Читать книгу Вкус боли - Андрей Казаков - Страница 3

Моя эпифора-девчонка

кружится как птичка/пчёлка;

танцем годы разгоняет;

кавалеров возбуждает

и летит своей звездой

над громадною страной!

И духовною волной

момент счастья обнимает;

одержимость выражает,

понимая, что нельзя

тлеть у яркого костра!

Дарю Вам свои чувства!

Они в моих картинах

и плачут, и смеются,

как тысячи сердец.

Возьмите их под ручку,

красиво обнимите

и уводите смело

под счастия венец.

Они дарУют радость

и доброе здоровье;

в труде подспорьем будут,

достаток принесут.

Под солнцем в Вашем доме

цветами заиграют;

целебным эликсиром

неспешно снизойдут!

Солнце бьёт весной лучом в окошко.

Утро раннее.

Всего лишь семь часов.

Кажется, что началась суббота

или выходной на крайний счёт.

Но сегодня средний день недели

и до

уик энд

ещё бежать.

А какой же смысл

дни недели

самому себе считать?

Я женщину нашёл в кирпичной кладке.

Она была прекрасна как стена.

Её модельные размеры

глядели молча на меня.

Колени в солнечном загаре

и груди, словно два холма,

собой бесстыдно выражали

свою готовность жить любя.

Вот так нечаянно приходит,

бывает, что из-за угла,

из камня, дерева, дороги

красотка-женщина-мечта!

Ножницы по бумаге ходят,

белые полоски множат.

В каждой полоске строчечки —

рифмы безмерной косточки —

как-то срослись неправильно,

не распеваются ртом.

Что-то не так посеялось,

что-то не так проклюнулось.

Резать приходится заживо,

чтоб не жалеть потом.

Это и в жизни случается.

Случаи все сбываются.

Но, ведь, и многое кажется

быстро забытым сном.

Не гоняйте любовь по крыше.

Это скользко-дурной поступок.

Если нет дел

у вас свыше,

значит вы – простой недоумок.

А любовь любит

ветер, солнце

и ласкающий взгляд обмана;

лунный свет, рассекающий ночи,

без стандартного шумного спама.

На чёрной стене пятно светится,

жёлтое,

как цыплёнок.

А из него рука топорщится —

это играет чертёнок!

Так вот,

живём и маемся

с первых своих пелёнок.

Стену украсили кактусом —

будь осторожней, бесёнок!

Ходим, втянУвши головы,

пятками наперЁд

и, чаще всего,

ненужным

является этот «полёт».

И снова мы лезем

по штОрам,

бубнЯ под ползучий шаг.

И вновь нас обнимет

ласково

лукавый

за просто так.

День выливает в день своё подобье;

от серости до серости лишь шаг.

Вся жизнь вмещается в надгробье —

бессмысленный и пустотелый знак.

Смерть – обретение покоя;

уход от всяких передряг —

всё ж, не заменит мир Живого,

в котором солнце – не пустяк.

Сквозь призму глаз лежит цветастый мир.

Он множится, растёт и загнивает.

А есть ли он вообще?

Быть может, антимир

уже давно всем этим заправляет?

Мир-антимир вращается мячом

в галактиках небесно-бесконечных;

клубок противоречий, змей земной,

гость-временщик у марсиан беспечных.

Лежит бутылка на столе;

лежит бутылка.

И в ней уж пусто на заре;

совсем уж пусто.

Лишь муха копошится в слизком дне;

хозяин пребывает в крепком сне

и громогласным храпом давит ухо.

Живу сквозь сон своих начинаний.

Дышу поверхностно, через нос.

И прёт из меня букет излияний,

рождённый душою как вечный вопрос.

Но людям нужны не вопросы.

Ответы.

Простые, как капля дождя на щеке.

Время летит, а их, громко, нету.

Всё изменилось, а их, просто, нету.

Их

не бывает

вообще.

Шли вдвоём, вели беседу.

Солнце, улица, весна.

Вдруг машина на дороге.

Визг, сирена, тормоза.

Происшествие с подругой:

отлетела голова…

В мир глаза полуоткрыты;

губы еле шелестят;

произносят чуть заметно:

«Что случилось? Где же я?».

И, укрыв её собою,

в липко-кровяной земле,

прошептал, что всё в порядке:

вечно счастье на Земле!

Тела влюблённых

днём и в ночи,

как свежие калачи:

в черноте развалюхи-печи рождЁнные,

огнём ее укреплЁнные,

собой удивлЁнные.

Облака белёсые,

иногда и серые

(могут быть и чёрными)

летят издалека.

Шапками мохнатыми

застилают землю;

стелятся туманами.

Значит, ждать дождя.

Нет идеи в этом,

а писАть то хочется:

не даёт покоя

больная голова.

Утро зачинается;

пустота хлопочится.

Вот и бредит облаком

сонная душа.

Старое пройдено, новое грянет.

Пусть наводняет собой, обжигает.

Ягоды спелой цвета «бордО»

кровью впекается в снежное зло!

Мы – не железо, не гайки, не роботы.

Мы – биотело с оргазмом на проводе.

Нам бы взорваться силою дня,

чтоб не гудела в ушах тишина;

чтобы глаза посмотрели в глаза.

Чтобы хрусталь заскрипел на ладонях

от неизбежности новых подъёмов!

Почему-то невесело мне,

а ведь все в круг танцуют и пляшут.

Почему торжество в этом дне,

а назавтра всё будет иначе?

Нить судьбы протяжённостью в жизнь

прошивает собою скелеты.

Пьём вино, говорим и кричим —

все равно нас,

по-сущности,

нету.

Ушёл из жизни человек,

раскрыв собой её поспешность.

Земля дарует миг тепла души,

окутав позже в холодность и вечность.

И в свете дня горбОм чернеем мы,

венком прикрыв в заснеженной пылИ

родную горсточку судьбы,

как знак чудовищной игры,

в которой силы не равнЫ,

но правит, всё же, человечность.

Живу и не живу как-будто,

в себе миксуя явь и сон.

Осталось долго ль видеть в цвете

сквозь хрусталя зрачок

небесный небосклон?

А он, то солнцем залит ярко,

то ватным облаком укрыт.

В надежде буду пребывать я,

что прах мой птицей полетит!

Туда,

туда,

за горизонты,

где есть свободно-добрый мир

и где не надо думать больше:

живёшь ты или раньше жил.

Мир, размягчённый градусом —

искажённая призма времени.

Я плыву

словно в лодке с парусом

без проблем, суеты и бремени.

Кратковременен миг достоинства:

завтра снова в пучину слабостей.

Как велик, всё же, круг ничтожества;

как же мал свет душевных благостей.

Трагический апофеоз:

сон резко

оборвал мороз…

Как сладко-гОрька

кинопанорама,

в которой мы

живём вразнос.

Живём

и исчезаем сходу

как мотыльки

за снежною стеной.

Там дней обрыв;

оттуда нет возврата.

Там вечный

и седой

покой.

Мы – Че-ло-ве-чес-тво!

Это нам кажется.

Это мы себе всё придумали.

Есть существа, языками шумящие,

в млечных путях божеством обманУтые.

Власть от богатства бежать не пытается;

чернь от бедности в радость живёт;

свЯтой водой окропляется лоб.

Так вот блажим

в суматохе и сУете.

Сами не можем на что-то влиять.

Всему будет конец

без распятий, но в ужасе.

Это как глазом с соринкой моргать.

Не надо громких слов;

и заковыристых.

Не надо сладких нот

и, даже, милостивых.

Нужна лишь пойма благоденствий

через пути срединных действий.

Но некому центральный мяч водить.

Ведь проще кол в кишки забить.

И править

в молчаливой тени дня.

Как хороша на кладбище весна!

Я брёл по чаще;

вышел на поляну

и, посмотрев на лес

зелёно-голубой,

услышал пенье ангелов

на небесах,

чуть справа,

а через мгновение —

над самой головой.

И опустилась радость

на дУшу во страданье,

и отошёл от сердца

поганый волчий вой.

Я понял, что стою

на доброты изъянах.

Я понял, что иду

по правильной кривой.

Еду в поезде жизни

под сердечный стук

и прошу я небо

умереть без мук,

может быть, под утро,

чуть прикрыв глаза;

сделав неглубокий выдох из себя.

Пусть все будут дома:

ведь моя душа

их должна увидеть

раз и навсегда.

Кто мы в забытом этом мире?

Мешки с костями на узле.

Воображаем себя лирой,

а сами – в собственной слюне.

Жуём, что бог подаст к обедне;

трясём болтливым языком,

не зная, что кружИт над всеми;

что будет завтра

и потом.

Люди, словно сорняки,

всюду лезут из темноты.

Как-то неловко

ненужной быть частью

в обще-космическом лике Земли.

Под лёгким кайфом

вновь один

сижу я на террасе.

Читаю книгу про людей,

которых умертвили в массе.

И понял, что интеллигент

овцой не блеет в хоре.

Всего дороже быть ему

свободным в своей доле.

Душа не выдержала строк

и пяткой оголилась.

И в завершении сего

в грудь женщин превратилась.

Любовь всегда есть у людей

и в трудные минуты

спасает их от упырей

со взглядом трезво-мутным.

Я между небом и землёй,

кружась в тумане грозовом,

невозвратимо погружаюсь

в пучину вечности немой.

Там Пастернак стихи читает

и Бродский ритуал свой вьёт.

Там Растропович вдохновляет,

а Шпиллер арии поёт.

И я привстану на ступеньку

культурного наследия страны

и всем в-открытую прочту

свои открытые стихи.

Я Бога нашёл!

Он собой представляет

громадную массу микробов Земли.

Они – невидимки – овеществляют

всё то,

что по жизни исследуем мы.

Из них проросли современные люди;

они управляют балансом всего;

они – символ вечности

и суть пропитанья;

они знаменуют зло и добро.

Огромная масса шевелится, брОдит;

решает вопросы своих перспектив.

А мы – неустанные —

гордимся всезнаньем

и падаем ниц перед ликом святых.

Сто лет

как военный парад;

как ледоход на реке.

Сто лет

словно гром в небесах

в солнечном буднем дне!

Сколько же надо любить;

как же надо страдать,

чтобы Сто лет перекрыть;

чтобы путь освещать!?.

Время течёт без границ.

Смертны все без прикрас.

Но память потомков жива;

светится здесь и сейчас!

Ги-пер-то-ни-чес-кий

криз —

только вверх,

а не вниз!

Там

морозно-светло,

безыдейно-легко;

мир решеных проблем

без ненужных дилемм.

Как прелестно взлетать;

всех собой примирять.

Только вверх,

а не вниз.

Миру – мир;

кризу – криз!

Я охвачен идеалом улучшения людей,

выращенным мной с любовью

на питательной среде.

Быстро бродит жидкость в колбе;

пеной в разум проросла.

Люди, будьте наготове

счастье первого луча

испытать

под дивным солнцем

обновления себя!

Вкусно пахнет сучкой на краю деревни.

Сучкой вкусно пахнет в городе густом.

Я стою под ясенем с сединой на шлеме

и вдыхаю запахи юности былой.

Сколько тел задорных победить осталось?

Ведь могу навьючить по первое число.

Но, зачем же надобна вот такая шалость,

если мне с женою очень повезло!

Я – колокол тревог!

Я бью тревогу,

что на Земле нельзя спокойно жить.

В людей вселился бес;

он силы множит

и скоро нечем будет дорожить.

Нельзя уйти в себя; на край дороги:

везде как обнажённое дитя.

И завтра снова кто-то вытрет ноги

о череп мой у пыльного куста.

Улыбка на лице сквозь годы жизни

и блеск в глазах от радости бытия.

Таким как Ты прописано жить трижды.

Бог знает хорошо своё дитя.

Пари над суетой высокой птицей

и штампам воли не давай.

Пусть чёрно-белое тебя посторонится,

а радугу цветов в себя вживляй!

Не работать, а болтать —

лучше всех всё понимать!

Понимать, что мир конечен;

потому болтун беспечен.

Ведь зачем потеть в добро,

если завтра снова зло.

Вот и машем языком,

словно флагом над окном!

Гутаперчивые маски;

люди-куклы-маскарад;

я рождён случайной связью,

чтоб сказать всем,

как я рад

видеть праздник в чёрной туче;

пустозвонство в громких ртах,

чтоб свернуться снова в кучу,

выдохнув последний «Ах!».

Вглядываюсь в воздух

как-будто в воду,

ищу в нём светлые берега.

И, вот, заметил чью-то рожу.

Ха, так рожа то опять моя!

Вот так ищу поддержку и опору

в объектах окружающей среды.

Но нахожу всегда сквозь дни и годы

лишь только очертания свои.

С годами

дорога жизни

тянется лишь вспять,

напоминая тонкий аромат

цветущих яблонь и маслят

сквозь едкий дым и копоть

бензовоза.

Пламя камина в дымном венце

мысли рождает о нашем Творце.

Огонь будит жизнь,

огонь несёт смерть,

но снова мы смотрим в кирпичную клеть.

Горячий багрянец осеннего дня,

как фото в альбоме —

в нём жизнь вся моя.

Нет ничего прекраснее в природе,

чем молодые женщины весной.

Они летят сквозь пыльные дороги

с судьбой своей наперебой.

И юбками украшены макушки,

и волосы струятся к мостовой!

В волнении ангелы-хранители

и боги,

и беззаботны жертвы над собой,

мгновенную любовь рождая

под мчавшейся машины

вой.

Кофе с шоколадом, расслабляя дух,

говорить с собою заставляет вслух,

превращая мысли в тополиный пух.

И несет волнение на колесах вдаль,

шлейфом оставляя позади печаль.

Предметов множество

и звуки множатся,

и воздух разрежён

от их шагов.

Но вечно царствует

лишь теплота дыхания,

не оставляя за собой