке начался кризис…

Неожиданно один из чеченцев, здоровенный бородач, известный Александру как Ваха, по словам Рустама, бывший комсомольский вожак, подбежал к пленнику и завопил, надсаживая глотку, будто до офицеров было минимум километр:

– Эй, командыр! Мы так не договаривались! Маловато баксов привез. Я ща-аз справедливость навэду!

И, выхватив прадедовский кинжал с серебряной насечкой, немытыми, корявыми от грязи пальцами ухватил отшатнувшегося Александра за ухо.

– Обкорнаю, как барана, командыр! Давай еще штуку, а то сэквестэр навэду, мамой кланусь!

Рустам, что-то предостерегающе выкрикнул Вахе прямо в лицо и перехватил руку, сжимающую кинжал. Встречающие подались вперед, горцы тоже заволновались. Атмосфера накалилась до предела: один выстрел и…

Старший из встречающих молча, одним жестом, остановил своих и, расстегнув нагрудный карман камуфляжки, не считая, презрительно швырнул под ноги экс-комсомольцу еще несколько бумажек. «Во как,– подумал Александр,– точно Штаты накрылись! Наше нищее офицерство бабки уже и не считает».

Рустам, не отпуская руки с кинжалом, торопливо толкнул Александра к своим и, продолжая в чем-то убеждать, потащил Ваху в сторону джипов.

Каждую секунду ожидая пули в спину, Александр на почти негнущихся ногах шел к встречающим, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не побежать. Тогда точно конец. Тихо, майор, спокойно…

И, когда до своих оставалось метров пятнадцать, а Бежецкий уже решил, что все позади, прогрохотала автоматная очередь.

Александр, втянув голову в плечи и замерев на месте, видел, как попадали за машины встречающие, как хищно и, казалось, обрадованно, повел стволом крупнокалиберного пулемета бэтээр. «Ложись! Беги!» – кричало все внутри Бежецкого, но он упрямо, не поднимая глаз от дороги и не ускоряя шага, прощаясь в душе с жизнью, двинулся вперед.

Старший запрещающе вскинул ладонь. За спиной Бежецкого довольно загоготали чеченцы, взревели моторы разворачивающихся джипов, и, постреливая временами в воздух, воины ислама наконец отбыли восвояси.

Встречающий полковник (Александр только сейчас разобрал на пыльных погонах звездочки) снял темные очки, делавшие его похожим на латиноамериканца, и улыбнулся Бежецкому одними глазами, голубыми и неожиданно добрыми, как у дедушки Ленина. Бежецкий вскинул было ладонь к виску, но вовремя вспомнил, что голова не покрыта, и, насколько позволяла рана в боку, разболевшаяся не на шутку, принял стойку «смирно».

– Майор Бежецкий, воинская часть…

– Отставить, майор.

Полковник широко улыбнулся, сверкнув по-голливудски ровным рядом зубов, и протянул твердую и сухую ладонь. От ее теплого прикосновения вдруг все поплыло в глазах Александра, как от стакана неразбавленного спиртяги после недельной голодовки. Он еще какое-то мгновение, стыдясь самого себя, пытался бороться с позорным обмороком, но…

Встречающие бережно подхватили оседающего майора и погрузили в одну из машин, тут же тронувшуюся с места. Последним, как и подобает защитнику, солидно двинулся бэтээр, а выхлоп его могучего движка подхватил и долго кружил в воздухе забытые на дороге черно-зеленые бумажки с портретом недовольно надувшего щеки Бенджамина Франклина…

Александр, очнувшись, сначала не понял, где он, и долго лежал, не открывая глаз и напряженно вслушиваясь в мерный гул. Смутно вспоминалось что-то насчет обмена, выплывали в памяти по-ленински добрые глаза… Чушь какая! Очередной сон, а впереди снова нудный день со ставшей привычной перспективой получить пулю в затылок где-нибудь под вечер… Открыв глаза, он несколько минут тупо разглядывал низкий потолок, одновременно анализируя свои ощущения. «Самолет,– наконец решил Бежецкий.– Меня куда-то везут в самолете. „Груз-300“. Мысли были какими-то отстраненными, голова – необычно пустой. Александр попытался пошевелить руками, но не смог, а от этого легкого усилия перед глазами снова все завертелось. Тусклый свет заслонило чье-то смутно знакомое лицо, и Александр почувствовал мимолетный укус шприца. Глаза сами собой закрылись, шум самолетных двигателей действовал убаюкивающе, и майор снова провалился в благословенное небытие, успев отметить про себя, что все-таки хорошо, когда ты – „груз-300“, а не 200…

Второй раз Александр пришел в себя уже в госпитальной палате. Правда, таких палат он, повидавший за свою пятнадцатилетнюю военную карьеру немало госпиталей, припомнить не мог.

Небольшая, но не производящая впечатления тесной комната, плотно зашторенное реечной занавесью (кажется, жалюзи, прямо как в буржуйских фильмах!) и пропускающее только слабое подобие дневного света большое окно, удобная койка, вернее, широкая деревянная, судя по отсутствию скрипа пружин, кровать, огромный телевизор с плоским экраном (неужели японский, зараза?) у противоположной стены, небольшой столик и два мягких кресла у изголовья. На столике – о господи! – ваза с фруктами и два пластиковых двухлитровых пузыря с напитками (причем, судя по благородной мутноватости – не банальная газировка, а фруктовый сок!) и высокий тонкостенный бокал. На полу – ворсистый палас, на стенах – обои под штоф. Прямо номер люкс для генералитета, а не палата. Полноте, да госпиталь ли это?!

Нет, вот у койки, тьфу, у кровати стандартная госпитальная стойка с капельницей, трубка от которой уходит куда-то под одеяло. Александр приметил еще пару-другую трубочек и проводков, отходящих от его тела, проследил за ними взглядом и обнаружил в изголовье кровати какой-то сложный агрегат, мерцающий десятками лампочек и экранчиков. Это уже ни в какие рамки не лезло. Такую аппаратуру Бежецкий видел только в американских фильмах по видаку. Самым сложным оборудованием, с которым он сталкивался в госпитальных палатах, была капельница. Даже когда он в восемьдесят седьмом лежал в реанимации хирургического отделения ашхабадского госпиталя (Афган оставил маленькую, но очень памятную отметину) после проникающего ранения брюшной полости, отечественные гиппократы того, далекого уже, но сравнительно богатого советского времени конечно же не почтили героического лейтенанта отдельной палатой.

Видимо, движения Александра, хотя и весьма осторожные, разбудили чутко дремлющую аппаратуру, поскольку через мгновение дверь бесшумно приоткрылась и в палате появилась сестра, тоже, видимо, сбежавшая из заокеанского фильма (не триллера, понятно). Потрясенный чудесным видением, Бежецкий безропотно позволил ей отстегнуть себя от аппарата-вампира (или, наоборот, донора), выслушал парочку комплиментов на тему цветущего внешнего вида, ответил на медицинские (не очень аппетитные, чтобы их здесь приводить) вопросы, голливудскую улыбку и проводил ошарашенным взглядом. Опытный по женской части глаз автоматически отметил великолепную фигуру и стройные ножки, подчеркнутые вызывающе сексуальным халатиком. Да, медсестры в этом, можно прямо выразиться, странном госпитале тоже необычные. Или это все же не госпиталь? А что тогда?

Следующие два часа, наполненные процедурами (некоторые из которых были весьма неприятны и болезненны), с шутками-прибаутками совершенными над беспомощным телом шумной группой инквизиторов в белых халатах, надолго выбили посторонние мысли из головы Александра. Бесконечные перевертывания, покалывания, перетягивания, введения и отсасывания так утомили пациента (теперь хоть это было известно точно и бесповоротно), что, когда после их ухода ангелоподобная Валюша накормила его с ложечки чем-то приятным, почти небольно кольнула в ягодицу и, легонько чмокнув в щеку (черт, щетина наверняка сантиметровая!), упорхнула, он поблагодарил, чуть ли не впервые за тридцатишестилетнюю жизнь, Бога, погружаясь в мирный сон без кошмаров.

Молодой организм быстро шел на поправку. Спустя несколько дней Александр уже не только вставал с кровати, но и пару раз уложил туда (молчать, гусары!) весьма податливую Валюшу, на поверку оказавшуюся совсем не такой воздушной, да и далеко не похожей на ангелочка, как представлялось поначалу… К обоюдному (как хотелось надеяться майору) удовольствию, все системы функционировали нормально.

Подходя к зеркалу, Александр видел свою порядком располневшую ряшку, почти неузнаваемую из-за элегантной прически, сменившей ставший за последние годы привычным армейский ежик (тут уж нужно благодарить трехмесячные каникулы у «чехов»), и усиков а-ля недобитый белогвардеец, как у Высоцкого в фильме «Служили два товарища», форму которых тщательно поддерживал пожилой парикмахер, навещавший пациента каждое утро. Кстати, пока «его благородие» валялся без памяти, ему поправили нос, пару раз переломанный еще в детстве и в училище, сделав Александра прямо-таки отрицательным персонажем кинобоевика о гражданской войне, которые еще недавно так любили ставить ко всяким знаменательным датам, этаким поручиком Голицыным или корнетом Оболенским, хотя для корнета он уже староват. Да и Валюшка то ли шутя, то ли всерьез обращалась к нему только по имени-отчеству, «господин майор» или (не поверите!) «ваше благородие». Странноватые, надо признать, для российской военной медицины политесы.

Одним прекрасным утром, почувствовав, что скоро уже не влезет в пижаму, Александр решительно потребовал у Вали гантели и эспандер. Надо заметить, это требование ее не удивило – в прострацию Бежецкого ввергло то обстоятельство, что вторая дверь в палате, дотоле запертая каким-то хитрым способом, оказалось, вела в небольшой, но отлично укомплектованный тренажерный зал, спаренный с уютной сауной. Обалдев от всех этих чудес своего дворца Аладдина, потрясающей ванной комнаты с джакузи, куда кроме него с Валюшей, наверное, легко бы могло поместиться целое отделение в полной амуниции (да, если подумать, возможно, и с верной БРДМ), и туалета с биде и прочими изобретениями «мира наживы и чистогана», Александр вынужден был констатировать, что, к превеликому сожалению, умер и, видимо по недосмотру небесной канцелярии, попал в рай, причем в рай, специально предназначенный для намотавшегося по гарнизонам и «горячим точкам» и уставшего на пять жизней вперед вояки.

В этой уверенности Бежецкого укрепили и телепередачи, которые, благодаря дистанционному пульту, он начал смотреть на второй же день своего заточения (или вознесения на небеси?). По пяти каналам транслировались только художественные фильмы, телеигры типа «Поля чудес», музыкальная «попса» да спортивные состязания. Одним словом, сплошная развлекаловка. Попытки поймать какую-нибудь программу новостей не увенчались успехом, хотя майор не считал себя профаном в технике и быстро разобрался во всех настройках заморского чудо-ящика. Причина этой аномалии местного телевещания вскоре объяснилась до прозаичности легко: выйдя в первый раз на воздух– на просторный балкон, который, как оказалось, находился за зашторенным (или зажалюзенным?) окном, вернее, за застекленной дверью,– Александр понял, что госпиталь, вернее санаторий, находится в горах, совершенно непохожих на набивший оскомину Кавказ. Скорее всего, эти поросшие хвойным лесом, лишь кое-где разрываемым монументальными скальными обнажениями, пологие горы были Алтаем или Уралом. Видимо, уверенно здесь удавалось принимать только спутниковые программы, причем все «нервные» заботливо отсеивались.

Кстати, вот еще один повод подивиться странному в наши тяжелые времена радушию медиков: кроме фруктов и натуральных фруктовых соков незнакомых фирм-производителей к столу четыре раза в день подавали такие блюда, о которых Бежецкий не мечтал (да и не подозревал об их существовании) и на гражданке, даже в сытые времена позднего развитого социализма. Да и какие разносолы мог пробовать в нежном возрасте Саша Бежецкий, вечно кочевавший со своей офицерской семьей по отдаленным гарнизонам? А когда, наконец окончив школу, он поступил в вожделенное Рязанское училище – небогатый курсантский рацион, «обогащенный» горбачевской перестройкой. Затем Афганистан, Таджикистан, Приднестровье, Чечня, торопливая свадьба, нищенское житье в офицерских общежитиях в кратких перерывах между исполнением служебного долга, так и не увидевший свет сынишка… Скандал в отпуске, чуть было не закончившийся разводом, и снова Чечня. Судя по всему, попробовать нечто подобное после «рая» и не удастся, и Александр рубал деликатесные харчи, как говорится, впрок, надеясь сбросить лишние калории на тренажерах (ну и не только на тренажерах…).

Одним словом, Александр стремительно выздоравливал, что и констатировал с удовлетворением Георгий Иванович, лечащий врач, так и не сообщивший благодарному пациенту своего воинского звания (несомненно, не низкого), несмотря на его просьбы. Настал день, когда майора переодели из опротивевшей пижамы в сногсшибательный гражданский костюм и перевели в другое, не менее люксовое, жилище.

К этому времени Александр уже понял, что к госпиталю «санаторий», как он его теперь называл, не имеет ровно никакого отношения. Скорее всего, им, майором воздушно-десантных войск Бежецким Александром Павловичем, 1966 года рождения, русским, не бывшим, не состоявшим, имевшим, и т.д. и т.п., заинтересовалась Служба. Какая именно, почему и, главное, с какой далеко идущей целью – Александр не знал, да и не особенно желал вдаваться в подробности. Старый служака, как он сам себя небезосновательно характеризовал, весьма неглупый, майор твердо знал одно: скоро халява неизбежно закончится. А по ее окончании один бог знает (кстати, и в палате и в его нынешнем номере в красных углах висели иконы, причем даже на дилетантский взгляд потомственного атеиста, разбиравшегося в иконописи примерно так же, как и в классическом балете, не ширпотреб), куда и в какое дерьмо его зашвырнет завтра судьба-индейка. Поэтому Александр ел, спал, качался на тренажерах, смотрел телевизор, читал детективы и русскую классику (находя их в книжном шкафу апартаментов), резался на компьютере, ранее виденном редко и только издали, в «стрелялки» типа «Doom» или «Quake», а также приятно проводил вечера попеременно то с Валюшкой, продолжавшей преданно бегать к бывшему пациенту, то с еще одной, весьма незаурядной во всех отношениях, девицей – Ингой, по совместительству (или по ошибке, что более похоже на правду) служившей в этом веселом доме (не поймите превратно) горничной.

Кстати, в постели с последней он от скуки начал оживлять свои познания в немецком языке, казалось прочно забытом еще со школьной скамьи. Инга оказалась остзейской немкой родом из Прибалтики – Александр и не подозревал, что такое возможно после десятилетий ленинско-сталинско-хрущевско-брежневской национальной политики партии – и в минуты расслабления переходила на родной язык. Сначала из любопытства, но затем увлекшись, Александр попытался поддержать фривольный разговор на языке тевтонов и швабов, как выяснилось, довольно успешно. Совершенно случайно он обнаружил на компьютере программу, обучающую немецкому, и, поупражнявшись днем, вечерами потрясал Ингу своим шпреханьем, день ото дня становившимся все более и более уверенным.

Иногда, пресытившись бездельем, Бежецкий посещал местное «офицерское собрание», размещавшееся на втором этаже роскошно обставленного здания «санатория», затерявшегося, судя по окружавшему пейзажу, все-таки в Уральских горах (не в Карпатах или Пиренеях же, в конце концов). Контингент, посещавший клуб, был весьма разнороден. Глядя на некоторых завсегдатаев, Александр с трудом воспринимал их как офицеров. Скорее данным индивидуумам подошли бы сугубо гражданские профессии: бухгалтер, врач, учитель… Другие же, напротив, были прямо-таки эталоном офицерства, причем старого, кастового. Щеголеватый вид, выправка, ровное обращение… Никаких тебе, понимаешь, «товарищ», только «господа», «сударь», «мадам». Как-то само собой возникло желание подражать этим образчикам истинного офицерства, перенимать, так сказать… С одним из них, среднего роста и западноевропейского типа господином, явно кадровым военным, хотя и в цивильном, Бежецкий познакомился как-то вечером за бильярдным столом.

– Штаб-ротмистр Вельяминов Георгий Николаевич,– представился тот, четко впечатав подбородок в узел галстука и лихо прищелкнув при этом каблуками щегольских туфель так, что Александру послышался призрачный звон гусарских шпор.

Приняв предложенную игру, Бежецкий тоже, хотя и не так лихо, щелкнул каблуками:

– Майор Бежецкий, Александр Павлович. Если не ошибаюсь, ваше звание, Георгий Николаевич, соответствует старшему лейтенанту?

– Извините, Александр Павлович, вы не правы,– заметил штаб-ротмистр.– Штаб-ротмистр по «Табели о рангах», бессмертному творению Петра Великого, соответствует пехотному званию штабс-капитана, а в Советской Армии эквивалентен, скорее, капитану. А ваше звание, господин Бежецкий, более соответствует ротмистру.

– Но ротмистр, насколько я знаю, кавалерийское звание. Какое же отношение я, позвольте, имею к кавалерии?

– Вы правы, ротмистр, воздушно-десантные войска не относятся к кавалерии, но при возникновении авиации во многих странах мира (в Российской Империи, кстати, тоже) на этот революционно новый вид войск были, как бы это выразиться, «спроецированы» кавалерийские звания. К примеру, в США аэромобильные войска даже эмблему переняли от кавалерии и носят на шевроне и в петлицах скрещенные сабли. Мне кажется, вы, ротмистр, имеете прямое отношение к аэромобильным войскам, а?

– Но явно не к американским, штаб-ротмистр.

Они молча играли несколько минут. Штаб-ротмистр играл профессионально, легко и непринужденно, чего нельзя было сказать о Бежецком. Однако майор с детства не отличался обидчивостью и старался учиться всегда, когда предоставлялся случай. Спустя несколько вечеров после знакомства со странным офицером он с удовлетворением отметил значительно возросшее личное мастерство. Теперь он легко обыграл бы всех своих прежних противников, представься такой случай.

Лихо закатив в лузу шар от двух бортов, Александр вернулся к интересной теме:

– А вы, штаб-ротмистр, кавалерист или авиатор?

Вельяминов, опустив кий, пристально поглядел в глаза Александру и заметил:

– Кавалерийские звания были приняты не только в авиации, господин Бежецкий.

Александр быстро прокрутил в голове содержание прочитанной совсем недавно классики и удивился:

– Неужели?..

По-прежнему пристально глядя в глаза Александру, Вельяминов бросил:

– Да, я имею отношение к спецслужбам, ротмистр. Вы меня правильно поняли, я жандарм. Честь имею! – И, осторожно положив кий на сукно, повернулся на каблуках и оставил Бежецкого переваривать услышанное.

Переваривал и делал выводы Александр долго. Вечерами он продолжал сражаться на бильярде со «штаб-ротмистром», иногда вызывая того на беседу и анализируя услышанное. По всему выходило, что влип майор на этот раз во что-то весьма странное, выгонять его вроде бы пока не собираются, но и события не форсируют, готовя к чему-то и терпеливо ожидая от Бежецкого резких телодвижений.

Дня через три Александра, валяющегося после обеда на кровати, осатаневшего от безделья и неизвестности, посетила светлая мысль:

– Таньша, а Таньша! – позвал он копошившуюся по хозяйству в одной из четырех комнат люкса горничную.

Таня, сменщица Инги, была местной уроженкой и любила, когда «барин», как она дурашливо называла Бежецкого, звал ее именно так. Надо сказать, это была самая безобидная из ее заморочек.

– Тань, а не принесла бы ты мне бумаги листок и конверт?

– К чему это вам, барин?

– Да старикам черкнуть хочу.

– А-а!

Таня повернулась и неторопливо пошла продолжать прерванное занятие, а Бежецкий с нетерпением принялся ожидать результатов своей «провокации».

Результаты, как водится, не заставили себя долго ждать.

За ужином в клубе к столику майора подошел один из вестовых, как Александр про себя называл подтянутых молодых людей, постоянно молчаливо сновавших по зданию «санатория», и сообщил:

– Александр Павлович, вас просят зайти после двадцати часов в кабинет номер четыреста три.

«Началось!» – радостно подумал Бежецкий и, вежливо поблагодарив вестового, вернулся к трапезе.

После ужина, полчаса послонявшись по своему люксу, Александр точно в назначенное время стоял перед указанным кабинетом на четвертом этаже. Когда стрелки его «ориента» (кстати, тоже местный подарок) замерли на нужной цифре, он деликатно постучал в дубовую монументальную дверь с одним только номером, без таблички.

– Войдите,– раздался приглушенный толстым деревом голос.

Александр вошел и прикрыл за собой дверь.

– Майор Бежецкий прибыл по вашему приказанию! – отчеканил он, вытянувшись.

– Ну что же вы все тянетесь, Александр Павлович?!

Вызвавший его высокий мужчина лет пятидесяти, одетый в гражданский костюм, но демонстрирующий явно военную выправку, обошел стол и крепко пожал руку Александра.

– Располагайтесь, чувствуйте себя как дома.– Он радушно указал на глубокое кресло, обитое натуральной на вид кожей.

Александр поостерегся разваливаться в кресле, так как знал на собственном опыте, что колени будут торчать чуть ли не выше головы. Прокляв в душе подобную роскошь, он осторожно уселся на краешек, замерев в напряженной позе. Хозяин достал из встроенного в стену бара бутылку коньяка, две крошечные рюмки и блюдце с тонко нарезанным и посыпанным сахарной пудрой лимоном, поставил все это на стол и уселся на свое место. Нацедив в рюмочки благородный напиток и надев специальной серебряной (серебро здесь было настоящее, в этом Александр убедился, внимательно разглядев как-то столовый прибор и установив наличие клейм с пробой) вилочкой на их тоненькие края с золотым ободком по ломтику лимона, мужчина жестом настоящего фокусника ловко послал одно из получившихся таким образом сооружений Александру по полированной как зеркало поверхности стола.

«А если упадет? – с интересом подумал Бежецкий, следя за стремительным скольжением хрустального сосуда.– Ковер толстый, не разобьется, но ведь конфуз!» И напрягся, готовясь поймать рюмку на лету. Однако та, проскользив почти полтора метра, как по мановению волшебной палочки остановилась в двух сантиметрах от края. «Мастер!» – с невольным уважением отметил Александр, знавший толк в культуре пития горячительных напитков. Хозяин перехватил его взгляд и знакомо улыбнулся одними глазами.

Майор мысленно сбрил усы и добавил пыльные разводы на лице: да, сомнений не оставалось, напротив Александра сидел тот самый полковник, который освободил, вернее выкупил Бежецкого у чеченцев.

– Чем обязан, Александр Павлович? – спросил Полковник, заметив, что Александр узнал его.

Бежецкий вынужден был откашляться:

– Во-первых, я должен поблагодарить вас за спасение, това… господин полковник.

– Ну это сильно сказано, «спасение», сударь. Назовем свершившийся акт по-другому: товарищеская помощь в трудную минуту. А во-вторых?

Александр набрался наглости и ответил:

– Во-вторых, с какой целью я здесь нахожусь и скоро ли закончится мое… э… лечение?

Полковник откинулся в кресле и пригубил коньяк.

– Не правда ли, хорош? Да вы попробуйте, попробуйте, Александр Павлович, не стесняйтесь, ради бога.

Еще крошечный глоток и долгая пауза.

– Вы задали сразу два вопроса, господин майор. Да, кстати, я могу вас так называть?

– Да, да, конечно,– поторопился Бежецкий, заметив про себя: «Да хоть ротмистром».

Словно прочитав его мысли, Полковник спросил:

– А может быть, ротмистром?

Смутившись, Александр залпом допил свою рюмку и выпалил:

– Я вас не понимаю, господин полковник. К тому же вы не ответили на мой вопрос.

Полковник неторопливо встал, с бутылкой в руке обошел стол и, налив Александру, вернулся в свое кресло. Только после этого, опершись подбородком на ладонь, он негромко произнес:

– На первую часть вашего вопроса я, с вашего позволения, пока отвечать не буду, а на вторую… Вы торопитесь? Куда, позвольте поинтересоваться?

– Я солдат, полковник. В конце концов, я бы хотел съездить…

– Домой, майор, я правильно вас понял?

Полковник хмыкнул и, выдвинув ящик стола, достал и пустил по траектории, только что проделанной рюмкой, тонкую картонную папку. Папка, как и было задумано, спланировала точно на колени Александра.

Развязав тесемки обычной канцелярской папки с типографским ярлыком «Дело №…», Бежецкий углубился в чтение аккуратно скрепленных скоросшивателем разнокалиберных листков.

Начиналась подборка копией рапорта его, майора Бежецкого, заместителя – капитана Паршукова от 20 февраля 2002 года. 20 февраля – день, когда Александр попал в плен. Значит, жив капитан. «Был жив»,– поправил себя Бежецкий. С того памятного боя прошло, по самым скромным подсчетам, не меньше трех месяцев, а на войне…

Из рапорта, изобиловавшего канцеляризмами, до которых был так охоч сорокапятилетний «вечный капитан», следовало, что майор Бежецкий, видимо, захвачен в плен, потому что: «Среди трупов общим числом до семидесяти восьми тело командира батальона майора Бежецкого, равно как и тела пятерых бойцов отряда, не обнаружены».

Из следующего рапорта, на этот раз неизвестного майора Котельнича, он узнал, что начавший разлагаться обезглавленный труп российского майора вместе с пятью такими же трупами рядовых обнаружен в лесу, неподалеку от места боя при таянии снега 11 марта с.г. Служащими воинской части номер… в лице трупа (каково сказано!) опознан майор Бежецкий Александр Павлович, «предположительно взятый в плен боевиками незаконных вооруженных формирований 20 февраля с.г. в бою у станицы Н-ской». Акт медицинской экспертизы. Копия «похоронки» нового образца: «Ваш сын и муж, Бежецкий Александр Павлович, пал смертью храбрых при выполнении своего воинского долга по защите целостности и конституционного строя Российской Федерации…» Так, та-та-та, та-та-та (майор знал формулировку наизусть, сам сколько раз такие подписывал), командир в/ч такой-то… О! Президент Российской Федерации, Главнокомандующий Лебедь А.И. Факсимиле. Надо думать, чтобы слеза гордости прошибала родичей. Накладная на отгрузку «груза-200»… Сопроводиловка в военный комиссариат города… Значит, гроб-то старикам отправили, козлы, а не Наташке. Копии маминых телеграмм брату Сережке и другой родне… Пара кодаковских фоток с похорон… Ого, Сережка бороду отпустил, хиппарь университетский. Копия свидетельства о смерти… Опаньки! Копия свидетельства о заключении брака между гражданином Николаевым Вадимом Сергеевичем (Вадька, с-с-сволочь!) и гражданкой Бежецкой Натальей Николаевной. Свежая еще, от 17 мая. Надо же, не побоялись «всю жизнь маяться». Ну Вадька, дождался все-таки своего, надоело с Наташкой просто так кувыркаться… Копия сидетельства о смерти Бежецкой Марии Николаевны от 20 мая…

Александр вдруг поймал себя на том, что уже минут пять машинально разглаживает тусклую ксерокопию ладонью. Эх, мама, мама…

Перед глазами стояло милое лицо, с возрастом ставшее еще более мягким и добрым, ласковые руки, тихий голос… Мама, которая, как отважная наседка, готова была защищать своих отпрысков до самой смерти… До смерти…

Наконец он захлопнул папку и, молча пустив ее по столу обратно, поднялся:

– Я могу быть свободен, то… господин полковник?

– Да, конечно, Александр Павлович, идите. Вам нужно побыть сейчас одному.

Александр повернул ручку двери. Вслед ему раздался голос Полковника:

– Завтра я жду вашего решения.

– Какого? – не оборачиваясь спросил Бежецкий.

– Вернуться или…

Майор покачал головой, сам не понимая по какому поводу, и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

В номере он кинулся ничком на постель. Сунувшаяся было с утешениями Инга получила заряд такого отборного мата в семь этажей с заворотом, что, буркнув что-то вроде: «Russisch Schwein», с видом оскорбленной невинности покинула люкс. «Конечно, свинья!» – горько думал Александр, уткнувшись лицом в подушку. Хотелось заплакать, как в детстве, самозабвенно зарыдать до икоты, до сладкой истомы и жалеть, жалеть себя… И чтобы мягкая мамина ладонь легла на голову, впитывая боль и детское горе… Мама. Мамочка. Когда Александр, еще в Афгане, в первый раз угодил в госпиталь, она поседела, по словам Сережки, в одну ночь. Из-за его полугодового молчания (Тирасполь) – слегла с инфарктом. И вот теперь…

Александр вскочил с постели и распахнул дверцу бара. Так, коньяк – к черту, ликер, виски… все не то, все говно! Почему нет водки?! Хочу водки! Бутылку! За четыре сорок две! Паршивой нефтяной «андроповки» с зеленой этикеткой из курсантских времен!! Чтобы утром рыгать голимым керосином!!! Водки хочу!!!!!

– Александр Павлович, извините меня, но я не знаю, что такое «андроповка».

Скверно, видимо, весь этот бред он орал вслух. Псих контуженый! Истеричка! Баба!

– Валюша, принеси мне, пожалуйста, водки. Много. Бутылку. Нет, две.

– А закуску?

– Ничего не надо. Давай, быстренько сбегай, ласточка.

Валя исчезла. Хорошая девчонка. Легко с ней, покойно, да и Инга… Зачем же он с ней так обошелся? Надо извиниться. Надо…

Боль не отступала. Что там с отцом? Хотя что отец? Отец, полковник тех же ВДВ Бежецкий Павел Георгиевич, всегда был идолом, объектом для подражания. Александр почти позабыл его лицо. Нотации. Примеры из жизни. Строгость. Мама. Как она там? Памятник какой поставили?

Александр вдруг захохотал. Зачем терзаться? Надо попросить Полковника, и тот покажет фотографию. Цветную кодаковскую карточку. Как хочется заплакать. Может быть, хоть слезы растопят эту ледышку в груди?

А, вот и Валя. Молодец девчонка, быстро обернулась.

– Валюша, выпьешь со мной? За упокой души…

– Чьей, Александр Павлович?

– Мамы моей, Валя, мамы!

– Ой, Саша…– Валя по-бабьи зажала рот ладошкой.

Александр хлопнул стакан водки и сразу же налил по второй. Водка – сакральный продукт и, видимо, открывает какой-то клапан в русской душе, вот он наконец и смог заплакать. Как давно он не плакал… Полузабытое ощущение. Злые слезы жгут глаза, словно кислотой. Но и ледышка в груди вроде бы начинает таять. Еще бы, в водке-то сорок градусов. Ну-ка мы еще стакашек…

– Может быть, не стоит столько пить, Саша?

– Молчи, что ты понимаешь! Это же мать, мама моя… Может быть, ты б-боишься, что я не смогу…

– Как вам не стыдно, господин майор!

– Фу-ты ну-ты, какие мы гордые. Ну-ка в койку!

Хлопнула дверь, но напоследок все-таки раздалось приглушенное:

– Свинья!..

Во, второй раз свинья! Может быть, Танюшку кликнуть, а?

– Таньша-а!..

Нет, сначала еще стаканчик… Где он? Ау-у-у!.. Ну ничего, если ты такой гордый, зараза, мы и из горла могем. Бр-р… Не лучше «андроповки», право… Ш-ш-штаб-ротмистр? А вы откуда здесь? Стреляли… Ха-ха-ха, ш-ш-ротмистр! Фильм смотрели? Там еще Абдулла… Или Саид… Одним словом: «Ваше благородие, госпожа удача…» Ш-ш-ш, все понял, ш-штаб-ро… Или вы не ш-ш-таб… Козлы! Спецура! Пи… Все, все, ш-штаб-ротмистр… молчу… фу, ротмистр… Вы знаете, господин как-вас-там, я сейчас пьян как свинья. Не верите? Зря! Мне только что сообщили эту новость две прелес… ык… Ща, ротмистр, минутку, я должен рыгнуть-с… О чем я? Да, две прелестные дамы… А?.. При чем здесь дамы, при чем здесь эти прости… Все, все, товарищ ротмистр, я понял… Ш-ш-ш-шротмистр! Давайте, в конце концов, чеколдыкнем еще по стакашку, и в клуб… Да, вы правы, у меня траур… Зачем же я так напился… Вы не помните?..

Даже пол, покрытый пушистым паласом, наконец не выдержал этого мерзкого зрелища и, вздыбившись, милосердно врезал Александру в лоб. Наконец-то погас этот проклятый свет… Мама, где ты?..

Уже который час колонна пылит по горному серпантину. Холод забирается под бушлат. В бэтээре, конечно, теплее, но стоит только подумать о тесноте и духоте, ароматах не мытых неделями тел, солярки, махорки и еще бог знает чего, как тошнота подступает к горлу. Хотя блевать уже давно нечем, немилосердно ноет пустой желудок. Зачем он вчера так нарезался? А еще раньше: зачем он все-таки отказался? Надеялся, что будут уговаривать? Щас, держи карман шире!

Александр смутно помнил двухдневную тряску в переполненном вагоне, где были заняты не только третьи полки, но и тамбуры. Жара, духота, мат, вонь, шум, теснота, толкотня и еще раз жара. Ненависть всех ко всем и по любому поводу. Полуоторванный цветной портрет генерала Лебедя, бог весть каким образом сохранившийся на тамбурной двери и опохабленный коротким словом, накорябанным наискось через упрямый лоб кроваво-красной дрянной «губнушкой». Чей-то облепленный жирными зелеными мухами зловонный труп с табличкой «ВРАГ» на груди, болтавшийся на станционном фонаре прямо перед открытым окном битых пять часов, пока поезд пережидал сплошную череду литерных. Сакраментальная надпись «ДМБ-91», выцарапанная на нижней стороне третьей полки прямо перед глазами Александра каким-то беззаботным дембелем далекой счастливой поры. Где они сейчас, эти Славики, Кольки, Пашки и Хайдарамулов С.? На чьей стороне воюют или давно не воюют уже? Десятки безногих, безруких, слепых калек в застиранных тельниках под распахнутыми защитными и камуфляжными хабэ, тянущие руки с перрона или бредущие по вагону… Рота мариманов в черных форменках, понуро сидящих на вещмешках. Несомненно, непривычных к суше «бакланов» бросят в бой, даже не переодев. И, значит, суждено им вскоре валяться запыленными кучками неопрятного тряпья, а отлетевшим их душам – украсить зарубками приклады светловолосых девчонок из Клайпеды и Риги, мило коверкающих русско-интернациональные матерные слова, и зашелестеть баксами в чьих-то карманах.

Маета хождения по военкоматам и прочим учреждениям, где пришлось доказывать с пеной у рта, что ты не верблюд, вернее, как раз тот самый верблюд. Смертельная ненависть в глазах Наташки, уже на пятом месяце беременности. Трясущаяся голова стремительно спившегося отца, в свои шестьдесят два выглядевшего на все восемьдесят. Покосившийся мамин памятник с шелестящими на ветру бумажными лепестками чудом уцелевшего венка, рядом с таким же, со знакомым лицом на фотографии, но над чужой могилой. И водка. Водка, водка, водка и еще раз водка… Тяжелое похмелье все эти пять месяцев, казалось, не прерывалось ни на минуту. Избавлением показалось направление в действующую армию. Но ненадолго…

Снова горящие станицы и аулы, проклинающие солдат на всех языках женщины и старики. И кровь… Кровь, кровь, кровь, кровь и еще сто раз кровь. Сорвался, когда приказали пустить в расход взятых в плен «самостийных» казаков. Но разбитая морда офицера-воспитателя отозвалась всего лишь давно обещанным разменом крупных звездочек на мелкие. Теперь он уже капитан, штаб-ротмистр, так сказать. Блин, ну зачем же он тогда отказался? Что хотел изменить?..

Холод становится невыносимым. Черт, придется все-таки залезать под броню. Ну конечно, эти козлы опять заперлись. Матерясь, Александр стучит окованным железом прикладом по крышке люка. Глухой услышит, но не открывают. Ну щас, суки, щас кто-то займет его место. Или всех на холод выгнать?.. Ну вроде услышали…

Странно, но остальное Бежецкий додумывает, уже лежа на обочине. Шедший в авангарде колонны танк нелепо сползает одной гусеницей с кручи, сыплются камни, но шума их совсем не слышно из-за грохота разрывов и похожего на звук вспарываемого тупым ножом брезента треска пулеметных очередей. Покрывая все шумы, гулко, надрывая перепонки, бьют гранатометы, излюбленное оружие «чехов».

Парни, сбивая в кровь руки и едва слышно (из-за адского шума) матерясь, горохом сыплются из бэтээров и бээмпэшек. Блин, ну зачем же он тогда отказался?! Срывая голос, Александр кричит в микрофон рации, торчащий у левой щеки, слова команд, сам не слыша их. Солдатик справа вдруг отбрасывает автомат, вскакивает на ноги и, зажимая голову в простреленном шлеме-сфере и разбрызгивая вокруг хлещущую сплошной струей черную кровь, приседая, кружится в предсмертном танце, пока следующая милосердная пуля не сбрасывает его в пропасть. Где же «вертушки»? Где?.. Ну почему же он тогда отказался?..

– «Терек», «Терек», я «Алдан», что у вас…

Вдруг скрежет в наушниках сменяется чистой, как по «Маяку», издевательской мелодией «Танца с саблями». О-о-о, опять чеченские приколы. Ну почему у нас такая х… техника?!

Грохот позади. Ускользающая мысль: «бэтээр, су…»

Зачем он тогда отказался-а-а-а?!

– Барин, барин, что с вами?! – Знакомый голос, рука, трясущая за плечо.

Таньша? Откуда?

Александр с трудом разлепляет глаза, горло саднит от звериного крика, еще стоящего в ушах. Над ним склоняется милое Танюшкино лицо, смутный свет занимающегося дня скромно обтекает ее голую грудь.

– Барин, Александр Павлович, проснулись, голубчик…

В воздухе стоит такой страшный перегар, что можно повесить не только всем известный плотницкий инструмент, но и что-нибудь более солидное. Неужели весь этот жутко правдоподобный кошмар – сон? Не может быть. Не может быть такого последовательного сна. Или может? А если, наоборот, это – видение: и Танюшка неглиже, и утро за окном… всего лишь предсмертная иллюзия, последний милосердный подарок умирающего мозга? А на самом деле лежит он сейчас там, на горной дороге, раздавленный, как лягушка, колесами бэтээра. Точно, так оно и есть. Ну и фиг с ним… Блин, во рту – как в Сахаре… Нет, в верблюжьем хлеву, но там же, в Сахаре.

– Тань… Дай попить…

Как она подхватилась! Господи, слава тебе, Господи! Это же на самом деле всего лишь сон! Обычный кошмар с перепоя! Александр осушил запотевший бокал с чем-то, вкуса чего совершенно не почувствовал, и снова откинулся на скомканные, мокрые от пота подушки. Танюшка что-то там еще делала, невыразимо приятное, что-то говорила, но он уже снова уплывал в беспокойный похмельный сон…

– Подъем, господин ротмистр!

Тяжелая штора, скрежеща по карнизу колечками, отлетела в сторону, и яркие лучи солнца даже сквозь зажмуренные веки раскаленными спицами впились в глаза. Попытки защититься одеялом были пресечены в зародыше. Вельяминов сдернул его одним движением, удивленно вскинул брови и, расхохотавшись, швырнул обратно:

– Пардон, мон ами! Ингу прислать?

Александр с досадой прикрылся и заявил:

– Идите к черту, штаб-ротмистр!

– Нет, господин ротмистр, я не могу покинуть вас в таком печальном положении. Инга, Танюша! Приведите господина ротмистра в порядок. Я зайду через полчаса, ротмистр.

Конечно же девушки уже не помнили о вчерашнем. Или только делали вид? Одним словом, через двадцать пять минут Александр, хмурый и взъерошенный после душа, но умиротворенный, удовлетворенный, благоухающий и даже снова слегка хмельной, пил кофе с коньяком в компании элегантного, как всегда, штаб-ротмистра Вельяминова.

– Ну разве можно так реагировать, ротмистр! – Георгий Николаевич потянулся за кофейником.– Истерики, мне кажется, не лучший способ…

– Что вы понимаете, Вельяминов, в…

– Понимаю, понимаю, успокойтесь. Не один вы, ротмистр, бывали в таком состоянии.

Александр оттолкнул пустую чашку:

– Георгий Николаевич, объясните мне наконец, в чем дело.

Вельяминов допил кофе, аккуратно поставил чашку на блюдце так, что она даже не звякнула, выровнял точно по центру, полюбовался натюрмортом и откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди.

– Что именно вы хотите услышать, Александр Павлович?

– Куда я попал? Где меня хотят использовать? Кто такой Полковник? Зачем…

Штаб-ротмистр шутливо вскинул руки:

– Не все сразу, ротмистр, не все сразу. Давайте по порядку. Как я понял, больше всего в данный момент вас интересует вопрос, где вы находитесь?

– Да, в первую очередь. Итак, где я?

Вельяминов придвинулся к столу, сцепил пальцы рук и, положив подбородок на тыльную сторону ладони, ответил вопросом:

– Вы любите читать фантастические романы?

– Да, но разве это относится к…

Догадка уже начала смутно формироваться в мозгу…

– А приходилось вам слышать или читать о теории параллельных пространств, Александр Павлович?..