Читать книгу Дурак со стажем - Андрей Исаев - Страница 1

В дверь постучали. Встав с кровати, я подошёл и открыл её. На пороге стояла брюнетка в чёрной куртке с чуть растрёпанными волосами. Симпатичное лицо, глаза подведены тушью, на губах ярко-красная, в стиле «трахни-меня-скорее» помада. Всё как надо.

Улыбнувшись, она спросила:

– Никита?

– Ага, – кивнул я. – А ты?..

– Алина.

– Очень приятно, проходи.

Я впустил Алину внутрь и закрыл дверь, попутно наблюдая за её длинными ногами в разрезах юбки.

– Я могу сначала сходить в душ? – спросила она, снимая обувь.

– Никаких проблем.

– Я быстро.

– Жду.

Дверь в ванную закрылась на щеколду. Затем через пару минут послышался шум воды. В ожидании я лёг на кровать и стал наблюдать, как в окне медленно тает небо. Комната, в которой горела только лампа у кровати, медленно погружалась во мрак.

Спустя минут десять Алина возникла из водяного пара, словно в каком-то цирковом номере. Теперь на ней было лишь чёрное, обтягивающее бельё и улыбка на лице. Я похлопал по кровати рядом с собой, и она покорно села рядом. С полминуты я разглядывал её обнажённую кожу, искал на теле родинки или шрамы. Мне почему-то было очень интересно. Затем провёл рукой Алине по бедру и поцеловал её. Губы её были пухлые и влажные, точно перезрелый фрукт. Алина легла на спину, а я стал целовать её напряжённую шею, опускаясь всё ниже. Ключица, грудь, пупок, бёдра – ничего не осталось без моего внимания. Я встал на колени на полу, стянул с себя футболку и слегка дрожащими пальцами коснулся вагины Алины через трусики. Девушка тихо охнула. Тогда я медленно стянул с неё бельё, оголив лобок и всё остальное. Раздвинув Алине ноги, я поцеловал её клитор и запустил язык во влагалище. Когда вылизываешь кому-то пизду, самое главное – не отвлекаться и быть полностью вовлечённым в процесс. Поэтому голова моя была пуста, лишь член стоял как каменный, а язык извивался, будто змея. Алина дышала тяжело и прерывисто, схватив меня за волосы, в какой-то момент она изогнула спину и издала громкий, протяжный стон.

Закончив, я лёг на кровать, стянул с себя штаны, и Алина тут же взяла мой член в рот. Сосала она обстоятельно, было видно, что умеет и получает от процесса удовольствие. Её большие глаза то и дело смотрели на меня, вызывая мурашки по всему телу.

Потом, положив Алину на бок, я надел презерватив и вошёл в неё. Внутри у неё было так влажно и горячо, так прекрасно. На секунду я представил, как уменьшаюсь в размерах и живу в этом половом раю до самой смерти. Готов поспорить, это были бы лучшие годы в моей жизни.

То погружая член по самые яйца, то почти вытаскивая его, я всем телом прижимался к Алине, пытаясь насытиться ей, ощутить всю. Мне нравилось целовать её хрупкие плечи и ощущать пальцами полоску волос на лобке. Мы сменили ещё пару позиций; я стянул презерватив, снова дал Алине в рот, а потом кончил ей на грудь. Потный, уставший, но чертовски довольный, я откинулся на подушки. Пара минут прошла в тишине, лишь тяжёлые вздохи разрезали пространство, да где-то вдалеке сигналила машина. Вытерев лицо тыльной стороной ладони, Алина снова ушла в ванную, приводить себя в божеский вид.

Пока её не было, я невольно смотрел, как рассеивается электрический свет лампы под торшером, и едва не уснул, таким был умиротворённым и уставшим. Услышав шаги, я со вздохом сел, достал из куртки несколько сложенных пополам купюр и вручил Алине. Убрав деньги в сумочку, она напоследок улыбнулась мне и уже через секунду исчезла из гостиничного номера.

Я снова лёг на влажные от пота простыни и стал вдыхать запах Алининых духов, перемешавшийся с чуть затхлым душком номера. На большее не было сил.

* * *

Стоило мне выйти из гостиницы, как меня подхватил город со всеми его магазинами, автобусными остановками, билбордами и витринами. Мне нравился шум мегаполиса, было в нём что-то на удивление успокаивающее. Небо стало пепельно-серым, а кое-где даже с чёрными разводами; неуютный, промозглый сентябрь вовсю наползал на город.

Сегодня мой день рождения. И именно сегодня, по совпадению, я потратил все заработанные летом деньги на проститутку. Можно было, конечно, найти им применение поудачней, но я больше не мог выносить свербящую мысль о собственной неполноценности. Когда девушка бросает тебя после полутора лет отношений, волей-неволей задумываешься: а что со мной не так? Затем вопросы перерастают в самокопание, а оно – в тупую, навязчивую боль. И лучше способа избавиться от неё, чем трахнуть какую-нибудь симпатичную девчонку, я не нашёл.

Достав из кармана сигареты, я закурил. Ветер тихо раскачивал деревья, стряхивая с мокрых веток дождевые капли. Первые несколько дней после расставания я часами бесцельно бродил по Питеру, думая, размышляя. Прошагал, наверное, больше сотни километров. Не было теперь такой улицы, такого тупика, такого дворика в центре города, который бы я не знал; особенно мне нравилось гулять по Невскому и всматриваться в лица прохожих. Все они: семьи, парочки, такие же, как я, одиночки – выглядели исключительно невинно. Большинство, встретившись со мной глазами, отводили взгляд, но пару раз мне всё-таки улыбались в ответ. Так, я вызвал смешки у компании напомаженных школьниц, с которыми пересёкся у Гостиного двора. А ещё один раз мне чуть не набили морду. Потрёпанный мужчина с сальными волосами, заметив мой интерес к его персоне, приблизился и спросил чуть визгливым голосом:

– Какие-то проблемы?

Я ответил, что нет, и прежде, чем он опомнился, пошёл дальше.

В глубине души я понимал, что всё это глупо, но меня повсюду сопровождали всякие отвратительные мысли и её образ… Эх, Лера. Пока я шагал по мокрому асфальту, она, наверное, была на блядках, ощущала себя красивой и счастливой.

Странно это всё. Я ведь был готов умереть ради неё. Но это не была какая-то жертвенность, нет, было просто похуй. Если так надо, я сделаю это ради тебя, Лера. Вот такие были мысли. А сейчас моим вечным спутником стало отчаяние. До этого я всегда считал, что отчаяние горячее, что оно обжигает, выворачивает наизнанку. Но нет. Отчаяние – это бездонная ледяная пропасть, в которой есть только холод и пустота. И попадая туда, ты вдруг начинаешь ощущать бесконечное и невыносимое одиночество. Мир вроде бы остался таким же, но дома теперь выглядели лишь декорациями, а пешеходы казались плоскими, словно вырезанными из фанеры.

Нет ничего более жалкого, чем парень, тяжело переживающий расставание. Сужу по себе. Я стал нелюдим, почти ни с кем не разговаривал, а порой ловил себя на том, что стою в душе под струями и, даже не намылившись, тупо созерцаю выложенную плиткой стену.

Все твердили мне: забудь, двигайся дальше. Отличные советы. Но как можно выбросить из головы любовь, которую ты считал Великой? Помогала лишь концентрация на чувствах – было ощущение, что мне насрали в душу, а потом вся эта масса стала гнить внутри, жутко вонять и разлагаться. И я ничего не мог с этим поделать. В такие минуты я мечтал, лишь бы всё это поскорее закончилось. И тогда образ Леры уже не выглядел таким притягательным и манящим.

Ряды фонарей прочерчивали мне дорогу в темноте, я дошёл до общежития. Это было старое здание недалеко от универа, где я учился, фасадом выходящее на оживлённый проспект. Жили обычно по двое или по трое, кухня и душ – общие на этаже. Моим соседом был Кирилл – высокий темноволосый парень, изучавший политологию. В нашей комнате, помимо двух кроватей и тумбочек, был ещё массивный шкаф у стены, да стол у окна, вот и вся мебель.

Поднявшись к себе на этаж, я прошёл в кухню, где поджарил и съел трёхдневный хлеб, напоминавший по вкусу штукатурку. Налив себе кофе, я от нечего делать зашёл на страницу Леры ВКонтакте. В статусе у неё отображалась песня Isabelle Pierre – «Le temps est bon». Это я ей скинул ещё в самом начале наших отношений. Господи, какая чушь… Я выключил телефон и положил его экраном вниз.

Итак, прошёл ещё один бессмысленный день.

* * *

Я и Кирилл стояли в холле университета и, подпирая от нечего делать стену, разглядывали снующих туда-сюда первокурсников. Я всегда вычислял их безошибочно: все в новенькой одежде, в руках конспекты, на лицах стремление к знаниям. Короче, романтики, ещё не нюхавшие пороху. Уже через месяц-другой они будут появляться на занятиях в растянутых толстовках и с мешками под глазами. А может, вообще на пары ходить не будут.

– С каждым годом всё меньше… – задумчиво сказал Кирилл.

– Ты про что? – не понял я.

– Ну, первокурсники эти. Такое чувство, что они всё младше и младше становятся.

– Тебе кажется.

– Думаешь? Не знаю. Когда мой брат пошёл в универ, в моих глазах он уже был такой взрослый, такой… возмужавший.

– Мужественность с возрастом никак не связана.

– Не скажи. Уж явно ребёнок не может быть мужественным.

– Ну, наверное, да. В любом случае про тебя думали то же самое, я уверен.

Мимо нас прошёл очкарик с засаленными волосами, на вид не старше лет пятнадцати. Забавно, как всё изменилось. В школе ведь никому не нравились отличники, эти зубрилы с первых парт, вечные объекты шуток и унижений. В универе всё перевернулось с ног на голову. Ты высшая каста, если дай бог учишься на четвёрки. А уж если отличник… Я про себя называл их «неприкасаемые»; мне почему-то нравилось всему в этом мире давать имена, даже людям, которые никогда не потрахаются, зато у них будет красный диплом.

* * *

Когда я рассказал о своём сексе с проституткой подруге, Лизе с экономического, она какое-то время молчала, покусывая, а затем разглядывая ноготь. Потом сказала:

– Ну и тебе хоть понравилось?

– Сам процесс – да. Я себя так хорошо уже давно не чувствовал, но когда она ушла, на душе опять стало херово.

– Потому что нужно искать нормальных, человеческих отношений.

– Ага, чтобы всё растянулось не на один вечер, а на полтора года, и дыра в груди потом зияла ещё больше.

– Зато это не так аморально.

– Аморально? Я ж её не заставлял, не насиловал. Это её работа, что уж тут.

Лиза не ответила, задумавшись о чём-то. Порою с ней такое бывало.

Стоя в коридоре у окна, я курил, а Лиза смотрела на проезжающие под окнами машины. Мы могли бы поговорить и в комнате, но Кирилл не переносил запах курева, а пререкаться мне с ним не хотелось. Разглядывая витающие в воздухе частички пыли, я исподтишка косился на Лизу. У неё были кудрявые, торчащие кустом в разные стороны, волосы, неприметное лицо и большие серые глаза. Вот уже пару дней меня съедала мысль предложить ей потрахаться. Так, чисто по-дружески. Без обязательств и в презервативе. И каждый раз я обзывал себя мудаком и старался больше не думать об этом. А потом снова думал.

– Хочу написать Лере, – сказал я, чтоб хоть на что-то отвлечься.

– Зачем? – недоумённо спросила подруга.

– Ну, мало ли какой диалог получится.

– Какой ещё диалог?

– Вдруг она поймёт, образумится.

– Ты щас серьёзно?

– Да сам не знаю.

– Дорогой мой, так не бывает. Тем более, если твоя дама сердца что-то решила, то всё, с концами.

– Это да, понятно… Но блин, а вдруг она ждёт.

– Ждёт чего?

– Что я напишу ей.

– Ага, не спит ночами и мечтает только об одном – о, где же, где же мой Никита. Как бы грустно это ни звучало, скорее всего, она уже трахается с каким-нибудь качком, у которого член больше, чем у тебя.

– Блять, и тебе не стыдно? Не сыпь мне соль на рану.

– Я всего лишь говорю правду. – Лиза пожала плечами, затем потянулась до хруста в суставах.

– На хер тогда такую правду.

– И то верно.

* * *

Сидя в трёхкомнатной квартире где-то недалеко от центра, я потягивал вино из бокала и наблюдал со стороны за десятком незнакомых мне людей. Так называемая богема. Я был будто исследователь или просто любопытный парниша, которому было жуть как интересно, что из себя представляет жизнь этих людей. Мужчины и женщины, родившиеся с золотой ложкой во рту и с перьями в жопе, – кто они? Ответ, на самом деле, прозаичен донельзя: они такие же люди, я смотрел на них прямо сейчас, ничего необычного. Такие же люди, просто со своими особенностями. Например, некоторые из них слушали только французских шансонье. Почему? Чёрт их пойми, они, кажется, и сами не знали ответа. Но оцените величину понта, когда с лёгкой усталостью на лице заявляешь друзьям, таким же псевдоинтеллектуалам, что Шарль Азнавур нравится тебе гораздо больше Сержа Генсбура. Ощущения наверняка не передаваемые.

Другая часть местной публики с самыми серьёзными лицами слушала группы типа Alt-j, и казалось, ничто не способно заставить их улыбнуться или потанцевать.

Большинство из этих людей в принципе не особо утруждали себя какой-либо активностью. Думаю, поход на подобные тусовки – сложнейшая вещь, за которую они брались. Ведь существование какой бы то ни было богемы, считали они, должно быть размеренным и неторопливым. К чему спешить, если вся жизнь впереди?

На импровизированную сцену в центре комнаты вышел парень в пиджаке, чёрных брюках и лакированных ботинках. Дима Исаков – поэт и прозаик. Хотя прозаик только номинально, всё-таки больше поэт. Он был единственным знакомым мне лицом и тем самым островком адекватности, за который я цеплялся, когда становилось совсем уж невмоготу обсуждать с кем-нибудь влияние фильмов Марлена Хуциева на оттепельный кинематограф.

Все голоса в комнате смолкли, глаза обратились на Диму.

– «Покаяние», – объявил он негромко.

Моё любимое его стихотворение. Мощное, надломное, всепроникающее.

Особенно мне нравилось это четверостишие:

Пожалуй, Дима – единственный, кто был способен сколько-нибудь долго удерживать внимание этой публики. В эпоху постоянной смены кумиров оставаться на слуху у этих людей – дорогого стоит. Его всегда слушали с замиранием, он был желанным гостем на любой подобной тусовке. Ведь если ты читаешь Исакова, значит, у тебя есть вкус, так тут говорилось. Дима воплощал в себе тот самый образ вольного поэта, который, просыпаясь, делает чашечку кофе, закуривает сигарету и наблюдает за ранними телодвижениями города с балкона.

Работало на него и то, что жизнеописание Димы, хоть и был он всего на пару лет старше меня, давно стало притчей во языцех. Как жил Дима, пока не влился в питерскую литературную тусовку, откуда он приехал, даже чем зарабатывает – этого не знал никто. Я пару раз в разгар той или иной пьянки пытался выведать у него хоть крупицу информации и каждый раз терпел неудачу. Думаю, когда Дима умрёт, имя его станет чем-то вроде городской легенды и люди уже будут сомневаться, существовал ли он на самом деле.

А пока он, закончив чтение, раскланялся под всеобщие аплодисменты и, налив себе виски, сел на диван рядом со мной.

– Ну как? – спросил он, покачивая стакан в руке.

– Неплохо. Ты изменил последние строчки в «Радостях жизни»?

– Ага.

– Зачем?

– Да, – Дима пожал плечами, – по приколу. Им ведь какая разница, – он обвёл взглядом собравшихся, – один хрен будут хлопать.

– Неужели? Я слышу протестные нотки?

– Они снобы, что с них взять.

– С каких пор ты стал кусать руку, которая тебя кормит?

– Я появляюсь тут, чтобы потешить самолюбие. И потому что выпивка бесплатная. А так это не моя публика. Я лучше буду читать стихи тебе одному, чем толпе таких, как они.

– Это приятно.

– Нетрудно ведь сделать так, чтобы тебя любили, достаточно просто на уровне выполнять свою работу. Но вот заставить ненавидеть… Ненависть – чувство куда сильнее. Ты можешь любить картошку фри, но что должно произойти, чтобы ты по-настоящему возненавидел наггетсы?

– Я должен ими травануться.

– Возможно… К слову, я знаю пару человек в этой комнате, которые ненавидят тебя.

– Неужели?

– Точнее, твои рассказы. Кстати, как у тебя с ними обстоят дела?

– Только не начинай, – заныл я, – так же хорошо общались.

– Ты хоть что-нибудь написал?

– Нет.

– И сколько это будет продолжаться?

– У меня сейчас сложный период в жизни. Я расстался с девушкой, мне не до этого, понимаешь?

Дима смерил меня напряжённым взглядом, но ничего не ответил.

Я действительно не писал ничего уже около полугода. Наверное, именно с того момента, когда отношения с Лерой дали трещину и стали медленно рушиться в бездну. До этого времени я успел написать и даже кое-где опубликовать несколько рассказов и пару повестей. Собственно, это и то, что я был знаком с Димой, и открыло мне дорогу на подобные «светские» мероприятия. Я не получал особого удовольствия, находясь здесь, но и негативных эмоций тоже. Я наблюдал, с любопытством натуралиста, за чуждой мне жизнью, анализировал её, но не старался понять. Дима же при каждой нашей встрече упоминал моё небольшое увлечение литературой. Он почему-то верил в меня несмотря ни на что.

Вечер шёл своим чередом. Дима куда-то ушёл, я от нечего делать фланировал между комнатами и ловил обрывки диалогов. Люди приятно проводили время. Вокруг мелькали лица, обсуждались неведомые мне темы. Я успел изрядно набраться и подумывал поехать в общежитие, но тут ко мне снова подошёл Дима (тоже изрядно пьяный) и мы разговорились о жизни, смерти и любви к слоёным эклерам.

Дима, смотря мне прямо в глаза, философствовал:

– Жизнь имеет смысл, только когда есть цель. В принципе, абсолютно любая, но хорошо, если Великая. Великая цель. Когда в жизни есть Великая цель, то всё меняется. Тогда и ехать куда-то приятно, и с людьми говорить, даже в сексе удовольствия больше, ибо каждое твоё действие, каждый твой шаг, всё в твоей жизни подчинено Великой цели. Ты понимаешь, зачем всё это делаешь. А иначе всё суета, всё тщета и ловля ветра.

– И что, разве круто всё время думать об одном да об одном? Ты будто в рабстве у собственных мыслей, – ответил я.

– А по-другому просто не получится. Нет, конечно, можешь жить и без цели. Но это уже не жизнь будет, а так… существование.

– И целью может быть что угодно? Например, моя цель – получать от жизни удовольствие. Подходит?

– Прекрасная цель. Ты пойми, у каждого по-разному. Хочется тебе нюхать порошок с сисек шалавы, которую ты знаешь меньше часа, а потом трахнуть её без гондона и заболеть чем-нибудь венерическим – пожалуйста! А вот Ганди так не мог, например. Ему нужно было народ индийский освободить, вот его цель была.

– Ты сравнил… Ну а ты? У тебя цель есть?

– Конечно.

– И какая?

– Моя цель проста…

Дима не успел договорить. Фразой «Добрый вечер» его прервала подошедшая к нам женщина. Я всмотрелся в неё сквозь алкогольную пелену на глазах. На вид около тридцати или чуть меньше; симпатичная, но не красавица; видно, что ухаживает за собой, но в уголках глаз уже явственно виднелись морщины. Одета она была в белую не то майку, не то футболку, а ноги до колен прикрывала тёмно-красная юбка. В руках – бокал шампанского.

Пока я разглядывал неожиданную собеседницу и соображал, Дима уже успел с ней познакомиться. Елена очень любила поэзию и была большой Диминой поклонницей.

– Когда я впервые вас услышала, – увлечённо говорила она, – я будто что-то поняла для себя. Я как будто знала это давно, но именно ваши стихи открыли это во мне. Вы понимаете?

Дима кивнул.

– Думаю, что да. Но не понимаю, почему мы до сих пор на вы.

– О, ну да, конечно. Давайте… давай на ты.

– Это, кстати, мой друг – Никита, – наконец представили меня, – тоже, кстати, литератор. Причём очень недурной.

– Столько талантливых людей в одном месте, удивительно, не правда ли? А ты, Никита, тоже стихи пишешь?

– Прозу… писал. Сейчас… творческая пауза.

Дима бросил на меня исполненный намёка взгляд, а затем приблизился к Елене.

– А ты здесь одна или с кем-то?

– Одна. Совершенно одна. А почему ты спрашиваешь?

– Может быть, мы могли бы скрасить вечер друг для друга, как считаешь?

– Это намёк?

– Скорее предложение.

– А если я скажу, что согласна?

– Тогда я буду очень рад.

– В таком случае мой ответ – да.

– Шикарно. Хочешь уединиться где-нибудь?

Елена приблизилась к Диме вплотную и взяла его за подбородок.

– Да, хочу.

Вот же сукин сын, и как у него это получается?

Дима улыбнулся, будто заранее зная ответ на свой вопрос:

– А как тебе идея секса втроём?

– И кто же третий?

– Никита, разумеется.

Елена второй раз за время разговора обратила на меня внимание, и в глазах у неё читался скепсис. Дима тут же уловил это и сказал:

– Не подумай, член у него что надо. И ебётся он отлично. Ты думаешь, я вульгарен? Но ведь речь идёт о сексе, для секса важен хороший член.

Я пытался глазами дать понять ему: ты чего, блять, делаешь? Но все мои сигналы шли мимо и Дима так и нёсся по накатанной, неумолимо приближая первый в моей жизни тройничок.

Проведя в размышлениях секунд десять, Елена согласилась. Я хотел уже было отказаться, но не стал.

Уединиться в комнате не получилось, они все и так были заняты, так что троица наша после недолгих поисков заперлась в ванной комнате. Пространства тут было всего ничего, метр на полтора, не больше. Так что после жаркой прелюдии из поцелуев мы залезли в саму ванну и стали раздевать друг друга. Пальцы не слушались, и я с минуту пытался расстегнуть лифчик Елены, пока она целовалась с Димой. Даже когда трезвый, это задача не из лёгких, а сейчас, когда у меня по венам циркулировала не кровь, а спирт, уж тем более. Наконец, я сделал это и, как бы награждая себя за подвиг, задрал Елене юбку, стянул красивые кружевные трусики и чуть наклонил её вперёд. Плюнув на член, я немного подрочил, чтобы он принял хоть сколько-нибудь подобающий вид, а потом вошёл в Елену. Она охнула, вся изогнулась и снова прильнула к Диме. Я плавно двигал бёдрами и честно пытался быть хорошим, как это говорится, ёбырем, но был уже пьян и получалось у меня мало что. Елена, казалось, вообще забыла про мой член в своей вагине, она хотела, чтобы Дима говорил «У тебя шикарные сиськи» и при этом покусывал её соски. Ну, у каждого свои причуды.

Всё происходило какими-то урывками. Что случилось там, с другой стороны, пока я тихой сапой пытался кончить – не знаю. Но Елена вдруг повалилась с глухим стуком на колени, вся как-то странно дёрнулась, и её вырвало прямо в ванну. Коричневая масса растеклась абстрактной лужей, да так и застыла. А я зачем-то нагнулся и стал рассматривать блевоту, замечая даже кусочки пищи.

Потом была суета и возня. Дима помог Елене подняться, умыл её, отвёл в комнату. Я всё это время будто призрак следовал за ними, не говоря ни слова. Внимания на нас никто особо не обращал, подобные ситуации здесь были в порядке вещей. Усадив, наконец, Елену в кресло, Дима засунул ей в рот незнамо где найденную таблетку и тяжело выдохнул.

– Надо выпить, – сказал он и тут же отправился выполнять эту задачу.

Когда мы вышли из квартиры, едва способные не то что стоять на ногах – просто соображать, город уже давно окутала ночь. По-питерски приятная и как бы манящая своей неизвестностью.

Часа два шлялись по ночному городу. Дима читал мне свои стихи, вставая ногами на скамейки или клумбы, а я кричал браво, реже нечленораздельно мычал в ответ. Другой похвалы мой мозг в тот момент не аккумулировал.

Мы прошлись, будто главные люди мира, по Невскому. Диму даже узнали разок, что вылилось в двадцатиминутную беседу с этим человеком – молодым парнем, тоже не самого трезвого вида. Следя за их диалогом, я ловил себя на мысли, что вряд ли ещё когда-нибудь услышу нечто более бессвязное.

В Адмиралтейском саду мы столкнулись с компанией столь же синих, как и мы сами, людей. Казалось, в эти часы других на улицах и не бывает. Чуть не дошло до драки, но всё непонимание удалось быстро уладить и мы даже выпили вместе. Дима, не знаю почему, решил прочесть им Есенина. Видимо, понял, что его творчество не особо подходит для ситуации. А вот «Пой же, пой на проклятой гитаре» – вполне себе.

Что было потом, я уже не запомнил. Отпечатались лишь обрывки фраз да звуки голосов. Вроде мы даже спускались к Неве, умывать лица или типа того. Не знаю.

Проснулся я уже в общаге с жутким похмельем. На часах десять утра, Кирилла в комнате не было. Я поднялся, пошатываясь, закурил; после нескольких затяжек почувствовал себя лучше. Хотел уже было одеться, но кофта показалась такой тяжёлой, что я просто рухнул носом в одеяло и снова уснул.