Читать книгу Вкус боли. Том второй - Андрей Казаков - Страница 3

Вся правда – в дереве без листьев,

когда весной обнажено,

оно готовится под птицей

надеть зелёное ярмо.

Затем под солнцем превратиться

в сухое, ржавое пятно.

И снова обнажённой правды

заснеженное панно.

Оранжевое облако небо украшает;

оранжевое облако вечер веселИт!

Зачем же нам

с оранжевым-то облаком

печалиться?

Но вот оно исчезло

и больше не бОдрит…

Птица тревожно на меня смотрела

и навсегда из гнезда улетела.

Из пяти яиц малахитово-призрачный глаз

превратился в соломенно-мёртвый экстаз.

Лучшее бывает лишь раз

и всегда без прикрас.

В скорлупе морозное забвенье.

Древесных тел уродливые пальцы

через зрачок в голубизне

всё что-то шарятся при мне.

Земля в разломанном стекле

стволы собою окружает

и зелень свежая взрастает

в моей натруженной ноге

из полутьмы, из полусмерти —

источник жизни, он же – смерти.

Дождь степом выбивает детство на стекле

и отражает дни его в гудке

стремительно идущего экспресса.

И груши грудь топорщится в листве,

и ветви краснощёких яблонь

с волненьем тянутся ко мне,

сидящему устало в кресле.

Купаюсь в изумрудных волнах леса.

Вокруг неслыханная тишина.

Шумиха городов осталась где-то

вдали,

освободив меня.

К чему тот дальний мир,

безумный,

где нет совсем

идей добра?

А мир,

который изумрудный,

ждёт молча своего конца.

Белобокая сорока

краем веера-крыла

снегом сыплет на меня.

Усмехнулась борода,

бликом линз зажглись глаза.

Жизнь вышла из угла.

Во всём господствует сезонность,

а я люблю тепло рассвета.

Мне мама снова шьёт карманы,

куда я прячу своё лето.

В один карман набью букашек,

в другой – цветных камней из речки,

а в маленький карман рубашки

воткну лесных цветов букетик.

Возьму свисток, надую губы

и холод лопнет от натуги!

Земля умоется ручьями

и мы чуть-чуть добрее станем.

Жемчужная пыльца

в деревьях клочья вьёт,

спешит в безудержное лето.

Её широкий воздух размахнёт

в дорожных лужах и в безветрие.

И хрупкий стебель

сквозь асфальтовый вердикт

встаёт над миром, как столетие.

Как надоела спешная жизнь:

стрессы, заботы и бремя.

Сдохнуть пора бы —

так тоже нельзя.

Это отдельная тема.

Что же придумать,

как изменить

жизнь свою спозаранку?

Надо умыться,

лодку надуть

и попытаться

снова

словить

шуструю

щуку-травянку!

Лежу лицом в седые облака,

растрёпанные ветрами;

гляжу в бездонность бытия,

навеянную снами.

А на Земле – дешёвый мир,

козявками набитый.

Не призрачный, а явный пир,

смертью перекрытый.

Как иногда устало ползает пчела

в безвыходной прозрачности стекла,

так постоянно не хватает нам

воздушности открытого пространства.

Ведь мы, в отличье от пчелы,

живём бескрайностью души.

На малахитовом клочке земли,

под перламутром высоты

моя душа в себя влюбляет

твои незримые пути.

Чёрные собаки лают в сизой мгле,

думают при этом только о себе.

Морда в морду смотрит через щели глаз

и дуга рефлексов брызжет пеной в нас.

Мне голубь вдруг в лицо ударил!

Что за ошибочный полёт?

А может он мою судьбу исправил

и по-другому выразить не мог?

Заметив мимику сомнений

в закрытом стёклами лице,

решился стать стрелой порыва

в затасканном апрельском дне?

Как будто бы заслон ошибке

поставил кровью на крыле.

Между снегом и дождём

стоит тополь дураком:

твердь пробил своим стволом

в месте чуждом и пустом.

И теперь скрипит гнездом

вороньЯ.

И поделОм!

Я предпочту всем городам на свете

спокойную лесную благодать

и ей, как женщине в постели,

готов весь дух мужской отдать.

Зеркальным утром снова встать;

встать на колени перед думой:

взойдёт ли лист из-под земли,

где я взошёл

и, может, вы?

Но знать об этом смогут раньше

трескучие и бойкие дрозды,

а я увижу лишь кусты,

в которые войдут листы —

те первые,

что так мне непонятны,

а, всё-таки,

особенно приятны.

Кисти рябины согнули куст

грузом красных, спелых ягод,

а где-то рядом бродит хруст

моих шагов,

но мир не сладок.

Да, лес на миг укрыл меня

от липких щупалец людишек,

но ягода его горька

и он меня почти не слышит.

Я возвышаюсь горбылём

на стоге скошенного сена.

Закрыл глаза и вижу в нём

грибы родительского среза.

На затылке у меня

бродит медная пчела —

заблудилася в разломах

земляного хрусталя

и упала ненароком

в волосистые леса.

Я руками не махался —

продолжал свой жизни путь.

А попутчица познала

вероятной смерти круг.

Я надышаться не могу покоем сна.

В нём торжествует моё собственное Я.

И мир фантазий в тему дня,

и строчки моего стиха,

в которых льётся жизнь моя,

как быстротечная река.

Потом обрыв

реальным междометием

и снова

выдумка-река.

Я знаю, как растут деревья

сквозь хрипы сонные листвы.

И если жизнь надоела —

ты вечности у них проси.

Стволы парят кисейным прахом

истлевших тел земной коры

и видят мир души и света

поверх разумной головы.

Сиреневые гроздья,

как гроздья винограда,

в туманном облаке созвездия цветов

даруют запахи невидимого рая,

надеждой наполняя жизнь вновь.

Рождённые из глиняного ада,

останков брошенных веков,

цвести весной не забывая,

вселяют ароматы в кровь.

Невесты на выданье, в белом

изяществом красят рассвет,

как мраморно-светлые стелы,

кричат: «Не забудьте нас, нет!».

Как белые церкви в нагретом

сердечным поверьем дыму;

как чайки, поднявшись на крылья,

на том, на лесном берегу.

Весенней порой крылом наделённые

поют даже ночью любовь инстинктивную.

Бисерно-чёрными глазками хлопают,

клювами как-то растерянно щёлкают.

Бархат травы вожделенной нарвут,

ворохом гнёзда по лесу навьют —

лес ведь для живности всякой – приют.

В нём лишь людишки чинят беспредел —

рубят, строгают, сжигают без мер.

А в завершенье – уложат себя

в гроб с ещё свежей сосны-янтаря.

Все наши пакости земные

природа робко прикрывает.

Ей это видеть больно, стыдно —

она дождём всю пыль смывает.

Но снова закопчёны зори

и надо б в чём-то усомниться,

а деньги сами в руки лезут

и ими вся страна гордится.

Забыто, что мы и откуда;

из грязи в князи путь короток.

Весной деревья женщин чище,

бросая цвет на грязь помоек.

Вкушаю ягоду фантазий

на тему завтрашнего дня.

С высоких стеблей и в пупЫрках

она тревожится в меня.

Огнём зарделась на закате

теплом согретая роса

и в рот ложится горделиво

малиновая красота.

Жизнь мотылька в заснеженной пыли,

как результат вселенского прогресса,

заслуживает больше похвалы,

чем ядовитые дымы и кровохарканье души

в плену безжалостного стресса.

Коренья сочные травы

жуют корявые стволы,

а под стволами создан дом

трудолюбивым муравьём.

Иду за солнечным лучом

и в светотень кладу шаги.

А по краям растут пучком

большие белые грибы.

Я продираюсь сквозь запрет

кустарников, цветов и мхов

и знаю,

что обратных нет

путей

из царства юных снов.

Молочно-утренний туман

и очертания стволов;

наивной шалости обман

цветущих лилий

на сказочном болоте грёз

лесов,

которые любил,

которые в себе творил.

Пробираюсь сквозь болото,

втыкая ноги в густую жижу.

Как похоже оно на то,

что каждодневно перед собою вижу.

А вдали

свет озёр, радуга дождей,

холод звёзд, чернота ночей —

Вечность.

И в ней поступь моя —

скоротечность.

Как хорошо работать на земле,

которая принадлежит тебе;

обнять руками чёрный бархат,

разглаженный в гряде,

и чувствовать волну змеистого ствола

в кусках живого янтаря.

Как чёрный жемчуг,

огрАнённый Осами,

ирга в лазурной синеве

встречает день,

ещё не скошенный,

ветрами снежными во мгле.

Склонились кисти над дорогою

в надежде собранными быть,

но в их судьбе уже помечено

морозом сломленными стыть.

Ну а пока ирга раскинулась

растраченною красотой

и пряным запахом надвинулась

на летний дождик грозовой.

Поля раскинулись широко,

а вкруг их золотых стогов

стоят леса, как занавес высокий —

за ним живёт страна грибов.

Я собираю их в корзину;

плодовых тел не перечесть.

Как хорошо под рюмку водки

солёный рыжик с хрустом съесть;

супец наваристый из белых;

жарёху в масле из маслят.

И надобно любить природу

учить с грибов

своих ребят.

Урок познанья солнца в травах;

грибных лучей над головой

позволит лучше разобраться

им в этой жизни суетнОй.

Я ощущаю себя сквозь леса,

приподнимаясь над ними в небо.

Сам для себя отыскиваю чудеса,

оглядываясь вправо-влево.

Осенний лист кружит свой вальс;

прощальный, перед смертью.

И изумрудные сердца

под златом быстро меркнут.

Земля готовится познать

морозных рук мученье

и защищает свою стать

моим благословеньем.

Тревогой солнце в октябре

наполнено до края.

Ведь скоро быть кругом Зиме

до следующего мая.

Разные собаки попадаются:

длинноногие и криволапые.

Обнюхивать собой весь мир

пытаются

высокогормональные.

Красивы сучки, да и кобели,

ласкающие нас пульсирующим

взглядом.

И с возрастом всё более

собаки мне по нраву.

Колючий лес,

как банная шершавая мочалка;

как обувная щётка

с кремом на ворсУ

(вид с высоты).

На самолётах не летаю:

для правды – дорого.

Я это подсмотрел со стороны,

через реку.

Солнце бордовой пуговицей

садится в болотную лужицу.

Такое огромно-жаркое

в такую мелко-зловонную.

Зелёная гадина-смрадина

его поглотила полностью.

PS. Проекция зрения встроена

на плоскости горизонта

и каждый видит желаемое

в зависимости от экспромта.

Белизна в мозаичной зелени

на фоне голубой небесной высоты