Читать книгу Четыре страшных повести. Сборник - Андрей Хорошавин - Страница 12

Я открыл глаза. Раннее утро или вечер. Этого я не мог знать. Комната погружена в полумрак. Постель пахнет мятой, но я не чувствовал свежести, всё тело облепила влажная духота. Скользнув взглядом по стенам, я заметил несколько картин.

Больше мне ничего не удалось рассмотреть – дико хотелось пить. Я с трудом оторвал голову от подушки. Слева вплотную к кровати придвинут столик. На столе блюдо с едой и высокий стеклянный стакан, наполненный тёмной жидкостью. Я не стал разглядывать то, что находилось на блюде, а судорожно схватив стакан здоровой рукой, осушил его до дна. Вино. Красное вино, разбавленное водой. По телу мгновенно разлилось тепло, мышцы начали слабеть. То ли сон, то ли полузабытьё. Я погрузился в какую—то субстанцию, наполненную влагой, теплом и образами.

Перед глазами появляются и исчезают лица. Слышатся голоса, но они звучат где—то далеко. То ли воспоминания, то ли обрывки сна, то ли видения, вызванные слабостью. Я с трудом приоткрываю отяжелевшие веки, даже пытаюсь что—то говорить, но меня не слышат, да я и сам не слышу собственного голоса.

Снова погружаюсь во тьму. Снова передо мной два женских лица. Взгляды встревожены. Они о чем то говорят. Может обо мне? Кто они? Голоса стихают. Лица вновь исчезают, отодвигаясь во тьму. Долгое забытье, окутанное бесконечностью, вновь кончается мучительным пробуждением.

На этот раз комната ярко освещена. Перед глазами только стена. Кто—то кладёт на лоб мокрую ткань. Я с трудом поворачиваю голову и вижу лицо молодой девушки. Глаза заплаканы. Она что—то шепчет, но я не могу разобрать что. Я снова пытаюсь говорить, но ощущаю только, как ворочается мой сухой и распухший язык. Снова веки тяжелеют. Тьма постепенно заволакивает всё и остаётся только это лицо. Я смотрю на это лицо с большими заплаканными глазами и чувствую, как по щеке стекает слеза.

Снова тьма. Я слышу голоса двух женщин. Они напряжены. Они спорят. Они опять о чём то спорят. Слышны вскрики, плач, шорох одежд. Я чувствую запах духов и чего—то ещё. Я пытаюсь понять, но сон снова накрыл меня как волной.

Ещё одно пробуждение, мучительное и тяжёлое. На этот раз меня разбудил громкий мужской голос. Хриплый голос, больше похожий на рычание. Я понял, что на этот раз из общего шума, до меня долетают отдельные слова и даже целые фразы.

– У—у—у… только благодаря моему терпению, мадам. – В голосе чувствуется раздражение.

– Мы у—у вам, мсье Буше, но… дайте же время… – Женщина пытается сохранить достоинство, но мольба так и вибрирует где то в глубине гортани, выдавая её.

– Время? Вы не у—у—у—у… смешным, мадам. Уже год, как я обиваю порог у—у—у у—у.

– Я обещаю, мсье Буше. У—у… неделя… Не будьте так …, я прошу…

– Неделя?! Опять?! Хорошо. Но ни днём больше. Хватит водить меня за нос. Через неделю вы или у—у—у—у—у…, или…

Мимо двери грохочут тяжёлые шаги, хлопает дверь, колоколом отдаваясь в моей голове. Потом на мгновение всё стихает, и слышится шум отъезжающей кареты. Я пытаюсь подняться. С трудом, но мне удалось сесть. Тело быстро покрылось потом, и сердце часто застучало в груди, отдаваясь болью в висках. Я повернулся и спустил ноги с кровати. Кружилась голова. Во всем теле чувствовалась неимоверная слабость. Руки дрожали. Я осмотрел себя.

Правое плечо забинтовано и видимо тот, кто это делал, знал толк в медицине. Мои руки стали худыми и бледными, с едва заметными тонкими прожилками. Попытка сжать кисти в кулаки закончилась только слабым сгибанием пальцев. Я опустил голову к коленям и почувствовал, что головокружение проходит. На этот раз мне удалось сжать кисть, но что это был за кулак? – комок ваты. Я изо всех сил опёрся руками и попытался встать. Мне показалось, что на моих плечах повисли пудовые гири. Получилось лишь чуть—чуть приподняться над кроватью. Я скрипел зубами, злился, но тело не слушалось меня.

Столик всё так же стоял рядом с кроватью, только был сдвинут в самый её конец.

Кое—как добравшись до него, я оперся руками о его поверхность и начал медленно переносить вес тела на них. Мне удалось, как следует, опереться на крышку столика. Я начал медленно подниматься. Колени дрожали. Руки едва не сгибались в локтях. Капля пота упала со лба. Ноги уже почти выпрямились, но в этот момент столик отъехал от кровати, руки соскользнули, и я с грохотом полетел на пол. Где то далеко за дверью раздался вскрик. Застучали, приближаясь, каблуки. Дверь в комнату распахнулась, я услышал шорох платья и меня будто охватил порыв ветра.

– Ах, мсье! Вам ещё рано вставать. Вы так слабы.

Этот голос. Я вслушивался в него. Он лился сладчайшей музыкой откуда—то сверху, будто с небес, сладко отдаваясь в моём сердце, и я вдруг понял, что вечность не слышал женского голоса так близко. Синева, на миг, заполнила мои глаза, и мне показалось, что комната тонет в аромате цветов. Чьи—то тёплые руки подхватили меня и вновь уложили на подушку, и укрыли меня одеялом.

Она стояла надо меня, одетая в синее платье. Светлые волосы, закрученные на щипцах, обрамляли нежный овал лица. Большие голубые глаза смотрели с любопытством, но я заметил красные прожилки, тонкой сеточкой обрамлявшие зрачки. Полные розовые, как у младенца губы. Прямой нос. Длинные густые брови чуть сдвинуты у переносицы. На вид ей не больше двадцати пяти лет.

– Вы должны лежать мсье и…

– Элен, принеси мсье поесть. – Голос послышался из—за спины девушки. Он был властным и, похоже, принадлежал пожилой даме. – Он, кажется, пришёл в себя.

Девушка сразу сникла. Её глаза потускнели, и она спешно удалилась, опустив голову. Но для меня и мгновения было достаточно, что бы разглядеть под ворохом юбок, сколь стройна и гибка её фигура.

У двери стояла дама лет пятидесяти. Девушка походила на неё лицом, только глаза дамы были черны, как две большие спелые виноградины. Гордо вскинутый острый подбородок. Прямой нос. Строгий овал лица. Несмотря на годы, она ещё не потеряла привлекательности, свойственной женщинам благородного происхождения. Тёмно малиновое платье, подчёркивало белизну её кожи.

Какое то время мы рассматривали друг друга, за тем дама представилась:

– Мадам Мерснье. С кем имею честь?

– Жирар де Мён, – представился и я.

– Что с вами случилось? – Она сделала несколько шагов вглубь комнаты, взяла стул и придвинула к кровати. За тем она села, давая понять, что располагает достаточным количеством времени, что бы выслушать мою историю до конца.

Вошла девушка. В руках она держала поднос.

– Элен, оставь еду на столике и выйди. Я хочу побеседовать с мсье тэт а тэт.

Девушка выполнила всё, не поднимая глаз. Лишь один раз, когда ставила поднос на столик, она быстро взглянула на меня, полыхнув из—под густых бровей голубым пламенем.

– И так? – Дама вскинула подбородок и приготовилась слушать.

Я ещё раз взглянул в её глаза и начал:

– Мои родители, как и я, принадлежали к знатному роду. У нас был дом в Париже, поместье, и винные погреба.

Она вскинула брови:

– Я слышала о вашей семье. Пока был жив мой муж, нам несколько раз поставляли вино из ваших винных погребов.

– Мне очень приятно это слышать, – поблагодарил я её, – но я продолжу.

Мой отец рукоплескал, пришедшему к власти Наполеону. Он был ярым сторонником республики. Воспитанный отцом, я, как истинный патриот, вступил в армию императора. На войне я узнал, что такое отвага и доблесть. Я был счастлив отдать за императора даже жизнь. Мы неслись по Европе подобно майской грозе, сметая всё старое и отжившее свой век. «Виват революция!» – кричали мы. «Виват император!».

Откровение снизошло на нас, после того, как мы сунулись в Россию. И когда русские гнали нас к Березине, я увидел истинное лицо войны. Император бросил нас и бежал. Не было еды. Солдаты умирали сотнями. Я видел, как люди едят людей. Но мне повезло. Я попал в плен, потому и выжил. Я три года жил в имении русского графа и мне вдвойне повезло в том, что он втайне боготворил Наполеона.

Месяц назад я вернулся в Париж. Родители не вынесли вести о моей смерти и умерли. Имущество распродано. Все отвернулись от меня, даже лучший друг отца. Потом была дуэль. Я убил военного, и его сослуживцы преследовали меня. Я был ранен и уже не понимал куда скачу. Лошадь вынесла меня из леса прямо к вашему дому.

Она внимательно смотрела мне в глаза, и не возможно было понять, верит она или нет. Но по большому счёту мне это было безразлично. Я не собирался надолго задерживаться здесь и при первых же признаках выздоровления, планировал уехать.

– Поешьте мсье де Мён. Рана уже начала заживать и вам скоро потребуются силы.

– Для чего? – Спросил я тогда.

– Вас ждёт дорога, мсье де Мён. Не собираетесь же вы гостить у нас вечно. Кстати, – мадам Мерснье понизила голос. – На следующий день после вашего э—э… прибытия, в посёлке, что недалеко от поместья появились жандармы. Они искали человека, ограбившего карету казначея его величества. Они пришли и сюда, но я сказала, что не видела никого вблизи поместья.

– О, это интересно, мадам, но ко мне не имеет никакого отношения. Я избавлю вас от своего присутствия, как только смогу держаться в седле. – Говоря это, я едва сдерживал волнение.

– Я и моя дочь, будем вам благодарны за это. – Мадам Мерснье поднялась со стула, но не уходила. – Элен! – Девушка тут же вошла, будто ожидала за дверью. – Помоги мсье поесть. Он ещё слаб и нуждается в помощи.

Теперь мне удалось лучше рассмотреть лицо девушки, её глаза и фигуру. Она лучилась добротой и нежностью. В каждом её движении улавливалась грация и трепет. Она была прекрасна. Даже грустное выражение её глаз не вредили её красоте. Я смотрел в эти глаза, и мне казалось, что своими тёплыми ладонями она касается моего сердца.

День тянулся за днём. Выздоровление шло медленно. Я уже начал вставать с постели, и мог пройти до окна и обратно. Девушка всё время находилась рядом. Она вглядывалась в мои глаза своими голубыми озёрами, и мне казалось, что она хочет о чем—то спросить меня, сказать о чём—то важном, но за её спиной всегда маячила фигура матери и она молчала.

Однажды я стал свидетелем разговора, последствия которого надолго изменили привычный ход событий.

Как то утором меня разбудил топот лошадей и грохот колёс. В коридоре послышались торопливые шаги, и прозвучал властный голос мадам Мерснье:

– Элен, сейчас же следуй за мной.

Я встал с постели и подошёл к окну. Скрытый шторой, я оставался незамеченным снаружи. Перед домом остановилась лёгкая карета, и из неё вышел высокий тучный мужчина преклонного возраста. Чёрный сюртук обтягивал каждую складку его тела. Два ряда серебряных пуговиц тускло блестели на солнце. На голове высился чёрный цилиндр. Лицо было красным и мокрым от пота. Густые брови заворачивались волосками внутрь и из—под них холодно сверкали бледно голубые глаза. Они не шли к этому лицу, и, казалось, были позаимствованы или взяты на время. Остальную часть лица составляли длинный мясистый и изогнутый нос, впавшие подёрнутые загаром и красными прожилками щёки и широкий подбородок. Чёрные панталоны складками висели на длинных худых ногах, а здоровенные башмаки ещё больше подчёркивали худобу и кривизну ног.

На крыльце появились мадам Мерснье и Элен. Мадам Мерснье чуть согнулась в поклоне и улыбнулась, но в каждом её движении чувствовалось напряжение. Она все время украдкой дёргала дочь за рукав, побуждая её делать то же самое. Элен стояла как статуя, бледная и холодная и только иногда кивала головой. На протяжении всего разговора, её ресницы были опущены.

Утерев длинными костлявыми пальцами увлажнившиеся губы, мужчина улыбнулся и, подхватив из кареты шкатулку, двинулся в дом. Мадам Мерснье и Элен вошли следом.

За дверью стихли шаги. Я слышал, как на втором этаже скрипят половицы. Мадам Мерснье о чём—то радостно сообщала гостю, на что тот рокотал низко и хрипло. Я узнал его. Я уже слышал этот голос, когда находился в бреду. Тогда он грозился исполнить, что то через неделю.

Я не мог разобрать ни единого слова, потому оделся, приоткрыл дверь и, высунув голову в коридор начал прислушиваться. Здесь слышимость была лучше, но из общего гула голосов можно было уловить только отдельные слова и короткие фразы, сказанные особенно громко. Речь мадам Мерснье текла ровно, без всплесков. Элен вообще не подавала голоса. Мужчина гудел хриплым басом и иногда издавал короткие смешки. Но вот речь мадам Мерснье стала торжественнее. Она повысила голос, и я отчётливо расслышал два слова: «Элен согласна». В ответ вновь загудел хриплый бас, но теперь он стал бархатным и мягким. Вновь мадам Мерснье заговорила повышенным тоном и сверху донеслось: «Сейчас она сама вам скажет». Наступила пауза. Я замер, боясь пропустить хоть слово. И тут раздался крик Элен. Самый настоящий крик, смешанный с рыданиями. Элен кричала: «Нет! Никогда! Я лучше повешусь!» Застучали каблуки. Вновь раздался крик, но теперь уже кричала Мадам Мерснье: «Элен вернись сейчас же!» Её голос дрожал от гнева и бессилия и тонул в хриплом рокоте гостя.

Я замер в дверном проёме. Между тем шаги приближались. Вот каблуки уже застучали по ступеням лестницы. Элен появилась в конце коридора, бледная и заплаканная. Её глаза были широко открыты от ужаса. Она сжимала руки у груди. Наши глаза встретились. Она на секунду сбавила шаг, остановилась и бросилась в мои объятья. Обдав меня жаром дыхания, она прижалась так, будто мы всю жизнь были знакомы.

– Спасите меня. – Шептала она. – Спасите меня ради бога.

Кровь прихлынула к голове, и я понял, что влюблён в Элен. Будто вспышка молнии поразила меня. Я полюбил её, как увидел, но осознал это только сейчас.

На лестнице послышались шаги. Элен вырвалась из моих объятий и бросилась прочь из дома. Мадам Мерснье медленно спускалась по лестнице. Её лицо побледнело, глаза пылали гневом, ноздри раздувались как у разгорячённой лошади. Следом за ней неспешно шагал гость. Его глаза были полны решимости и губы растянулись в улыбке, скорее напоминающей оскал. Он неуклюже перебирал ногами и прижимал шкатулку к животу.