Читать книгу Если ты мыслишь здраво – политика уже с тобой. Современная практическая философия - Андрей Геннадьевич Мясников, Андрей Геннадьевич Минак - Страница 6

Наследие великих классиков помогает заново открывать утерянные смыслы и забытые горизонты понимания, что особенно важно в переходные, запутанные периоды жизни общества, когда требуется взглянуть на происходящее со стороны, как бы не своими глазами, и увидеть просвет в будущее.

Наследие великого поэта – это особый дар будущим поколениям, который принадлежит каждому читателю.

Хотел было логично перейти к общей характеристике поэтического наследия М.Ю.Лермонтова, но решил остановиться… Требуется учесть очень много конкретики о всей его поэзии, которой я не владею. Поэтому не буду вводить в заблуждение ни себя, ни других, да и не хорошо «отбирать хлеб» у коллег-филологов и историков литературы.

Как философ, остановлю свой взгляд на одном из последних стихотворений, в котором, по моему мнению, поэт высказал своё нравственно-политическое завещание. Я предлагаю такую гипотезу, за которой будет стоять новая философская расшифровка лермонтовской «Родины».

Воспользуюсь своим правом на дар великого поэта, и с точки зрения философии предложу свою реконструкцию известного стихотворения «Родина». Чтобы «раскрыть» этот подарок поэта, предлагаю обратить внимание на ключевой вопрос: почему Лермонтов поменял его название с «Отчизны» на «Родину»? В лермонтоведении достоверно известно, что эта перемена произошла в феврале-марте 1841 года, перед опубликованием в 4 номере журнала «Отечественные записки»7. Так, уже 13 марта 1841 года В. Белинский писал В. П. Боткину: «Лермонтов еще в Питере. Если будет напечатана его „Родина“ – то, аллах керим, что за вещь – пушкинская, т. е. одна из лучших пушкинских»8. Значит, Белинский одним из первых узнал новое название этой «вещи», хотя во всех рукописях, и даже в беловом автографе, стихотворение называется «Отчизна».

Неужели замена названия «Отчизна» на синонимическую «Родину» настолько принципиальна, что на неё нужно обращать внимание? По моему мнению, да. Это был результат существенной перемены в умонастроении поэта. Как отмечают исследователи его творчества, Лермонтов уезжал в начале апреля 1841 года из Петербурга на Кавказ с «дурным предчувствием». По сути, он был выдворен из столицы по предписанию царя в 48 часов, и, как отмечают многие исследователи, его поэтическим ответом императору Николаю I стало смысловое продолжение «Родины»:

Именно так отчётливо он стал видеть «отчизну» – страшную, беспощадную систему насилия, обмана и холопства – государство российское николаевской эпохи, – систему, в которой он оказался слишком злой, кусачей, опасной «собакой». Но чтобы остаться честным человеком, не стать лжецом и подлецом, нужно с большой осторожностью говорить о любви к такой «отчизне».

Итак, что же произошло в феврале – марте 1841 года с Лермонтовым в Петербурге во время его краткосрочного военного отпуска? Попробую обобщить имеющиеся факты:

1. Несмотря на настойчивые ходатайства военного руководства, император Николай I отказал поручику Лермонтову в награде за храбрость, проявленную на кавказской войне.

2. Лермонтов очень хотел уйти в отставку с воинской службы, но могущественная бабушка Е. А. Арсеньева не захотела ему помочь.

3. В очень плохом состоянии здоровья поручик Лермонтов был вынужден по приказу вернуться на кавказскую войну с предчувствием скорой смерти.

Именно в это время поэт продумывал своё стихотворение, поэтому можно предположить, что перед публикацией стихотворения, Лермонтов глубже вдумался в понятие «Отчизны», и обнаружил в нём один из исконных корней – «отчим», т.е. неродной отец. На этот корень указывает Владимир Даль в своём толковом словаре9. Таким «неродным отцом» – средоточием российской властной вертикали – для гениального поэта оказался царь Николай I.

Говоря об «отчизне», Лермонтов отчётливо сознаёт неродной ему характер российской власти, той казарменной николаевской системы, которую он начал бесстрашно обличать в своём «Предсказании» (1830), а затем, после смерти Пушкина, в «Смерти поэта» (1837). Только жестокая «отчизна» могла отозваться о смерти гениального наследника Пушкина: «Собаке – собачья смерть». Но если для казарменной деспотической России великий поэт стал «собакой», то и казарменная отчизна перестала быть для него «родной» (Родиной), стала той «отчизной», которую судят трезво и неумолимо, без лишних эмоций.

Пожалуй, что уже после убийства А. Пушкина у М. Лермонтова начались открытые борения с «отчизной», а после первой и в ходе второй ссылки на Кавказ, они только усиливались, и дошли до апогея в «Родине» и «Прощай, немытая Россия!».

Как отмечают исследователи творчества поэта (например, У. Фохт, В. Мануйлов, Э. Найдич и др.), стихотворение «Родина» было ответом на «ура-патриотический» поэтический панегирик русского славянофила Алексея Хомякова под названием «России»10. Восторгаясь детской наивностью и смиренностью русского народа, Хомяков заканчивает своё стихотворение высокопарным слогом о России:

Для лермонтовского холодного рассудка такая высокопарность была пустым мечтательством, наивной верой в светлое будущее. Трезвый и аналитичный рассудок поэта не мог не видеть жестокой и бесчеловечной реальности, а тем более, когда он испытал её на себе, когда «родная отеческая» власть по своей прихоти распорядилась его жизнью. Конечно, Лермонтов не мог смириться с таким «отеческим» отношением, и вступил в интеллектуальное и моральное борение с казарменной системой.

Теперь мы можем ясно увидеть это борение поэта с «отчизной» и её слугами в первых строках его «Родины»:

Обычно исследователи заостряют внимание на «странной любви» поэта к своей отчизне, и в качестве пояснения этой странности приводят вторую строку: «Не победит ее рассудок мой». Эта строка привычно понимается в том смысле, что «мой рассудок» (лермонтовский) не может победить «ее» (любовь к отчизне). И из этого следует, что, несмотря на рассудочное нежелание любить и ценить свою отчизну, поэт всё же не в силах подавить в себе глубинное чувство привязанности и симпатии к ней.

Мало кто обращает внимание на то, что вторая часть стихотворения начинается с противопоставления «Но я люблю…», которое предполагает рассудочное суждение – «хотя и должен ненавидеть». Это противопоставление будет более понятным и логичным, если мы вернёмся ко второй строке стихотворения, и попробуем увидеть в ней иной смысл: «Не победит её рассудок мой» – (выделено и курсив А.М.).

О чьей победе идёт речь? Кого над кем?

1. Лермонтовского рассудка над любовью к отчизне?

2. Или «её рассудка» («отчизны») над «моим», т.е. лермонтовским? Мы вполне можем допустить правильность и первого, и второго толкования. При этом второй вариант позволяет глубже увидеть лермонтовское различение «Отчизны» и «Родины». Это различение будет характерным для образованных и самостоятельно мыслящих людей в России, т.е. для той самой «интеллигенции», у которой часто складывается «странная» любовь к отчизне. Это действительно «странная любовь»: вовсе не слепое чувство привязанности к родному месту, и не бессознательное (неразборчивое) влечение ко всему русскому, российскому, как это бывает. Но об этом чуть позже.

Итак, мы вправе допустить, что во второй строке стихотворения Лермонтов говорит о борьбе «рассудков»: его собственного («мой») и какого-то другого («её рассудок»), внешнего, общего или «отеческого рассудка», который обычно побеждает индивидуальный рассудок.

Вышестоящий, властный «отеческий рассудок» требует к себе верноподданной любви Лермонтова, т.е. добровольного признания превосходства или «победы», и при этом не представляет весомых, убедительных аргументов о том, почему я должен признать это превосходство, а тем более «победу» над собой? Почему я должен признать свою зависимость от «внешнего рассудка», т.е. от чужого ума?

Скрытый в первой части стихотворения вопрос «почему?» является самым опасным средством в такого рода интеллектуально-моральном противоборстве. Гордый поэт вовсе не хочет отказываться от своего «рассудка» и его доводов, т.е. от своей личной позиции, потому что он видит слабость аргументов «свыше»:

Итак, «слава, купленная кровью» тысяч и миллионов простых людей не впечатляет поэта. Почему? Великие, громкие победы прошлого, в том числе и недавняя для Лермонтова победа над Наполеоном, – блекнут на фоне унизительного, рабского положения «народа-победителя». Этой славой пользуются лишь немногие избранные, прикрывая своё особое превосходство над послушным большинством. Рассудок поэта не приемлет такого унизительного положения и позёрства.

К тому же «полный гордого доверия покой», вековая детская боязнь «раскачивать лодку» и что-то менять в государстве, по существу, просто смешна, тем более, когда она лживо прикрывается отеческой заботой обо всём народе, благополучии всех подданных. Желанный «отеческий покой» неизбежно ведёт к умерщвлению всего «беспокойного», оригинального, творческого и самостоятельного, что собственно и происходило в николаевской России. Высказать правду в такой системе – значит, «бунтовать». А как же честному человеку, смелому офицеру и поэту-публицисту не писать, не говорить того, что он думает, чувствует, что понимает в этой жизни? Для слабых людей выбор не велик: или смиренно молчать, или обманывать себя и других. В обоих случаях личность будет унижена, подавлена, а достоинство потеряно. Для Лермонтова – это было не приемлемо.

И даже «старины заветные преданья», которые были близки поэту, – не порождают у него радостного восхищения, не дают отрады пытливому рассудку. Почему? По моему мнению, на фоне мрачного исторического прошлого России поэт хотел бы видеть более светлое настоящее, которое бы приближалось к идеалу («мечтаниям»), а не отдалялось бы от него. Гордиться прошлым хорошо и уместно тогда, когда оно стало основанием для лучшей жизни. Когда же в настоящем сплошная имитация, типа у нас – «тишь, гладь, да божья благодать», то высокие мечты испаряются как утренний туман, воля парализуется, рассудок деревенеет до состояния «ать, два, три» и постепенно сливается с общим казённым «отеческим порядком».

Теперь нам очевидно, что «отеческий рассудок» выражает именно деспотическую вертикаль власти, которая нацелена на принуждение конкретного лица к рабскому подчинению своим требованиям («порядку»). Лермонтов художественно точно показал, что когда личный рассудок человека выходит из-под такой «отеческой» опеки и начинает мыслить самостоятельно, по-своему оценивать действительность, то его отношение к окружающему миру становится внутренне противоречивым, так как личность начинает раздваиваться между эмоциональной любовью к «Родине» и рассудочной нелюбовью к «Отчизне».

Это усложнённое понимание российской общественной жизни начинается среди интеллектуалов ещё в конце XVIII – начале XIX века. Например, Николай Карамзин в своей статье «О любви к отечеству и народной гордости» (1802 г.) говорит о трёх видах любви к отечеству: физической, моральной и политической11. С моей точки зрения, первая и вторая из них являются именно «любовью к родине», т.е. естественной привязанностью к родной природе, близким людям, родному языку, обычаям и нравам. А третья – политическая любовь – будет представлять собой не что иное, как уважение к государственному порядку, «отчизне» -отечеству. Карамзин обосновывает необходимость политической любви к отчизне с помощью рационально-прагматического аргумента: «Мы должны любить пользу отечества, ибо с нею неразрывно связана наша собственная» польза, «любовь к собственному благу производит в нас любовь к отечеству» [4, с. 282.]. Таким образом, у Карамзина мы находим уже не патерналистскую позицию слепого подчинения государственной власти и безрассудного патриотизма, а сознательное, добровольное признание полезности такого государства («отечества»), которое уважает и поддерживает личное благо и личное счастье своих граждан. Именно о таком добровольном и рассудочном патриотизме мечтал и Лермонтов, но реально испытывал лишь естественную любовь-привязанность к своей родине.

Поэт, лишённый иллюзий верноподданической любви, судит свою «отчизну» разборчиво, придирчиво, не давая себя ввести в заблуждение, и не желая оказаться «в дураках». Как живой человек, он хочет любить, но как мыслящая личность, он не может любить всё подряд. Его рассудочная избирательность требует самому судить обо всём: о былом, о настоящем и желанном будущем. А для этого нужно много знать и уметь сравнивать «свои» достижения, удачи, поражения и слабости с историями других людей и народов.