Читать книгу Экипаж - Андрей Константинов, Евгений Вышенков - Страница 3

Водитель «девятки», от которой отъехали милиционеры, потянулся, разминая плечи. Потянулся со смаком, так, что сиденье под ним затрещало.

– Вот работенка! Пятый час глядим в погасшие окна. Утром сменят – придешь к бабе и соврать нечего – мол, опасная и секретная у нас служба! – преодолевая зевоту, пробурчал Антон Гурьев.

Гурьев был капитаном. Он отслужил в «НН» девять лет, стал крепким профессионалом, однако в последнее время его взгляды на этот мир – мир погасших до пересменки окон – менялись. Причем менялись с катастрофической быстротой. Нет, Гурьева перестала устраивать даже не зарплата, о которой можно (и лучше) не говорить. Его перестало устраивать то унизительное состояние, когда нормальные люди стараются двигаться, крутиться в меру своих запросов и характеров, а он, Гурьев, в это время должен стоять на незримых рубежах отчизны и следить. А если что – его нет. И не в тщеславии дело, а в том, что связей, контактов элементарных нет… этого нет… того нет.

– Ни хуя нет! – вслух произнес Антон.

– Так спит еще – рано, – не понял коллега, полагая, что Гурьев имеет в виду объект.

– Потому что нормальный – вот и спит! А ебанутые на голову с ОВОшниками собачатся по ночам, – огрызнулся Гурьев.

Ему ответили понимающим молчанием, хотя, если честно, двое из троих не поняли ничего. Старший смены, а на их языке бригадир, понял, но лаяться не стал. Он развернул плитку заморского шоколада, отломил кусок и протянул через плечо Гурьеву. Гурьев взял, нервно засунул весь кусок в рот, прожевал.

– Вкусный, – с набитым ртом похвалил он.

– Мне очень давно один летчик сказал, что быть бомбардировщиком – это часы скуки, перемежающиеся минутами ужаса, – успокоил его старший.

Бригадиром в смене был Александр Нестеров. Мама Нестерова была легендой наружного наблюдения. Нестеров с детства слышал шуршание радиостанций. Он работал девятнадцатый год и сам стал легендой. Нестеров был болен наблюдениеманией (не путать с вуайеризмом!). Он плохо понимал, почему солнце постоянно исчезает с неба, но мог срисовать номер квартиры, в которую зашел объект, даже если того со всех сторон окружали телохранители. Когда Нестеров разговаривал, то наклонял голову к левому плечу. Эта привычка выработалась с годами от разговоров по радиостанции. Своего рода благоприобретенный миозит.

– Ыщо есть! – улыбнулся молодой Лямин, перебирая фирменные упаковки с провизией.

А получилось так: около 23.00 они таскали объект в Калининском районе, где последний заехал в универсам и набрал целую тележку снеди. Объект имел условное наименование – «Пингвин» (надо отметить, что наружка дает прозвища чрезвычайно точно). Когда объект выкатил покупки на автостоянку и стал перегружать их в багажник, кто-то позвонил ему на мобильник. Разговор был долгий, нервный, матерный. Объект дерганно пингвинил вокруг своей блестящей «Ауди», бил ластами по ушам и, наконец, прыгнув в авто, сорвался с места. Мало того, что сотрудники наружки слышали весь текст, так еще и, наблюдая за ним, заметили, что корзина с продуктами сиротливо осталась на стоянке. Первая машина стартанула за объектом, а на позывной сотрудника из второй – только что пришедшего работать в систему Вани Лямина – поступил не терпящий возражений приказ: «Грузчик![3] Что стоишь – клювом щелкаешь? Хватай товар неси до базы!» Несколько секунд Ваня переваривал это сообщение, а затем схватил тележку и, пронесясь с чужим добром через проезжую часть, сумел практически на ходу закинуть оставшиеся продукты в свою машину. Больше всего в этот момент он напоминал чем-то напуганную, мечущуюся мамашу с малышом в коляске.

Естественно, после такого случая настроение у находившихся внутри второй машины заметно поднялось, поскольку на подобные сорта пива у них денег не хватало, не говоря уже об остальных покупках. Однако и в первой машине сидели далеко не мальчики, и они тут же передали зашифрованным текстом: «Грузчики, не распаковывайте товар – мы видели накладные!» Что означало: мы видели, сколько и чего вы скоммуниздили, – делим поровну.

Объект довели до гостиницы «Прибалтийская», и здесь его, как самый молодой, потащил Лямин. Стоя у лифта в холле, погруженный в свои мысли объект вскользь зацепил взглядом… незнакомого парня (имя которому было Лямин), увлеченно пытавшегося вскрыть упаковку редкого французского сыра. В голове у объекта мелькнула мысль, что именно такой сыр он купил час назад. То, что это и был его сыр, объект, конечно же, не знал.

Между тем юный разведчик привлек к себе внимание стоявшего неподалеку от него охранника. Тот уже собрался подойти к Лямину (и далеко не с гостеприимными намерениями), как вдруг у Вани предательски и как всегда не вовремя зашумела радиостанция. Сотрудник службы безопасности «все понял» и, глядя на коробку из-под сыра, подумал: «Контрразведка за каким-нибудь фирмачом… а в коробке, видать, видеокамера». А Ваня Лямин, в свое время приехавший в Питер из Костромы, до того как коробка не поддалась, и сам не знал, чего он такое вскрывает. Он так удивился! Он думал, что обнаружит в ней что-то страшно экзотическое… клешни португальского омара, к примеру… Лямин мечтал попробовать что-нибудь португальское… Почему именно португальское – он не знал. Может быть, потому, что совсем недавно в Португалии прошел очередной чемпионат Европы по футболу? И тут на тебе – такой облом. У них в Костроме сыра этого – как на гуталиновой фабрике! А этот еще и испорченный – заплесневел, видать, пока везли…

Ну а потом, пока торчали под адресом объекта, успели сожрать и все остальное.

– Скоро перейдем на банальный ночной грабеж, – проворчал Гурьев, допивая из банки темное ирландское пиво. Потом он рыгнул и заявил: – За такие деньги мог бы ящик «Толстяка» купить.

– Действительно! – откликнулся Нестеров, поворачиваясь к Лямину. – Лямка, чо не посоветовал этому тюленю педальному, пока в универсаме за ним крутился?

– Я там рекламу по телеку глядел – Олейникова со Стояновым! – мечтательно произнес Лямин.

– Замечательно! – крякнул Нестеров. Все заржали. Гурьев ажно прослезился.

Около восьми утра пост сменили. Нестеров и компания добрались до конторы, после чего Гурьев покатил в гараж ставить на прикол оперативную машину, а остальные пехотинцы[4] вошли в незаметную дверь, рядом с которой красовалась вывеска: «Филиал № 2 фабрики игрушек». Любой прохожий, желая проявить свои аналитические способности, сделал бы глубокомысленный вывод: мол, если есть филиал фабрики № 2, значит, где-то существует и филиал № 1. Данное умозаключение, в принципе, логично, однако на практике абсолютно неверно. С таким же успехом база «НН», которая на сленге ее обитателей зовется «кукушкой», могла бы именоваться и «Трест столовых № 37», и «СевЗапГлав-СнабФлотПрод». Одним словом, «Рога и копыта»-2.

Смена принялась отписывать сводку наблюдения. Вернее, так: Лямин, как самый молодой и к тому же обладающий красивым почерком, писал, а его бригадир, он же наставник Нестеров, стоял над душой, подгонял и, мягко говоря, ворчал, поучая:

– Не гостиница «Прибалтийская», а гостиница «Прибалтийская», расположенная по такому-то адресу… Не просто «дыр-дыр-дыр», а добавь чуть детектива. Заказчику[5] интересней – он же нас оценивать будет. Да и нашему руководству приятней… Но и не перебарщивай!.. Мать твою, Лямка, чего ты городишь? – «В течение часа объект пил пиво в баре „Корсар“, периодически совершая проверочные действия».

– Это он периодически в сортир бегал! Имеет право, между прочим, с четырех-то кружек…

Лямин торопился, нервничал, выходил за поля не предусматривавшего приливы графомании казенного бланка и совершал орфографические ошибки при написании названий улиц и питейных заведений (толком изучить город он еще не успел).

Причины торопиться у Нестерова были. И не только потому, что после ночной смены хочется как можно быстрее добраться до дома, перехватить кусок-другой чего-то съестного и отправиться давить подушку. Дело в том, что сменный наряд, к вящему неудовольствию его участников, не может работать как часы. Оно хорошо, конечно, когда восемь положенных по КЗОТу часов оттаскал объекта, а потом заводской гудок, и всё: концерт окончен – скрипки в печку. А если сменщики опаздывают (пробки, инструктаж затянулся, на заправку по дороге заскочили)? А если объект за это время уже до государственной границы доехал? А если… Много всяких таких «если» бывает. Так что пока в контору вернешься, пока отпишешься – гля, еще пару часиков и натикало. Причем своих, законных, которые тебе, естественно, никто дополнительно оплачивать не станет. Ведь в конце концов не за деньги служим – Родине! А кроме того, есть такая старая «ОПУшная» мудрость: отработал – не светись. В смысле, без видимых причин по конторе не слоняйся. Иначе нарвешься на начальство, а у него, у начальства, всегда неразрешимая дилемма – кого бы еще для массовости отправить на пятикилометровый кросс, встречу с ветеранами, хозработы, оформление боевого листка (или просто – на хрен, ежели настроение располагает). И тогда пиши пропало:

– Иди-ка сюда, голубь мой ненаглядный!

– Дык, Пал Палыч, я ж только сдался. Я ж с ночи! Не спамши, не емши, не срамши.

– Все понимаю. А мне, думаешь, легко?

(…Виноватое молчание – лучший способ доставить начальнику удовольствие.)

– Вот видишь. А если не ты – укажи кто?..

А на кого показывать? Дурных нема. Заслышав грозные шаги командора, все уже давно по щелям, по углам разбежалися. И если ты один такой тормоз оказался, то винить, кроме себя самого, некого. Так что вперед – на мины.

Естественно, всех этих премудростей молодой Лямин в полной мере пока не уловил, а потому каждый раз очень болезненно воспринимал неудовольствие наставника по поводу темпов сочинения им сводки «НН». И это при том, что сам Нестеров сводки писать не любил (насочинялся в свое время), предпочитая перекладывать это занятие на плечи подчиненных. Конструктивной помощи от него в этом процессе тоже ждать не приходилось. На вполне уместный вопрос: «Акак вот это написать?» – аксакал разведки, как правило, покровительственно похлопывал вопрошающего по плечу и ответствовал: «Как-как? Пиши хорошо. А плохо оно само получится».

Когда к десяти утра Гурьев добрался домой, его очередная временная сожительница по имени Тома сонно встретила его вопросом: «Чего интересного случилось?» Тома была девушка любознательная и очень любила задавать вопросы. По большей части глупые. Тем более что в свое время Гурьев нагнал Томе пурги, рассказав, что работает по слежке (так ей было проще понять) за коррупционными депутатами и генералами. А вообще Антона всегда страшно раздражал приказ, согласно которому он не имел права что-либо рассказывать о своей работе в принципе. Никому, даже самым близким родственникам. Такая вот классика жанра – о драконах ни слова! Утешало одно: близких у Гурьева было лишь двое: мама да тетка в Луге, куда пару лет назад, выйдя на пенсию, мать и перебралась. А так круг его знакомств, в силу понятных причин, ограничивался ребятами из конторы плюс изредка возникающими на постельном горизонте барышнями. Что же касается Иглы, то бишь бывшего старшины второй статьи, а ныне вице-президента финансовой корпорации «Российский слиток» Игорехи Ладонина, то на него ведомственное информационное табу, естественно, не распространялось.

– Том, тебе как на духу! Около пяти нуль-нуль стоим, глядим в окна объекта. Глаз, как обычно, отвести не можем, потому как нарушение присяги. Вдруг треск-грохот, стекла кусками наземь! А из окна вылетает мужик и с криком: «Государю-императору УРА!!!» как… – Гурьев сделал вид, что не хочет материться.

– Разбился! – окончательно проснулась Тамара.

– Не-а… Улетел куда-то, гаденыш! – безразлично ответил Антон и зашагал в душ.

– Куда улетел?! – всплеснула руками Тома. Между прочим, трудилась Тамара при делопроизводстве. И не где-нибудь, а в самом (!) Законодательном собрании. Тамара очень дорожила этой должностью и частенько напоминала Антону, что ей о своей работе говорить не положено. Самое печальное, что говорила она это на полном серьезе.

– Не разглядели, – включая воду, ответил Гурьев. – Сейчас этим региональный разведцентр ФСБ занимается.

– Ну тебя! – дошло наконец до девушки. Настроение у Антона было самое паршивое.

И хотя он понимал, что Тома близка к тому, чтобы обидеться, он уже не мог перестать издеваться. (Такая вот защитная реакция организма: одни мужики под плохое настроение бабу бьют, другие – смехуёчками ее доводят.)

– Том! – позвал Гурьев из-за занавески в ванной. – Ты только никому не говори – информация секретная. Я подписку дал о неразглашении.

– Какую подписку? – насторожилась Тамара. У ее первого мужа когда-то уже была подписка. О невыезде.

– Ну… как тебе объяснить… я на Литейном случайно подслушал, в секторе контрразведки по внеземным агрессивным посещениям планеты. Короче, они подозревают, что это нечистая сила… Разработка получила кодовое название: «Последний прыжок Пингвина», – Гурьев увлеченно развивал тему, фыркая под водой от удовольствия. – Вроде демоны завелись.

– Ой, а я тут как раз по телевизору смотрела про «Храм судьбы»… – затараторила было Тамара, но Антон прервал ее более прозаическим:

– А фрикадельки остались в холодильнике? Через некоторое время до Тамары наконец дошла ирония Антона, и она, разозлившись, сказала:

– Шутить над собой могут только…

– …только состоявшиеся пингвины в Мариинском дворце, – закончил за нее фразу выходящий из ванны Антон. Тамара хотела сказать иначе, однако Гурьев уловил суть абсолютно верно, поэтому она просто надулась и промолчала.

– Вот и правильно… Мы что? Так, шла собака по роялю… Чего, говоришь, у нас с фрикадельками-то?

Фрикадельки внутри были холодными. Гурьев устало поглощал их и смотрел на Тамару. В отличие от героев известного детского стишка Тамара была ему не парой. И он это знал. Девушка Тамара была из категории мопсов – с маленькой головой и такими же интересами. Самое большое, о чем она мечтала в этой жизни, – это о ПРЕЗЕНТАЦИИ, на которой бы все ее узнавали. Идеалом для нее служили Андрей Данилко и мужчины из депутатского корпуса. Причем все без исключения. Однажды, когда Тамара с плохо скрываемым волнением рассказывала Гурьеву о том, как в день ее рождения сам главный депутат с рыбьими глазами и красивой цветочной фамилией подарил ей шоколадку, Антон, заметив знакомую поволоку в Тамариных глазах, всерьез испугался, что она сейчас вдруг возьмет да и кончит.

Докатился! Каким женщинам он мстит Тамарами? Наверное, тем, которые не смогли жить с ним. А почему? Да потому что еще пять лет назад он был совсем другим. Он был настоящим мужиком. Способным на поступок, способным ну если не на подвиг, то хотя бы на рекорд. А сейчас? Сейчас – едва ли.

Рекорд Гурьева в конторе помнили многие, а поставлен он был следующим образом: смена Антона таскала объект около станции метро «Площадь Восстания». Объект что-то почуял, потяжелел[6] и нырнул в метро. Пехота, соответственно, за ним. В вагоне сотрудник поставил радиостанцию в режим передачи, и через несколько секунд в машине Гурьева раздался торжественный металлический голос: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция „Владимирская“». Вектор был задан, и Антон рванул в этом направлении, ориентируясь по периодически объявляемым названиям станций. Половина седьмого вечера. Сколько транспорта на питерских дорогах в это время? Так вот, когда объект доехал и вышел на «Кировском заводе», машина Гурьева уже стояла на Стачек напротив станции метро. Уж многое повидал Нестеров, но тут ахнул: «Это рекорд!» Правда, прежде чем ахнуть, Нестеров промчался в машине с Гурьевым и во время этой, с позволения сказать, поездки так сжимал ногтями сумку с аппаратурой, что на ней навсегда остались следы от ногтей. И это при том, что в деле игнорирования правил дорожного движения наглее наружки никого нет, а в качестве пассажира оперативного транспорта Нестеров катался уже второй десяток лет.

Рекорд Гурьева в ОПУ стал легендой. Начальник отдела Нечаев на совещании слезно попросил: «Парни, я знаю, что некоторые из вас народ до профессиональных мулек тщеславный. Но умоляю! Не старайтесь побить время Гурьева! Вы мне еще нужны живыми…»

«Вот каким я был! – подумал Антон. – А сейчас?! Фрикадельки!»

Уже примерно с год как Гурьев собирался уходить. Все это время его мысли, так или иначе, сводились к одному: послать всех к чертовой матери и свалить из конторы, из системы (ну и от Томочки заодно – так уж, чтоб всё до кучи). Причем не просто свалить, а напоследок по возможности еще и громко хлопнуть дверью. Антон частенько представлял себе, как однажды он сядет и напишет рапорт на имя министра внутренних дел (ни больше ни меньше!) примерно следующего содержания:

«Товарищ министр, я, капитан милиции Гурьев, отслужил в „НН“ девять лет. Родина мне дала все, но частенько во время службы мой организм был вынужден испражняться. Посему уведомляю Вас, что многие парадные Северной столицы я цинично обоссал. В содеянном раскаиваюсь и прошу поднять этот злободневный вопрос на повестке очередной коллегии МВД в подпункте „разное“. Позаботьтесь если не о нас, то хотя бы о россиянах, о жителях великого города, который взрастил для нашей страны плеяду замечательных людей – от Михаила Ломоносова до президента Путина».

Однако решиться было непросто. И дело тут совсем не в будущем трудоустройстве – в последние годы проблем с работой на «гражданке» как раз не было. В том числе и по нынешней его специальности. Время быков-телохранителей ушло, а посему озабоченные личной безопасностью и безопасностью своего бизнеса новоявленные капиталисты бросились разыскивать бывших сотрудников бывшей девятой службы КГБ[7] – за руль бронированных иномарок требовались сотрудники наружки. Они и водилы первоклассные, и поляну секут. А ее, родимую (то бишь поляну), сечь ой как надо, дабы успевать заблаговременно срубать хвосты, которые нынче ставят не только слуги государевы, но и недруги-конкуренты. Причем на последних все чаще пашут все те же сотрудники «НН». Как бывшие, так порой и действующие.

Так что ни с работой, ни с деньгами проблем не предвиделось. Каких-то особых угрызений совести Гурьев также не испытывал: государству он уже давно ничего не должен (скорее, это оно задолжало ему), а ребятам из отдела и объяснять ничего не нужно – и так всё понимают: как говорится, не он такой первый, не он последний. И все равно – что-то ведь держало, что-то заставляло оттягивать, отсрочивать этот самый хлопок дверью. И вот это «что-то», не поддающееся логическому объяснению, больше всего раздражало и злило Гурьева.

Лучший друг Антона по прозвищу Игла (ИГорь ЛАдонин) был персоной в мире бизнеса и финансов, причем не самой последней персоной. Около года он обрабатывал Гурьева и, чувствуя, как нелегко тому решиться, терпеливо держал для него место, не торопя и не понукая, давая понять, что окончательный выбор все равно будет за самим Антоном.

– Мне же ты не как семерошник[8] нужен. Мне доверенное лицо нужно! У меня подчиненных дивизия! А ты их хари видал? Им доверить можно только долларов триста, так как на трехстах тридцати сломаются. Хуже только в Госдуме и на Вологодской пересылке!

Гурьев пошарил в карманах, достал пачку «Явы» (обычной, не «золотой») и, подхватив спички, вышел на балкон. Закурил. Наличие «Явы» свидетельствовало о том, что получка была уже давно. У Антона не было пристрастия к определенной марке сигарет: в первые дни после зарплаты он покупал относительно дорогой «Честерфильд», неделю спустя переходил на «Петра», а примерно за неделю до Дня разведчика,[9] как правило, был вынужден довольствоваться пяти-семирублевыми сигаретами или папиросами. Словом, Гурьев курил все, что дымилось. Исключение составляли разве что сигары, которые он еще со школы на дух не переносил. С этими самыми сигарами у них с Игорехой Ладониным когда-то приключилась целая история.

…Ладонин и Гурьев родились в одном родильном доме на Большом проспекте Васильевского острова. Причем родились с разницей всего в несколько дней, и даже роды у их матерей принимал один и тот же врач. Впрочем, мама Гурьева познакомилась с родителями Ладонина много позже, когда им с Игорехой было лет по восемь. Татьяна Ивановна Гурьева, равно как и несколько других матерей, была убеждена, что во всех грехах ее малолетнего сына виновата компания, в которой верховодил Ладонин-старший по прозвищу Ладога. Татьяна Ивановна была недалека от истины – в компанию эту Антон действительно входил. И как следствие – в скором времени вместе со своим дружком Игорем попал на учет в детскую комнату милиции, на котором Ладога уже стоял давно и прочно.

Произошло это в далеком 1984 году. Игорь и Антон, которым было по десять лет и которые учились тогда (страшно подумать!) аж в третьем классе, захотели купить коробку сигар. Разумеется, кубинских – ведь иных тогда и быть не могло. Сигары продавались на Седьмой линии, в табачной лавке рядом с кинотеатром «Балтика» и стоили целых пять рублей коробка. Но юным пионерам так захотелось этих самых сигар, что они не выдержали и в один прекрасный день попросили в долг у Ладоги. Это было равносильно тому, как если бы в наше время двое третьеклашек попросили в долг у старшего товарища долларов так сто. Ладога им отказал, но не только. К тому времени семнадцатилетний Ладога для своего возраста был уже тертым калачом, а потому доступно объяснил детишкам, как она устроена, наша жизнь.

– Вы очень хотите покурить сигары? – спросил он.

– Очень, – ответили пионеры хором.

– А почему?

– Потому что их Фидель курит, – объяснил Антоша.

– Ферштейн… Фидель – это голодаевский? – пошутил Ладога, намекая на шпану с острова Голодай, что на картах называется островом Декабристов. С голодаевскими тогда гаванские постоянно враждовали.

– Фидель живет на Кубе… – не вкурив юмора, затараторил было младший брат.

– Ну, тогда это все меняет!.. А почему же мы на него стараемся походить? – перебил Ладога.

Антон по-школярски подтянулся, глянул на небо и заученно произнес:

– Потому что он в Великую Отечественную войну…

– Обалдеть! – заржал Ладога и переспросил: – Что в Великую Отечественную?

– Второй фронт придумал! – выпалил Игорек.

– Нечем крыть. Тут без сигар ни туда и ни сюда! Посему слушайте внимательно: на катке ВМФ к ночи в субботу остается много посуды. Заправляет там Кузя с Наличной. Посему если попадетесь – то огребете! А не попадетесь – за выходные на сигары бутылок насобираете. Мне доли не надо. Так что, братишки, запомните: чтобы что-нибудь сделать, надо, как минимум, что-нибудь сделать. Это жизнь.

Пацаны внимали молча, без недовольства. Ладога манерно закурил сигарету «Ту-134» по тридцать пять копеек пачка и под конец сжалился:

– Если к стенке прижмут, мной прикройтесь – скажите, я отвечу!

Затем он ухмыльнулся и ушел, думая про себя, что попадутся точно, «…но если Кузя подкатит с предъявой, то я напомню ему об одиннадцати рублях, которые он зажал. Кузя-то слюнил, что менты фотоаппарат отобрали, а опер по детям недавно Ладогу подкалывал за объектив „Зенит“. А если и после обозначения его имени Кузя пацанам ухи оборвет, то будет повод нос ему сломать – давно руки чешутся. Заодно и долю с катка стеклянную отберу. И вообще – скользкий он…». После этого Ладога решил заглянуть в гости к ребятам во дворы Смоленки, но тут вспомнил заповедь отца – речного капитана и несколько переиначил ее: «Если мусора знают, где ты находишься, – не находись там». Посему Ладога зашагал в ДК Кирова. Там был вечер «Кому за тридцать», а в туалетах выпивали всегда те, кому до двадцати. Причем выпивали с захватывающими приключениями.

А Игорь и Антон отправились разведать обстановку на катке ВМФ, что напротив Смоленского кладбища по Малому проспекту, и для Гурьева это стало первым оперативным мероприятием в жизни. В результате наблюдения выяснилось, что пустые бутылки собираются во время хоккейных матчей подручными Кузи и складируются в туалете теплой раздевалки. Друзьями было принято решение: Ладонин-младший незаметно проникает в сортир типа «Мэ и Жо» и передает бутылки через вентиляционное окошечко Гурьеву, который должен будет скрыться с ними в неизвестном Кузе направлении. Эта, в общем-то, немудреная задача осложнялась тем, что дверь в помещение туалета постоянно открывалась из-за сквозняка и с грохотом возвращалась на место. Кроме того, там вечно шныряли какие-то «портвейные» парни и молодые спортсмены. Но тут уж ничего не поделаешь – каток, он и в Ленинграде каток. Но раз решено – делаем.

Операция началась в ближайшую же субботу. Работали слаженно, быстро, однако на четвертом десятке грязных и липких бутылок «заштормило море». В туалет заглянул пацан из ватаги Кузи с охапкой пустых из-под «Золотого колоса». По глазам Игоря, которые, моргая, отбивали морзянку: «Я что – я ничего…», он мгновенно просек ситуацию. Пацан издал возмущенно-испуганный хрип, переводимый как: «Ку-у-зя, гра-а-а-бю-у-т!» Игорь, услышав этот возглас, крикнул в окошко товарищу: «Линяй!», а сам с боевым кличем: «Не разбей тару!» лобешником сшиб подручного Кузи. При этом лоб вошел именно в батарею «Золотого колоса». Промчавшись несколько метров по раздевалке, Игорь схватил чью-то лыжную бамбуковую палку и напоследок зачем-то огрел ею ни в чем не повинного хоккеиста команды «Смена». Размахивая палкой, он так и скрылся из виду и от погони, которой, впрочем, и не было. Обнаружив в заранее условленном месте Антона, он первым делом проверил содержимое большого отцовского рюкзака, снятого с антресолей специально для этой вылазки.

– Целехенькие! – с облегчением констатировал Игорь, отдышавшись.

– Как ты?! – взволнованно спросил Антон.

– Каком кверху! – улыбнулся Игорь. – Хорошо – на пути никто не попался – зарубил бы!

Антон, восхищаясь своим товарищем, даже и спрашивать не стал – а чем зарубил-то?

На вырученные ими четыре восемьдесят и ранее скопленные двадцать копеек они пошли покупать сигары. Но поскольку знали, что им в магазине не продадут, стояли у входа и караулили подходящего мужика, чтобы попросить, объяснив просьбу враньем, что это, мол, брату на день рождения, подарок. И надо же такому случиться, что нарвались они на Кузю и его корешей, которые отняли у них пятерку. При этом ребята не сомневались в том, что Кузя появился здесь неспроста, и справедливо рассудили, что еще легко отделались. Но Кузя со товарищи в данном случае появился именно «спроста». Оба снова поплелись к Ладоге.

– Пятерку я с них вытрясу. Раз вас на месте не застукали, значит, наше дело правое, – пообещал Ладога. – А вот привет ему вы сами должны передать.

– Это как? – не понял Ладонин-младший.

– Ты же слышал, как Фидель второй фронт открывал? – ухмыльнулся Ладога и, не дождавшись ответа посоветовал: – Фидель американцам все стекла ночью повыбивал – вот они и присмирели…

Этим же вечером ребята подошли к дому Кузи, жившего на втором этаже в пятиэтажной «хрущевке». Родители, похоже, отсутствовали, потому что на кухне стоял гомон его дружков, перекрываемый бобинным магнитофоном «Комета», который надрывался голосом Аркаши Северного: «…раз заходим в ресторан – Гаврила в рыло – я в карман!..»

Юные гавроши подыскали на помойке кирпичи и вооружились. Первый же кирпич, пущенный Антоном, залетел на излете в окно первого этажа. Обидно – и Кузя не услышал, и пришлось срочно ретироваться. Но, выбежав на Малый, они сразу же налетели на патрульную машину. А тогда времена были построже, и милиция после девяти вечера таких вот оглоедов, как правило, задерживала на предмет «а где мама с папой?». Когда Антона с Игорем доставили в отделение, к этому времени с «02» уже пришла заявка о разбитом стекле. Опер был опытный и углядел измазанные кирпичом ладони пацанов. Когда же выяснилось, кто у Игоря старший брат, подытожил: «Все ясно!» Потом потеребил мозги вокруг адреса заявки и рассмеялся, довольный своей проницательностью: «Вас Ладога послал Кузе окна выбить, так?!!» В любом другом случае юные пионеры, конечно, сознались бы – все-таки впервой в мусарне, но услышав имя Ладоги, решили выстоять все пытки. Их, естественно, никто не бил (только пообещали выпороть), но ребята все равно молчали, краснели и неумело и невпопад врали. Закончилось все составлением каких-то карточек. А уже затем их поставили на учет. Крику в семьях было! А Ладога тогда сказал: «Уважаю, парни, – из вас будет толк! Держитесь друг дружки!» и вручил им пятерку.

На этот раз коробку сигар они купили. После залезли на крышу одного из домов, долго не могли открыть коробку и в конце концов раскололи ее. Потом они долго пытались раскурить сигары и при этом парочку нечаянно разломали. Наконец покурили – желудочным соком часа полтора рвало обоих. С тех пор ни Гурьев, ни Ладонин не могли даже находиться там, где хоть кто-нибудь закуривал сигару, а к Игорю с подачи брата на всю жизнь приклеилось прозвище «Второй фронт». Иглой он позволял называть себя только Гурьеву…

Антон выбросил окурок, вернулся на кухню, допил остывший чай и отправился спать. Сегодняшний день обязательно следовало запомнить, поскольку именно сегодня ночью, когда они стояли под окнами и охраняли мирный сон гражданина Пингвина, Антон, наконец, понял: вот он, его край. Все накопленное, передуманное и вконец остопиздевшее за этот год достигло критической массы и сформировалось в однозначное законченное решение. Его мужское решение. Самое удивительное, что после этого на душе у Гурьева впервые за многие дни стало столь же удивительно спокойно. С этим спокойствием он и заснул. Впрочем, нет. Перед тем как заснуть Антон все-таки успел подумать о том, что напрасно не дал подзатыльник Лямину. Крутясь в универсаме за объектом, Лямке и в голову не пришло, что можно было раздобыть образцы следов пальцев рук объекта. Ведь наверняка кучу товаров в магазине Пингвин лапал просто так. И дело даже не в том – нужны были эти пальцы или нет. Просто Лямин об этом не подумал!.. Эх, уйду – и хлебнет с ними Нестеров по полной. Хотя… Хотя в свое время Нестеров и с ним хлебал. Их опыт – как сухой шашлык: жуй-плюй – передай другому. А вообще-то Лямин парнишка неплохой. И улыбается так… солнечно…

Гурьев спал. Ему снился неизвестный объект, который на своей «ауди» вдруг резко ломанул поперек движения по Кронверкской улице. Гурьев двинулся за ним следом и моментально себя раскрыл. Ч-черт! Надо же было в обход, по Пушкарской!..

В одной машине с Нестеровым, Гурьевым и Ляминым находился еще один боец невидимого фронта – Паша Козырев. Паша стажировался на оперативного водителя, и Гурьев официально числился у него в наставниках, за что ежемесячно получал надбавку в триста целковых. В принципе, человеку, стажирующемуся на водителя, топтаться в смене абсолютно незачем – его дело постигать азы оперативного вождения да матчасть в гараже изучать. Однако народу в отделе катастрофически не хватало, и поэтому Козыреву пришлось собственным телом прикрыть вакантную брешь, образовавшуюся в сменном наряде Нестерова. А именно: пропустив теорию, благо водительский опыт у Паши к тому времени уже имелся (два года за баранкой погранцового уазика – это вам не кот начихал), сразу же перескочить к практике. О чем, кстати, Козырев впоследствии ни разу не пожалел. Работать в экипаже с Нестеровым и Гурьевым было безумно интересно. Вот, например, за неполный месяц работы он узнал о наружке столько, сколько не знает среднестатистический опер-двухлеток, аттестованный на должность старшего грузчика. Правда, Гурьев, поставивший перед собой задачу сделать из Паши первоклассного оперативного водителя, шпынял его все это время нещадно. Доставалось Козыреву и от Нестерова, причем много чаще, чем тому же Лямке, хотя у Вани проколы случались едва ли не каждый день. Но Ваня Лямин был из той породы людей, на которых невозможно долго сердиться или обижаться. Потому как все равно не в коня корм. Он постигал этот мир исключительно методом проб и ошибок. Причем обязательно собственных.

Паша Козырев и Ваня Лямин стали полноправными сотрудниками наружки совсем недавно. Они были почти ровесники (каких-то полтора года разницы в пользу Козырева), но на этом их сходство заканчивалось, а дальше начинались различия. И различия принципиальные. К примеру, там, где Лямин постоянно радовался и улыбался, Козырев лишь иронично всматривался. Где Лямин шагал бодро, там Козырев ступал внимательно и осторожно. Козыреву для того, чтобы получить звание лейтенанта милиции, пришлось после армии два года отсидеть в Стрелке.[10] Ване же Лямину для младшего лейтёхи хватило лишь пятимесячных курсов, на которые он поступил после окончания геодезического техникума. Приехавший в Питер из Костромы Лямин жил с бабушкой в хорошей двухкомнатной квартире в Озерках и ежемесячно получал от родителей энную сумму, падавшую на карточку VISA. А коренной питерец Козырев снимал комнату в коммунальной квартире на Лиговском проспекте, на что уходила почти вся зарплата, и устройство банкомата представлял лишь в общих чертах. Словом, как говорили идеологи застойных лет: два мира – два детства!

Помимо Козырева в огромной квартире проживали еще тринадцать человек. Впрочем, возможно даже и больше – несмотря на то что Паша теперь считался разведчиком, он все никак не мог запомнить в лицо каждого из соседей. Тем более что и встречался он с ними не часто. Козырев не был ни ярко выраженной «совой», ни «жаворонком», а вел иной, «смешанный», а потому не совпадающий с другими образ жизни. Во всей стодвадцатипятиметровой квартире был всего лишь один человек, к которому Паша относился с благоговейным уважением и с каким-то особым, можно даже сказать сыновним, чувством. В отличие от временщика Козырева Людмила Васильевна Михалева была местным аборигеном и всю свою сознательную жизнь прожила здесь, в небольшой комнатушке с окнами, выходящими в окна напротив (вторая дверь слева по коридору, дальняя правая конфорка на плите, что у окна, звонить три раза). Несмотря на разницу в возрасте почти в сорок лет, Паша Козырев и кандидат исторических наук, директор музея политического сыска, что на улице Гороховой, Михалева очень быстро нашли общий язык и сумели подружиться, что для нашего времени, возможно, кому-то и покажется дико странным.

Михалева была до фанатизма предана своему делу и потрясающе умела рассказывать. Героями Михалевой были жандармы, сотрудники охранки, чекисты и следователи НКВД. Превозносить их она позволяла многим, но ругать – только себе. У Людмилы Васильевны была масса энергии, и она просто-таки расточительно распыляла эту энергию вокруг себя. Козырев обожал ее слушать, а Михалева, в свою очередь, периодически стыдила его за серость: «Паша, а Дубельт[11] был красавец, а?!» – и тыкала в лицо какой-то портрет.

– А Дубельт – это кто?

– Бог мой, это нечто! – возмущалась Людмила Васильевна.

– Паша, что по такому-то поводу писал Бурцев?[12]

– А кто это?

– Господи, укрепи!..

В нарушение всех ведомственных приказов и инструкций Людмила Васильевна была прекрасно осведомлена о настоящем месте работы Козырева. Причем осведомлена не просто в общих чертах, а с пристрастием, то бишь с посвящением во многие тонкости и нюансы. Не секрет, что в жизни практически каждого сотрудника наружки есть как минимум один человек, который знает много больше о его подлинной деятельности, невзирая на существующие на сей счет строжайшие запреты. Люди, придумавшие правила игры в наружку, сделали все абсолютно верно и логично, однако они не учли одного обстоятельства: редкий человек способен долгое время прожить в атмосфере внутренней изоляции от близких ему людей, постоянно изобретая отличную от подлинной мотивацию своих поступков, мыслей, срывов, отлучек и просто дурного настроения. Другое дело, что подобными носителями «тайного знания» в основном становятся (да и то далеко не сразу) жены, родители, любовницы или самые близкие друзья, как это произошло в случае с Гурьевым и Ладониным. Козырев же сдал себя с потрохами доселе незнакомой ему Людмиле Васильевне буквально на вторую неделю после своего вселения в «лиговскую слободку».

В тот день смена пасла заезжего хохла, подозревавшегося в торговле эфедрином. Хохол, то ли в силу стесненных средств, то ли из чувства патриотизма, сразу с Витебского вокзала ломанулся в гостиницу «Киевская», взял одноместный номер, заперся в нем и затих: может, уснул, измотанный плацкартным комфортом, может, ширнулся. Шел уже пятый час бездумного стояния в скверике на Днепропетровской улице, а объект все не появлялся. Обстановка в экипаже накалялась и постепенно становилась близка к классически-критической – это когда денег нет, а жрать почему-то хочется. Вот тут-то живший рядом Козырев и вызвался по-быстрому смотаться до дому, где в общаковом коммунальном холодильнике у него чудом завалялись триста пятьдесят граммов молочных сосисок (если, конечно, бомжеватого вида сосед Петрович их еще не экспроприировал). Большинством голосов (Гурьев и Лямин – за, Нестеров – воздержался) Пашина инициатива была одобрена, и он мелкой рысью помчался к себе на Лиговку.

Михалева, которая на буднях обычно целыми днями пропадала у себя в музее, в этот раз почему-то оказалась дома. Паша застал ее на кухне жарящей блины из кабачков. Они перебросились парочкой необязательных фраз, затем Козырев убедился, что сосиски на месте, и спешно начал нарезать хлеб тупым, как его владелец сосед Григорович, ножом. В этот самый момент из недр его джинсовой рубахи раздался спокойный, чуть металлический голос Гурьева: «Грузчик, кончаем перекур, у нас 115, груз на пирате[13] по Днепропетровской, давай ноги в руки, на Лиговке подберем…».

В условиях стопроцентной коммунальной акустики голос прозвучал непривычно отчетливо. От неожиданности Паша вздрогнул, замешкался и едва не оттяпал себе полпальца. Нет, все-таки при определенных условиях и тупой нож может быть весьма грозным оружием. Примерно так же среагировала на сей «внутренний голос» и Людмила Васильевна, однако она, в отличие от Козырева, пришла в себя гораздо быстрее. Михалева взяла со стола пачку сигарет, смачно затянулась и, зафиксировав растерянный Пашин взгляд, строго спросила: «Пал Андреич, вы шпион?»[14]

Потом Козырев так и не вспомнил, что же такое он тогда пролепетал ей в ответ. Вроде бы извинился (интересно, за что?), пообещал все объяснить вечером и, схватив пакет с сосисками, вылетел из квартиры, багровый, как полковое знамя. «Все, расшифровался,[15] что теперь делать-то?» – эта мысль колотилась в его мозгу, когда он сначала летел вниз по парадной лестнице, перескакивая через три-четыре ступеньки, а затем мчался по Лиговке и буквально на ходу впрыгивал в невесть откуда подрулившую машину Гурьева. Естественно, о своем проколе он никому не рассказал, а всю оставшуюся смену мучительно перебирал варианты достойной отмазки и разумного объяснения наличия у него радиостанции. Однако в этот вечер после работы неожиданно образовался стихийный сабантуйчик по поводу получения Сережей Давыдовым из второго отделения очередного специального звания. Алкогольный опыт у Козырева хотя и имелся, но не столь внушительный, как у старших товарищей по оружию, а потому Паша не то чтобы сильно напился, а так, знаете ли… Просто прилично накушался.

О дневном происшествии с Михалевой он вспомнил лишь тогда, когда ближе к полуночи вернулся домой и застал ее все на той же кухне, все с той же сигаретой в руках. Складывалось впечатление, что Людмила Васильевна так и простояла здесь весь день в одной и той же позе в ожидании Пашиных объяснений. Врать убедительно в силу слабости организма Козырев был не в состоянии, а неубедительно не было смысла, поскольку Михалева все равно бы не поверила. Поэтому Паша лишь вздохнул (по причине того, что человек он отныне – конченый) и рассказал соседке всё. Вот уж воистину: водка и женщины во все времена губят разведчика! Впрочем, в данном случае слово «губит», пожалуй, не совсем уместно, так как именно с этого дня двадцатидвухлетний Паша Козырев и пятидесятидевятилетняя Людмила Васильевна Михалева стали друзьями.

Утром после смены Михалева как обычно застала Пашу на кухне и, хитро прищурившись, потащила к себе в комнату. В «бумажную конуру», как про себя называл ее Козырев, поскольку процентов на девяносто жилище одинокого кандидата исторических наук состояло из книг, газет, скоросшивателей, бумаг и прочей, в его понимании, макулатуры.

– Паша, у меня такое есть! Зырь! – и Людмила Васильевна пододвинула к нему папку с бумагами.

Козырев осторожно ее раскрыл. (Однажды, примерно в такой же ситуации, он отнесся к бумагам Михалевой в высшей степени непочтительно, что-то рассыпал и получил за это тяжеловесный подзатыльник. Так что теперь был умнее.) Это были пожелтевшие, погнутые со всех сторон листы с отпечатанным на машинке синими чернилами текстом, изобилующим дореволюционными «ятями». Документ назывался так: «ДНЕВНИК пребывания в Ташкенте сотрудника японской газеты „Осака-Майници“ – японца Кагеаки Оба». Вверху на первом листе черными чернилами от руки стояла резолюция: «К докладу от 17 сентября 1910 г. Развед. Отд.»

– Паша, что ты держишь в своих непутевых руках?

– Разведка какая-то…

– Мама, роди меня обратно! Паша, это же сводки наблюдения Разведывательного отделения при Охранном ташкентском отделении! Понял?!

– Ну…

– Паша, это сводки наружного наблюдения, составленные в 1910 году! Теперь ты понимаешь, почему вас называют разведкой?.. Нет, Паша, умоляю – молчи! Потому что раньше – до революции – аналогичные ОПУ назывались Разведывательным отделением.

Перед Людмилой Васильевной Козырев всегда пасовал. Удивительное дело, но она куда лучше него знала, как структурно устроены и МВД, и ФСБ. А какими фамилиями при этом сыпала!.. Нередко домой к Михалевой приходили то работники каких-то неведомых архивов, то недобитые сотрудники НКВД, то офицеры СВР[16] (непонятно, действующие или нет). На фоне всего этого «великолепия» Козырев, конечно же, был пацаном. Даже со своим «НН».

– Читай! – приказала директор музея, а сама начала готовить ему нехитрый завтрак.

«…С вокзала Кагеаки Оба отправился на извозчике № 302 в гостиницу „Новая Франция“. Следом за ним ехали на другом извозчике штабс-капитан Козырев и поручик Машковцев. В 1 ч. 35 м. г. Оба поехал в книжный магазин „Знание“. Здесь он купил путеводитель по Туркестану и открытые письма с видами Туркестанского края».

– Блеск?! – прервала Михалева его, поставив на угол стола яичницу и сгребая в сторону газеты и записи.

– Как в кино. Они, наверно, в котелках были, – с искренним интересом предположил Козырев.

– Сам ты котелок! Читай! – и Людмила Васильевна слегка нажала ему ладонью на затылок, пригнув голову к документу.

«…В 1 ч. 55 м. г. Оба поехал к себе в номер гостиницы, отпустил извозчика и велел подать обед. После обеда лег отдыхать. От 4-х до 9,5 просматривал купленные книги и открытки. В этот же промежуток времени позвал к себе прислугу – коридорного гостиницы и начал расспрашивать его, как здесь обстоит дело насчет „девочек“ – нет ли японок. Коридорный ответил, что не слыхал, чтобы в Ташкенте были японские женщины, но обещался сейчас же навести об этом справки. Услужливый коридорный отправился в соседний номер к проживающей там Мешовой и в разговоре высказал ей, что „японец“, по-видимому богатый, – ищет себе „девочку“».

– Класс?! – обратилась вновь Людмила Михайловна к Козыреву.

– Класс! – не соврал Паша.

Павел вдруг представил себе, как штабс-капитан Козырев подслушивает в коридоре гостиницы. Представил очень ясно и четко, как будто это был он сам. Но еще больше его поразил стиль изложения сводки – абсолютно человеческий, не канцелярский. Он тут же вспомнил ругань Гурьева по поводу того, что его, Козырева, сводки читать неинтересно. Есть почему-то резко расхотелось, и Паша продолжил читать. И то сказать, настоящий аппетит к жизни приходит без еды.

«…В результате, когда около 6,5 часов вечера г. Оба отправился в уборную, то на обратном пути его встретила Мешова, которая и завела с ним разговор. От 9 до 2 час. ночи – г. Оба оставался у Мешовой, причем огонь в ее комнате был потушен. В 2 часа 5 м. ночи в гостиницу неожиданно приехал сожитель Мешовой – помощник пристава С. Последний был в пальто и при револьвере. Подойдя к двери Мешовой, стал стучать в нее, но ответа на свой стук не получил. Стучал С. с маленькими перерывами 17 минут. После этого изнутри комнаты послышался оклик: „Господи Боже мой, да кто же это“».

Паша заржал. Потом успокоился. Потом снова заржал, понимая, как штабс-капитан Козырев столетие назад давил в себе такие же чувства.

– Наконец дошло! – улыбнулась Людмила Васильевна.

«Помощник пристава С. ответил: „Я!“ Тогда голос проговорил: „Сейчас отворю“. И все смолкло. Прошло 12 минут молчания. С. снова начал стучать. Снова послышался оклик: „Да кто же это?“ – „Я“, – ответил С.»

– Менты все-таки тупорылые! – вновь засмеялся Паша.

– Сам-то! – потрепала его по волосам Людмила Васильевна.

«Наконец замок щелкнул и дверь отворилась. С. вошел в комнату, зажег свет и начал делать обыск. Не найдя ничего, он, по-видимому, успокоился».

– Офигеть! Они указывают в сводке даже «по-видимому»! – ахнул из-за этой уточняющей информации Павел.

– Учись, брат, у своего предка! – довольно цокнула языком Людмила Васильевна.

«Отсутствие сцены ревности дало уверенность, что японец был выпущен в сад (на двор) через окно. Как только поручик Машковцев заглянул со свечкой на террасу – с земли двора поднялся с корточек японец (перед этим шел сильный дождь), весь в грязи, и начал махать руками, чтобы обратить на себя внимание. Машковцев сделал вид, что ничего не заметил, и после попросил коридорного помочь какому-то человеку. Вскоре японца вытянули на террасу. От 3,5 до 7,5 японец приводил себя в порядок и спал. В 8 часов утра 16 сентября японец выехал на вокзал, не напившись в гостинице даже чаю из боязни встретиться с С., который должен был, по мнению японца, – убить его, что стало известно штабс-капитану Козыреву из разведопроса коридорного».

– Вопросов нет! – оторвался от чтения Паша.

– Лейтенант Козырев, тень прошлого штабс-капитана Козырева легла на вас! Это обязывает знать историю своей службы. Я доступно изъясняюсь? – улыбалась историк.

– Людмила Васильевна, вопросов нет! – Козырев настолько почувствовал текст, что ему показалось, что он ощущает даже запах в коридоре, в котором разыгрались эти шпионские и слегка водевильные страсти.

– Поручик, чайку? – спросила Людмила Васильевна.

– Не откажусь.

– Сейчас налью. Вот только сначала послушай. Дай-ка я тебе еще немного почитаю, с правильными комментариями.

Михалева начала читать: «Мероприятия Разведывательного отделения»… Так… Ага, вот! «Внутри гостиницы в номере № 10 находились два, переодетых в штатские костюмы, офицера Разведывательного отделения с соответствующими паспортами на нужных лиц». Скажу я тебе, Пашутка, как старый контрразведчик контрразведчику – паспорта на нужных лиц – это по вашему документы прикрытия, а возможность находиться в номере № 10 – это оперативные расходы. Подслушивали они, очевидно, через открытые окна и через кружку, приложив ее к стенке. Кстати, этот метод исчез совсем недавно. Так, теперь: «К японцу вошла Мешова с очевидной целью условиться об оплате. Благодаря своей привлекательной наружности она произвела на японца соответствующее впечатление. Если заподозрить ее в сообщничестве с японцем, то в номер к нему она, очевидно, пришла для переговоров». Чуешь, как работали? «Если заподозрить!» – версию не отметали, даже в отношении девки! Теперь внимание! «Разговор японца с коридорным о японках дал повод заподозрить, что в Ташкенте, может быть, проживают японки. По наведении точных справок в полицейских участках оказалось, что в районе 2-го участка проживает японская женщина, попавшая в Ташкент после русско-японской войны в качестве сожительницы запасного солдата. Наблюдение негласное за ними установлено незамедлительно». Вот так-то! Аж дрожь берет! В Ташкенте в 1910 году коридорный полслова сказал – наблюдение незамедлительно!

«Как просрали державу?» – спрашивают меня на экскурсиях. Отвечаю: штабс-капитан Козырев к этому не имеет отношения. Я уверена, что подобные дневники и в отношении Ульянова и Арманд существуют. Просрали наверху! – Михалева разнервничалась, закурила своего любимого «Петра», резко встала и со всей серьезностью произнесла в адрес Козырева-настоящего:

– Учись работать! У русского офицера нет иного выхода, как быть русским офицером!

Затем она, наконец, дала возможность Паше перекусить и спросила:

– Сегодня опять объект таскали?

– Да, он спал всю ночь, – отрапортовал лейтенант.

– Храпел?

– Что?

– Когда спал – храпел или нет?

– А как я мог слышать?!

– А твой однофамилец услышал бы! Ладно, все – на боковую! – дала указание Людмила Васильевна, и Павел с удовольствием подчинился.

…Ему снился Ташкент начала прошлого века. Козырев стоял на привокзальной площади и смотрел, как к зданию вокзала подъезжает пролетка. Из пролетки вышел японец, немного поторговался с извозчиком, после чего подхватил саквояж и направился к перрону. В этот момент дорогу ему перегородил непонятно откуда взявшийся экипаж, из которого выскочили несколько человек в черных котелках, с увесистыми тросточками наперевес. «Стоять, руки в гору – работает туркестанский СОБР!» – крикнул один из них. Японец довольно метко швырнул в него саквояжем, из которого посыпались открытки и журналы, и бросился бежать. Люди в черном кинулись в погоню. За этой сценой, помимо Козырева, наблюдали еще двое – высокий статный офицер, обликом чем-то неуловимо напоминающий Гурьева, и его дама, лицо которой было скрыто вуалью. «Да это же штабс-капитан Козырев, – догадался Паша. – Подвели-таки японца под задержание». В этот момент спутница штабс-капитана неожиданно оставила своего кавалера и не спеша подошла к нему. «Молодой человек, позвольте прикурить», – томным голосом сказала дама, приподняла вуаль, и Паша узнал в ней девчонку из установки,[17] которую несколько дней назад он случайно встретил в отделе кадров. Девчонка была очень симпатичной (потому и запомнилась), правда, немного постарше и в профессиональных делах явно опытней его. Удивиться тому обстоятельству, что установщица тоже находится в Ташкенте, Паша не успел, потому что со стороны перрона раздались жуткие крики. Козырев обернулся. Котелки настигли японца, повалили на землю и теперь нещадно избивали его своими тросточками. Японец уже не сопротивлялся – лишь закрывал лицо руками и жалобно вскрикивал. «Хрен вам, а не Южные Курилы!», «Это тебе за „Варяг“, это тебе за Цусиму, а это – за Васю Рябова[18]», – долетали до Козырева яростные крики «котелков». Потрясенный Паша автоматически порылся в карманах, достал зажигалку. «Благодарю вас», – произнесла барышня из установки, затягиваясь, и, глядя на сцену жуткого избиения, не то с удовольствием, не то с сожалением констатировала: «Эх, хороший был человек, а попался». После чего исполнила легкий реверанс в Пашину сторону и, покачивая бедрами, как портовая шалава, пошла прочь. Глядя ей вслед, Козыреву почему-то вспомнил слова Михалевой по поводу Павла Судоплатова:[19] «Да, это была штучка!»

Через два дня, после отсыпного и выходного, Козырев приехал в контору примерно за час до выезда на линию. Ему нужно было обязательно переговорить с начальником отдела Нечаевым по одному весьма деликатному делу. Хозяин комнаты, подлюка Григорович, неожиданно затребовал с Козырева предоплату за два месяца вперед – то ли усомнился в платежеспособности нового жильца, то ли опять вчистую проигрался в автоматы (водился за ним такой грешок). Занять денег было не у кого, но тут ребята надоумили – подсказали: мол, чего ты паришься – накатай рапорт на матпомощь. Какие-никакие, а деньги. Только рапорт обязательно неси визировать самому Нечаеву, потому что замполич обязательно это дело замылит – найдет кучу отговорок, и будешь потом за ним таскаться, как в кино «Приходите завтра».

Паша деликатно постучался, выждал паузу и, так и не услышав приглашения войти, решительно толкнул дверь. Нечаев в кабинете был не один. Над его столом под углом в сорок пять градусов, но и не опираясь на полировку, склонился человек в хорошем костюме, при галстуке, и показывал, где Нечаеву следует поставить свою подпись. Начальник морщился из-под очков и что-то бухтел себе под нос. Было видно, что его явно что-то не устраивает – и в самом документе, и в поведении порученца. Однако бумагу все-таки подписал. Порученец с гаденькой улыбочкой принялся смахивать со стола просыпавшийся пепел, и тут Нечаев не выдержал:

– Ты эти замашки свои холуйские брось! Привыкли, понимаешь, в генералитете!

Порученца как ветром сдуло. Впрочем, по выражению его лица было видно, что он добился, чего хотел.

Нечаев заметил, что Козырев наблюдал за происходящим, и прокомментировал:

– Нули, стоящие после единицы, увеличивают мощь. Как сказал, а?! – от удовольствия он даже погладил себя по груди и покровительственным жестом пригласил:

– Чего в дверях жмешься? Проходи. Докладай.

– Да я вот тут, Василий Петрович, рапорт принес.

– Надеюсь, не на увольнение?

– Не, на матпомощь.

– Ого! – неодобрительно крякнул начальник. – Молодой, да ранний. Сколько ты у нас работаешь?

– Почти два месяца, – с тоской в голосе ответил Козырев, чувствуя, что ему в этом кабинете сегодня вряд ли что-то обломится.

– Вроде как рановато еще для материалки-то. Ладно, давай свою рапортину, почитаем.

Козырев протянул начальнику рапорт. Нечаев протер носовым платком очки, взял бумагу, пробежал по диагонали и поморщился.

– Ты всегда такой искренний и честный? Или только при общении с начальством?

– Всегда, – ответил Козырев, не совсем врубаясь в суть вопроса. – А что?

– Да так, собственно, просто хотел уточнить, – сказал Нечаев и начал читать Пашино сочинение вслух: «Начальнику Седьмого отдела ОПУ полковнику милиции Нечаеву В. П. от оперуполномоченного Седьмого отдела Козырева П. А. Рапорт. Прошу Вас рассмотреть вопрос об оказании мне материальной помощи в связи с тяжелым финансовым положением, в котором я оказался по вине хозяина снимаемой мною в поднаем комнаты, внезапно потребовавшего внести оплату за несколько месяцев вперед». М-да… Приятно осознавать, что хоть кто-то в нашей конторе знает подлинного виновника своего тяжелого финансового положения. Я вот, например, до сих пор не знаю, а знал бы – своими руками придушил. Но ведь не на Чубайса же валить, в самом деле?.. Да, кстати, ты ведь у нас, кажется, парень местный, питерский?

– Местный, – обреченно вздохнул Козырев, понимая, куда клонит начальник.

– Прописочка, значит, есть. И папа-мама имеются?

– Есть, имеются.

– Ну и на хрена тебе эти, с позволения сказать, понты? Чего тебе дома-то не живется? Или ты, когда в кадрах контракт подписывал, думал, что там сумма твоего жалованья в у. е., а не в рублях обозначена? Тоже мне гусар-схимник выискался.

Паша Козырев молчал. Да и в самом деле, не станешь же объяснять начальству, что жил он отдельно от родителей, потому что метров у них в квартире на бульваре Новаторов было маловато, а тут еще и старшая сестра вышла замуж. Сестру Паша любил, ее мужа – нет, а тот жил у них. Такой вот, не любовный, но житейский треугольник. Обычная незатейливая схема. «Все, не даст денег», – подумал Паша и ошибся. Василий Петрович Нечаев был мужик вспыльчивый, резкий, порою даже грубый, но зато отходчивый. А еще он был просто хорошим мужиком и всегда горой стоял за своих людей, за что разведчики его любили и уважали безмерно. Причем все. Или, скажем так, почти все. Тот же замполич, к примеру, постоянно строчил на Нечаева кляузы и доносы. Хотя, с другой стороны, а что оно такое – замполич? Да, собственно, и не человек даже. Так, недоразумение ходячее.

– Ладно, проехали, – вдруг неожиданно произнес Нечаев. – Материалку для тебя я постараюсь выбить, вот только эту цидулину свою ты, брат, все-таки перепиши.

– А как переписать? – не понял Паша.

– Блин, Козырев, не зли меня, слышишь?.. Как-как? Напиши, что деньги на лекарства нужны, мол, дядя в Тамбове помирает – ухи просит… У ребят поспрошай – они тебя научат, как правильно слезу из бухгалтерии выжимать. А то… Он честно, видишь ли, написал. Вы бы лучше сводку честно отписывали, а то такой пурги понагонят. Как со Стручком на прошлой неделе…

– А что со Стручком? – осторожно спросил Козырев. Дело в том, что Стручка, который проходил свидетелем по делу банды Андрея Тертого, в одну из смен на прошлой неделе таскал и он.

– А то ты не знаешь? Кто отписал, что объект целый день из дома не выходил? А объект в это время с пламенной речью в городском суде три часа без передышки языком молотил, а потом до вечера хрен знает где по городу шарился. А?

– Так это же не в нашу смену было, – начал было оправдываться Козырев.

– Знаю, что не в вашу! Если бы в вашу – я бы тебе твое тяжелое финансовое положение так бы утяжелил, что… Ладно, проехали. Скажи-ка мне лучше, как там Гурьев? Соки из вас с Ляминым выжимает?

– Нам на пользу! – козырнул Павел.

– Ну-ну! Приятно слышать. Значится так, Павел… э…

– …Александрович.

– Значится так, Павел Александрович. С сегодняшнего дня твое место в машине исключительно на переднем сиденье справа. Ногами не ходить – пусть Лямин бегает, да и Нестерову, черту лысому, не худо старые косточки поразмять. Твоя задача – фиксировать все, что делает Гурьев. Фиксировать и запоминать. Задача ясна?

– Не совсем, – вынужден был признаться Козырев.

Нечаев пошуршал бумагами и выудил одну из них.

– Неприятный разговор у меня был с ним вчера. Хотя, признаться, я этого разговора уже давно ждал. В общем, так – Гурьев рапорт написал, – Нечаев раздраженно отпихнул этот самый рапорт, достал сигарету, затянулся. – Ая гурьевский характер знаю. Раз пошел на это, значит всё, спекся человек. Теперь его, согласно инструкциям, надо было в гараж перевести, на две недели хозработ. Но я с нашим руководством договорился, да и сам Антоха не против… В общем, оставшиеся десять дней он на линии отработает, чтобы тебя еще малехо поднатаскать. Потому и говорю – с сегодняшнего дня внимай Гурьеву аки пророку Исайе. Две недели пройдет, придется самому за баранку садиться, хватит уже порожняка гонять. Тему усек?

– Усек, – ответил Козырев, в душе которого в данную минуту смешались два противоположных чувства. С одной стороны, радость, что наконец-то пришло время серьезной самостоятельной работы, с другой – горечь, что так мало успел поработать и совсем не успел сдружиться с Антоном. – А в смену четвертым кто пойдет?

– Баба пойдет, – буркнул Нечаев.

– Какая баба?

– Баба как баба. Обыкновенная. Блондинка, рост метр семьдесят, бюст номер… не помню какой… второй, наверное. А может и третий, – мечтательно задумался было Нечаев, но тут же осекся, заметив заинтересованный взгляд Козырева. – Еще вопросы будут?

– Нет.

– Ну тогда все. Свободен… Хотя нет, подожди. Я Нестерову уже говорил и тебе сейчас повторю. Сегодня работаете серьезно, груз непростой, в движении и не совсем по нашей линии. К чему я это? А чтоб проникся. Короче: груз с утра приняли на границе, под Выборгом. По информации, объект встречается со связями, едет с ними в Питер, общается, расстается. Возможно, затем едет обратно, но обратно нас не колышет. Главное: фиксируем – встречается, расстается. После этого заказчик будет крепить.[20] Ты, Паша, запомни, и Лямину вашему, кстати, тоже мои слова донеси: дело очень серьезное. Поверь мне, я не преувеличиваю. И на руководство наше вчера выходили, да и я этого парня знаю – сам по молодости за ним дважды ходил. И дважды терял! Он нам все рамсы попутать может, – закончил Нечаев, пародируя блатных.

– А он кто?

– Ну, если одним словом, то – сука. А еще Ташкентом его кличут. Говорят, он сейчас заматерел, в Финляндии живет – оттуда и на побывку едет. Но он и без прозвища петлять будет – это у него в крови. Понял?

– Понял, – серьезно согласился Козырев.

– Да, и вот что еще! – добавил Нечаев. – Я знаю, вы молодые, охочие до погонь, так вот: Ташкент в Швеции мог десять лет получить за убийство Пухлого… Но не получил… Я это к тому, что крепить будут опера, ваш номер шестой…

Ясно?

– А сколько отсидел?

– Я же сказал – мог, но не получил. Ты чем слушаешь?.. Так тебе ясно?

– Ясно. Но ведь мы и так по приказу задерживать права не имеем…

– По приказу… На сарае что написано? Во-во! А там дрова лежат!.. Все, иди, жертва рыночного капитализма.

Козырев ушел, а Василий Петрович достал из сейфа бланк-задание на Ташкента и в очередной раз внимательно перечитал прилагающуюся к нему справку-меморандум.[21] Не будучи сыщиком, Нечаев имел лишь несколько косвенных и личных воспоминаний о Ташкенте, тем не менее в своей характеристике, данной ему, он был абсолютно точен. Хотя надо признать, что имеющийся объем информации о Ташкенте, конечно же, ничтожен по сравнению с тем, что было о нем неизвестно. С 1989 года в отношении Ана Альберта Максимовича, 1970 года рождения, уроженца Джамбула, разными подразделениями заводились три дела. Правда, не уголовных, а оперативных: в 1989 году 6-м отделом УУР по окраске «разбой»; в 1993 году ОРБ с окраской «вымогательство»; и, наконец, в 1995 году РУБОП – и снова вымогательство. Каждый раз оперативники проигрывали. Причины были разные, в том числе и нерадивость некоторых сотрудников, но базисная все-таки заключалась в следующем: Ташкент был жестким, дерзким и очень быстрым. Это внутренне, а с виду… с виду он был похож на… Гурьева. Разве что одевался дорого.

Для оперов старой закваски Ташкент был фигурой культовой, былинной. Внимательный человек обратил бы внимание на одну такую «не ерунду» – говорили о Ташкенте много, вспоминали еще больше, но никогда никто не рассказал что-либо, от чего можно было засмеяться. К тому же вся информация вокруг него была уважительно неконкретная.

И еще. У Ана было красивое, умное лицо с чуть азиатскими скулами и глазами. К чему это? А к тому, что никогда не верьте худым умным азиатским лицам. В начале 90-х один катала[22] сказал своему напарнику про Ташкента так: «Я с ним шпилить[23] не буду. Выигрывать не хочу, проигрывать тоже не желаю. И в доле с ним быть не хочу. И более его не приводи». На недоуменный вопрос он ответил: «Потому что с таким профилем ткнет в спину без размаха и, не оборачиваясь, дальше пройдет». Старый карточный шулер говорил верно. Он знал, что когда не удается карточный фокус, то можно оказаться смешным. А когда не удается обман в игре на серьезные деньги, то можно оказаться утопленным в ближайшем арыке с перерезанным горлом.

В этот день инструктаж получился недолгим. Так бывает всегда, когда наружке ставится задача подвести объект под задержание. Особо рассусоливать в таких случаях нечего. Ежу понятно, что главное здесь – не потерять. Все остальное (фотосъемка, фиксация связей, установка их адресов и прочее) желательно, но, в принципе, не обязательно. Смене раздали, как всегда, хреновые фотографии Ташкента, задиктовали его контейнера[24] и телефоны заказчика, еще раз предупредили – объект вертлявый, так что работать его нужно предельно аккуратно. «И не таких крепили», – заворчал было Гурьев, однако Нестеров, который так же, как и Нечаев, был в курсе послужного списка Ташкента, его одернул: «Вы эти свои понты, господин дембель, бросайте», а про себя добавил: «На самом деле ТАКИХ, может быть, мы еще и не крепили».

Как и предсказывал заказчик, в Выборге Ташкент сделал остановку у гостиницы «Дружба». Здесь к нему в машину подсел человек, после чего они вдвоем на весьма приличной скорости двинулись в сторону Питера. По Выборгской трассе в две машины их тянули смены багалура и выпивохи Кости Климушкина и бессменного старшего опера Николая Григорьевича Пасечника. Где-то в северной части города экипаж Нестерова должен был присоединиться к этому почетному кортежу и сменить ребят Климушкина – те колесили за Ташкентом аж с половины седьмого утра. В полной боевой амуниции (радиостанции, сумки с фототехникой, предметами маскировки и дежурными бутербродами) Лямин и Козырев вышли из конторы и направились к стоянке оперативного транспорта. Нестеров и Гурьев задержались в дежурке – получали стволы. К стволам по инструкции выдавались кобуры. Их получали, расписывались, а потом складывали в багажник – Нестеров пользовался собственной, старой, подмышечной, которая была много удобнее поясной, Гурьев же, в нарушение всех приказов, кобурой не пользовался вовсе, предпочитая хранить табельное оружие в машине, в бардачке.

Вооружившись, Нестеров и Гурьев неторопливо покинули контору и двинулись вслед за ребятами к машине. Согласно последней настроечке[25] дежурного, Ташкент еще только проезжал Зеленогорск, так что торопиться особого смысла не было. Все равно дальше Питера те никуда не денутся, а Питер – город маленький, так что успеется. По дороге закурили и некоторое время шли молча. Первым не выдержал Нестеров:

– Ну и скотина же ты, Гурьев. Это ж надо! Мало того что подлянку устроил, так еще и время самое то подгадал…

– Сергеич, прошу тебя, вот только не начинай. И так на душе погано…

– Ах, какие мы сегодня утонченно-нежные! На душе у нас погано, а тут еще и я со своим говнищем, как же… В белое, значит, решил переодеться? С «девятки» на «шестисотый» перескочить? Ай, молодца! Ну давай, действуй! А горшки за молодняком нехай Нестеров один выносит. А что? Ему же все равно, он же у нас принюхамшись…

– Блин, Сергеич, ну какого ты… Ты же все понимаешь. К тому же я и раньше говорил, что подумываю уходить…

– Подумывал он! Штирлиц подумал, и ему понравилось, так, что ли?.. Когда ты мне это говорил? Где говорил? В Аптеке[26] после смены? На проводах Полянского? Так у нас каждый второй, когда «со стаканом во лбу» уходить собирается – кулаками в грудь колотит, д'Артаньяна из себя корчит. И что из того? Если хочешь знать, я сам раз эдак сто собирался, два раза даже рапорта на стол Нечаеву подкладывал. А все оттого, что тоже, как ты вот, «подумывал»… А ты поменьше думать не пробовал? Говорят, оченно помогает…

– Сергеич, не заводись. Тебе хорошо говорить, когда всего семь месяцев до двадцати пяти календарей осталось. А мне-то что здесь еще ловить?

– А ты меня моими календарями не попрекай. Мне, знаешь ли, как-то монопенисуально, сколько их там – двадцать пять или тридцать пять. У меня из конторы только два пути: или ногами вперед, или под зад коленом. Третьего – не дано. И не потому, что я весь такой по жизни правильный. Просто я ничего другого больше не умею – сорок два года прожил, да так и не научился… Такой вот малость на голову долбанутый. Зато звучит гордо – разведчик!

– Только что и звучит, – усмехнулся Гурьев. – Знаешь, мне один знакомый в Главке когда-то сказал, что наша служба – это ментовский пролетариат, которому нечего терять, кроме своих упырей. Так вот я за свою службу маханул[27] не так уж много объектов, зато вот себя за эти шесть лет, кажется, где-то по дороге потерял.

– Красиво излагаешь, Антоха, – прямо как в кино. Извини, не могу тебе так же красиво ответить – все больше неприличные слова на ум лезут… Значит, говоришь, себя искать отправляешься? – неожиданно спокойно закончил свою тираду Нестеров. Выпустив пар, он как-то сразу сник. – Ладно, тогда флаг тебе в руки. Тем более что, может быть, ты и прав, Антоха. Ты еще молодой, у тебя вся жизнь впереди… Это на меня жара, наверное, так действует, вот я и расскипидарился – чисто наш замполич на квартальном совещании… Все, проехали, держи пять, – он протянул Антону руку. – Считай, что я тебе ничего не говорил. Просто расстроил ты меня, понимаешь, хуже некуда, вот я и сорвался, нарушив тем самым старую оперскую заповедь № 4, которая, если ты еще помнишь, гласит…

– «Не знаешь – молчи! Знаешь – помалкивай!» – отчеканил Гурьев.

– Моя школа! – искренне восхитился Нестеров. – Ладно, давай, двинули. А то, я смотрю, там наши юнкера совсем заскучали, ажно копытами землю бьют. Кстати, Антоха, действительно давай-ка сегодня по возможности красиво все сделаем – пацаны под задержание еще никогда не работали. Так что если что – поможешь?

– О чем речь, Сергеич, все сделаем в лучшем виде. Никуда это эСэНГэ от нас не денется, – успокоил старшего Гурьев.

Темно-синяя «девятка» с позывными «735», пробиваясь сквозь уличные заторы, катила в направлении северных районов города. Как и было приказано, на переднем сиденье рядом с Антоном сидел Паша Козырев. Нечаев поставил ему задачу фиксировать все действия оперативного водителя, но поскольку смена пока двигалась без объекта, Паша развлекался тем, что фиксировал количество нарушений ПДД, которые Гурьев совершал в пути следования. За неполные двадцать минут таковых набралось уже двенадцать, при том что мелкие фолы Козырев даже не засчитывал.

Сзади сидели погруженный в свои, никому не ведомые, думы мрачный Нестеров и Ваня Лямин, который беспокойно ерзал, явно порываясь задать некий мучивший его вопрос. Наконец решился:

– Антон, а вот когда рапорт на увольнение написан, то ведь все равно еще есть возможность передумать и его забрать?

Продолжая совершать чудеса на виражах, Гурьев, не оборачиваясь, хмыкнул:

– Есть такая возможность, Лямка. Только это, скорее, к Сергеичу вопрос – он у нас в таких делах большой специалист.

Нестеров поморщился, однако ничего говорить не стал, а посему Лямин продолжил терзать Гурьева:

– Может, еще передумаешь, а, Антон? Я только-только привык к вам всем, и вот на тебе… Ты ведь это, наверное, из-за денег, да? А я как раз вчера в газете прочитал, вот, даже с собой захватил, – Ваня порылся в сумке и достал изрядно помятые «Известия», – нам с января прибавить обещают. Точно. И пишут, что намного…

В любой другой ситуации Гурьев в ответ на такие речи расхохотался бы до колик – сколько на своем веку он этих обещалок пережил, пальцев на двух руках не хватит. Но из Ваниных уст это прозвучало столь искренне и трогательно-наивно, что Антон даже смутился немного. Однако вида не показал, а наоборот, довольно грубо попросил:

– Может, закончим этот базар?

Но потом все-таки не выдержал и добавил:

– Не, Лямка, я не из-за денег ухожу. Просто, понимаешь… И здоровье уже не то, и вообще… Друг меня просил, понимаешь, помочь ему надо… – Антон окончательно смутился и попытался перевести разговор в шутливую плоскость:

– Да ты не дрейфь, лучше представь, какие перед тобой теперь открываются карьерные вершины. Пашка садится за руль, а ты автоматом становишься не просто разведчиком, а заместителем старшего смены, легендарного подполковника Нестерова. И это за какие-то неполные два месяца, а?

Шутка получилась неудачной – по крайней мере, никто из экипажа даже не улыбнулся. Повисла долгая пауза, за время которой на свет появились, как минимум, еще три милиционера, после чего с переднего сиденья подал голос Козырев:

– Александр Сергеевич, а правда, что нам в смену теперь грузчицу дадут? Мне Нечаев сказал, а я так и не понял – он это серьезно или пошутил?

– Правда, – вздохнул Нестеров. И было от чего вздыхать: поменять первоклассного водителя на зеленого пацана и вдобавок получить в смену молодую бабу без опыта работы в наружке – это вам не волны в тазике пускать.

– Оп-па, – заинтересованно отреагировал Гурьев. – И кто сия особа? Очередная выпускница института благородных девиц? Что, молода? Хороша собой? Ей-богу, а может, Лямка и прав – при таком раскладе не грех и рапортину отозвать.

– Ишь, встрепенулся, – неодобрительно покачал головой старший. – Ты лучше за дорогой смотри, вон чуть «форда» не подрезал – начистят нам когда-нибудь морды за твою езду. И между прочим, будут абсолютно правы.

– Да ладно, Сергеич, не ворчи. Какие морды, господь с тобой – мы же при исполнении. Нам сейчас по инструкции можно даже парочку человек задавить и не заметить.

– Правда, что ли? – купился доверчивый Лямин.

– Ага, но только парочку, потому что трое – это уже все, состав. А двоих можно запросто списать, ребята из отдела по без вести пропавшим такие штуки легко делают… Сергеич, ты от ответа-то не уходи. Что за баба-то? Я ее знаю?

– Может, и знаешь. Ольховская Полина из установки, беленькая такая, высокая. О ней, кстати, Адамов неплохо отзывается. Вроде бы не дура, пашет наравне с мужиками, без всяких там бабских закидонов. Он ее хотел было на начальника отделения попробовать, а та уперлась – ни в какую. Написала рапорт, мол, прошу перевести меня в наружку. И чего, спрашивается, ей в установке не сиделось? Ладно бы совсем соплюха была, до романтики падкая, так нет же, уже четыре года у нас работает. В общем, хрен поймешь, чего у них, у баб, на уме, а?

– Это точно, – чуть помедлив, согласился Гурьев, хотя ответ на вполне риторический вопрос Нестерова у него, похоже, имелся.

Давно это было, в самом конце года девяносто девятого. Случился тогда у Антона с Полиной ослепительно-красивый, но слишком скоротечный роман. Виноват в их разрыве был, безусловно, Гурьев, однако сам себе он признался в этом много позднее. Глупо, конечно, все получилось. Тем более что Полина была, пожалуй, единственной женщиной в его жизни, которую он действительно мог представить в роли своей жены. Не говоря уже о том, что по сравнению с той же Тамарой она была просто само совершенство.

Сколько же они не виделись? Наверное, года полтора, да и то если считать за встречу случайное пересечение в коридорах центральной конторы. Они даже не поговорили толком, но Гурьев до сих пор помнил, как потеплело тогда у него на душе… Полина… Ни до, ни после ни с какой другой (а было этих самых «других» – ой как много!) ничего подобного он и близко не испытывал. Антон подумал, что если допустить, просто теоретически допустить возможность того, что Полина умудрилась сохранить к нему хоть какое-то подобие прежнего чувства, то сейчас он обязательно постарался бы вернуть ее. Тем более теперь, когда он, наконец, принял свое решение… Впрочем, наверняка у Полины уже давно есть кто-то другой. Просто потому, что не может не быть «кого-то» у такой красивой, нежной и умной бабы. Хотя… Даже язык не поворачивается назвать ее бабой. Вот Тамару – да. Она действительно пустая и вздорная баба из той породы, про которых Нестеров обычно говорит: «Если она поедет за мной в Сибирь, то испортит мне там всю каторгу». А вот Полина… Да, но ведь зачем-то ей нужен этот самый перевод в наружку? Причем именно в их отдел?.. Может быть, все-таки и можно каким-то образом войти в одну и ту же реку дважды?.. «Ничего, – подумал Антон, – разберемся. Теперь нам уже спешить некуда. Разберемся…»

– Антон, ты чего, уснул там, что ли? – Голос Нестерова заставил Гурьева отвлечься от воспоминаний. – Запроси-ка еще раз точную настройку Климушкина, где они сейчас обретаются.

Гурьев нажал тангенту[28] радиостанции:

– Семь-три-семь, семь-три-семь, ответьте семь-три-пятому. Дайте вашу точную настроечку.

Через пару секунд Антону ответили:

– Семь-три-пятому. Мы с грузом и экспедиторами по Энгельса вверх. Здесь пробочки. Стоим плотно. Ориентир – Светлановская.

– Понял вас, ориентир – Светлановская, – Гурьев отключился, взглянул вполоборота на Нестерова и, продолжая одним глазом следить за дорогой, спросил:

– Чё делать будем, Сергеич? В пробку соваться – последнее дело, так зависнуть можно, что мама не горюй. Может, попробуем по набережной продублировать, там всяко попросторней? Если Ташкент в центр подался, то у него все равно только две дороги – либо через Петроградку, либо через Финбан. И в том, и в другом случае мы его с воды быстрее примем.

– Согласен, давай на Ушаковскую. Только минут через пять снова с ребятами свяжись, а то мне потом Климушкин всю плешь проест – мы их еще полчаса назад поменять должны были. А Костя таких зависов не одобряет, сам знаешь.

Смена подлетела к Ушаковской, движение здесь, и правда, было поспокойней. За пару минут они докатили до Кантемировского моста, после чего Гурьев притормозил и снова запросил семь-три-седьмого. В ответ раздалось невразумительное похрюкивание, а затем в эфире наступила полная тишина.

– Семь-три-семь, семь-три-семь, ответьте семь-три-пятому… Тьфу, бля, так бы беременность прерывалась, как связь! – выругался Гурьев и откинулся на спинку сиденья. – Ни хрена не слышно!

– Это, наверное, телевышка помехи создает, – решил блеснуть эрудицией Ваня Лямин. – Мы сейчас в зоне неустойчивого приема.

Гурьев скосил глаза на противоположную сторону Большой Невки. Там его внимание привлекла отнюдь не трехсотметровая созидательница помех в радиоэфире, а торчащая на Аптекарской набережной красно-белая заправка ПТК.

– Слышь, Сергеич, – немного смущаясь, начал Антон. – Мы их по-любому с запасом опередили. Разреши через речку сгонять? У меня еще талоны пэтэкашные остались, хорошо бы отовариться напоследок от щедрот государственных.

Нестеров был в курсе, что многие водители управления периодически затевали какие-то невинные, с их точки зрения, аферы с талонами на топливо, и догадывался, что Гурьев по этой части не являлся эдаким кристально чистым исключением. Конечно, по инструкции он не имел права позволять своему водителю такой борзоты – как-никак, мелкое хищение госимущества, причем в служебное время, да еще и в присутствии молодых, но с другой стороны – «А кто не льет? Назови!»[29]

– Ладно, только давай по-быстрому. Еще не хватало, чтобы нас ответственный по управе нахлопнул. Да и настроечку почаще запрашивай – чего-то не нравятся мне эти три минуты тишины.

– Есть, командир, – откликнулся довольный Гурьев и втопил по газам. – Семь-три-семь, семь-три-семь, ответьте семь-три-пятому…

Климушкин на связь категорически не выходил. Впрочем, пока большой беды в этом не было – в конце концов, с экипажем можно связаться и через дежурного. Гурьев остановился на заправке, резво выскочил, достал из багажника две канистры (Нестеров аж присвистнул – «м-да, широко живет партизан Боснюк!») и поскакал к заветному окошечку. Паша Козырев продолжал терзать станцию, а Лямин, воспользовавшись остановкой, вылез из машины – подышать и размяться, слишком уж душно было в салоне.

Солнце палило нещадно. Легкий невский бриз хотя и приятно холодил лицо, но от жары не спасал. Сколько таких денечков выпадает в Питере за год? – раз-два, и обчелся. И почему-то вечно они случаются на буднях, а как выходные – так обязательно либо дождь зарядит, либо похолодает. «Дурацкий здесь все-таки климат. То ли дело у нас в Костроме: если зима – так уж зима, если лето – то лето настоящее. Хоть целый день из Волги не вылезай», – Лямин лениво наблюдал за потоком машин, сворачивающих с Кантемировского моста на набережную. Одну из них, красную «ауди», он цепанул взглядом, инстинктивно отметив, что именно такая вроде как должна быть у Ташкента. Когда машина проезжала мимо него, Ваня заметил, что в салоне сидят два мужика. Заинтересовавшись таким совпадением, он глянул на контейнера и ахнул: все совпадало. Он завороженно проводил глазами удаляющуюся «ауди» и только потом метнулся к Нестерову.

– Александр Сергеевич, там… там Ташкент проехал! Вон та красная машина, видите?

Нестеров вгляделся. Действительно, красная «Ауди» – правда, ни номеров, ни пассажиров уже не разглядеть.

– Ты контейнера посмотрел? Точно они?

– Вроде да.

– Так «вроде» или все-таки точно?

– Точно. Они.

– По коням, – Нестеров обернулся и свистнул Гурьеву. – Антоха, твою мать, давай бегом! Работаем!

К этому времени Гурьев успел наполнить только одну канистру. Долю секунды он обреченно смотрел на вторую, потом сплюнул, выматерился и, подхватив пустую и полную, кинулся к машине. На бегу швырнул канистры в багажник, плюхнулся на сиденье, рванул с низкого старта и только после всех этих телодвижений, натужно дыша, спросил:

– Чего стряслось-то?

– Давай вперед, на Аптекарский. Лямка вроде как Ташкента засек.

– Так «вроде» или все-таки точно? – продублировал Антон вопрос Нестерова.

– Вроде они, – ответил Ваня Лямин, который в данную минуту и сам засомневался, а не напекло ли ему часом солнышко голову. Вдруг это и правда был не Ташкент, а просто такой вот мираж.

– Ну смотри, Лямка, – сердито сказал Гурьев. – Если это не они, я тебе голову откручу. Это ж надо – талон на двадцать литров коту под хвост.

– Не трынди, Антоха, давай-ка лучше притопи. Не ровен час уйдут, а мы и знать не будем, за кем подорвались.

– Не боись, Сергеич, там впереди сейчас подряд два светофора будут – на одном точно нагоним.

Так оно и случилось. На светофоре, и правда, нагнали и убедились (случится же такое!) – действительно Ташкент.

– Ну Лямин, ну орел! Молодца! Не глаз – алмаз, – крякнул Нестеров, и Ваня расплылся в довольной улыбке. В этот момент он был по-настоящему счастлив. – Ну что ж, теперь суду все ясно, – продолжил Нестеров. – Знаем мы, что это за неустойчивый прием: просрали объекта и ушли из эфира. Ладно бы Климушкин, но ведь и смены Пасечника на хвосте не видать. Интересно, это Ташкент по привычке пятками вперед пошел,[30] или наши его по дурости маханули? – Нестеров достал из нагрудного кармана мобильник и набрал номер Климушкина. Железное правило – о подобных деликатных вещах по станции лучше не говорить, а то дежурный завсегда шибко расстраивается (может и инфаркт от огорчения схватить).

– Господин Климушкин? Это товарищ Нестеров беспокоит. Меня терзают смутные сомнения: ваши грузчики часом ничего на дороге не обронили?.. А то мы тут подобрали, едем и гадаем – ваше или нет?.. Ой, да что вы говорите?.. Согласен, это он… Да-да, самый натуральный белый песец… Да вы что? Не может быть… Прямо по трамвайным путям? Каков наглец! А вам, значится, такой маневр не по силам?.. Ах, трамвай помешал?.. Ну, тогда это меняет дело… Мы вот тут с товарищем Гурьевым посовещались и решили, что десяти бутылок «Невского классического» будет достаточно, дабы навсегда забыть о данном прискорбном инциденте… Вот и славно… Желаю приятно отдохнуть после трудов своих праведных. Только объекта вы нам все-таки официально передайте, а то как-то неудобно получается. Да, и Пасечнику настроечку скиньте – мы сейчас с Аптекарского на Попова уходим… Все, понято. Давай, Костя, счастливо.

Нестеров отключил трубу и сунул ее в карман.

– В общем, как я и предполагал – отстегнулся Ташкент. Наши из эфира ушли и по окрестным переулкам мотались, сами найти пытались.

– Он что, сразу две машины срубил? – спросил Антон, не отводя взгляда от маячившего метрах в пятидесяти красного зада «Ауди».

– Не думаю. Похоже, у них там все гораздо проще получилось. Надоело ему в пробке торчать, вот он и дернулся на пути, аккурат перед самым трамваем. А тот еще и на остановке встал. Пока наши оттуда выбирались, Ташкент направо по Кантемировской и ушел. Так что кабы не Лямка…

– Позвольте, – возмутился Антон. – По-моему, точнее будет сказать так: если бы не капитан Гурьев, грамотно просчитавший оперативную обстановку и принявший единственно мудрое в данной ситуации решение – заскочить на заправку. Кстати, если этого урода сегодня все-таки закрепят, я из его «Ауди» весь бензин солью. В счет компенсации.

– А что, так можно делать? – восхитился Ваня Лямин. – Так, может, мы у Ташкента тогда еще и стереосистему заберем? Вон у него какие классные динамики сзади стоят. А что? Музыку будем слушать.

– Ты мне молодежь-то не порть, экспроприатор хренов! А то, вишь, один меломан уже губешку-то раскатал, – проворчал в адрес Антона Нестеров, после чего повернулся к Лямке: – А ты бы лучше не музыку, а собственную станцию слушал. Вечно до тебя не докричаться.

– Не, Ваня, – хохотнул Гурьев. – Со стереосистемой, боюсь, не получится. Потому как оэрбэшники и сами не дураки музыку послушать.

– Кстати, по поводу компенсации, – продолжил бригадир. – Это касается всех. За недостойное офицера наружки поведение на дорогах, выразившееся в попрании тезиса «Не трамвай – объедем», господин Климушкин обещал нам выкатить по приезде в контору десять бутылок холодного пива. Мне кажется, будет справедливым, если такое же количество мы стребуем и с господина Пасечника, невзирая на его былые заслуги перед Отечеством.

– Абсолютно с вами согласен, господин подполковник, – весело поддакнул Гурьев. В этот самый момент в эфир вышел «семь-три-седьмой» и «официально» передал груз экипажу Нестерова. О чем дежурный по отделу, слушавший все разговоры в эфире, сделал обязательную в таких случаях пометку.

Первый из последних десяти рабочих дней в конторе начинался на удивление хорошо – и объекта не потеряли, и пиво халявное заработали. «Что-то даже слишком хорошо», – вдруг ни с того ни с сего подумалось Антону, и он украдкой, чтобы не видели ребята, трижды сплюнул в открытую форточку. Вот только по дереву постучать забыл.

Экипаж Нестерова таскал Ташкента уже четвертый час. Правда, почти два из них пришлось откровенно поскучать – объект и связи вкушали трапезу. С Петроградки машина Ташкента двинула прямиком на Невский и остановилась у культового для тусовочной братвы заведения под названием «Магриб». Там Ташкента и его связь за накрытым столиком уже поджидал некто третий. Этот самый третий заказал для всей честной компании какое-то умопомрачительно дорогое экзотическое горячее, в ожидании которого троица оттягивалась аперитивами и вела тихие задушевные беседы.

Все эти подробности поведал гонец от «провинившегося» экипажа Пасечника, люди которого вели наблюдение за входом и внутри кабака. Смена Нестерова провела эти два часа в гораздо более комфортных условиях. Дабы не маячить по жаре в сутолоке Невского, Гурьев свернул на Литейный и поставил машину на прикол в тенёчке садика Мариинской больницы. Въезд туда простым смертным категорически заказан, однако магия милицейской ксивы и не такие чудеса творить может. Лямина отправили в магазин, и уже через десять минут вся великолепная четверка с удовольствием утоляла жажду прохладительными напитками. Согласно своему должностному положению Нестеров пил холодное «Петровское», Гурьев – безалкогольную «Балтику», а Лямин с Козыревым вынуждены были довольствоваться газированной «Аква минерале». За все это время смену побеспокоили лишь дважды: сначала Нестерову позвонил заказчик и попросил уточнить приметы связей, а затем подошел бдительный больничный охранник и поинтересовался, а какого, собственно, они тут распивают? Охраннику доступно объяснили, что он не прав, и после этого ребят уже больше никто не тревожил.

А затем из заведения вышел Ташкент. Вышел один, сел в свою «Ауди» и двинул в сторону Васьки. На этот раз экипаж Нестерова подорвался за ним в гордом одиночестве (Пасечник со своими грузчиками остался держать в поле зрения связи, к тому же его вот-вот должны были сменить). И вот с этого момента смене скучать уже не пришлось.

Может быть, с утра в пробке на Энгельса маневр Ташкента и носил случайный характер, однако теперь, после сорока минут кружения по городу, и Гурьеву, и Нестерову однозначно стало ясно: объект проверяется. Почти час Ташкент находился в непрерывном движении, и за это время как минимум трижды его лишь чудом не маханули. В двух случаях – по причине непредсказуемых финтов объекта, а в третьем – по собственной нерасторопности. Впрочем, нерасторопности объективной. По пути пришлось-таки сделать незапланированную остановку, дабы поменять номера и хоть как-то изменить маскировку. Изменение заключалось в том, что Козырев и Лямин поменялись местами, а Гурьев напялил на себя бейсболку и снял темные очки. На большее времени не было – и с таким-то питстопом еле нагнали ушедшую далеко вперед «Ауди». А все потому, что одной машиной водить такого объекта – это полный пиздец, о чем, кстати, Нестеров и сообщил начальнику отделения. Тот пообещал снять с линии «три-семь-второго» и перебросить его на подмогу, однако когда тот сумеет добраться до них с Ульянки – это большой вопрос. Тем более что, петляя, Ташкент постепенно уводил экипаж Нестерова обратно на север.

Пересевший вперед Лямин, недавно удостоившийся от старшего гордого звания «орла», азартно всматривался вдаль, прожигая взглядом машину Ташкента. Козырева, напротив, больше занимали действия Гурьева. А посмотреть было на что – сейчас Антон более всего напоминал гончую, преследующую добычу и не замечающую ничего, кроме этого самого следа и запаха жертвы. На какое-то мгновение Паше показалось, что он летит проходными дворами в стареньком «фердинанде», преследуя рвущегося в Марьину Рощу Фокса, и Нестеров вот-вот попросит его подержать за ноги и откроет стрельбу: «Как держать? – Нежно!!».

А старого волка Нестерова в этой ситуации беспокоило совершенно другое: он никак не мог понять логику действий заказчика. Бригадир периодически звонил на мобилу специально приданному для связи ОРБэшнику, передавал текущую настроечку и интересовался одним – когда те будут крепить Ташкента? ОРБэшник настроечку помечал, но каждый раз в ответ бормотал что-то невразумительное: мол, вопрос решается, а пока – тащите. Нестеров нутром чуял: что-то здесь не так, похоже, не срастается у заказчика. Тем более что уже дважды была реальная возможность произвести задержание. Сначала Ташкент миновал стационарный пост ГАИ – никакой реакции, а затем его остановили придорожные дэпээсники. «Ну, слава тебе, Господи, – подумал тогда Нестеров, – наконец-то, сподобились, вот сейчас-то ОРБ и подскочит». Ан нет, Ташкент даже из машины не вылез – сунул документы со вложенной купюрой и через минуту спокойно тронулся дальше. Более того, эти же самые дэпээсники попытались тормознуть и Гурьева. Но Антоха – молодец, даже не притормозил, показал апельсин[31] и промчался мимо. Судя по выражению лиц, стражи дорог ни фига не поняли, однако преследовать смену не стали. Наверное, сообразили, что, скорее всего, для подобной наглости основания у людей имеются.

В конце концов Нестеров не выдержал – позвонил Нечаеву, но оказалось, что и тот пребывает в схожей прострации:

– Блин, Сергеич, да я сам ни хера не понимаю, что происходит! Я уже все телефоны оборвал, никто ничего толком сказать не может: будут крепить – не будут крепить? А их начальник, Еремин (ну ты его знаешь, мудак редкостный), прикинь, вообще на меня же и наехал. За то, что мы, видите ли, их барабана таскали. Оказывается, тот третий в кабаке – это был их человек. А мы, бля, дураки, почему-то типа не дотумкали. Конспираторы, едри их!.. Как тебе такой расклад, а?

– Хреновый расклад, Василий Петрович. Только нам-то что делать? Мы Ташкента уже скоро до Озерков дотащим. А вдруг он обратно в Финляндию собрался? Что ж нам, теперь его до самой границы тащить, а там таможенникам на руки сдавать?

Нечаев ненадолго задумался, а потом решительно ответил:

– Значит, делаете так, Сергеич. Ведете его до первой серьезной остановочки и сразу же даете подробную настройку. Если в течение десяти, максимум пятнадцати минут объект будет без движения, а заказчики так и не появятся – то всё. Бросайте его к чертовой матери! Тоже мне, нашли мальчиков на побегушках! Пусть сами в своем хозяйстве разбираются! Ты все понял, Сергеич?

– Понял, Василий Петрович. Еще один вопрос – нам полчаса назад в помощь вроде бы как «семь-три-второго» обещали…

– Да только что с ними связывались – передали, что едут. Но там у них на руле сегодня Клязьмин, ты же сам знаешь, что это такое.

– А, наш «Небесный тихоход»? – улыбнулся Нестеров. – Ну, тогда все понятно. Ладно, не переживайте, Василий Петрович, все сделаем… До связи.

Бригадир отключился и кратко пересказал смене новые вводные начальства.

– Как же так? – возмутился Лямин. – Мы его столько времени гоняли, а получается, что все зря?

Гурьев устало усмехнулся:

– Да, уж ты-то, Лямка, точно – нагонялся. Небось совсем перетрудился, а?

– Но это же я так, вообще… ну, в фигуральном смысле, – стушевался Ваня.

– Вот тебе заказчики фигу-то и показали… Меня больше другое занимает. Слышь, Сергеич? А что если он и правда останавливаться не будет? Нам бы заправиться не мешало, а то на обратной дороге и встать можем. Я уж молчу о том, что поссать тоже было бы неплохо.

– Меньше надо было пива пить, если мочевой пузырь слабый, – раздраженно ответил Нестеров. Ему тоже не слишком нравился предложенный Нечаевым сценарий, жаль было отпускать Ташкента. – А если на обратной дороге, как ты говоришь, встанем, так у тебя в багажнике целая канистра лежит. Вот и зальешь.

– Ну уж, дудки, товарищ бригадир, не надо смешивать личное с общественным, – заявил Антон. – И вообще, давайте лучше подумаем о хорошем. О том, что Ташкент, к примеру, сейчас возьмет да и попадет в аварию. Или снимет на дороге проститутку. Ну, на худой конец, тоже захочет отлить… Ну, что же ты, Зорька, ну… стоять… слышишь?..

Мольбы Гурьева были услышаны. Через пятнадцать минут на проспекте Луначарского «Зорька» действительно встала – Ташкент припарковался на стояночке аккурат за супермаркетом «24 часа». Он вышел из машины, внимательно осмотрелся и направился к магазину. Экипаж «семь-три-пятого» облегченно вздохнул, а бригадир автоматически бросил взгляд на часы и стал набирать номер заказчика. Время пошло.