Читать книгу Я – патриот - Андрей Григорьев - Страница 4

Пробежал мой взгляд по зоне,

По баракам, по плацу,

Что ж, в неволе как в неволе,

Ну а я домой иду.

Из локалки выйду тихо,

Решка лязгнет за спиной,

И в дежурку за билетом,

Что заменит мне конвой.

Денег, горсть монет блестящих,

Мне вручит ДПНКа

И пошёл куда подальше,

Ну, мужик, иди пока.

Дальше выхода система,

О которой срок мечтал,

Переходы, решки, двери,

Лязг и скрежет о металл.

Вот и всё, замок последний,

Скрежетнул и замолчал,

Я на воле, на свободе,

Сколько лет я это ждал.

Мне жизнь осточертела в этой хате,

На волю мне так хочется взглянуть,

Увидеть солнце красное в закате,

Свободы, милой воздухом вздохнуть

Увидеть то, что видят люди с воли,

Почувствовать, что чувствуют они,

Ворваться в мир свободный от неволи,

Забыть, что пленник ты сырой тюрьмы.

Пройтись неспешно по родным аллеям,

Зайти в ближайший полуночный бар,

Там выпить рюмку крепкого Мартини,

Что б мир ещё теплей и краше стал.

На этой ноте кутаюсь в телагу,

Мне холодно от взгляда моего,

Решётки, шконки, робот со мной рядом,

И только мысль летает далеко.

Сегодня в зоне выходной,

Сегодня праздник Первомая,

Все вольные ушли домой,

Зарплату с шумом пропивая.

А нам субботник предстоит,

Весна в колонии настала,

Растаял снег, а вот под ним

Любого мусора не мало.

Для зеков праздник не удел,

И отдыхать нам только вредно,

Вот так решают мусора,

И улыбаются надменно…

На улице темно, мороз и стужа, холодный ветер в проводах звенит.

Клочок земли, опутанный колючкой, вокруг тайга в потёмках этих спит.

Глухое место на краю Урала, лишенье, голод, холод, мусора,

Худые зеки в стареньких телагах, здесь отбывают срок день ото дня.

В бараке темень, зеки спят в телагах, пар изо рта, в узорах всё окно,

А на окне сидит угрюмый парень, карандашом карябает письмо.

Фонарь с запретки светит на окошко, через узор на тоненьком стекле,

На подоконнике пацан свернулся кошкой, и пишет, пишет злость, храня в себе

Я вновь пишу тебе Мамуля, здравствуй, здесь в лагере, в тайге, среди болот,

Для зека нет огромней того счастья, что б знать, что кто то, где то его ждёт.

Я счастлив тем, что ты жива, здорова, что ждёшь меня не глядя на года,

Не слушая, что скажет участковый, о том, что на свободе все друзья.

О том, что я других прикрыл собою, признался в том, чего не совершал.

Что стал для них я рыбкой золотою, когда один уехал на централ.

Признаться мам, быть может в чём-то прав он, но вспомни детства раннего шаги,

Когда мне говорила ты о главном, – с предательством, изменой мы враги.

Полюбишь если, то люби до гроба, в кого поверишь, до конца и верь,

И слушай голос сердца, голос Бога, ведь ты сынок живёшь среди людей.

Твои слова я помню как молитву, и вера в них свела меня в тюрьму,

Кто знал, что совершаю я ошибку, не тем, поверив на свою беду.

А та кого любить на веки клялся, лежит сейчас в постели с мужиком,

Который на суде тогда смеялся, на адвокатском кресле за столом.

Кому я верил, только ты осталась, кого любил, опять же только ты,

Украли, растоптали люди жалость, и изорвали все мои мечты.

Не верю я ни Господу, ни людям, и не люблю из них уж ни кого,

Я стал как волк, блуждающий по джунглям, и верящий в себя лишь самого.

Не надо мне ни стаи, ни волчицы, с кем мог бы разделить свою судьбу,

Не буду я добычею делиться, а бабу на часок и так найду.

Таким вот стал я волко-человеком, для всех волком, лишь для тебя сынком,

Я для тебя прожил на свете этом, но одинокий волк для всех кругом.

Письмо таким вот грустным оказалось, письмо, как одинокий волчий вой,

Прости, родная, что всё так случилось, прости, что разлучили нас с тобой.

За окнами рассвет забрезжил алый, над проволкой колючею красно,

А я пишу письмо любимой маме, последнее, прощальное письмо.

«Прости за всё» – последней было строчкой, и парень на запретку побежал,

Карабкался по проволке колючей, а часовой стрелял, стрелял, стрелял.

Упал на землю истекая кровью, оскалив зубы, словно волчью пасть,

Конверт лишь прижимав к себе с любовью, расстаться с ним совсем не торопясь

Когда утихло эхо автомата, раздался одинокий волчий вой,

Почувствовав коллегу и собрата, он душу парня звал в тайгу с собой

На вечерней проверке, перед строем зека,

Под конвоем Ментов и в браслетах,

Вышли спины, согнувшие два мужика,

Босиком и в трусах лишь одетых.

Их тела в синяках от прутов и дубин,

Спины вздулись рубцами от палок,

От наручников руки давно затекли,

Губы в кровь, вид их страшен и жалок.

Это братья Кривко получили письмо,

От соседей из дома родного,

Что их мать умерла, что разграбили всё,

И сестрёнку готовят к дет. дому.

Порешили они, надо детке помочь,

Что без них сможет малая кроха.

Насушив сухарей, подлатав сапоги,

Побежали, надеясь на Бога.

Эти парни бежали неделю назад,

Им хотелось домой, на свободу,

От ментовских оков, от козлиных бодяг,

Унижения, вшей, – на свободу.

Сразу после отметки парняги пошли,

По лесам, по болотам и топям,

Что бы дальше от этой Ольховки уйти,

По ни кем неизведанным тропам.

День и ночь шли они, огибая посты,

Заметая следы и приметы,

А тайга небывалой была красоты,

Душу грели лесные рассветы.

Спать не спали почти, по дороге своей,

Ели то, что с собой прихватили,

Граммов двести жирка и мешок сухарей,

Воду там же болотную пили.

Постоянно в пути, день и ночь на ногах,

Час на отдых поближе к рассвету,

Сон сморил пацанов не на час, не на два,

Спали день, так как сил больше нету.

Всю неделю как стая голодных волков,

По болотам гонялись за ними,

Три бригады совсем озверевших Ментов,

Всю неделю на них злость копили.

День был хмур, капал дождь, ветер жалобно выл,

А ребята всё спали и спали,

Им бы встать и идти, но у них нету сил,

А менты только это и ждали.

Как младенцы, – бродяги на мокрой траве,

Снятся матери, братья, подруги,

Передёрнут затвор, автомат на груди,

У мента, что велит поднять руки.

Как их били, везли, – это я умолчу,

Я не знаю, ходили лишь слухи,

В церкви я им обоим поставлю свечу,

Что бы как то уменьшить их муки.

В назидание всем будет громкий процесс,

Обещают добавить по много,

А свобода так манит, что б вырваться в лес,

Участь зека, ох как ты жестока.

Не думал я, что в камере централа,

Я встречу человека, как тебя,

Не обозленного на жизнь ментовским матом,

Интеллигентного и честного всегда.

Не место здесь таким интеллигентам.

Здесь только боль и злость России всей,

Но я и здесь могу писать поэмы.

А ты на воле поднимать детей.

Я повидал всю мерзость этой жизни

А ты не видел и не надо, брат,

Ты на свободе долг отдай отчизне

Своих детей ты подними, солдат.

Ты сейчас, наверно, спишь, сынок,

Ночь на улице, и снег кружится.

Но в моей душе, ты все со мной,

А во снах приходишь, чтоб проститься.

На решетку падает снежок.

За решеткой вышки и заборы,

А в моих мечтах капель весной,

Я под эту трель иду с Антоном.

Ты Антон растешь, а я в тюрьме

Пропустил два года твоей жизни.

Через год лишь я приду к тебе,

А пока я вижу всё, как в призме.

Серость здесь, а в призме красота:

Семицветье радостно сияет.

Здесь тюрьма, а там любовь моя-

Я себя за это проклинаю.

Я приду остриженный, больной,

Ведь тюрьма здоровье отнимает.

Как ты поведешь себя со мной?

Этого, сынок, пока не знаю.

Может, испугаешься, уйдешь,

Спрячешься от зека в телогрейке,

Ну, а может, крикнешь : «Папа, мой,

Я храню письмо твоё в конверте!»

Сын, тебе идет четвёртый год,

Выйду, будет пять тебе, родимый.

Ты поймешь, когда– то, милый мой,

Что отец отдаст тебе все силы.

Может быть не сразу, погодя,

Мы с тобой добьемся пониманья.

Знай, Антон, что я люблю тебя,

Ну, сынок, до скорого свиданья.

Попав на зону, думать начинаешь,

О том, как жил, о том как хочешь жить.

Ты потихоньку планы составляешь

На будущее, жизнь чтоб изменить.

Ты начинаешь спортом заниматься

И о здоровье думать, о своем.

Перебираешь в памяти девчонок

С кем мог бы ты всю жизнь прожить вдвоём.

Лишен ты очень много на зоне,

Но это людям в пользу лишь идет.

Есть время мыслить,

Время подытожить,

Как ты прожил, что дальше тебя ждет.

А спорт, режим, выводят коррективы,

Был бледен, худ, стал сильный, загорел.

Таким на волю выйти поскорее,

Чтоб сделать дома больше добрых дел.

Вчера я попал в неприятность одну,

Коль знать, где упасть подстелил бы.

Мужик занести просил банку одну,

Ах, если б я знал, что в ней было.

При входе на вахту дежурный спросил :

«Что в банке? А ну, покажи ка,»

Понюхал, о боже, там водка была,

«Григорьев, где взял, расскажи ка»

А дальше пришел я в барак, весь в поту,

Подставили, словно ребенка,

Мужик тот заходит, клянет всю судьбу,

«Я сам мол, не знал, что там водка.

А завтра домой мне, прости, извини,

Мне жаль мол, что так получилось.

Ты, только, Андрюха, меня не спали,

Не сдай, удружи, сделай милость.»

Сдавать бы не стал, я воспитан не так,

Но лишь солнца луч появился,

Он утром домой, на свободу поплыл

И мыслью своей поделился:

«Живешь ты в бараке напротив меня,

Стихи свои пишешь ночами,

В газетах тебя публикуют сейчас,

Ты редко бываешь без чая.

А я весь поселок, как « дикий олень»

То лес, то баланы, то речка

Бычки собираю почти каждый день

И чай не дают, только сечку.

Жлоба задавила, « Поэт», на тебя,

Домой уйти чистым собрался,

Вот я и вручил тебе банку вчера,

Чтоб ты навсегда измарался.»

Что мог я на это сказать мужику?

Как зависть людей унижает.

Пусть Бог тебя судит, я грех не возьму,

Мне старых до боли хватает.

В лице он утух, всё злорадство прошло,

Не ждал он такого ответа.

А я пострадал, сам не зная за что,

Страдать, это участь поэтов.

Я нахожусь в колонии ужасной.

Где край земли, грязище и мороз,

Где мусора в своих грехах погрязли

И сами сосланы за драки и дебош.

Скотину кормят лучше поселенцев,

Паёк наш не сравнить с большой землей,

Какие– то права там есть у зеков,

А здесь во сне лишь голос слышен твой.

Здесь нет дорог, – болота и трясина.

Лишь по реке весной плывут плоты.

А на зиму по зимнику машины.

А в остальное время мы одни.

Одни под руководством пьяной шайки

Начальник зоны– Господь этих мест,

А мы рабы у этой пиздобратьи,

И днём и ночью пилим, валим лес.

Считаю время, дни, часы минуты

До окончанья срока своего.

Здесь ад, боль, унижения и муки-

Слеза скатилась на мое письмо.

Мама, любимая ты береги себя

Я возвращусь к тебе моя родная,

И яблонь цвет нам глаз будет ласкать

И ты меня обнимешь, я же знаю.

Прижмешь к груди дрожащею рукой,

Мой лысый череп ласково погладишь,

Почувствую своей я головой

Твои слезинки, ты родная плачешь.

И детство пронесется предо мной,

Где ты моя родная– молодая.

Я – сорванец с лохматой головой

К тебе бегу, в обашики играя.

Одна меня ты ждёшь из лагерей,

Одна ты мне посылки посылаешь,

Хоть пенсия твоя не велика,

Что сыну плохо, ты об этом знаешь.

Мать ждёт своё любимоё дитя

Из лагеря по окончанью срока,

А сын грустит о ней как никогда,

Как постарела мать, как одинока.

Над нашей зоной вороньё кружится

Над кем они летают не понять

Кого клевать собрались эти птицы

Кто на погост собрался – умирать.

Они кружат, выглядывая жертву,

Кто будет ей, не знает здесь ни кто,

Но в голове у каждого кружится,

Как не попасть под чёрное крыло.

Но вот из строя выбежал парнишка,

По направлению к запретке побежал,

Вот с вышки слышен залп из автомата,

Парнишка под колючкою упал.

Вороньё над погостом, над зоною

Кружит целые дни напролёт.

Стая ждёт, когда следующий кто ни будь

Свою душу отправит в полёт.

Кто будет следующий, ни кто пока не знает,

По ком кружиться будет вороньё.

Как выжить в этой чёртовой трясине,

Ответ такой не знает здесь ни кто.

Паук ползет вверх по плечу

Большой крестоносец красивый

Его сетью опутано всё,

Его след не даёт быть счастливым.

Этот символ – свобода– тюрьма,

Говорит, что дороге быть длинной,

Что любимая часто одна

Будет дома сидеть, что ест силы.

А бродяга с таким партаком

Будет вечно по жизни скитаться,

На свободе деньгами сорить,

А в тюрьме по этапам кататься.

Этот парень не любит ментов,

Потому что они просто гниды,

И готовы за благо своё

Довести пацана до могилы.

А бродяга лелеет мечту

Быть богатым, счастливым, любимым,

Чтоб менты обходили его

И тюрьма, чтоб не отняла силы.

Ну а в жизни свобода – тюрьма