Читать книгу Моя жизнь - Андрей Игоревич Маргулев - Страница 1

Предуведомление

С детства я, как, наверное, и многие в этом возрасте, мечтал стать писателем. После шофера, но одновременно с капитаном дальнего плавания.

Из этой моей детской мечты, однако, никоим образом не следует, что я претендую представляться автором нижеследующего произведения. Нет, я всего лишь выполняю волю его автора, Игоря Сергеевича, заключившего со мною, в преддверии своей смерти от неизлечимой болезни, договор о передаче мне исключительного права на свое произведение, которым он обязывал меня обнародовать его под моим именем.

С Игорем Сергеевичем, оказавшимся моим коллегой по профессии, я познакомился, примерно, в 2006 году, когда мы совместно защищали парк «Царицыно» от того насилия над природой и культурой, которое осуществлял в нем Лужков.

Лет двенадцать спустя, мы случайно встретились рядом с его бывшим рабочим местом – у Дворца пионеров, что на Ленинских горах (впрочем, и Дворец, и горы давно уже назывались иначе). Игорь Сергеевич только что вернулся из Израиля, куда репатриировался годом ранее в тщетной надежде излечиться от обнаружившейся у него злокачественной опухоли. Это были последние месяцы его жизни, он знал об этом, и тогда-то и был заключен между нами этот договор.

Единственное, в чем я позволил себе небольшую, как я считаю, вольность – это внести в переданный мне текст некоторые изменения и даже добавить в него свои собственные, подходящие, как я решил, к данному случаю, стихи. Из этого обстоятельства – как, впрочем, и из самого факта моего участия в данном договоре, читатель волен делать любые выводы, в том числе и о моем отношении к тому, что он найдет в этой небольшой повести.

Моя жизнь (начало)

«Этому дому сто лет». Так много раз я слышал от своей бабушки, у которой жил в этом доме. Потом я узнал, что этому дому действительно исполнилось сто лет в тот год, когда я его покинул, переехав с матерью на окраину. Мне было тогда двенадцать.

А через полвека я впервые привел к нему свою подружку, свое дитя и любовь – показать, где я родился и жил. И потом мы не раз вместе с ней к нему приходили, пока в свои семнадцать она меня не покинула.

В этом доме я часто бываю во сне. Иногда я застаю там ту же коммуналку, где перемешаны уже умершие с так и не родившимися.

Вчера я встретил там девочку, которую, наверное, знал еще совсем маленькой. «Мне уже четырнадцать» – гордо сказала она. «Надо же, совсем как моей подружке» – начал я было, а она вдруг спросила: «Той самой?» «Ах, ну, да, ты же нас видела!» – вдруг вспомнил я…

А потом мы с ней гуляли по дому, и я видел многих, и они меня узнавали.

И я понял, что скоро эта девочка станет моей. И мы будем с ней встречаться, хотя бы и во сне.

И я позабуду, наконец, ту, которая три года была моей жизнью.

Моя жизнь (продолжение 1)

Дом, в котором я родился, вырастал, а потом, возвратившись после смерти бабушки, взрослел – это один из параллельных миров моих сновидений. Но есть и другие.

Есть, например, мир моей первой работы, где я пробыл каких-то девять месяцев. А вот поди ж! Я прихожу туда во сне как будто спустя много лет и пытаюсь, пытаюсь кого-то найти, вспомнить былое… А что там было такого? Станки да простые работяги. Табельный режим учета рабочего времени. Но почему-то я мечтал много лет, чтобы снова оказаться там, за проходной. Почему-то приезжал иногда, спустя много лет, к концу рабочего дня, чтобы увидеть среди выходящих какое-нибудь знакомое лицо… Впрочем, даже когда я увидел таки своего мастера, совсем уже старого и сгорбленного, я не подошел. Он меня и не узнал бы, наверное. Что я ему – один из великого множества прошедших мимо за целую жизнь.

Только к одному человеку я подошел бы, если бы увидел – к своему «наставнику». Но его там уже не было…

А еще у меня есть миры, которые приходят не во сне, а как бы наяву. Люди называют это – «нахлынули воспоминания». Миры эти образуются из хранимого памятью как бы отдельными потоками в общем течении прожитого.

У кого-то это потоки, образованные какой-то особой любовью.

(А бывает ли другая? Не знаю.)

Моя жизнь (продолжение 2)

А еще можно сказать, что любовь – это параллельный мир с самого первого с ним соприкосновения.

Не всегда можно четко сказать, когда это случается. У меня, наверное, так произошло в четвертом классе; я хорошо помню ту девочку по имени Люба и как я плакал от своей к ней любви, которую никак не мог выразить. Впрочем, нет, как-то все же смог: взял нагретый утюг и прижег себе отметку на тыльной стороне ладони, между большим и указательным пальцем. И сейчас там можно разглядеть маленький рубец.

А потом была потрясающая тайная любовь к однокласснице Тане. Эта любовь обрушилась на меня внезапно, когда, возвращаясь из кино после просмотра фильма «Виринея», я оказался с ней в одном автобусе. Мы только-только стали учиться в одном классе после окончания восьмилетки…

Эта любовь длилась у меня четыре года. Я даже и близко не рассматривал себя достойным какого-либо ее внимания. Она была совершенно недосягаемым божеством. В конце 9 класса я узнал, что она «в отношениях» с нашим одноклассником, который воплощал для меня образец мужчины. Так что я воспринимал эту связь как вполне закономерную и справедливую, но мне от этого было не легче.

Четыре года, до самой армии, мучила меня эта любовь.

Но зачем все эти перечисления? Дело не в них. Дело в самой любви, поскольку с годами и опытом я не только не приблизился к пониманию сущности этой сферы бытия, но и, скорее, обнаружил, что горизонт этого понимания отдалился в неведомые пределы…

И первый знак того, что я имею дело с чем-то неведомым мне доселе, дал мне роман «Лолита», который я прочел в свои 33 года. Когда был уже вполне состоявшимся семьянином с красавицей женой.

Впрочем, с женой мы расстались, потом я безумно влюбился в свою будущую вторую жену, имел перед этим краткую близость с двумя тоже прекрасными женщинами…

Но любовь уже становилась для меня метафизической сущностью, и влекла, влекла к своему познанию…

Вот вопрос, пока для меня неразрешимый: имеет ли отношение любовь – к смыслу жизни, к его поиску и стремлению к нравственному идеалу? То есть к тому, что присуще лишь человеку и неведомо другим животным?

Или любовь всего лишь «основной инстинкт», хотя и очень прихотливо оформленный сознанием?

Но странно тогда получается: то, что имеет у других животных чисто служебную функцию, зачем-то приобретает у человека почти характер психической аномалии, вызывая сильнейшие, а иногда и губительные эмоции. А разум – он бессилен обуздать эту стихию…

Воистину, любовь – это то, «что движет небо и светила» (Данте).

Моя жизнь (продолжение 3)

Уж если я коснулся романа «Лолита», то сразу хочу сказать, что к Гумберту Гумберту, герою, от лица которого ведется повествование, вся моя жизнь до того возраста, до которого тому даже не удалось дожить, не имела ни единого намека на сходство.

У меня не было в детстве никакой «роковой» Аннабеллы, с которой я мог бы разделить возбуждение, возникающее у мальчика от женского образа.

Та единственная девочка в городе у моря, которой я, не в силах вынести томления плоти, указал на свой выпирающий из моих шорт символ страсти, долго выспрашивала, что же это у меня там такое. Неудивительно – она была на три с лишним года меня младше, а мне только что исполнилось четырнадцать.

Через восемь лет она стала моей первой плотской, хотя и без настоящего соития, любовью, которая продлилась три года. Но я откажусь переезжать к ней в ее любимый город и – потеряю ее в ужасных страданиях…

Первый же «намек» на «Лолиту» возник в моей жизни, когда я уже значительно пережил Гумберта.

Как сейчас помню – открылась дверь, и склонив головку с золотым волосами, на меня лукаво глянуло какое-то неземное, как мне показалось, создание…

Я влюбился в нее с первого взгляда, и по глупости или неопытности решил, что моя любовь к ней поможет мне в том, деле, которое и привело в ее дом – в преподавании физики отстающей восьмикласснице.

Это был самый жестокий мой профессиональный провал.

Обнаружив мое к ней чувство, она категорически саботировала все мои попытки чему-либо ее научить. И после нескольких месяцев бессмысленных занятий, закончившихся очередным учебным «неудом», от моих услуг отказались, чему я был бы даже рад, если бы не чувство позора.

Девочка эта была дочерью одного известного медийного деятеля, получившего, со временем, такую сомнительную славу, что признаваться хотя бы и в столь отдаленной с ним связи мне не хочется.

В наших долгих беседах на различные, кроме физики, темы, я пытался как-то развить ее представление о добре и зле, и мне, конечно, обидно, что все это попытки постигла, видимо, та же, что и физику, судьба. Спасибо хотя бы за то, что она, войдя, со временем, уже сама в эту медийную среду, не стала столь же одиозна, как ее отец.

Моя жизнь (продолжение 4)

Точно так же, как я не имел, казалось бы, никакого отношения к Гумберту, моя страсть, моя беззаконная любовь, которая, собственно, и является причиной появления этого текста, не являлась нимфеткой. Когда я встретил ее в том единственном на Земле месте, где мы только и могли встретиться, это была едва закончившая седьмой класс обычная на вид девочка-подросток. С «круглым животиком», как характеризует таких Гумберт.

Она была некрасива, и, хотя достаточно умна, – малообразованна и неразвита так, как это бывает у детей из простых провинциальных семей. Впрочем, оговорюсь: ее мама старалась исправить это – в меру своего понимания и возможностей. Горные лыжи, музыкальная школа (при полном отсутствии задатков), курсы 1С и, самое, очевидно, полезное – английский язык.

Это потом уже, спустя три года нашей близости, дурнушка, по-старушечьи прикрывавшая рукой свою улыбку, чтобы не были видны ее неправильные зубки, стала совершенно другой – уверенной в себе, цветущей и соблазнительной.

Я был старше ее почти на пять десятков лет…

Здесь должны последовать вопросы: как я посмел? – с одной стороны, и: что же она во мне нашла? – с другой.

Да, я посмел, и я горжусь этим. Я горжусь тем, что не побоялся ответить на ее любовь, не побоялся дать ей то, чего она страстно хотела, о чем тайно и давно мечтала. Она не была нимфеткой, но ей были уже знакомы демоны желаний, и три года я усмирял их, мечтая пробудить в ней другие, духовные интересы.

Я пребывал в иллюзиях.

Хотя время и моя любовь усмирили эти подростковые страсти, но…

Но об этом потом.

Моя жизнь (продолжение 5)

Итак, я не был Гумбертом, а она нимфеткой. Но есть и то, что нас с Гумбертом сблизило.

Мы оба, хотя и по разным мотивам, рискнули ступить на одну и ту же тропу острых, безумных ощущений. И мы оба стали рабами неведомой воли, называемой «Любовь».

«Отчаяние, стыд, слезы нежности» – вот, что я ощущаю, вслед за Гумбертом, при мысли о том, как можно описать все то, что было в этой безумной трехлетней связи. Но стыд – вовсе не за действия наших мыслей и тел, а за то, в частности, какую боль может все это причинить тем, кого я люблю и кто и помыслить не мог, в силу тех или иных причин, о такой стороне моей жизни.

И все же я буду писать эту повесть, этот сон из моей жизни, потому что это единственная возможность избавиться и от неизбывного отчаяния, и от никому уже не дорогих слез нежности.

А она, моя Лолита, нет, лучше просто Ли – она простит мне, если вдруг увидит тут написанное. Ведь она совсем уже не моя, а все, что с нами было – для нее лишь давнее наваждение.

Моя жизнь (продолжение 6)

Как быстро идет время!

Я не успеваю за ним следить!

А время так быстро кончается!

И что прошло – уже не вернуть.

Эти стихи написала Ли, когда ей было восемь лет, а я узнал об этом из Интернета, когда мы уже навсегда расстались.

Ли была очень нетипичной девочкой. Ее тянуло к познанию. Той единственной говорящей кукле, которую ей подарили, она вспорола живот, чтобы узнать, как та устроена.

Ли была очень доверчивым ребенком и не боялась нового. Такие девочки легко становятся жертвами педофилов. Настоящих, не придуманных «общественным мнением».

Я так и не узнаю, было это стихотворение написано до или после того, как в тот год «дядя Сережа», друг семьи, привел ее в свою квартиру.

Ей было восемь и ей было интересно. Только в самом конце уже не понравилось, и она выплюнула полученный от дяди Володи «десерт»…

Я прошу прощения, за эту отвратительную, в данном контексте, подробность. Но мне важно, чтобы читатель знал: Ли – не такая, как подавляющее большинство обычных детей, для кого вся эта история была бы прервана уже в самом начале ввиду очевидной ненормальности и даже дикости происходящего. Но Ли не была обычным ребенком. Ей было интересно.