Читать книгу Апельсиновый ландыш - Андрей Федоров - Страница 2

Вовка задрал голову к небу, будто чувствуя, что сейчас произойдёт что-то важное – самое важное, самое яркое, что может случиться в жизни. Да, именно сейчас, в это мгновение! И то, что произойдёт – поменяет всё в корне, перевернёт страницу, и с неё, с новой чистой страницы жизни, тут же брызнут миллионы красок. Он рванул растопыренную ладонь к небу и замер, с жадностью слушая шёпот ленивого июльского ветерка.

Ну… Давай! Где же ты? Вот она, моя ладонь!..

Ветерок обволок Вовкины пальцы, ласково поиграл с ними, а затем нежно опустил в ладонь цветок. Маленький апельсиновый ландыш. Не дыша, Вовка протянул его Вике:

– Это тебе! – и густо покраснел.

– Ты первый раз даришь девушке цветок? – Вика вдохнула аромат и рассмеялась.

Вовка не понял, почему она смеётся, и покраснел ещё гуще:

– Да. Но почему апельсиновые ландыши падают с неба?

– Ты, правда, не знаешь?

Вопрос обескуражил Вовку. Вика почувствовала это:

– Мне папа рассказывал.

– Папа?

– Да, мой папа, Сергей. Он умер, и теперь я совсем одна.

Вовка сжал губы и побелел. Он тысячи раз по ночам думал, что такое, когда у тебя есть папа? Как это? Огромный нежный человек, который кидает тебя в воздух так, что замирает дух, а потом, когда от восторженного страха сжимается сердце и холодеют ладони, ловит у самой земли… И вы оба хохочете до судорог, и он целует тебя в пухлые розовые щёки, а ты ежишься от его колкой щетины и хохочешь ещё сильнее, заливаешься смехом… Он видел это во снах, которые приходили к нему ниоткуда и уходили потом в никуда… И просыпался утром и в который раз на мокрой от слёз подушке. Это не правда, папа не может умереть! Они созданы, чтобы всегда быть с тобой! Вовка был в этом уверен.

Но промолчал.

Вика покачала головой:

– Совсем…

– Нет, – просипел Вовка, – ты не одна… Теперь мы вместе.

Вика положила ему голову на плечо и вздохнула:

– Папа рассказывал, что апельсиновый ландыш – предвестник желания. Самого главного в жизни. Ведь часто бывает – живёт человек и не знает, зачем, что ему надо в жизни, и для чего… Но если ландыш спустился в ладонь, то человек непременно поймёт, найдёт, ради чего жить, и желание обязательно сбудется. Вот ты, Вовка… – она нежно погладила лепестки цветка подушечкой мизинца. – Ведь он не просто так спустился к тебе… Ну, скажи, есть у тебя желание?

Вовка изо всех сил пальцами сжал колени. Изо всех сил, до белых костяшек. Так он делал всегда, сколько себя помнил, когда нужно было решение, пусть хоть самое крошечное… Ведь в итоге, из всех, крошечных и не очень, сложится одно – самое главное в жизни. Узнать бы ещё, какое… Сейчас Вовка не знал, но что-то в глубине кричало, что про́бил час.

– Ты мне расскажешь об апельсиновом ландыше? – чуть слышно произнёс он. – Так, как рассказал тебе папа…

Ольга Витальевна смотрела на причудливый дуэт. Их притянуло магнитом в первый же день, а они, воспитатели, толком ничего и не поняли, только увидели, как Вовка с Викой прилипли друг к другу сразу же и навсегда, и единственной му́кой в жизни для них стало расставание – долгое, ржавое и гадкое расставание с вечера до утра, когда опять смогут сесть на обшарпанную скамейку, как сейчас, и вдвоём молча уставиться в одну точку. Уставиться надолго, хоть на весь день, не шевелясь, не двигаясь, только переплетя пальцы рук в нежном узоре…

– Дело в садовнике, – Вика почувствовала, как Вовка превратился в слух. – Он слеп, но знает преогромнейший сад свой хозяйки, мадам Софи, как свои пять пальцев. Каждое утро Жокто, так его зовут, выходит поздороваться с розами, потом, напевая старинный романс, поливает азалии… Когда вдруг, неизвестно каким образом, из проросших в земле семян плющ начинает карабкаться по яблоням, он надевает свои бежевые бархатные перчатки и с виноватым видом срезает зелёные сочные побеги… Мадам Софи заходит по утрам к нему в каморку, что скрыта за кустами жасмина, и говорит: «Жокто, я жду от вас божественного чуда! Да-да, именно сегодня! Ведь именно сегодня…» и она рассказывает, что чудесного произошло именно сегодня, именно когда-то, с кем-то и почему.

Вика пальцами рисовала в воздухе мадам Софи, и Вовка увидел, какое огромное доброе сердце бьётся в её груди, увидел, как мадам Софи одинока, как дорог ей старый садовник Жокто. Настолько старый, что помнит, как матушка мадам Софи выходила замуж.

– У неё совсем никого нет? – перебил шёпотом Вовка. – Она одинока?..

– Да, кроме Жокто – никого.

– И поэтому у неё такое огромное тёплое сердце?

Вика задумалась:

– Наверное… Ведь сердце прокачивает и кровь, и любовь, и страдания… Много работы… – и замолчала.

Вовка нежно дотронулся подушечками пальцев до её руки, пробежал вверх до шеи, нырнул ими в волосы. Потом указательным пальцем, едва касаясь кожи, провёл через лоб на аккуратненький носик и чуть нажал его кончик, как кнопку звонка:

– Апельсиновый ландыш, – тихо напомнил он Вике.

– Жокто – не просто садовник. Он умеет творить чудеса. Именно он вывел те самые розы, Глювайн, лепестки которых согревают замерзающих альпинистов. Его нарцисс, который назвали «Глаза», расцвёл впервые здесь, у нас, на Воробьёвых горах, и к нему летят все бабочки мира. Да-да! – с жаром говорила Вика. – Представляешь? Все хотят увидеть, как зацветают эти нарциссы. И даже бабочки-махаоны прилетают из Южной Америки, чтобы присесть и вдохнуть аромат цветов! Мы обязательно это увидим.

Вовка затаил дыхание: он никогда не видел махаонов, не представлял, где находится Южная Америка, но что-то внутри него, какой-то несуществующий художник, водил кистью по мольберту и наполнял воображение сумасшествием красок.

– Но однажды, – голос Вики преобразился…

В то утро мадам Софи проснулась раньше обычного. В то редкое тёплое утро, когда уже вовсю щебетали птицы в саду, а на лужайке солнечные зайчики водили хороводы. У неё было странное чувство – всю ночь снился необычный цветок: она держала его в руках, вдыхала сказочный аромат, который и до сих пор окружал её, но она никак не могла вспомнить рисунок той красоты, её очертания. На пальцах осталось лишь нежность цветка и ощущение свежести лепестков.

Мадам Софи встала с кровати, взбила пальцами свои пышные волосы и, запахнув воздушный китайский халат, подаренный много-много лет назад мужем, спустилась к пруду. Она рассчитывала, что утренняя вода смоет то самое странное чувство, но – увы! Этого не случилось. Наоборот, в груди что-то сжалось, и томительная тревога пробежала сквозь сердце.

Не нарушая традиции, после завтрака она заглянула к Жокто напомнить о необходимости чуда…

– Мой милый Жокто, – мадам Софи уже попрощалась, но вернулась от двери, – не назовёте ли цветок, что ночью лежал у меня на ладони?

И протянула руку. Слепой садовник снял шляпу, приблизил ладонь к лицу и глубоко вдохнул носом:

– Это – апельсиновый ландыш, мадам! – Жокто чрезвычайно удивился. – Но как!.. Где вы его нашли?

Мадам Софи пожала плечами:

– Не знаю. Просто спустился в ладонь… – она как-то необычно посмотрела на садовника и задумчиво присела на стул. – Этим утром, Жокто, я поймала себя на мысли, что недостаточно знаю вас. Как странно… Вы служите мне уже столько лет, мы подолгу разговариваем с вами каждый день, но… И правда, совсем недостаточно знаю… А сегодня, когда меня разбудил аромат, я вдруг поняла, что внутри вас живёт желание – огромное, как океан, призрачное, как миражи в пустынях, и несбыточное, как любовь звёзд. И оно есть. Я права?

Пока мадам Софи говорила, садовник слушал, чуть склонив голову, и не дышал. Посидев так ещё немного, медленно встал и вышел. Мадам Софи, знала, что Жокто вернётся через пару минут с двумя чашками ароматного чая.

Всё в точности так и произошло. Садовник налил две чашечки чая, поставил на поднос и, словно летучая мышь, видящая контуры предметов только в своём воображении, не задев ни одного угла в кухне, вернулся к столу. Под мерное цоканье ходиков они сделали по нескольку глоточков.

– Апельсиновый ландыш, мадам, который был в вашей ладони, – произнёс наконец Жокто, неслышно ставя чашку на блюдце, – не просто цветок. Много лет назад я вывел этот сорт, но – странная штука – он потерялся. Да, просто исчез неожиданно… Как бы ландыш есть, и в то же время его нет. С тех пор я так ни разу и не держал цветок в руках.

– Разве такое может быть?! – воскликнула мадам Софи.

– Как видите… – виновато улыбнулся Жокто и пожал плечами. И добавил. – Но в этой истории интересен не я и не он. Совсем даже и не я…

– А кто же? – мадам Софи удивлённо подняла брови.

– Вы!

– Помилуйте, Жокто!..

– Да, да, вы! Ландыш спустился в вашу ладонь, не в мою. Поверьте ему, на это есть причины. В мою ладонь он не спустится, это точно. Ландыш знает о моём желании и, наверное, оно сбудется. Я, правда, не представляю, как, но это сейчас и неважно. Поэтому, он выбрал вас. Вам, не мне нужно наполнить жизнь желанием, и последние годы, что вас знаю, тому свидетели.

– Объяснитесь, мой дорогой друг! – в нетерпении попросила мадам Софи. – Почему так?

Жокто вытащил из кармана брюк платок, промокнул им выступившие на лбу капли пота и извинился:

– Простите, это не от горячего чая… – затем аккуратно сложил платок и убрал. – Когда я думаю о том, что однажды смогу встретить Анну, свою сестру…

Его голос задрожал. Мадам Софи, поражённая в самое сердце, застыла: прошло столько лет со дня их первой встречи, и вот какой поворот! А она ни сном, ни духом!

– …я знаю, что однажды смогу встретить Анну… – говорил Жокто. – Я знаю, она жива! И слепа, как и я, и одинока. Нас разлучил в детстве страшный удар судьбы – землетрясение. В детстве, когда ещё не помнишь себя… Но много позже пришли известия: родители погибли в тот самый день, а нас чудом спасли, но никто и не подумал, что мы – брат и сестра. Слепые от травм брат и сестра.

– Но как вы об этом узнали? – взмолилась мадам Софи

– Я же садовник! – старик покачал головой. – Я им родился, им и умру. А первое, что помню – куст сирени. Не знаю, сколько мне было лет от роду, но помню его густой запах и помню наш мимолётный разговор. Ветерок наклонил ветви, и те прошелестели: «Привет, одинокий Жокто. Ты не знаешь, почему одинок, мне жаль! И я не знаю. Но что я знаю – однажды ты станешь самым великим в мире садовником. Лепестками твоих роз будут согревать замерзающих людей, и самые красивые на свете бабочки будут лететь через океаны, чтобы вкусить аромат созданных тобой цветов». Не страшно, что ты слеп, добавила сирень, страшно другое. Разве может быть что-то страшнее слепоты? – подумал я. Да, сказал куст, читая мои мысли, и ты поймёшь это скоро. Когда? Но ветерок начал стихать, и последнее, что я услышал – всему своё время. Наверное, – рассудительно продолжал Жокто, – то самое время пришло, когда в городском парке орешник сказал, что слышал от ветра известие о судьбе моих близких. И в тот день я понял, есть вещи страшнее слепоты… Например…

– … одиночество, – закончила фразу мадам Софи.

– И тоска по близким, – добавил тихо Жокто, зная, что память вернёт его сейчас назад, к орешнику:

«А теперь, посмотри наверх! – орешник плавно поднял к небу ветви. – Видишь?» Маленький Жокто вдруг поверил, что сможет увидеть. Он задрал голову, но там ничего, кроме бездонной темноты не было. Он продолжал смотреть до рези в глазах, пока не потекли слёзы, и лишь тогда дерево ответило: «Там – ещё твой неродившийся цветок, который спускается с неба и дарит главное желание в жизни. Он сам выбирает, в чью ладонь лечь. Ты сотворишь это чудо. Не для себя, для других – твоё главное желание уже родилось и цветок тебе не нужен. Он нужен другим».

Мадам Софи, сжав ладонями чашку с остывающим чаем, долго сидела молча…

– Как странно… – наконец прошептала она. – Как странно, что цветок дарит желание, а не его исполнение… Но ведь в этом – глубокий смысл, не правда ли?

– Да, мадам, – кивнул садовник. – Я рад, что и вы так считаете. Как рад и тому, что этой ночью апельсиновый ландыш выбрал вас.

Вовка сидел, раскачиваясь и представляя себе, как это всё было… И мадам Софи, и землетрясение, и Жокто… маленький, слепой, потерявший семью и когда-то потом – самый великий садовник мира.

– Анна? – Вовка повернулся к Вике. – Мадам Софи, её желание… Чтобы Жокто нашёл свою сестру Анну?

– Не совсем… – Вика снова взяла Вовкину руку.

– А что?

– Слепому трудно искать человека…

– Он снова стал видеть? Ну, скажи!

Вика погладила лепестки ландыша…

Ольга Витальевна осторожно оглянулась – вокруг ни души: детей уже развели на послеобеденный сон. Кроме Вовки с Викой. Она упросила разрешить им не спать днём, зная, что разлука для них мучительна. Осторожно вытащив из кармана пачку сигарет, прикурила…

– Курим? На рабочем месте? – по-доброму прошептало над ухом.

Ольга улыбнулась – с таким «наездом» мог быть только один человек в мире, её директор, Кирилл с уже архаичным отчеством Викентьевич. Рядом с ним стоял высокого роста средних лет брюнет с тёплым обворожительным взглядом. Ольга прижала палец к губам. Брюнет понимающе кивнул и прошептал:

– Я знаю, у них очень острый слух. Я – Чермышев, из Сербского…

Кирилл тихо добавил:

– Их звезда по детской психиатрии.

Ольга почувствовала что-то родное, близкое, человека, который полюбит детей также, как она сама. Чермышев стоял рядом, внимательно вглядываясь в Вовку и Вику. Потом прошептал:

– Простите, Ольга Витальевна, меня так быстро сорвали… Я не успел всё схватить.

Ольга закрыла ладонью губы. Она делала так каждый раз с тех пор, как привезли Вовку: это спасало.

От слёз.

– У них… – она назвала какой-то синдром, известный только специалистам. – Слепы и немы, только слух. Брат и сестра. Родились в Канаде, отец работал там по контракту. Им было два дня отроду, когда у роддома взорвалась бензоколонка. Снесло три квартала. Мама погибла. Сначала нашли Вику и отца, Сергея, вернули в Москву. А через несколько лет, чудом, Володю. Опознали по ДНК. Когда привезли его, Сергей уже умер… Вот так…

Губы Чермышева сжались в тонкую ниточку:

– Они знают?.. Что брат и сестра…

– Нет, – прошептал Кирилл, – мы только готовим их к этому. Поэтому вас и пригласили. А пока, сидят и молча глядят куда-то… Что у них на уме?..

Вика погладила лепестки ландыша, перевернула Вовкину ладонь и медленно опустила в неё цветок:

– Скажешь, какое твоё?

Вовка кивнул:

– Бабочки-махаоны. Они скоро прилетят… И мы обязательно их увидим.