Читать книгу Кодекс Снеговика - Андрей Куц - Страница 2

«Деда Мороза не существует»

Кодекс Снеговика

Девятнадцатое декабря, пятница

С некоторых пор выходные дни стали для Анюты настоящим наказанием. Совершенно неожиданно, не посоветовавшись с ней, родители купили загородный дом, и теперь вечером каждой пятницы все семейство Агеевых, включая собаку Лютецию, отправлялось на своем красном автомобиле за миллион километров неизвестно зачем. Во всяком случае, Анюте была совершенно непонятна цель этих поездок, как не понятна была и цель приобретения дома, который родители по-старинке называли дачей.

На самом деле, по прямой до дачи было не миллион, а всего пятьдесят километров, но Анюте дорога туда казалась бесконечно длинной. Сначала по пробкам они долго-долго выбирались за пределы города, потом еще дольше ехали по скучному мокрому шоссе – вокруг только ослепляющие фары встречных машин и красные огоньки обгоняющих. Затем они сворачивали с шоссе и опять долго с тряской ехали по заснеженной проселочной двухполоске в абсолютной темноте. Мама с папой переговаривались о чем-то своем, взрослом, или просто молчали, слушая радио, а Анюта спасалась от этой скуки только тем, что на полдороги засыпала на заднем сиденье.

Просыпалась она уже ближе к полуночи, когда они приезжали на место. Папа брал ее на руки, заносил в дом и укладывал в большое кресло, а сам быстро разжигал камин, потом раскладывал диван и застилал его постелью. И хотя у Анюты была своя комната на втором этаже и своя кроватка, но в первую ночь приезда, пока дом еще не разогрелся, они спали все вместе здесь – на раскладном диване в гостиной, – почти не раздеваясь, единым большим комом, чтобы не замерзнуть.

Папа помогал полусонной Анюте раздеться, она вместе с Лютецией забиралась под одеяло и засыпала под уютный треск огня, но при этом абсолютно не чувствуя себя в уюте от этого треска и не чувствуя того счастья, которое испытывают иногда взрослые в подобных ситуациях (такие ситуации взрослые почему-то определяют словом «романтика»)…

Для нее этот треск значил лишь одно – еще одна пятница безнадежно пропала, а вместе с ней пропали суббота и воскресение. Зачем нужно было покупать этот дом, к тому же недостроенный и недообустроенный? Разве им мало их городской квартиры, где всегда тепло, где есть телевизор, компьютер и телефон, где на каждом этаже живут ее подружки, где шумно и часто бывает весело?

За последние три года в ее жизни произошло несколько неприятных перемен. Сначала на нее обрушилась школа с ее долгими сорокапятиминутками, домашними заданиями и вечным недосыпанием. Почти сразу к обычной школе присоединилась еще и музыкалка, которая съела последние остатки свободного времени. Теперь вот этот дом, лишивший ее выходных. Детство словно споткнулось, едва разбежавшись…

Одна только радость осталась у ребенка – приближающийся Новый год и подарки от Деда Мороза.

Их дача находилась в пределах коттеджного поселка, обнесенного по периметру высоким щитовым забором с ажурной каемкой колючей проволоки. В поселке имелась своя охрана, централизованная система электро- и водоснабжения, а также бригада рабочих-таджиков, постоянно готовых оказать не очень квалифицированную и совсем не бесплатную помощь (вскопать, сколотить, перетащить). Впоследствии планировалось, что сюда проведут газ, что внутри поселка появится свой магазин, детский игровой городок, спортивная площадка и фонтан. Но этим планам серьезно помешал мировой кризис. До рокового падения индексов успели построить только небольшую детскую площадку с песочницей, грибком и деревянными гномами. На фонтан уже никто не надеялся, но надеялись хотя бы на газ, потому что электричеством обогревать дома – дорого…

Поселок назывался «Барханы», о чем свидетельствовала табличка на дороге перед въездом в охраняемые ворота. Откуда взялось это название, никто не знал. Со всех сторон поселок окружали столетние замшелые ели, и на их фоне песочное слово «барханы» казалось чужеродным. Впрочем, это несоответствие резало слух только тем, кто оказывался здесь в первый раз. Жители поселка уже не задумывались о нем. Таксисты, дежурившие на железнодорожной станции, тоже не удивлялись, когда их просили довезти до Бархан. Здесь по близости было много разных поселений с очень необычными названиями: «Рюрики», «ШарЫ», «Белые тайны», «Таунхауз имени летчика испытателя Бубнова»…

До тех пор, пока не случился в стране кризис, таких поселков в окрУге строилось много, и дома в них покупались охотно. Деньги у людей тогда водились немалые – благо нефть была дорогая. Как только нефть в цене упала, домики покупать перестали…

Дома в Барханах, как того требовал архитектурный план, были все сплошь построены из круглого бруса. Каждый дом – на зависть хорошему кулаку: двухэтажные массивные строения с верандами и балконами, да еще в придачу десять соток. Первоначально они мало отличались друг от друга, но впоследствии, по мере обустройства, собственники постарались выделить свои владения, кто как мог. Рядом с бревенчатыми двухэтажными избами были разбиты альпийские лужайки, настроены финские бани, итальянские беседки, обвитые виноградной лозой или другими растениями, заборы кто во что горазд, гаражи всякой масти, перголы, шашлычницы, барбикюшницы, дровяницы и даже мраморные статуи. А на фоне этих архитектурных изысков в ряду каждой улицы, словно выщерблины в заборе, стояли непроданные дома – окна у них были безжизненно пусты, из межбревенных ложбинок свисали лохмотья пакли, краска на стенах начинала лупиться, заросли засохшего иван-чая и борщевника обступали подходы.

Барханы построили три года назад, но из пятидесяти шести двухэтажных срубов за это время продали только тридцать два. Отчасти виной тому был кризис, снизивший покупательную способность населения, но в не меньшей степени виновата была компания «Z&Зет», которая строила поселок и управляла им. То ли из-за коммерческого просчета, то ли из-за обыкновенной некомпетентности руководство компании не смогло вписать этот поселок ни в одну рыночную нишу. Для богатых людей бревенчатые дома были недостаточно презентабельны, а для среднего класса – слишком дорогими. Их покупали либо люди с определенными запросами, которые хотели иметь непременно дом из круглого бруса, либо выскочки, нахватавшиеся шальных денег в период высоких биржевых индексов, но так и не получивших представления об истинном шике.

Дом Анютиных родителей с прилегающим к нему участком в десять соток тоже пока еще выглядел почти нежилым. Не было здесь ни бани, ни беседок, ни гаража, ни даже приличного забора. Весь участок до сих пор был в колдобинах, то тут, то там валялись обрезки бревен и арматуры, оставленные строителями. Все это смотрелось довольно печально на фоне соседних облагороженных поместий. На те деньги, что хватило до кризиса, в их доме были проведены канализация, отопление от электрического котла да еще построен небольшой камин. Только дымящаяся труба камина, торчавшая над крышей, а также тюлевые занавески на окнах первого этажа свидетельствовали о том, что этот дом заселен. По всем другим признакам он мало отличался от непроданных коробок с мертвыми глазницами.

Маму Анюты очень волновало, что она из-за отсутствия денег не может воплотить в жизнь все свои дизайнерские задумки. Ей было стыдно перед соседями, что третий год их дом находится в руинах и портит общий вид. Поэтому она часто сердилась на папу, а папа в ответ обижался на маму и становился грустным. Из-за этого в их семье не было обычного семейного счастья. По крайней мере, такое мнение сложилось у девятилетнего ребенка…

Уложив дочку, Вадим бросил в камин пару поленьев, надел ватник, шапку и вышел на открытую веранду, примыкавшую к задней части дома. Тут хранился всякий строительный хлам, выбросить который не поднимались руки (остатки цемента, неструганные доски, брусья, листы железа). Чтобы хлам не мозолил глаза, его накрыли полиэтиленовой пленкой. Также на веранде ждали лета различные садовые инструменты: лопаты, грабли, тяпки, одноколесная тачка. В углу веранды была сложена поленница дров, и стоял табурет. Так как веранда была пока не застеклена, то все ее пространство покрывал сантиметровый слой снега. Вадим смахнул этот слой с табурета, сел и достал из-за пазухи две чекушки водки. Одну он спрятал среди дров (завтрашняя доза), а вторую открыл, сделал глоток и закурил…

На веранде он проводил час – это был самый лучший час всей недели. Ради него, в общем-то, он и жил последние три года. И хотя в свое время он в штыки воспринял идею жены купить этот домик, и до сих пор не мог простить ей, что она все-таки купила его, но он безумно полюбил (или даже возлюбил) вот эти пятничные одиночные посиделки на веранде с чекушкой водки.

Было очень темно. Фонари, расставленные на улицах поселка, почти не проникали своим светом на приусадебный участок. Едва проглядывались черные силуэты елей, подступавших к Барханам со всех сторон. Они периодически поскрипывали от вялых колебаний морозного воздуха. Кроме этого скрипа не было слышно никаких других звуков. Вадим медленно пьянел и словно растворялся в этой тишине и темноте. В такие минуты ему казалось, что он соскочил в лесную обжигающую морозом тьму с подножки поезда и остался совершенно один, а все человечество под звуки развеселой музыки помчалось по рельсам дальше – вдогонку за новыми гигабайтами и мегапикселями, за миллионами баррелей и тройских унций, за сплетнями, за платиновыми дисками, за коллекциями и программами, за званиями и символами, за чепухой, чехардой, чебуреками и чебурашками…

С каждым глотком стук колес и звуки музыки становились все тише.

Беззвучно падал снег. Он валил до самого утра, покрывал толстым слоем крыши домов, белыми шапками надевал скворечники и столбы заборов, сглаживал неровности рельефа…

Пока Вадим тихо напивался сам с собой на веранде первого этажа, Катерина обходила второй этаж своего дома, обсматривала все углы, подмечала трещины в стенах, планировала, чем будет заниматься завтра. Иногда, не дожидаясь завтрашнего дня, она сразу по приезду начинала делать какие-то мелкие посильные ей работы – то оттирала оконные стекла от капелек краски, то обмеряла полы под будущий ламинат, то скоблила бревна от выступающей смолы. Деревянный дом требовал большого внимания. Иногда она так увлекалась, что спускалась вниз только под утро…

С началом кризиса ремонт дачи застопорился на полпути. На первом этаже уже были почти сносные жилищные условия. Была мебель, был телевизор, была кухня с плитой и посудой. Эта часть дома постепенно наполнялась утварью, а вместе с ней биографией. Но второй этаж был пока сыроват (и в прямом, и в переносном смысле), сюда предстояло вложить еще много трудов и денег. Более-менее удалось отделать лишь Анютину комнату, но и здесь по мелочи недоделок оставалось уйма. В другой комнате, где по плану должна быть их с Вадимом спальня, и того хуже – там успели только застелить пол ламинатом. Катерина надеялась своими силами за зиму загерметизировать здесь окна, отшлифовать и покрасить стены, облагородить потолок, а весной повесить люстру и купить кровать, чтобы, наконец, переселиться сюда, а не бомжевать на диване первого этажа. А еще, помимо спальни, Катерина хотела сделать на втором этаже что-то вроде игровой комнаты или бильярдной, создать подобие зимнего сада, обустроить санузел с ванной, биде и душевой кабиной. Если бы не кризис, она уже год назад все это закончила бы, но сейчас Катерина боялась ставить какие-то сроки.

Ей не виделось в последнее время просветов. И дело здесь даже не в кризисе и безденежьи, а в ощущении собственной никому-ненужности, которое уже довольно давно прочно угнездилось в ее сознании и, словно вирус, пожирало всю ее душевуню энергию. Может быть, именно поэтому она и купила этот дом, который стал для нее отдушиной, спасением и даже смыслом жизни. Только в пятницу вечером, переступая его порог, Катерина забывала о том, что несчастна, что нелюбима, что живет не там и не так.

Сейчас уже и не вспомнить – откуда появилась идея купить этот дом. То ли мимолетный кадр из фильма, то ли чье-то брошенное слово, то ли подсознание сработало. Катерина вдруг остро почувствовала эту необходимость и тут же принялась действовать. Вадим был поставлен перед фактом. Он пытался противостоять, но было уже поздно. Катерину в ее желании было не остановить, хотя она понимала, что придется сделать много долгов, что все это очень несвоевременно, что семья ее не поймет…

Она сама его выбирала по каталогам и рекламным объявлениями, сама созванивалась с дилером, сама совершала сделку по приобретению, собирала все нужные бумаги, занимала деньги, сама планировала обустройство, сама подбирала и покупала материалы, сама договаривалась с рабочими, а когда начался кризис, и деньги для найма таджиков закончились, она начала сама шлифовать стены, сама их лакировала, сама укладывала ламинат и даже научилась нарезать и прибивать плинтуса. Катерина в выходные дни, словно выпивала какой-то эликсир от усталости и работала, не давая покоя ни рукам, ни пояснице.

Вадим, конечно, тоже во всем этом участвовал и делал значительно больше физической работы, но он делал ее, как существо подневольное, обреченно несущее свой крест, и это очень раздражало Катерину. Она тщетно пыталась приучить его к мысли, что этот дом – ИХ дом, а не только ЕЕ дом, и что болеть этим домом, планировать их будущую жизнь в нем они должны вместе. Она хотела, чтобы Вадим, наконец, проявил мужскую инициативность и ответственность, чтобы он, как другие мужики, ругался с управлялами, советовался с соседями, мечтал о собственной бане, интересовался дачными технологиями. Но у Вадима был один ответ: «А когда ты покупала его, ты дала мне проявить мою мужскую инициативность? Ты даже не спросила меня, хочу ли я этого».

Эта поза обиженного подростка, которую он принимал для самозащиты, больше всего бесила Катерину. Она, конечно, как близкий человек, понимала, что болезненный разрыв с большим футболом нанес Вадиму тяжелую душевную травму, но ведь любая травма лечится временем. Прошло уже десять лет после того треклятого матча с «Ювентусом» – срок вполне достаточный для того, чтобы все забыть и начать заново. Но Вадик пошел по самому простому пути – он обиделся на весь мир и самоустранился. «Ну, и кому ты сделал хуже? – мысленно негодовала Катерина. – Мир твоей обиды все равно не заметил и не оценил. Он скорее посмеется над твоей слабостью, чем пожалеет. Никому ты не нужен, Агеев, кроме меня. Но со своей капризностью ты скоро и мне нужен не будешь. В конце концов, у меня есть собственная жизнь, и я не могу истратить всю ее только на сопереживание и успокоение»…

С дочерью отношения в последнее время тоже обострились до предела. Из ангелоподобного ласкового ребенка Анька незаметно превратилась в колючего ерша. Вроде бы еще вчера она радостно встречала маму у порога, слюнявила мягкими младенческими губами, делилась своими маленькими заботами, послушно и даже с восторгом выполняла все ее просьбы, а теперь любое желание матери встречалось в штыки, отвергалось как несправедливая придирка, любая попытка к искренним отношениям безжалостно обрубалась. А ведь ей всего лишь девять лет. Что же будет в шестнадцать? Только Вадим еще как-то мог повлиять на этого мутирующего на глазах ребенка, но и он уже боялся нажимать на нее хотя бы немного. А Анька – эта маленькая хитрюга – чувствовала папину слабину и с каждым днем все больше наглела…

Когда Катерина спустилась вниз, Вадим и Анюта уже спали, укутавшись в одеяло и обнявшись. Дом еще полностью не просел, между бревнами оставалось много незагерметизированных щелей, поэтому зимой здесь было холодно, несмотря на электрическое отопление и каминный огонь. Катерина наполовину разделась и осторожно пристроилась под одеяло с другого бока дочери. Потревоженная Лютеция лизнула хозяйку в лицо и снова скрутилась в клубок…

«Не суди человека. Но не жди, что когда-нибудь он станет лучше»

Кодекс Снеговика.

Двадцатое декабря, суббота

Поселок существовал уже три года, но обитатели Бархан друг с другом общались мало, и встречались, в основном, только на ежемесячных собраниях, во время которых руководство компании «Z&Зет» отчитывалось перед собственниками домов за растраченные деньги. Жители поселка пренебрежительно называли представителей этой компании «управлялами», а те в свою очередь также пренебрежительно называли их «аборигенами».

Аборигены и управлялы не дружили между собой. Аборигенам казалось, что управлялы воруют, а управлялы, хотя действительно были нечисты на руку, считали, что за такую зарплату не грех и воровать. Зарплата большинства управлял зависела от количества проданных домов и от суммы коммунальных платежей, а так как дома в последнее время не продавались – поселок был заселен только наполовину, – то и зарплата управлял была ниже нужного. Именно поэтому каждое собрание превращалось в битву за коммуналку. Управлялы говорили, что при нынешних ценах на топливо и материалы коммунальные платежи надо непременно повышать, а аборигены платить больше не хотели, но требовали сократить штат управлял, потому что и без того их здесь много, а толку от них мало. В результате, все оставалось, как и прежде: управлялы продолжали воровать, качество их работ оставалось низким, улицы убирались от снега плохо, насос на скважине то и дело перегорал, электричество в поселке в пиковые часы часто отключался, канализационные канавы воняли, аборигены орали матом, клялись жаловаться и даже грозились судом…

Пуще всех аборигены ненавидели управлялу по имени Алексей, который был тут кем-то вроде исполнительного директора или главного распорядителя. Он руководил таджиками, отвечал за технику и материалы, договаривался с поставщиками. Алексей находился в поселке ежедневно и практически являлся лицом компании «Z&Зет». Остальные управлялы – более высокого ранга – наведывались в Барханы от силы раз в неделю, а некоторые только на собрания, которые проводились регулярно в одну из суббот во второй декаде каждого месяца…

В эту субботу было как раз назначено такое собрание, и Катерина уже с утра была во взбудораженном состоянии.

– Я не пойду, – сразу предупредил Вадим.

– Почему? – Катерина тут же обросла острыми углами.

– Это твой дом, ты и иди.

– Это НАШ дом, Агеев! – она тут же начала закипать, хотя понимала, что ничего хорошего от повышения градуса не произойдет и даже теплее в доме не станет.

Вадим не хотел скандала, притом с самого утра. Он знал, чем погасить назревающий конфликт.

– Я лучше делом каким-нибудь займусь. Щели запаклюю или бревна пошлифую…

Такой довод мгновенно остудил Катерину. Дом – это святое. Любое желание сделать дом лучше – не оспаривалось, принималось на веру, вывешивалось в красный уголок под иконами.

– Заодно проследи, чтобы Анька хотя бы час на скрипке поиграла, – уходя, распорядилась Катерина.

Как только дверь за ней захлопнулась, тут же проснулась Анюта. Она словно выжидала, когда мама уйдет. Слышать от нее с самого позоранка про скрипку и про уроки не хотелось.

– Что есть поесть? – спросила она, сбросив одеяло.

Перед папой у нее не было надобности строить из себя несправедливо угнетенное существо (именно такой она становилась в присутствии мамы). Вадим тоже оживал в общении с дочерью: начинал вдруг шутить, улыбался, чего с ним почти никогда не бывало, когда он разговаривал с Катериной.

– Оно, конечно, можно и поесть, – Вадим стал говорить говором какого-то мультяшного мужичка-лесовичка, – но надобно сначала заслужить еду. Иначе чересчур пузато будет, а в другом разе и не полезно. Где наша скрипочка? Скрипочка-а, ау!

– Ну, па-ап, – мордочка Анюты по лисьи вытянулась, – ну ми-иленький. Я потом поиграю.

– Когда?

– После еды.

– Ага! А после еды ты снова скажешь потом, а потом еще потом, а потом придет мама и нам обоим влетит.

– Ну, па-ап…

– А мне, между прочим, очень нравится, как ты играешь этот этюд Викинга…

Анютка хрюкнула, хотя понимала, что папа специально сделал ошибку, чтобы повеселить ее.

– Не Викинга, а Ридинга.

– А мне все равно нравится.

– Ты мне льстишь специально, чтобы я тебе сыграла.

Вадим расхохотался. Слово «льстишь» в устах девятилетнего ребенка действительно прозвучало очень смешно. Как удивительно быстро пополняется лексикон у современных детей. То ли школа преуспела, то ли Интернет помог…

– Ладно, договорились. Но после завтрака ты не отвертишься. Пять раз сыграешь Викинга.

– Три раза…

– И десять раз гамму соль… э-э… мажор.

– Пять раз…

– Будешь торговаться, я тебя в снег головой брошу.

– А я маме скажу, что ты кружку разбил.

– Что?! Ах ты маленькая шантажистка! Да я тебя…

– Папа!!! Только не щекочи холодными руками… Па!…

Спустя полчаса один из их ближайших соседей – Юрий Васильевич Горский (бывший чиновник, как он сам про себя говорил), гуляя по улице, невольно остановился у дома Агеевых. Он не пошел на собрание и никогда на них не ходил, потому что не верил в добропорядочность нынешнего человечества.

Медленно падал легкий снег, над головой раскинулось матовое небо, и было на душе бывшего чиновника очень умиротворительно. В это время из дома, возле которого он остановился, вдруг донеслась тоскливая скрипичная мелодия, которую Юлий Васильевич уже когда-то слышал – может быть в те годы, когда человечество было еще добропорядочно. И хотя игралась она не очень уверенно и порой фальшиво, Юлий Васильевич не удержался и дрогнул лицом, сдерживая горловой спазм…

Собрание проводилось в штабе – так аборигены окрестили один из домов, который когда-то предназначался для продажи, но после того, как в нем были выявлены сложные конструктивные недоделки, неподдающиеся исправлению, его было решено превратить в место сосредоточения управленческого аппарата. Фактически это была вотчина главного распорядителя Алексея, но в моменты собраний, когда сюда съезжались управлялы рангом повыше, он переставал быть здесь единоличным хозяином…

Декабрь в этом году выдался рекордно теплым. Температура уже несколько дней колебалась около нуля. Улицы поселка были покрыты вязким снегом, и идти по нему было тяжело. Можно было, конечно, доехать до штаба на машине, но Катерина из принципа экономии решительно отказывала себе в каких-то излишних удобствах. Этот принцип в последний год стал главенствующим в ее взаимоотношениях с внешним миром. Она и одевалась по большей части с вещевых рынков и питалась из магазинов эконом-класса, хотя по своей зарплате вполне соответствовала рангу так называемого среднего класса. Загородный дом сжирал все их семейные доходы…

Все подступы к штабу были заставлены машинами. Катерина единственная решилась прийти сюда пешком. Три человека стояли у порога, курили и о чем-то говорили. Они немного расступились перед ней и изобразили на лице приветственное выражение, но Катерина, не поднимая на них глаз и не поздоровавшись, зашла внутрь. Из-за того, что ее дом был еще не достроен, она чувствовала себя изгоем местного общества. Ей казалось, что и управлялы и аборигены одинаково презирают ее, и она в ответ заочно всех их презирала…

Из числа аборигенов на собрании присутствовало не больше двадцати человек. Они расселись в самой большой комнате первого этажа на составленных в ряды стульях и табуретах лицом к столу, за которым плечом к плечу расположились ответчики – то есть упралялы. Пока собрание не началось, лица обеих противоборствующих сторон были доброжелательны.

Катерина устроилась в заднем ряду за чьей-то спиной в дубленой коже. Из женщин кроме нее присутствовала еще «дама из Амстердама». Так Катерина мысленно называла эту фифу с задранным от важности клювом, которую не любила, наверно, больше, чем кого-либо из аборигенов.

Дом дамы находился на соседней улице и частично просматривался с Катерининого балкона. Поэтому Катерина, когда выходила на балкон, как бы она не пыталась казаться себе равнодушной и не любопытной, первым делом смотрела именно в ту сторону.

Как правило, дама приезжала в поселок в субботу утром на маленьком элегантном «мерседесе» голубого цвета. Ворота в ее доме были автоматические. Не вылезая из машины, она открывала их пультом, заезжала во двор, и ворота медленно закрывались. Забор вокруг дома был очень высоким и закрывал почти весь двор, поэтому увидеть, чем дама занимается в течение выходных, Катерина не могла, как бы она не изгибалась над перилами балкона. Методом дедукции можно было сделать лишь несколько поверхностных выводов…

У дамы не было детей и, по всей видимости, не было мужа. Она не устраивала праздников, не жарила шашлыки, к ней не приезжали гости. Дама не показывалась из своего дома на протяжении всех выходных, и объявлялась на публике только на собраниях.

На собраниях дама усаживалась всегда в первом ряду напротив стола, за которым размещался президиум управлял, и иногда задавала каверзные вопросы. Судя по учтивости ответов, можно было понять, что управлялы даму побаивались. По крайней мере, к Катерине такой учтивости они не проявляли никогда. С Катериной управлялы, в лучшем случае, были вежливы. Ненавидимый всеми Алексей, когда понял, что деньги у Катерины закончились, и больше из нее ничего не выжать, вообще перестал ее замечать, хотя перед другими аборигенами буквально расшаркивался, так как они постоянно заказывали у него какие-то работы и платили наличными…

Катерина завидовала независимости дамы черной завистью и, чтобы оправдать свою зависть, хотела найти в ней какой-нибудь изъян, но ей это плохо удавалось. Дама была уже не молода, лет на пять старше Катерины, не очень красива, но чувствовался в ней тонкий налет благородства. Осанка, речь, юмор, стиль – все это Катерина хотела бы видеть в самой себе. И дом дамы был таким, каким Катерина хотела бы сделать свой дом, если бы у нее были на это средства. Удивлял, правда тот факт, что дама купила себе дом именно в Барханах. Этот поселок мало отвечал ее претензиям на благородство…

«Ну, и плевать на нее», – заканчивала свои размышления о ней Катерина и старалась больше не смотреть в ее сторону…

Всякий раз перед оглашением повестки собрания председатель спрашивал у дамы разрешения закурить.

– Только не все сразу, – снисходительно позволяла она.

У Катерины разрешения никто никогда не спрашивал.

Первым закуривал председатель собрания. Его звали Тарас Александрович. Его зычное имя вполне соответствовало внешности – двухметровый рост, плечи в сажень, бритая голова. Он появлялся в поселке раз в месяц исключительно на собраниях. По всей видимости, он был какой-то шишкой в «Z&Зет» – то ли зампредом, то ли вице-президентом. Алексей был с ним угодлив, а Тарас Александрович, в свою очередь, во время собрания пытался всячески защищать своего подчиненного, потому что все нападки аборигенов обычно были направлены именно на Алексея.

– Какая у нас повестка? – закурив, спросил Тарас Александрович и покосился на Алексея. Тот стал перебирать листы бумаги в папке.

– А повестка у нас всегда одна, – пробасил седой мужчина строгого вида, сидевший в первом ряду рядом с дамой. – Первый вопрос: сколько можно? Второй вопрос: где наши деньги?

По устоявшемуся порядку этот мужчина был первым зачинщиком споров и скандалов между аборигенами и управлялами. Он был отставным подполковником, но в поселке за глаза и в глаза его называли Генералом – за его выправку и голос, а также за требовательность и въедливость. Однажды он заставил таджиков Алексея перекрывать всю крышу своего дома, причем бесплатно. Крыша протекла в одном лишь месте, и ее можно было легко залатать, но Генерал настоял на полном ремонте.

Генерал был почти соседом Катерины. Их дома стояли на одной улице. Он и его семейство были единственными из аборигенов, кто проживал в Барханах постоянно (квартиру в городе они сдавали), поэтому Генерал был единственным из всех в курсе, что делается в поселке в будние дни. Для аборигенов Генерал был очень полезным, но управлялам он доставлял много беспокойств. Именно он настоял, чтобы канализационные канавы забетонировали, чтобы плата за электричество взималась по двойному тарифу (дневному и ночному), чтобы охранников перед сменой и после смены проверяли алкотестером. Алексей на протяжении всей недели усердно прятался от него, но Генерал взял за привычку каждый день обходить весь поселок, поэтому Алексея он непременно находил и ежедневно внушал ему назидательным тоном, что тот ничего не смыслит в управленческом деле, что его таджики дармоеды, что все деньги, которые Генерал платит из своей пенсии, пущены на ветер, и нет от коммунальных платежей никакой отдачи. Генерал не пропускал ни одного собрания, он, как и дама, садился всегда напротив стола и сверлил требовательным командирским глазом Алексея, которого в лицо называл сардонически – Лёшенькой.

Лёшенька под этим взглядом прел и потел. Голос Генерала наводил на него уныние. Другие управлялы тоже напрягались. Безмятежным оставался только Тарас Александрович. Свою руководительскую деятельность он начинал в старательской артели и знал, как можно укротить любого недовольного из толпы. Иногда для этого достаточно взгляда, иногда слова, иногда улыбки.

– Какие деньги, Семен Петрович? – он легко выдержал напор неморгающих черных зрачков Генерала и в конце этой непродолжительной дуэли дрогнул уголками губ в усмешке.

Генерал тоже был не из слабых.

– Наши деньги, – гнул он свое тем же тоном, – которые я плачу и которые неизвестно в каких канавах закапываются.

– В каких канавах, Семен Петрович?

– Неизвестно каких.

– А точнее?

– Позавчера я вашему Лёшеньке говорил, что надо дренажную канаву копать на полный метр в глубину. Черта лысого он послушался. Как была на полметра, так на полметра и осталась. Словно издевается. Такую канавку мой внук своей игрушечной лопаткой за два часа выкопает, а они весь день провозились. Работнички. Лишь бы видимость показать…

Остальные аборигены тоже закивали головами, загудели, соглашаясь со словами Генерала. Но Тарас Александрович не поддался на общий настрой и оправдываться не собирался.

– Во-первых, Семен Петрович. Не моему Лёшеньке, а нашему общему Лёшеньке. Во-вторых, не Лёшеньке, а Алексею Михайловичу. Давайте уж будем взаимно вежливы. В-третьих, все дренажные работы ведутся по проекту, утвержденному два года назад на общем собрании, то есть в том числе и с вашего личного согласия. Ну, и в-четвертых…, – он провел ладонью по своей голове. – Какого черта лысого вы имели в виду?

Все рассмеялись. Лысина Тараса Александровича внушала уважение – большой голый череп с проблеском седины на висках.

Дама из Амстердама тоже улыбнулась. Катерина не могла видеть этого, потому что сидела сзади, но каким-то женским чутьем поняла, что Тарас Александрович даме нравится. Ей самой этот неунывающий и несгибаемый бугай тоже нравился своей уверенностью и надежностью. Такой мужик, пожалуй, вечерами на веранде водку не глушит, а если и глушит, то весело, без воздыханий и сожалений о звездном прошлом…

Эх, Агеев, Агеев. Каким славным вратарем ты был. Куда подевалась эта твоя расхваленная газетами вратарская хватка?…

«В состоянии квазибустулярности сумма квадратов катетов не имеет никакого отношения к гипотенузе»

Кодекс Снеговика.

Из всей своей футбольной карьеры лучше всего Вадиму запомнился один матч, состоявшийся давным-давно и не имевший никакого турнирного значения. Даже финал кубка России, где вся пресса поставила ему девятку по десятибалльной шкале и назвала лучшим игроком матча, он помнил отрывками, как сон. А этот матч двадцатилетней давности он запомнил до мельчайшего момента…

Было это еще в студенческий период его жизни. Вадим тогда учился в институте связи и параллельно играл в молодежном составе «Юпитера» – команды второй лиги. Институт он так и не закончил, но между первым и вторым курсом успел съездить на практику, которая проходила в Крыму на специализированной базе студентов-связистов. На этой базе проходили практику еще несколько институтов из разных городов Союза и, в том числе, из Львова.

Львовяне – задиристые парни. Они готовы были на самое безобидное слово ответить кулаком и не боялись последствий. За три недели практики однокурсники Вадима подрались с ними пять раз. В одной из драк кому-то сломали челюсть. Атмосфера накалилась до последнего предела. До смертоубийства оставалось совсем чуть. Необходимо было немедленно разрядить этот накал, и педагоги не придумали ничего лучшего и устроили футбольный матч. Так сказать, для примирения…

Команда в их институте была слабенькая. Профессионально, кроме Вадима, в футбол играл только Савва Чижиков. У него был разряд и водился он неплохо, но из-за того, что начал курить, выдыхался после тридцати минут игры. Львовяне же были все крепкие и брали не столько умением, сколько силой мышц и дыхалкой. Вадиму в том матче пришлось тяжело. Наши в атаку ходили редко, большей частью выбивали мяч подальше от штрафной, а львовяне все наседали и наседали. Они не имели морального права уступить москалям. Трибуна болельщиков требовала разгрома и гнала атаку волной за волной. Хуже всего пришлось во втором тайме, когда команда Вадима окончательно устала…

Уже потом, после матча, однокурсники Вадима, которые сидели на трибуне, рассказывали ему, как львовские болельщики между собой переговаривались: «Надо этому долговязому ноги переломать. Хорошо, гад, на воротах стоит». Вадик, действительно, в тот день творил чудеса. Никогда в дальнейшем, даже в том кубковом матче, он не вытянул столько мертвых мячей. Два раза он вытаскивал плюху из девятки. Три раза отбил выход один на один. Взял пенальти. Словно футбольный бог вселился в него тогда. В какой-то из моментов он уже лежал на земле после очередного удара, ворота были фактически пустые, защита отстала, а мяч был в десяти метрах от ворот, и один из львовян набегал прямиком. Встать на ноги у Вадима не оставалось времени, он изогнулся из последних сил, принял какую-то йоговскую позу с прижатыми к земле плечами и поднятыми под прямым углом ногами, мяч черканул краем по носку бутс и ушел на угловой…

Матч так и закончился: 0—0. На трибуне творилось что-то невероятное. Львовские болельщики неистовствовали. На поле тоже страсти были нешуточные. Судья сразу после финального свистка кинулся спешно разнимать зачинавшуюся драку. Вадим еле держался на ногах. Однокурсник Коля Жмыхин, который не играл и сидел весь матч на трибуне, пробился сквозь эту накаленную толпу, долго тряс руку Вадима, обнимал его и называл Дасаевым. Потом его начали качать…

Самая поразительная картина из того матча: после свистка один из львовян вдруг отделился от всей беснующейся массы, пробежал через полполя, дождался пока Вадика опустят на землю и после этого пожал ему руку. Наверно, нет сладостней чувства, чем то, когда лютый враг признает твои заслуги и пожимает руку…

Пока Вадим готовил завтрак, Анюта валялась на диване и смотрела телевизор. Рядом с ней лежала ненавистная скрипка и раскрытая нотная тетрадь с ненавистной сонатой. Возле скрипки, свернувшись клубком, спала Лютеция.

Телевизионная антенна брала здесь всего четыре программы, поэтому особенного выбора у Анюты не было. Пощелкав пультом, она остановилась на кулинарной передаче. Знакомый по какому-то сериалу дядя быстро-быстро крошил морковку на тонкие кругляшки.

– Папа, а ты так можешь?

– Не могу.

– Почему?

– Потому что мне это не надо.

– Почему тебе это не надо?

– Потому что я не тороплюсь.

– А если бы торопился, то научился?

– Если бы торопился, то научился.

– А что у нас на завтрак?

На завтрак был традиционный омлет с жареной колбасой. Если завтрак готовил папа, то всегда был омлет – в лучшем случае с жареной колбасой, в худшем – без ничего. К счастью для родителей, Анюта была на удивление не привередливым в еде ребенком. Она ела почти все, что ей предлагали, и съедала без остатка. Только тушеную капусту есть отказывалась наотрез…

Вадим расставил тарелки на обеденном столе. Этот стол был гордостью Катерины. Она заказывала его в никому неизвестной фирме из Белоруссии и три месяца ждала доставки. Большой прямоугольный стол из массивных дубовых досок, в стародеревенском стиле – корявый и величественный. На таком столе две тарелки с омлетом смотрелись сиротливо.

Они ели и косились на телевизор. Кулинарная передача сменилась новостями. Погоду на завтра обещали «около нуля».

– Снова снег пошел, – заметил Вадим, посмотрев в окно.

Крупные хлопья были похожи на пух из разорванной подушки.

– Может, пойдем на лыжах покатаемся? – предложила Анюта.

– Снег мокрый. Лыжи скользить не будут.

– А, – Анюта равнодушно продолжила жевать омлет. Она не очень-то и хотела выходить из дома, а предложила только потому, что знала точно – папа все равно никуда не пойдет. Он редко выходил за пределы их участка.

Катерины не было уже почти два часа. Собрание, как всегда, затянулось. Ничего серьезного там, конечно же, не решат. Только глотки до сипоты сорвут. Катерина опять вернется взбудораженная и с порога скажет:

– Зря пошла.

Потом она расскажет, как «твердолобый Генерал» снова распек «жирняка Алешеньку», как дама из Амстердама «нос воротила», как Тарас Александрович «поставил всех на место». Катерина ни о ком в поселке не отзывалась положительно – ни об аборигенах, ни об управлялах. Но имя Тараса Александровича она упоминала с каким-то особенным акцентом…

«В состоянии квазибустулярности у скорости света нет конечной величины»

Кодекс Снеговика

Главная проблема поселка – газ. За него все аборигены заплатили авансом, но прошло уже три года с момента продажи первого дома, а газовую магистраль к Барханам так и не провели. Отапливать дома приходилось дорогим электричеством. Вопрос о газе был коронным на каждом собрании. Его задавали всегда под занавес. Катерину этот вопрос волновал больше других, потому что, надеясь на скорый газ, она поставила самый дешевый электрический котел, который нагревал их щелистый дом плохо, зато денег съедал чересчур. Сейчас наступила зима, и Катерина снова была озабочена, когда им протянут газ. Ее по большому счету только этот вопрос и волновал, какие уже там дренажные канавы. Семейный бюджет трещал на всех этих ежемесячных выплатах за дом и за городскую квартиру, на кредитах, на бензине, на Анютиной школе и прочих расходах, которые нельзя было отложить. Она уже забыла, когда покупала себе что-то новенькое из одежды. А электрический котел в зимние месяцы по десять тысяч забирал, но в доме все равно было холодно…

– Что насчет газа слышно, Тарас Александрович? – спросил, наконец, кто-то. Этот кто-то была та самая спина в дубленой коже, что сидела перед Катериной. Катерина ему был благодарна за этот вопрос, потому что сама она не любила подавать голос. Публичные выступления наводили красноту на ее щеки, она почему-то всегда начинала горячиться и забывала слова, которые только что мысленно произносила.

Тарас Александрович шумно вздохнул, показывая тем самым, как ему самому надоел этот газовый вопрос, и посмотрел на Алексея, как бы приглашая и его вступить в полемику. Тот заерзал, стал перебирать бумажками, хотя он-то за газ не отвечал. Он отвечал только за повседневное жизнеустройство поселка, а всеми стратегическими вопросами ведало более высокое руководство «Z&Зет» и в том числе Тарас Александрович.

– Газ будет. Обязательно, – пообещал Алексей. Он всегда это говорил. Вот уже три года. – Вы же знаете, что труба ведется. Но сейчас решается вопрос с частными владельцами земель, через которые проходит труба. Мы постоянно ведем переговоры…

– Да сколько можно их вести! – это Генерал встрял своим командирским басом. – Не можете так, и скажите. Или деньги верните. Сами что-нибудь придумаем без вашего газа. И проценты не забудьте заплатить! Мы же вас фактически прокредитовали…

Толпа загомонила, поддерживая Генерала.

– Товарищи! – Тарас Александрович повысил голос и поднял ладонь, словно поезд хотел остановить.

– Товарищей сейчас нет.

– Согласен, Семен Петрович. Остались только господа… Господа! Ну что вы галдите, как товарищи. Вам же русским языком каждый раз говорится, что работа с этим треклятым газом ведется ежедневно. Я лично занимаюсь этим вопросом днем и ночью. Последние волосы потерял.

– Так занимайтесь же скорее, Тарас Александрович, – это сказала дама из Амстердама. Между ними состоялся какой-то только им понятный диалог взглядов, который Катерина из-за своей диспозиции понять не могла.

Между прочим, вопрос газа даму волновал меньше всего. Она – то ли по чьему-то совету, то ли по какому-то внутреннему наитию – изначально отказалась платить за трубу и соорудила у себя на участке газгольдер, то есть большую емкость для сжиженного газа с насосом. Теперь периодически к ней приезжала большая машина, которая наполняла эту емкость пропаном. Поэтому дама уже давно ни о чем не волновалась, в отличие от других…

Шум в зале усилился, и Тарасу Александровичу пришлось еще больше повысить голос:

– Господа! Я могу только еще раз пообещать. Поклясться, если хотите, что газ в поселке будет. Непременно будет.

– Когда? Назовите конкретный срок, и мы отстанем.

– Газ будет к апрелю. Самое позднее – к маю. Вас устраивает?

– А если не будет?

– Вы хотите, чтобы я съел свою шляпу?

– У вас нет шляпы, Тарас Александрович (это дама из Амстердама сказала).

– Если не будет до мая, то вернете деньги с процентами (это Генерал).

– Да, да! Деньги! (Это чуть ли не хором прокричали все, и Катерина в том числе).

– Ну, хорошо, – согласился Тарас Александрович.

– Вы клянетесь?!

Тарас Александрович двумя ладонями обхватил область своего сердца.

– Ну… Если вы настаиваете… Клянусь.

Генерал хрипло хохотнул.

– Газзаев тоже клялся сбрить усы, а Ельцин клялся лечь на рельсы.

– Я не Газзаев. У меня нет усов, – Тарас Александрович обаятельно улыбнулся.

– Давай, слепим снежную бабу, – вдруг предложил Вадим.

До этого момента он несколько минут смотрел в окно, уткнувшись лбом в стекло. Два таджика, которые работали в поселке нелегально, убирали снег на их улице широкими лопатами. Снег снова падал и падал, и через час нужно было снова убирать.

– А мама? – Анюта все также без интереса пялилась в телевизор и попутно поглощала мелкие баранки – всухомятку, одну за другой. Только хруст раздавался. Если бы в доме была мама, она прекратила бы это действие немедленно. Она сказала бы: «Хватит жрать мучное. И так уже ни в одно платье не влезаешь». При папе можно было не беспокоиться и съесть хоть всю пачку.

– А что мама? – переспросил Вадим.

– Мама приказала тебе шлифовать бревна, а мне делать сольфеджио.

– Ну, тогда делай.

– А как же снежная баба? Вон, какой снег. Липкий.

Вадим еще раз посмотрел на улицу. Таджики отдыхали, опершись на черенки лопат. Идти на улицу не хотелось. Самому непонятно, как вырвалось с языка. «Оговорочка по Фрейду», как любил говорить в таких случаях один студенческий товарищ, имя которого уже забылось…

Аньке тоже не хотелось слезать с дивана. Дурацкое какое-то занятие придумал папа – снежную бабу лепить. Еще бы в куклы предложил поиграть. Но ее подстегивало гораздо большее нежелание делать сольфеджио. Музыкальная школа отравила ей всю жизнь. Она так и думала про себя – «отравила всю жизнь», и матери однажды так и заявила: «Мне твоя музыкальная школа отравила всю жизнь». А мама отвечала ей: «Мне тоже на работу ходить не хочется». А Анька: «Ну и не ходи». – «Да? А кто деньги в дом приносить будет?» – «Твоя музыкальная школа тоже мне денег не дает, зачем же я туда хожу?» – «Хватит спорить! Я тебе уже сто раз говорила, что ты обязана ее закончить!» – «Да закончу я, закончу! Успокойся. А после школы я к твоей скрипке пальцем не притронусь. Отравила она мне всю жизнь» – «Ты, как с мамой разговариваешь!? Вадик, ты-то чего молчишь? Она же совсем невыносимой стала»…

Анька действительно сильно повзрослела за последний год. И Вадим едва сдерживал улыбку, когда слушал ее перепалки с Катериной.

– Ну, тогда одевайся быстрее, пока мама не пришла, – он резко оттолкнулся от окна.

Анька хрустнула баранкой, недоверчиво посмотрела на внезапно взбодрившегося папу и смекнула, что такой момент упускать никак нельзя. Когда папа становился таким решительным, а случалось это все реже и реже, с ним было очень весело.

– Пап, а санки возьмем?

«В каждом человеке живет Создатель, но не каждый человек становится Создателем».

Кодекс Снеговика

Снежную бабу они решили сделать на детской площадке.

Сначала Вадим хотел сделать ее во дворе дома, но Анюта сказала, что во дворе никто их снежную бабу не увидит, и что лучше ее сделать на детской площадке.

– А зачем нам, чтобы ее видели? – возразил Вадим.

– А зачем тогда ее вообще делать? – возразила в ответ Анюта.

Пришлось согласиться.

Детская площадка находилась недалеко – почти на их улице, в дальней ее части, на небольшом аппендиксе возле дороги, огибающей внутреннею часть поселка по периметру. Это был квадрат двадцать на двадцать метров с песочницей, горкой, качелями, грибком и деревянными гномами.

Когда они сюда пришли, весь этот архитектурный ансамбль плотно занесло снегом. Его выпало выше щиколотки, а к концу дня могло и выше колена навалить. Таджикская лопата сюда почему-то не заглядывала. Вадик пожалел, что не надел кирзовые сапоги. За края ботинок быстро проникла влага…

В практике производства снежных баб он был полным дилетантом. Да и в теории были большие пробелы. Три шара – один другого меньше, морковка, угольки, метла и ведро на голову. Так, вроде бы…

– А ты делал их когда-нибудь? – словно подслушав его мысли, спросила Анюта.

– Кого?

– Снежных баб.

– Когда-то делал… Сначала надо скатать шары. Давай потихоньку начнем.

Вадим со вздохом опустился на колени, смял в руках комок снега и начал возюкать его по поверхности круг за кругом. Перчатки он не захватил. Руки быстро стали мерзнуть. Дернуло же его на такое смешное занятие решиться…

Анька стояла в стороне и с вялым любопытством смотрела на папу. Одной ручкой она держала лямку от санок. В валенках, шубке и шапке с пумпоном она выглядела меньше своих девяти лет. Щеки порозовели. Снежинки запорошили ресницы.

– Папа?

– Что?

– А пусть это будет снежный дед.

Вадик подул на ладони, встал с колен, посмотрел на дело рук своих. Ком уже был с полметра в диаметре, но такого идеального шара, как на иллюстрациях в детских книжках, не получалось. Весь он был в рытвинах, сухая трава торчала из боков, да и непорочная белизна превратилась почему-то в старческую серость. Он больше походил на бесформенный астероид, забытый в космосе. Действительно, на бабу он пока никак не тянул. Скорее дряхлый старик, замученный ревматизмом и алкоголизмом.

– Давай помогай, бездельница. Катай среднюю часть. А то замерзнешь.

– Не замерзну. У тебя и без меня хорошо получается. Я только испорчу.

«Издевается, зараза маленькая», – весело подумал Вадим. Он еще раз дунул на ладони, обхватил ком и, напрягшись, покатил его. Тот еле поддавался. Как же это дети справляются с такой работой?..

А в это время Юлий Васильевич Горский (бывший чиновник, как он сам про себя говорил) сидел за кухонным столом, пил чай после прогулки и с умилением наблюдал эту картинку в окно. В ее реальность поверить было сложно. Она скорее вырисовалась из того идиллического мира воспоминаний, в котором была бесплатная доброта. Тогда, лет пятьдесят назад, именно так и бывало перед каждым Новым годом: падали крупные снежинки, мелькали яркие варежки, шарфы, шапочки с пумпонами, красные щеки, звучал хрустальный морозный смех, дети и взрослые лепили снежных баб и кидались снежками…

Собрание, наконец, закончилось. Почти все машины разъехались. Во дворе штаба остались только черный японский седан Тараса Александровича и такой же черный корейский джип Алексея.

Как только все разошлись, Алексей стал расставлять стулья по периметру стен. Под потолком тонкой пеленой еще висел сигаретный дым. Тарас Александрович все также сидел за столом, курил и рассеянным взглядом следил за действиями своего подчиненного. Алексей после неимоверного психологического напряжения, испытанного от атак Генерала, теперь словно пытался наверстать упущенное преимущество и без умолку балаболил с заметным волжским акцентом.

Алексей родом был из Чувашии и прожил там почти тридцать лет, а в здешних краях оказался совсем недавно – года четыре назад. Эту работу в фирме «Z&Зет» он получил по протекции Тараса Александровича, и был за это бесконечно благодарным ему…

– Нашел к чему прицепиться, – Алексей снова вспомнил про ненавистного Генерала. – Ему-то какое дело до этих дренажных канав? Пиявка. Ходит днями туда-сюда, высматривает. Не отцепишься. Сидел бы телевизор смотрел. Эти бывшие военные все какие-то боданутые. У меня тесть такой же. Без его инструкции в туалет не зайди. Я потому и сбежал из Чебоксар. Пусть бы радовался, что хоть какие-то работы по дренажу ведем. Вон снег какой идет, нужно будет неделю потом расчищать. А людей у меня сколько? Сами же настояли, чтобы сократить таджиков. За коммуналку лишний рубль поднять нельзя, сразу материться начинают. Кто за такие деньги работать будет? Таджики тоже забесплатно копать не хотят. А если миграционная служба нагрянет? И этих тогда не будет. Так ведь? Эта дамочка тоже заноза. Вы слышали, Тарас Александрович? Покажите, говорит, мне все бухгалтерские ведомости. Ага. Разбежались-растоптались. Может еще сейф ей открыть, где деньги лежат? Тоже мне инспектор нашлась. Кто она вообще такая? Странная… Может и правда из налоговой? А?

Разомлевший Тарас Александрович вяло усмехнулся.

– Артистка она. Бывшая, правда, – сказал он.

– А вы откуда знаете?

– Знаю, Леша, знаю. Хотя и бываю здесь всего раз в месяц, а я все про всех знаю. Например, знаю Леша, что ты с таджиков налоги какие-то снимаешь и ни с кем не делишься.

– Тарас Александрович, врут они. Честное слово…

– Ладно, Леша, ладно. Я тебя ни в чем не упрекаю. Только не переусердствуй. Джип этот ты зря купил. Глаза он мозолит. Ты кстати футбол любишь?

– А что?

– Агеева помнишь? Лет десять назад был такой вратарь.

Алексей задумался. Футбол он действительно любил. Даже на стадион пару раз ходил.

– Это тот, который с «Ювентусом» сам себе мяч забросил.

– Он.

– Помню. А что?

– А то, что он на двенадцатом участке уже третий год живет, у тебя почти под носом, ты об этом знаешь?

– Как на двенадцатом? Там же эта злючка живет.

– А фамилию ее ты помнишь?

Алексей передернулся, будто его кольнули горячим шилом.

– Точно! – простонал он и от такого открытия сел на стул, который до этого держал в руках. – Никогда бы не сказал. Я же его видел пару раз… Мутный какой-то. Как тень за своей злючкой. Пьет, наверно. Да-а-а, – протянул задумчиво Алексей. – Вот он, значит, где окопался… С «Ювентусом» он тогда опозорился по полной. Как его только в газетах не называли. Да и народ его сильно невзлюбил… А, может, шутите Тарас Александрович. Я по лицу его вроде бы не узнал.

– А ты вместо того, чтобы от Генерала прятаться, чаще разговаривал бы с людьми. Узнавал бы, чем они живут. Не в кошелек им заглядывал бы, а… э-э… – Тарас Александрович хотел сказать «в душу», но почему-то застеснялся собственной высокопарности. – В общем, Алексей Михайлович, собрания эти хотя и обременительные, но польза от них тоже бывает, – он поднялся, стал надевать меховой полушубок.

– Вы уже уезжаете? – спохватился Алексей.

– Да, Леша. Поеду. Есть еще кое-какие дела.

Алексей тоже подскочил, кинулся к начальнику, помог ему влезть в свой полушубок.

– Завтра я сюда заеду, – сказал Тарас Александрович, нахлобучив на лысую голову большую мохнатую шапку, похожую на ту, что показывали в старых фильмах про басмачей.

– Зачем?

– Есть разговор к тебе. Ты здесь будешь?

– Смотря во сколько. Но если надо, то подожду вас.

– Подожди, Леша, пожалуйста. Я постараюсь не позже вечера. Разговор очень важный, отлагательства не терпит.

– Какой разговор?

– Завтра узнаешь. Подожди меня.

– Обязательно подожду.

В другое время Алексей, возможно, задался бы вопросом: зачем Тарасу Александровичу приезжать сюда в воскресение вечером? Ведь он никогда раньше не приезжал в Барханы чаще, чем раз в месяц. Какой важности дело могло изменить его распорядок?

Но Алексей был слишком беспечен по натуре и воспринимал жизнь только в плоскости «выгодно не выгодно». В словах начальника он не уловил угрозы, и поэтому не заметил громадных и чернейших туч, нависших над ним в этот момент. Он не мог предположить сейчас, что отныне вся его жизнь раскололась на две половины. Одна из них, в которой было всегда тепло, сытно и весело, закончится завтра вечером. И завтра же вечером начнется другая половина, несущая испытание, которое выпадает хотя бы один раз в жизни на долю всех людей…

Когда Тарас Александрович уехал, Алексей решил прогуляться по Барханам. «Может артистку встречу!» – весело подумалось ему. Он тут же вспомнил лицо этой важной фифы на собрании. Ни в одном фильме он ее никогда не видел. «Может быть, она какая-нибудь балерина?» – предположил Алексей.

– Здраствай, Лексей Михалыч, – приветствовали его два таджика, расчищавшие улицу.

Алексей величественно кивнул им головой, махнул рукой, чтобы не отвлекались, и последовал дальше. Он зигзагами шел по поселку, не пропуская ни одной его улицы.

«А футболист сильно изменился», – продолжал Алексей думать на ходу.

Вадима он видел всего несколько раз. Гораздо чаще ему приходилось общаться с его женой. Катерина до кризиса заказывала много всяких работ и имела видимость богатой клиентки. Поэтому Алексей был с ней всегда учтив. Его таджики и дом ей паклей законопатили, и канализацию провели, и электрику, и много других работ сделали. Она тогда была совсем другой – улыбалась, звонила каждый день на мобильный, говорила вежливые слова, советовалась по любому поводу…

А потом, когда кризис грянул, она вдруг такой сварливой стала, хуже, чем Генерал. И это ей не так сделали, и то не эдак. Деньги, наверно, кончаться стали, вот она и хотела за бесплатно хоть что-то еще заполучить. Но Алексей, когда его о чем-то забесплатно просили сделать, словно глухим становился. С какой стати я ей еще что-то переделывать стану? «Халтурщики вы!» – так и выпалила она однажды прямо ему в лицо. Даже Тарасу Александровичу жаловалась. Говорила, что и дренаж ей прокопали неглубоко, и стены законопатили абы как, и труба у нее какая-то протекла, и камин дымит, и батареи не греют, и то, и се, и третье, и десятое, и во всем этом виноват только он – Алексей. Деньги, якобы, содрал, а результата нет. Алексей на нее тоже сильно обиделся. Дура озлобленная. А какой тебе результат нужен за твои копейки? Наверно, этот футболист так запил, что даже на бабу свою сил не остается никаких, вот и злая она такая. Алексей про себя так и прозвал ее – Злючка…

«Надо познакомиться с ним, – решил он, выйдя на ту улицу, где жили Агеевы. – Наверняка у него какие-то старые связи остались. Может, на футбол задарма схожу. С паршивой овцы хоть шерсти клок, – он даже хохотнул в голос от такой мысли. – Только надо с ним как-то похитрее», – подумал он напоследок.

«На свете счастья нет, но есть покой и воля»

Кодекс Снеговика.

Машины, возвращавшиеся после собрания, одна за другой проезжали мимо детской площадки, и каждая замедляла ход. Вадим так увлекся, что не замечал внимания аборигенов.

Снежная баба получилась на загляденье. Правда, была она немного кривоватая, но зато живая, то есть в ней чувствовался какой-то характер. Вадим и не предполагал сначала, что получится так хорошо. Он думал как-нибудь отбыть номер, а на самом деле вышел маленький шедевр….

Глаза Вадим сделал из двух мелких картофелин, в которых даже дырочки просверлил вместо зрачков. Взгляд у снежной бабы получился с ехидцей, словно она про вас все знает, но до времени держит свое мнение при себе. Нос был настоящий – из морковки. Анюта специально домой сбегала, чтобы принести всю эту овощную фурнитуру. Она раззадорилась, тоже пыталась помочь, даже рукавицы сняла, которые теперь болтались на резиночке и то и дело цеплялись за нос-морковку. Чтобы она не мешалась, Вадим отправил ее искать что-нибудь вроде ведерка для головного убора. Здесь на строительных участках валялось много всякой пустой тары. Анюта вернулась быстро. Ведерко пришлось как раз в пору. На нем было написано наискосок – «Антифайер» и чуть мельче – «Противопожарная пропитка для бруса». Не хватало еще нескольких элементов…

– Теперь ей что-то в лапы сунуть надо. Сбегай поищи какую-нибудь метелку или швабру.

– Почему в лапы, пап? Это же баба.

Лапы или, так уж и быть, руки Вадим сделал из еловых веток. У них даже пальцы имелись. По три на каждую руку. Между ними как раз можно было просунуть древко метлы.

Но Анюта метлу не нашла и принесла обрезок пластиковой трубы. Обрезок был серебристого цвета с изгибом и смахивал на посох библейского старца.

– М-да, – задумался Вадим. – Наверно, это у нас действительно будет снежный старик. То есть, снеговик. Верно?

– Верно, – обрадовалась Анюта.

Вадим просунул трубу между еловых пальцев. Оглядел. Нос-морковка, глаза картофелины, ведро и посох. Оставалось только решить – из чего сделать рот?…

– А, может, кусочек свеклы? – предложила Анюта. – У нас в холодильнике остатки борща с прошлой недели стоят.

– Давай беги…

Анюта умчалась. Вадим обглаживал бока снеговика пытаясь придать им правильную округлость. Снеговик улыбался. Вернее, улыбаться он еще не мог, пока Анюта не принесла свеклу, но Вадим по глазам видел, что снеговик улыбается. И ведро у него залихватски съехало набекрень, и еловые лапы были выставлены так, словно он шутку какую-то приготовил. На библейского старца он никак не походил даже с этим посохом-трубой. Озорной снежный дедок…

Ломтик свеклы Вадим прикрепил кривовато. Но если до этого он действовал по наитию, и некоторые кривоватости выходили случайно, то однобокая улыбка была запланирована еще до того, как Анюта принесла свеклу. В последний момент проснулся в Вадиме какой-то творческий замысел. В результате, улыбка получилась именно такой, какую подразумевали все остальные элементы лица. Теперь снеговик не улыбался, а усмехался, словно хотел сказать: «Вы думаете, что вы здесь все такие умные?»…

Вадим отошел на два метра и еще раз оценил свое творение…

Снеговик и человек несколько секунд пристально смотрели друг другу в глаза. И в этот миг – то ли от душевного перенапряжения, то ли от физической усталости – на Вадима нашло наваждение: снеговик подмигнул одной из своих картофелин. Вадим вздрогнул и провел ладонью по лицу, словно пот хотел стереть. «Может быть, свет так упал?» – подумал он и снова вгляделся в выковырянные зрачки.

– На Мишку из третьего «Б» похож, – сказала Анюта.

– На какого Мишку?

– Я же тебе сто раз про него говорила. Который тертого чеснока Наталье Алексеевне в сумочку подсыпал и директора в кладовке запер…

Вадим тут же вспомнил. Тот Мишка уже успел стать легендой школы. Не проходило дня, чтобы этот гениальный хулиган чего-нибудь не вытворил. О нем уже анекдоты в учительской рассказывали…

Он еще раз внимательно посмотрел на ехидную рожицу своего создания. Снеговик больше не подмигивал, но Анька в чем-то была права. Действительно, он у них получился немного хулиганистый. Впрочем, если девятилетний ребенок увидел в снежной глыбе какой-то человеческий характер, то это значит, что для дилетанта Вадим сработал не так уж плохо. Он был удовлетворен собой, чего давно уже с ним не случалось…

– Ладно, – Вадим засунул руки в карманы куртки, – пойдем домой. Собрание, кажется, закончилось. Сейчас мама вернется. Советую тебе сразу взять скрипку и сделать вид, что кроме нее ты за это время ничего другого не видела и не трогала.

– Ну да, поверит она, – Аня при напоминании о скрипке поморщилась. – А валенки и рукавички сами намочились?

Первой в дом забежала Анька. Папа задержался у калитки, потому что кто-то его окликнул в самую последнюю минуту, но Анюта не стала выяснять, бросила санки на улице и поспешила в тепло. Лютеция радостно взвизгнула, кинулась к ней с порога и, поскуливая, стала проситься на руки. Анька подхватила ее, поцеловала в носик, горячий язычок собаки стал быстро-быстро вылизывать влажные щеки девочки и норовил залезть в ноздри. Лютеция радовалась всем, кто появлялся на пороге их дома – и своим, и чужим. Вадим в шутку как-то сказал, что она и грабителей залижет до смерти. Правда, стоило Лютеции выйти на улицу, и ее миролюбивость тут же пропадала – она облаивала всех в независимости от пола, возраста и биологической принадлежности…

– Вы где шлялись? – Катерина уже была дома.

Она не встретилась с ними, потому что вернулась путем, который проходил в стороне от детской площадки. Поселок был разделен на несколько кварталов, и пройти из одного его края в другой можно было разными дорогами.

Аня спустила собаку с рук и стала расстегивать шубку. По ее виду нельзя было сказать, что она обрадовалась маме. Она знала, какой будет второй вопрос.

– Ты на скрипке играла?

– Играла, – буркнула девочка.

– Сколько времени?

– Час.

– Врешь.

– У папы спроси.

– Где папа?

– Сзади идет.

Катерина приоткрыла входную дверь и выглянула на улицу. Вадим стоял возле калитки и, полуобернувшись, о чем-то разговаривал с Алексеем. Странная получалась картинка. Алексей обычно не проявлял внимания к тем, у кого не было денег на халтурные работы его таджиков, тем более к таким замкнутым бурундукам, как Вадим. «Может, Алексей узнал его?», – предположила Катерина.

Она закрыла дверь в некоей озабоченности.

– Вы где были? – снова спросила она у дочери.

– Снеговика лепили, – прокряхтела Аня. Она, сидя на полу, пыталась стянуть мокрый валенок.

– Кого?

Аня поднатужилась и, наконец, у нее получилось. Валенок отскочил в другой конец коридора.

– Мам, а что тут такого?! Не все же время на скрипке играть. Надо и воздухом иногда подышать. Сама же говорила, дача – это свежий воздух…

– Ладно, не умничай. Подышала, теперь делами займись.

– А кушать?

«Теория относительности относительна»

Кодекс Снеговика

Встреча с Алексеем была крайне нежелательной. Обычно такие нежелательные встречи Вадим избегал быстрым перемещением на другую сторону улицы или резким маневром в дверь любого попавшегося магазина. Но сейчас такой возможности у него не было…

Вадим заметил его поздно – уже на подходе к дому. Алексей шел навстречу и был совсем недалеко – метрах в пятидесяти. Вадим ускорил шаг, чтобы избежать точки пересечения их траекторий. Самоудовлетворение от работы над снеговиком тут же улетучилось. Он не хотел здороваться с человеком, который был ему не симпатичен.

Но Алексей тоже ускорил шаг.

Вадим стал двигаться еще быстрее и уже почти догнал Анюту. Она юркнула в калитку, а он споткнулся о ее санки и чуть не упал…

– Подождите, пожалуйста! – выкрикнул Алексей и тщетно попытался побежать. Короткие ноги и разжиревшее тело, которое еще сильнее округлялось его пуховой «аляской», не позволяли ему развить скорость.

Два с лишним года назад, когда Катерина покупала этот дом, Алексей был похож на мальчика и ездил на много раз подержанном «жигуленке», но за такой короткий срок он успел и лишние килограммы набрать, и свою развалюху сменить на корейский джип. Именно этот джип и выросший живот стали главным доводом аборигенов в том, что Алексей разворовывает их деньги…

Вадиму пришлось остановиться.

– Санки забери! – вдогонку крикнул он Анюте, но та уже забежала в дом. Из-за закрывающейся двери послышался радостный визг Лютеции.

– Здравствуйте, Вадим, извините, не знаю, как вас по отчеству, – Алексей протянул пухлую влажную руку. Дышал он тяжело. Капюшон с меховой оторочкой плотно обтянул раскрасневшиеся круглые щеки.

Снег к этому моменту поредел и помельчал. Пахло дымом многочисленных каминов. Над головой висело ватное зимнее небо. Как хорошо было бы сейчас просто стоять вот так возле дома и просто слушать, вдыхать, осязать. Скорее бы вечер – веранда, чекушка, тишина…

Он пожал протянутую руку, пробубнил что-то похожее на приветствие. Не хотелось выглядеть грубым. По большому счету Алексей лично Вадиму ничего плохого не сделал. В поселке его не любили и, вероятно, за дело не любили, но ведь у самого Вадима не должно было сложиться какого-то определенного впечатления об этом человеке, так как он с ним один на один никогда не общался. С виду Алексей казался вполне радушным человеком. И этот волжский акцент придавал его речи еще большее радушие. Вадим любил этот акцент. Он знавал много ребят в своей молодости – и в армии, и в институте, и в футболе – которые говорили с таким же акцентом. И все они были неплохими ребятами – бесхитростными, надежными, всегда готовыми помочь…

– Извините, что задержал вас, – Алексей говорил сбивчиво, тяжелое дыхание после пробежки мешало ему. – Я давно хотел познакомиться с вами… да все случая не было, а тут увидел вас и решил, что надо когда-то… так сказать, личный контакт… Всегда приятно… Да еще с такой знаменитостью…

Вадим понял, что этот неприятный человек узнал его. Ему захотелось тут же убежать, сославшись на какую-нибудь глупость. Он уже отвык от того, чтобы его узнавали на улице. Ради этого он годами прятался от людей, отказывался от выгодных предложений, не подходил к телефону. Ему казалось, что он наконец-то добился своего – его забыли. В последний раз вопрос: «Это вы?» ему задавали лет пять назад. И вот снова… Может, Катерина ненароком сболтнула?

«Как он постарел, – подумал про себя Алексей и тут же категорично решил: – Пьет, бедолага». Ему стало искренне жалко этого опустившегося человека с ранними морщинами и мешками под глазами. Вот же, судьба-злодейка – принесет на блюдечке счастье и пообещает, что это навсегда, что будешь ты у меня теперь всю жизнь, как сыр в масле, а потом исподтишка это блюдечко выдернет. А человек уже настроился, уже планы какие-то нагородил, возомнил себя личностью…

Вадим всячески пытался не замечать на календаре эту проклятую дату. Но всегда, когда она наступала, он вольно или невольно отмечал ее про себя и, чтобы показать всем, что он ее не заметил, становился вдруг неестественно веселым и этим, сам того не осознавая, всякий раз выдавал себя. Катерина в этот день старалась быть с ним как можно деликатнее и поддавалась на его деланное радушие…

Случилось это двадцать первого апреля. «Спартак» в Москве играл с «Ювентусом». Это была вторая игра четвертьфинала Кубка чемпионов. Если бы «Спартак» выиграл с любым счетом, то он прошел бы в полуфинал. Вся страна замерла. Еще ни одна российская команда не имела таких шансов…

Трибуны ревели речевками. Вадим поймал, как это говорят, кураж. Он чувствовал мяч и, буквально, предвидел, куда этот мяч полетит в следующую секунду. Несколько раз он чудом выручил команду от неминуемого гола. С трибун в этот момент раздалось: «Вадик, ты лучший!». Игра для «Спартака» складывалась хорошо. Они забили уже на седьмой минуте и самоотверженно оборонялись до самого конца. Шла восемьдесят пятая минута. Итальянцы подавали угловой. Они подали за матч одиннадцать угловых, но так и не смогли найти такого способа, чтобы хотя бы обострить ситуацию. Либо Вадик снимал все навесы, либо вовремя подстраховывал высокий молдаванин Саша Бодору. Казалось, что и этот угловой не принесет итальянцам успеха…

Мяч летел на удобной высоте. Вадик выскочил выше всех и знал уже определенно, что он этот мяч выбьет. Но тот от кулака почему-то полетел не к центру поля, а в девятку собственных ворот…

Давным-давно, еще в детстве Вадим испытал примерно такие же ощущения. Тогда был матч на выход в какую-то стадию «Кожаного мяча». Их команде присудили пенальти за игру рукой. Вадик стоял по центру ворот и ждал удара. И в этот момент, словно наваждение, вдруг родилась в его душе стопроцентная уверенность, что он этот мяч обязательно возьмет. Он мысленно уже видел, как в прыжке в левый угол берет его в руки.

Удар был сильным. Вадик прыгнул влево и угадал, но мяч лишь черканул по пальцам и затрепыхался в сетке…

Это было самое сильное разочарование его детства. Вадик плакал после матча, запершись в кабинке туалета, хотя эту игру они все-таки выиграли и вышли в следующую стадию. Уже тогда, в одиннадцать лет, Вадик узнал, что футбольный бог любит жестокие шутки. Через двадцать лет он убедился в этом снова.

– Я хотел бы вас попросить по-дружески, – Алексей отдышался и говорил уже более уверенно. – У меня племянник заядлый болельщик и большой знаток футбола. Он мечтает стать комментатором. У него собраны все справочники, много дисков с записями. Он просто бредит этим. Сам в футбол не играет, но знает всех знаменитых футболистов. Вы не могли бы… – Алексей сделал глубокий вздох, который стал последним выпрыском его мужественного забега. – Вы не могли бы дать автограф для мальчика на своей фотографии. Так сказать… На память, что ли…

– У меня нет с собой никакой фотографии, – запаниковал Вадим.

– Не важно. Мы могли бы сфотографироваться вместе, а на обороте вы написали бы несколько слов.

– Но…

– Я вас прошу. Пожалуйста. Мальчишке это будет так приятно. Вадим, извините, не знаю, как вас по отчеству, поймите, для подростка в таком возрасте это очень важно. Вы же были прекрасным вратарем. Я все помню. И племянник вас прекрасно знает, хотя и не видел ваших матчей, но он много читал про вас. И я помню многие ваши матчи. Когда с румынами играли, я еще в армии служил, мы всей ротой тогда болели. Вы же лучше Дасаева стояли. Так жалко, что…

– Хорошо, хорошо, – Вадик вдруг весь взъершился. Он ни за что не хотел продолжения этого разговора. – Хорошо. Где ваш фотоаппарат? Давайте быстро снимемся. У меня еще дела есть… Мне, к сожалению, некогда…

– О, Вадим, спасибо! Только фотоаппарата у меня сейчас с собой нет. Если бы я знал… Вы в следующие выходные приедете?.. Я обязательно привезу фотоаппарат. Ладно?

– Ладно, – Вадим стал нетерпеливо прекращать этот разговор и тянуть на себя калитку.

– Так я на вас надеюсь. До следующих выходных. Надо же, как мне повезло…

– До свидания.

– И вам всего хорошего…

Вадим, опять споткнувшись о санки, быстро метнулся к входной двери дома.

«Бедняга, – еще раз пожалел его Алексей. – Эх… Как жизнь человеческая от всякой ерунды зависит».

Алексей хотел пойти дальше по этой же улице, но вовремя вспомнил, что на пути ему попадется дом Генерала, и тут же развернулся.

– О чем вы с ним говорили? – первым делом спросила Катерина…

Звук замученной скрипки раздавался со второго этажа. Катерина отослала дочь туда – подальше от телевизора – сказала, чтобы час поиграла, а потом будем есть.

– Это ты проболталась? – вопросом на вопрос ответил Вадим.

Катерина сразу сообразила.

– Честное слово, я никому ничего не говорила. Наверно, он по фамилии определил.

– Да причем здесь фамилия. Агеевых в России почти столько же сколько Ивановых.

– Клянусь, Вадик. Я никому не говорила.

– Да, ладно, – он раздраженно махнул рукой и стал разуваться. – Давай обедать.

Скрипка тут же перестала играть, будто Анюта со второго этажа могла услышать слово «обедать».

– Играем дальше! – крикнула Катерина.

– Мам! Я кушать хочу!

– Я сказала, играем! Вода в кастрюле еще не закипела.

Мысли Снеговика.

Люблю бывать тут. Снег здесь всегда альфа-модульный и люди интересные. В Канаде тоже снег хороший, но там люди предсказуемые. А здесь невозможно предположить, что случится в следующую минуту. Сплошные парадоксы и алогизмы. Каждый элемент этой системы хотя бы раз в сутки впадает в состояние близкое к квазибустулярности. Взрослые здесь простодушны, как дети, а дети мудры, как взрослые. Счастливые нищие и несчастные богатые. Темное невежество и при этом постоянные поиски истины, которая никому в мире уже давно не нужна. Изобилующее хамство компенсируется аскетической праведностью. Они верят в чудо, которого не видят, но стоит им столкнуться с чудом лицом к лицу, чураются его и вспоминают науку. Любовь и ненависть уживаются в них в каждой клетке их сердца. Единства достигают только в беде, но в этом, как ни странно, их сила… У канадцев не так. С ними легче. Но здесь интереснее… А что лучше – легче или интереснее?… Устал я выбирать… Неужели я устал? Нет, нет. Я не устал. Я не устал. Я не устал…

На этот Новый год Катерина возлагала особенные надежды. Впервые она собиралась встретить его на даче. В этом она видела какой-то судьбоносный смысл – Новый год в новом доме с новыми надеждами и с обновленной семьей. Да, она хотела обновить свою семью, скрепить этим праздником раскалывающуюся на три разные части ячейку общества. Нужно было вернуть то счастливое время, когда они любили друг друга, понимали, прикасались, смеялись и, самое главное, когда они хотели быть вместе. Теперь ведь не так. Каждый был сам по себе, со своими мыслями, в которые не проглянуть, не подковырять ни на миллиметр. Даже Анька – этот получеловечек – и она с каждым днем все сильнее стремилась уйти в свой мир, в который Катерине уже не было ходу.

Именно поэтому так спешила Катерина и не находила себе отдыха. До наступления праздника она обязательно хотела успеть привести дом в более-менее жизнеспособное состояние. Чтобы тепло было и не сквозило, чтобы чисто, чтобы строительные материалы не вываливались из всех углов, чтобы каждый торчащий из потолка кабель увенчался самым простеньким абажуром… Таких «чтобы» было уйма и еще два раза по столько, а времени оставалось только эти и еще следующие выходные. А тут еще нужно постоянно следить за Анькой, чтобы уроки сделала и на скрипке поиграла, потому что вторая четверть на исходе, и экзамены в музыкалке на следующей неделе, а у нее еще пальцы спотыкаются на каждой ноте…

Катерина была все эти выходные деловита и нахмурена. Она отдавала приказания Вадиму и тот безропотно (но все также безучастно, что еще больше злило ее) выполнял, как мог, свой фронт работ. Он забивал паклю в щели между бревнами, заливал герметиком трещины в дереве, укладывал ламинат, ввинчивал шурупы туда, куда говорила Катерина. В перерывах он выходил на веранду и курил.

– Аня, я не слышу скрипки! – периодически выкрикивала Катерина.

С первого призыва Анюта, конечно же, не чухалась. Приходилось снова напрягать голосовые связки, а иногда спускаться со второго этажа, чтобы отогнать дочь от телевизора или вырвать у нее из рук пакет с сушками.

– Да, что же это такое! Сколько раз я тебе буду кричать!?

– Ну, мам!

– Что, мам!? У тебя экзамен в четверг.

– Сдам я твой экзамен.

– Не мой, а твой.

– Нет, ТВОЙ! Я тебя не просила отдавать меня в музыкалку. Всю жизнь мне твоя скрипка отравила.

– Опять!? Вадик, ну хоть ты ей скажи…

– Да ладно, ладно, – Анюта сразу смирилась, нервически схватила за шейку лежащую рядом скрипку, потом вдруг снова отложила ее и начала с яростью натирать смычок канифолью. Натирала она его достаточно долго. Делала все возможное, чтобы только оттянуть время.

– Я не слышу! – снова донеслось со второго этажа.

И только тогда раздавался звук инструмента. Даже в музыке слышалось: «Отравили вы мне жизнь».

Самое обидное для Катерины было то, что у Аньки действительно имелись большие способности. Об этом говорили все учителя. И сочный звук, и идеальный слух, и подвижность пальцев – все это у нее имелось с излишеством. Самые сложные для ее возраста произведения давались ей без труда. Ее учительница Галина Владимировна все время предлагала произведения, которые обычно изучались в старших классах. На экзаменах Анюта играла без ошибок, хотя почти не тренировалась дома, а если и тренировалась, то только после вот таких долгих перепалок с матерью. Единственное, что ставили ей в укор экзаменаторы – отсутствие вдохновенности. Она всегда играла с каменным лицом и ни одним мускулом не демонстрировала сопереживание музыке…

А недавно Катерина тайком от Вадима посетила известную в городе гадалку, и та ей сказала, глядя на фото Анюты: «Нигде кроме музыки я ее не вижу».

– Я не слышу! – еще раз проорала Катерина…

В таких муках прошли суббота и почти все воскресение.

«Снеговики – исчезающий вид. С каждым годом их становится меньше».

Кодекс Снеговика

Двадцать первое декабря, воскресение

Ничего значимого в Барханах в этот день не произошло. Продолжал сыпать мокрый снег. Когда его толщина на крышах достигала критической величины, он под своей тяжестью обрушивался мелкими лавинами на землю, образуя у стен домов небольшие хребты. Снег был липкий и плохо годился для лыжных прогулок, поэтому аборигены предпочитали отсиживаться в своих протопленных домах. Они без интереса смотрели телевизор в ожидании обеда, потом обедали и ждали ужина, чтобы после него разъехаться по городским квартирам и готовиться к началу новой рабочей недели. Каждый из них был уверен, что именно для такого досуга в свое время был приобретен этот загородный дом. Спроси любого, чем же изменилась их жизнь с этим приобретением, вряд ли кто-то смог бы объяснить, не прибегая к шаблонам, вроде таких, как «свежий воздух» или «тишина».

Единственным значимым событием этого воскресения стал приезд в поселок Тараса Александровича. Обычно он здесь появлялся не чаще одного раза в месяц на собраниях. Видеть его здесь второй день подряд, да еще под вечер воскресения, никто не ожидал, кроме разве что Алексея, который, как обещал, дожидался своего начальника в штабной избе.

Впрочем, это событие осталось для поселка незамеченным, и если оно кого-то и всполошило, то только охранников. Они оба выскочили отворять железные ворота, чтобы впустить на территорию японский седан Тараса Александровича.

Боковое стекло машины плавно опустилось. Тарас Александрович пристально осмотрел обоих охранников. Те вытянулись, словно перед маршалом. Никаких признаков алкогольного опьянения на их лицах заметно не было. Эти охранники, имена которых Тарас Александрович еще не запомнил, были новичками. Старых пришлось уволить после долгой ругни с Генералом. Они действительно часто позволяли себе в вечерний час выпить, чем и вызывали недовольство старого ворчуна. Генерал же настоял на том, чтобы Алексей каждое утро проверял охранников алкотестером…

При охранниках в штате состояло две овчарки. Одну – рыжеватую – по кличке Байкал отличал радушный и беззлобный нрав. Все дети Бархан (и в том числе Анюта) в буквальном смысле слова заездили этого пса. Он день напролет пропадал на территории поселка и возвращался к домику охраны только за кормежкой. Байкал в сторожевые собаки не годился. Его пытались раззлобить, но не удалось. Он в каждом человеке видел объект для игры, поэтому любой грабитель мог легко избавиться от него, кинув подальше палку или мячик…

Полная ему противоположность – Прохор. Этот пес и цветом был не похож (серый с проседью) и нравом. Большую часть дня Прохора держали на цепи, он неистово гавкал на все проезжающие мимо машины и даже сейчас, невзирая на чины, стал рваться с цепи и лаять на машину Тараса Александровича. Прогуливали его только под надзором одного из охранников, обязательно в будние дни и только ближе к полуночи, когда не было риска встретить кого-нибудь. Однажды Прохор напал на зазевавшегося таджика и здорово потрепал его ватник. Таджики с тех пор ночью на улицы поселка не выходили – даже по нужде. Между собой они называли Прохора шайтаном.

– Алексей здесь? – спросил Тарас Александрович охранников.

– Здесь, – хором ответили они.

Тарас Александрович удовлетворенно кивнул и поднял стекло. Машина въехала на территорию поселка и направилась в сторону штаба. Охранники закрыли ворота и вернулись в тепло своей каморки. Прохор еще некоторое время лаял, после чего и он успокоился.

Алексей что-то писал в хозяйственном журнале при тусклом свете настольной лампы. Все дни недели он чувствовал себя здесь начальником, но это чувство пропадало сразу, как только появлялся кто-то из руководящего состава компании.

Подъехавшая к избе машина полоснула фарами по окнам. Алексей тут же подскочил и, вытянув перед собой руки, будто хлеб с солью нес, бросился встречать своего благодетеля.

– Хорошо, что дождался, – Тарас Александрович пожал руку, после чего снял свою басмаческую лохматую шапку, обтер ладонью массивную лысину.

– Ну, что вы, – жирное лицо Алексея расплылось в подобострастной улыбке, – как же я мог уехать…

Алексей угодливо заюлил, выхватил шапку, помог снять полушубок, после чего аккуратно положил все эти тяжелые и холодные меха на потертый кожаный диван.

– Чаю хотите? Пять минут назад кипел.

Тарас Александрович сел на стул, на котором только что сидел Алексей, вынул из кармана сигареты, бросил пачку на стол. От него пахло зимней свежестью и табаком. Было видно, что в любом месте – будь то зал ресторана или тесный барак, он всегда чувствует себя хозяином.

– От чая не откажусь. Под вечер стало холодать.

– Да, подмораживает. А вчера было тепло, снега навалило. Сегодня всеми силами расчищали, да так все и не расчистили. Снег схватился настом, лопаты гнутся. Сюда бы небольшой трактор на сезон арендовать не помешало бы.

– Трактор здесь уже не понадобится…, – Тарас Александрович сделал паузу и добавил с каким-то скверным смыслом. – Сворачиваем Барханы.

Алексей остановился на полпути с полным чайником.

– Как сворачиваем? Почему?

Тарас Александрович закурил от зажигалки.

Он сидел вполоборота. Свет настольной лампы выхватывал только одну половину его лица. В дыму сигареты левый глаз сощурился…

И в этот момент Алексей увидел своего благодетеля в совершенно неожиданном ракурсе. Прищуренный взгляд придал его лицу выражение потустороннего провидчества – причем, злого провидчества. Впечатление усиливал этот голый череп, к которому так и хотелось пририсовать рожки. Да еще этот дым изо рта…

– Почему не понадобится? – почти шепотом спросил Алексей.

– Вот для этого я и приехал, – сказал Тарас Александрович. – Надо серьезно поговорить, Алеша, пока никто нам не мешает. Наступают такие времена, когда требуются решительность и надежность… Твоя надежность и моя решительность.

– Что случилось?

– Да ты чаю сначала налей.

У Алексея затряслись руки, когда он наклонял чайник хоботком к чашке – то ли от тяжести, то ли от волнения.

«Интрига», – Снеговик потянул морковкой быстро холодеющий вечерний воздух.

Цель была ясна.

Он каждую зиму воплощался среди людей, чтобы предупреждать их об опасности. Как правило, опасность имела два вида – либо природная катастрофа, либо интрига. Интриги были предпочтительнее – во-первых, они были интереснее, потому что являлись продуктом человеческой хитрости и требовали аналитики, а во-вторых, по своей разрушающей силе интриги уступали катастрофам и приносили меньше жертв…

За эти два неполных дня своего существования Снеговик почти не видел людей. Они сидели по своим домам и смотрели сериалы. Иногда мимо детской площадки проходили таджики. Поначалу они с любопытством глядели на него, переговаривались друг с другом, улыбаясь. Но потом и они перестали обращать на Снеговика внимание.

Дважды появлялся Юлий Васильевич Горский (бывший чиновник, как он сам про себя говорил). Он останавливался и несколько секунд смотрел Снеговику прямо в картофелины, потом вздыхал о прежней жизни, в которой не было лицемерия, и продолжал свой медленный моцион.

Генерал с большой лохматой собакой тоже однажды важно прошествовал по границе детской площадки. Он посмотрел на Снеговика так, словно тот нарушил какое-то правило. Генерал ничего не сказал и пошел дальше. Его собака (ризеншнауцер) подбежала к Снеговику, но чего-то испугалась, тявкнула и попятилась. Генерал сказал ей: «Фу, Трифон. Пойдем». Пес послушно последовал за ним, несколько раз оглянувшись. Он, конечно, что-то почувствовал. Снеговик пока не стал обнаруживать себя. Время еще не пришло…

Он ждал Создателя, но тот не появлялся.

Алексей был так ошарашен услышанным, что даже не проводил начальника к машине. До последнего момента ему надеялось, что Тарас Александрович шутит. Но тот, перед тем как уйти, сказал:

– Не горюй, Леша. Все будет нормально. Мы с тобой еще не таких поселков настроим.

И ушел, нахлобучив басмаческую шапку.

Алексей продолжал смотреть на входную дверь, словно ожидал, что Тарас Александрович все же вернется и, хохоча, прокричит: «Да, разыграл я тебя! Ты что, поверил?».

За окном завелась машина. Тарас Александрович действительно уехал. А Алексей еще долго сидел за столом и не мог заставить себя встать. В нем боролись какие-то неведомые раньше чувства. Алексей еще не понял, что его жизнь сейчас подошла к тому рубежу, когда надо делать самый главный выбор. Он мысленно продолжал высказывать доводы, которые не успел высказать при разговоре с начальником. В какой-то момент он даже схватил телефон, чтобы позвонить Тарасу Александровичу, но так и не решился этого сделать…

Тарас Александрович не сразу уехал из поселка. Он после разговора с Алексеем на некоторое время задержался в Барханах для того, чтобы совершить один запланированный визит. Этот визит был частью созревшей интриги.

«Любопытнейшее дельце, – подумал Снеговик, когда машина Тараса Александровича проезжала мимо детской площадки. – Что-то похожее было лет двести назад в Бельгии».

Он видел силу противника. Противник был очень хитер и самонадеян. Намерения его ужасали. Но вместе с тем он вызывал уважение. То есть мог бы вызвать. Снеговик никогда не судил о людях с точки зрения человеческой морали, потому что Кодекс этого не позволял. Но он знал, что люди, подобные Тарасу Александровичу, всегда уважаемы в людской среде. Тарас Александрович был прирожденным победителем, и вкус к победе он приобрел в постоянной борьбе – в том числе и с самим собой. Его цель в его же глазах всегда оправдывала средства. Если обстоятельства оборачивались против него, он ломал эти обстоятельства, даже путем злодейства. Но это не означало, что он – закоренелый злодей. Если бы обстоятельства были другими, то он мог бы стать спасителем. Однако в данный момент обстоятельства сложились так, что он должен был стать злодеем…

Тарас Александрович даже не взглянул в сторону Снеговика, проезжая мимо детский площадки. Он не мог знать, что кто-то сейчас копается в его мозгах. Японский седан свернул на ту улицу, где жила артистка.

Катерина в этот момент как раз находилась на балконе второго этажа и видела, как черный автомобиль остановился возле владений дамы из Амстердама. Открылась дверца машины, наружу показалась огромная лохматая шапка, а потом и вся могучая фигура Тараса Александровича. Он подошел к воротам и решительно нажал на кнопку звонка. Никакого движения в доме не чувствовалось, но дом жил – в окнах второго этажа горел свет, а из каминной трубы вилась тонкая струйка дыма. Тарас Александрович еще раз нажал на кнопку. Через несколько минут калитка, наконец, открылась. Тарас Александрович что-то сказал, ему что-то ответили. Он, по всей видимости, просился внутрь, но его кокетливо не пускали. Тогда он усилил мощь своего обаяния, и перед этим напором хозяйка не смогла устоять. Тарас Александрович шагнул внутрь. Калитка за ним закрылась…

«Ого-го-го, – Катерина была ошеломлена. – С какого перепуга он к ней приплелся?»

Ей даже стало немного досадно. В ее дом Тарас Александрович не заглядывал никогда. Да и в дома других аборигенов он носа не казал. Наверняка визит к дамочке имел какие-то личные мотивы.

Настроение у Катерины почему-то испортилось. Она решила для себя больше не выходить на балкон и не следить за чужим домом, но ей это не удалось, и она выходила на балкон еще три раза. Когда она вышла в третий раз, автомобиль Тараса Александровича отъезжал. В доме продолжал гореть свет. Значит, дамочка осталась. «Недолго же они миловались», – зло подумала Катерина и посмотрела на часы. Пора уже было и им собираться отсюда.

Тарас Александрович покидал поселок в хорошем настроении. Он, конечно, был уверен в себе, но не надеялся, что артистка согласится так быстро. Ему хватило не многим более получаса.

– Вы снова собираетесь встречать Новый год в одиночестве? – спросил он, когда его, наконец, впустили в дом (он знал, что в прошлом году дамочка праздновала на даче, и гостей у нее не было).

Ее этот прямой вопрос немного смутил, но она быстро собралась и ответила просто:

– А почему бы и нет? Мне с самой собой никогда не скучно.

– О! Я не сомневаюсь, – Тарас Александрович широко улыбнулся. – Но у меня есть еще более замечательное предложение. Давайте встретим этот Новый год вместе.

Она не ожидала такого предложения даже от него. То есть она могла бы себе этого ожидать, но не так сразу – буквально с порога. Ведь она даже не успела предложить ему чаю.

– Да вы вероломны…, – сказала она.

– Ну, почему же. Я в разводе, вы тоже, как я понимаю, одиноки. У меня есть на примете очень интересная компания. В конце концов, вы привлекательны, я чертовски привлекателен…

Дамочка рассмеялась. Фраза из фильма, в эпизодах которого она снялась еще малышкой, раньше срока сломала наспех выстроенную ею преграду. Впрочем, эта преграда строилась лишь для приличия и в любом случае была обречена.

– Хотите чаю? – предложила она.

– Не откажусь, – Тарас Александрович начал быстро снимать полушубок.

Легкая и приятная победа. «А кто бы сомневался?» – подумал Тарас Александрович, когда уже выехал за пределы поселка. Он давно чувствовал, что эта женщина не равнодушна к нему. Это читалось в ее взглядах на собраниях. Да и что ей? Она ведь ничем не рискует и ничем не тратится. Ей одиноко, все мужчины, окружавшие и окружающие ее в жизни – козлы. Одним козлом больше, одним меньше. Еще одна попытка ее не обременит. Ни на что серьезное она все равно не надеется – все ради одномоментного удовольствия…

Тарас Александрович был большим знатоком женщин. Он почти дословно угадал мысли бывшей артистки Серпуховой Елены Владимировны. Единственная неточность – вместо слова «козел» она в своих мыслях использовала слово «ничтожество»…

После его визита Елена Владимировна еще некоторое время смотрела на языки огня в камине, сидя в глубоком кресле. С ее лица не сходила легкая улыбка. Из своего богатого опыта она знала, что такие самоуверенные нахалы, в конце концов, оказываются ничтожествами. Но еще она знала, что в первые дни знакомства с ними бывает очень интересно. Они щедры, веселы и поначалу хотят показаться благородными. Главное – не затянуть и не допустить к сердцу ненужных чувств. Она научилась обрывать нити до того, как они затвердевают. В науке о коварстве мужчин для нее уже не было белых пятен…

Когда стемнело, и на улицах поселка зажглись фонари, случилось, наконец, то, чего Снеговик ждал долгих тридцать часов. Мимо него проехал красный автомобиль, за рулем которого сидел Создатель. Если бы Снеговик умел скулить, как собака, он бы заскулил и замахал хвостиком…

Он чувствовал мысли Создателя, он быстро прочел его жизнь и жизнь всех его близких, даже собаки Лютеции. Он сразу понял болезнь этой семьи. Таково было его природное свойство…

– Мама, смотри, какого красивого снеговика мы с папой слепили, – Анюта прилипла лицом к еще не разогревшемуся стеклу.

Машина по заснеженной поселковой дороге медленно ехала по направлению к выездным воротам. На детской площадке было темно, поэтому удалось разглядеть лишь очертания снеговика. Красивый он или нет, отсюда сказать было трудно – три шара и ведро на голове. Даже морковки не видно.

– У тебя под старость, оказывается, новые таланты начали проявляться, – насмешливо заметила Катерина сидевшему за рулем мужу.

Вадим ничего не ответил, но мимоходом скосил глаза в сторону детской площадки. Удивительно, что он не вспомнил о снеговике ни разу за весь этот день. А ведь тот вчера доставил ему немалую и такую редкую радость. Возможно, сейчас при виде силуэта снеговика, он смог бы услышать хотя бы отголосок того чувства, если бы не ироничный тон Катерины.

– Жалко, что до следующей субботы он не достоит, – сказала она. – Я его так и не рассмотрю хорошенько, – кажется, она снова насмехалась.

Вадим молчал, но молчание это было, скорее, враждебное, чем равнодушное. В последние годы они перестали понимать шутки друг друга и любую иронию воспринимали очень остро.

– Почему не достоит? – спросила Анюта немного озабоченным голосом.

– Всю следующую неделю обещают оттепель. Расплывется ваш снеговик до субботы. Да и птицы расклюют всю его красоту. Останется серая бесформенная глыба с ведром на голове.

– А мы еще слепим, – сказал Вадим, и этим бодрым не свойственным ему голосом он словно хотел ответить на все насмешки Катерины. – Правда, Анюта?

– Конечно, слепим, папа! – также бодро подхватила та.

Такая солидарность задела Катерину за живое. «Спелись», – горько подумала она. Ей было обидно, что Вадим до сих пор остается в поле уважения дочери, тогда как ее саму уже вытеснили за границы этого поля. Осталось только, чтобы еще вышвырнули и из поля любви. А за что, спрашивается? Ведь вы оба пропадете без меня…

До самого города Катерина больше не сказала ни слова. Вадим тоже молчал. Анюта заснула на полпути.

«Когда миф о Деде Морозе будет забыт, время начнет обратный счет».

Кодекс Снеговика

Они поженились за год до того злосчастного матча с «Ювентусом». Вадиму тогда было уже тридцать. Он считался по футбольным меркам довольно возрастным игроком. Его звезда взошла поздно и сгорела быстро. В двадцать девять он первый раз вышел за основной состав «Спартака». После первого же матча газеты писали: «Жалко, что это неожиданное открытие состоялось так поздно». Вадим, действительно, первый сезон в «Спартаке» отстоял очень надежно. Лучшим вратарем чемпионата тогда признали Первухина, но, скорее, за былые заслуги. Все понимали, что лучшим был Вадим. И про его зрелость тогда стали говорить в положительном аспекте – дескать, для вратаря возраст не так уж важен. Приводили в пример Дино Дзоффа. Вадим тоже думал, что хотя бы до тридцати пяти еще поиграет…

Именно в тот звездный для него момент они познакомились с Катериной. Все было очень стремительно. В межсезонье, двадцать пятого декабря, они первый раз поцеловались, а уже на Новый год он сделал ей предложение. Подруги завидовали Катерине. Вадима как раз перед Новым годом вписали в состав сборной на ближайшую товарищескую встречу с румынами. Правда, вписали вторым вратарем, но сам факт многое значил. Вратарь сборной – это звучало почти также как звезда эстрады.

Вадим тогда был совсем другой, чем сейчас. И хотя в нем не было столько наглости, сколько в молодых футболистах, рано дорвавшихся до известности, но уверенности в нем было намного больше, чем у других знакомых Катерине мужчин. Вадим был уже не мальчик и казался ей надежным человеком, одним словом – мужиком. Главное, что сразу отметила Катерина – умный, хотя и футболист. Когда же она узнала, что в школьном аттестате у него была всего одна четверка и, кроме того, он закончил музыкальную школу по классу гитары, то и вовсе перестала оценивать Вадима объективно. Все в нем казалось ей идеальным. Она дала согласие, не раздумывая…

В первые месяцы супружеской жизни их семейная жизнь складывалась идеально – она его безумно любила, а он ее носил на руках. В матче с румынами Вадиму доверили выйти на поле в стартовом составе (первый вратарь на тренировке сломал ключицу). Он тогда отстоял блестяще. Одна газета написала после матча: «Вадик, где ты был, когда мы играли с болгарами?». Всем было ясно, что отборочный тур к чемпионату Европы Вадим проведет, как основной вратарь. Но тут случился «Ювентус»…

Сказался слишком поздний выход Вадима на соревнования такого уровня. Ему не хватило психологической подготовки. Такой ответственности он практически никогда не нес, поэтому не смог даже в свои тридцать обрасти необходимым панцирем. Гробовое молчание стадиона в концовке матча, убийственные заголовки газет на следующий день после него, жалеющие взгляды тренеров, неискренние слова ободрения игроков – все это сломило его. Перед следующим матчем «Спартака» он сам попросил тренера, чтобы тот выпустил вместо него второго вратаря. И перед следующим тоже. Второй вратарь, как назло, заиграл. В третий раз Вадику уже не надо было просить тренера. Ему просто перестали предлагать. Потом перевели в разряд третьего. О сборной даже заикаться было смешно…

Прошел всего год после матча с «Ювентусом», а о Вадиме в премьер-лиге уже не вспоминали. Разве что иногда появлялись в прессе тексты в ироническом контексте – дескать, был такой горе-вратарь, который сам себе забивал. Публику такие намеки веселили…

В последний раз он вышел на поле за одну из команд первого дивизиона и пропустил обидный гол между ног. «Хватит», – решил Вадим тогда. Дино Дзоффа из него не получилось. Надо было как-то выходить в обычный мир, в котором ему не было места. Вадим возненавидел футбол. И с тех пор даже по телевизору его не смотрел…

Далекая от футбола Катерина, не могла оценить степень драмы. Она видела только, как уверенный в себе и умный мужчина, почти идеал, стал быстро обрастать именно теми качествами, которые раньше ей больше всего в мужчинах не нравились. Он стал пуглив, мрачен, мелочен, безынициативен, плаксив, занудлив, не интересен. Через два года он стал раздражать ее, а через пять лет Катерина окончательно убедилась, что уже не любит его. Но к этому моменту Анюте исполнилось четыре года. Катерина решила подождать, и ее ожидание затянулось еще на пять лет.

Она научилась терпеть Вадима и даже по-своему любить его, если можно считать любовью жалость. Но тех чувств, которые были в первые месяцы, ей воссоздать было уже не суждено – это она понимала. Нужно как-то перебраться в другую ось координат. Катерина, как инженер со строительным уклоном, иногда мыслила математическими категориями…

Катерина закончила экономический факультет строительного ВУЗа. Изначально она хотела поступить в кооперативный институт, но не получилось – туда был слишком большой конкурс…

На преддипломной практике она принимала участие в строительстве военного городка. Сама, конечно, не строила, но внутренний механизм процесса по названию «стройка» рассмотрела досконально.

В экономическом отделе СМУ, где проходила ее практика, кроме нее работали три женщины предпенсионного возраста, которые с удовольствием скинули на Катерину всю черновую работу. За три месяца, пока длилась практика, она вдоволь пообщалась и с осипшими прорабами, постоянно просившими денег хотя бы еще на одну машину с бетоном, и с прямолинейными генералами, которые за каждый кирпич требовали отдельного документа с печатями и подписями. Видела, как воруют цемент, и научилась проводить этот цемент по статье затрат, так чтобы ни один инспектор носа не подточил. Там она в первый раз выпила водки, там же научилась не морщиться от самого скабрезного мата и отшивать грубые приставания. Это было перестроечное время, когда по-новому, то есть по капиталистически, строить еще не научились, а по-старому, то есть по социалистически, уже не хотели. Во главу угла ставилось не качество, а все тот же план, но при этом каждый хотел оторвать от этого плана свою копейку. Об эффективности тогда не думали. Главное – утвердить как можно больший бюджет и максимально долго осваивать его, а потом оправдываться, почему так долго осваивали и почему не получилось то, что задумывалось по проекту. Во всяком случае, у молодого экономиста сложилось именно такое впечатление…

Насмотревшись на практике всякого, Катерина поняла, что не хочет всю жизнь заниматься строительством. Поэтому после института она устроилась бухгалтером в мебельный магазин. Потом она работала бухгалтером в полиграфической фирме, потом бухгалтером в цирке и еще несколько месяцев протерпела бухгалтером в галантерейном магазине. А потом она случайно встретила сокурсника, который был пайщиком и одновременно директором одной строительной компании. Он предложил ей должность – не много, не мало – финансового директора. Катерина поняла, что от строительства ей никуда не уйти и не деться…

К тому моменту она была уже замужем. Вадим второй год пребывал в депрессии и мизантропии. Он устроился в детскую спортивную школу, работу свою не любил, однако ничего другого делать не умел (институт связи по недомыслию он бросил на втором курсе). Зарабатывал он в этой школе мало, и к концу каждого месяца они сидели, буквально, на голодном пайке. Так что, тот знакомый из строительной компании пришелся как нельзя кстати. Он предложил Катерине должность – ни много, ни мало – финансового директора. Она согласилась, почти не ломаясь, как в свое время согласилась выйти замуж за Вадима.

Зарплату ей сразу положили большую – плюс бонусы. Она стала тянуть всю семью, у нее скоро появилась начальническая жесткость в характере. По ее инициативе они сменили городскую квартиру с двухкомнатной на трехкомнатную, а, немного погодя, купили и дом в Барханах. Мнение Вадима при этом не учитывалось…

Вадима угнетали и ощущение своей никчемности и появившиеся в голосе жены требовательные нотки. Он не знал, как вести себя в такой ситуации. В результате, не придумал ничего лучшего, и, как это водится в подобных ситуациях, стал попивать.

Каждый вечер, возвращаясь с нелюбимой работы, он, закатывая глаза, открывал дверь своей квартиры. Говорят, что счастье – это когда и на работу идти в радость, и домой возвращаться в удовольствие. У Вадима не было ни того, ни другого. В его голову часто стали приходить мысли о разводе, потому что жить так было невмоготу. Иногда эти мысли были очень навязчивыми. Он стал обращать внимание на объявления о съеме квартиры. Прикидывал, как будет жить один. Но от окончательного решения его останавливала Анюта, которая росла очень милым ребенком…

Однажды, когда он гулял с ней по улице (ей тогда было четыре годика), какая-то тетенька явно воцерквленного вида, взглянув на Анюту, воскликнула: «Живой ангел!», и перекрестилась. Тогда Вадим подумал, что, может быть, этот ангел вернет ему вкус к жизни…

Ангелом Аня была до тех пор, пока не пошла в школу.

«Сила Снеговика – плод терпеливого и бесконечного накапливания информации. Накапливай и будешь сильнее!»

Кодекс Снеговика.

Двадцать четвертое декабря, среда

До пятницы, когда должен был вернуться Создатель, Снеговик набирал ощущения и информацию. За это время он изучал характеры и повадки обитателей поселка. Правда, из людей в будние дни здесь находились только таджики, охранники, семейство Генерала и Алексей. Все остальные обитатели были из числа зверей и птиц. Аборигены ожидались только в выходные.

В среду Снеговик решился первый раз войти в контакт…

Мимо пробегал Байкал. В эти дни, как и предсказывали метеорологи, снова заметно потеплело, и Снеговику пришлось потратить некоторую часть резервной энергии на то, чтобы остановить процесс таяния. Он покрылся твердой корочкой и стал поблескивать в солнечных лучах.

– Привет, дружище, – окликнул он пса.

Байкал резко затормозил, так что его лапы взрыхлили мокроватый снег, и удивленно огляделся по сторонам.

– Сюда, сюда, смотри. Это я, – если бы Снеговик мог, он помахал бы псу рукой, но он не мог двигать ни одной частью своего тела. Такого было его природное свойство.

Байкал, наконец, остановил свой взгляд на Снеговике и попятился. Шерсть его вздыбилась, он зарычал. Вообще-то такая реакция была не свойственна этому добродушному псу. Любого незнакомца он встречал помахивающим хвостом и легким поскуливанием. Но в говорящем снежном существе он увидел если не угрозу, то необъяснимое явление. Байкал был не такой уж глупый пес, как о нем думали другие, и умел отличать неодушевленные предметы от одушевленных. Он несколько раз в жизни видел снеговиков и знал, что они – существа неодушевленные, а поэтому говорить не способные.

– Ты кто? – тявкнул он.

– О-о! Можешь не утруждать себя. Не надо лаять. Просто думай, и я пойму тебя.

Ни один участок морды этого странного существа не шевелился, но голос его был явно слышен. Он был слышен прямо в голове пса.

«Надо бежать», – подумал Байкал.

– Не надо бежать, – снова услышал он голос в своей голове. – Я твой друг и не причиню тебе зла.

«Точно, надо бежать», – Байкал начал медленно разворачиваться, продолжая настороженно смотреть на это чудо.

– Постой! – успел крикнуть Снеговик, но пес рванул что есть сил в обратную сторону. Убегая, он с ужасом лаял.

– Наверно, я поторопился, – то ли сказал, то ли подумал Снеговик, но, тем не менее, когда ему представился новый случай для контакта, он тут же им воспользовался.

Над детской площадкой пролетала ворона.

– Привет, уважаемая! – крикнул Снеговик.

Ворона глянула вниз и заорала:

– Кар-р-раул!

В то же миг десяток ворон поднялись с шумным гвалтом с веток крупной ели, росшей у забора поселка, и понеслись беспорядочной стаей над электрическими проводами.

– Все-таки рановато, – понял Снеговик и шмыгнул морковкой.

В среду настоящего контакта так и не состоялось. Люди его не слышали, а животные спасались бегством. По прошлому опыту Снеговик знал, что все они скоро обязательно вернутся – все эти звери и птицы чрезвычайно любопытные существа.

Он затаился до четверга…

«Снеговик – утерянная ветвь в эволюции человека»

Кодекс Снеговика.

Двадцать пятое декабря, четверг

Рано утром мимо детской площадки прошел Алексей. От него на расстоянии несло интригой. Интрига взбудоражила Снеговика, который до этого момента заскучал.

– Привет, барин, – зачем-то крикнул он, хотя Алексей не мог его слышать.

Вид у него был озабоченный. Четвертый день Алексей находился в смятении. После разговора с Тарасом Александровичем ему плохо спалось, на нервной почве вырос аппетит, и он, боясь за свое здоровье, спасался от обжорства беспорядочными движениями по Барханам. Изо дня в день, с утра до вечера на протяжении всей этой недели Алексей бродил из одного конца поселка в другой, пристально высматривал мельчайшие недоделки, покрикивал на таджиков, придумывал им новые задания, придирался к охранникам, грозился всех уволить. Таджики и охранники не могли понять, что с ним случилось. Обычно такую ретивость Алексей демонстрировал только в субботу и воскресенье – на показ прибывающей публике. В будние же дни он, хотя также всячески проявлял свою начальственность и до панибратства не опускался, но знал меру, страшными карами не грозил и лишней работой не нагружал, а если и журил, то в шутливой манере…

Беспричинная суета царила в эти дни в Барханах. Таджики при виде Алексея испуганно хватались за лопаты и скребли ими и без того уже отчищенный от снега асфальт, охранники без надобности выскакивали из натопленного вагончика и строгим взглядом озирались вокруг, словно искали невидимых врагов. Никакой пользы от чрезмерной энергичности Алексея поселку не было – таджики не делали больше работы, чем обычно, а охранники на самом деле не становились бдительнее. Алексей и сам понимал, что своими бесконечными придирками он только отравляет людям жизнь, но ничего не улучшает вокруг себя. Да и не было уже смысла что-то здесь улучшать. После разговора с Тарасом Александровичем стало ясно, что Барханам больше не жить…

Алексей привык к этому поселку и своему месту в нем. Здесь был источник его достатка, здесь удовлетворялись его амбиции, здесь, наконец, он чувствовал себя нужным, несмотря на яростное неприятие Алексея аборигенами.

В свое время ему очень повезло, что он после отъезда из Чувашии он попал на работу именно в «Z&Зет» и, в результате, оказался именно в этом поселке. Было в Барханах то, о чем Алексею всегда мечталось – во-первых, иметь возможность чувствовать свое превосходство, во-вторых, иметь свободу действий, в-третьих, быть в некотором удалении от большой массы людей.

В детстве он сначала мечтал стать егерем, потом, когда стал повзрослее, очень хотел быть начальником буровой бригады где-нибудь на Севере. Ни то, ни другое желание не воплотились, но пути господни неисповедимы – Алексей все же получил свое…

Что будет с ним, когда поселка не станет? Конечно, Тарас Александрович пообещал его пристроить, и пообещал, что на новом месте ему будет не хуже, но Алексея эти обещания не успокаивали. Лучшее – враг хорошего, а в поселке ему было хорошо. Даже дома, среди семьи ему не было так хорошо, как здесь. Он каждое утро с радостью приезжал сюда, но последние дни этой радости уже не было…

«Мается», – пожалел его Снеговик, проводив Алексея взглядом картофелин. Он не питал к этому человеку каких-то отрицательных чувств и не осуждал его, хотя узнал всю его сущность при первой же встрече. Кодекс Снеговика гласил, что осуждать людей нельзя, какими бы они не были. К тому же Алексей был источником интриги, а значит – смыслом существования самого Снеговика. Более того, Снеговик вполне понимал внутреннюю боль этого управлялы. Ему и самому всякий год тоскливо было покидать насиженный уголок планеты, где каждая мышь становилась родной. Проклятое наследие снежной материи, проклятая физика бытия, проклятые законы природы…

Снеговик на минутку взгрустнул и даже хотел вздохнуть, но не умел этого делать, потому что у него не было легких.

«Лишь бы не устать», – подумал он.

Пес долго наблюдал за Снеговиком, выглядывая одним глазом из-за угла ограды ближайшего дома. Снеговик знал о его присутствии и давно прочел его мысли, но боялся вспугнуть несвоевременным словом. Наконец, Байкал вытянул морду из-за укрытия и тихо заскулил.

– Ты кто? – услышал Снеговик.

– Не бойся, я всего лишь снег, – ответил он. – Даже если я захочу, то не смогу тебе навредить. Я не умею двигаться.

Байкал снова спрятался, и некоторое время Снеговик чувствовал только его страх. Страх постепенно сдавался под напором любопытства. Байкал снова высунулся – сначала на полморды, потом на полтела. Медленными шажками, переступая с одной лапы на другую, он приближался и при этом периодически оскаливал зубы – то ли для острастки непонятного ему существа, то ли для самоуспокоения. Хвост его болтался в позиции «угроза».

– Предупреждаю, я очень больно кусаюсь. Я могу разорвать на клочки любого. Таких, как ты, я разорвал уже троих.

– Я знаю это, – успокаивал его Снеговик, хотя знал он совершенно иное – Байкал еще никогда никого укусил. Единственными жертвами его хищнической природы были полевые мыши, которыми он любил питаться летом. Ведь до того, как попасть в Барханы, Байкал долгое время жил дикой жизнью в близлежащем лесу и питался одними мышами. Он принимал их за насекомых и не чувствовал по этому поводу никаких угрызений совести. Четыре года назад, когда в Барханах только начали рыть фундаменты будущих домов, он прибился к строителям и с тех пор жил здесь, как имеющий право. Но, несмотря на обилие пищи, Байкал и по сей день позволял себе иногда поохотиться за полевками…

Он остановился в пяти метрах от Снеговика – это все на что отважилось его любопытство. В качестве укрытия он выбрал деревянного гнома. Хвост по-прежнему был поджат, а остальные части тела – готовы к незамедлительному бегству.

– Ты кто? – повторил он.

– Я Снеговик. Я сделан из снега.

– Разве снег может разговаривать?

– Иногда, при стечении определенных обстоятельств это происходит. Можно сказать, что я – редкое явление природы, которое тебе посчастливилось увидеть. Ты можешь этим городиться. Не каждому псу, и даже не каждому человеку удается видеть воплотившегося Снеговика.

– Ты говоришь, как ученый человек?

– А ты видел много ученых людей? – в ответ спросил Снеговик.

– Живет здесь несколько таких.

– Ты понимаешь их язык?

– Почти нет. Отдельные слова.

Видно было, что пес постепенно привыкает. Он даже позволил себе опустить зад на снег.

Они разговаривали беззвучно. Поначалу Байкал поскуливал, но через некоторое время понял, что Снеговик понимает его без слов. Это его несколько озадачило, но ненадолго. На подсознательном уровне он знал, что телепатия возможна. Животные в этом отношении более доверчивы, чем люди, они легче верят в чудо. Люди когда-то были такими же доверчивыми, но утратили это качество…

Со стороны можно было подумать, что пес просто присел на детской площадке и о чем-то думает. Если бы бывший чиновник Юлий Васильевич Горский находился сейчас в поселке и видел бы эту картину, то, возможно, она навеяла бы на него какие-то воспоминания.

Однако сидеть на одном месте Байкал долго не мог. Он был большим непоседой. Он любил жизнь, а больше всего любил жизнь в движении. Через некоторое время он вышел из-за гнома и переместился к занесенной снегом песочнице, которая была на два метра ближе к Снеговику.

– Как тебя зовут? – спросил Снеговик.

– Люди зовут меня Байкалом. Я не знаю, что это такое. Собаки зовут меня… (Снеговик почувствовал, что пес смущен) … собаки зовут меня Чудаком… Не знаю, почему. Я самый обычный пес.

– Как ты хочешь, чтобы я звал тебя?

– Зови меня, как люди зовут. Хотя ты и не человек, но говоришь, как они.

– Ты знаком со всеми людьми в этом поселке?

– Я видел всех, но к себе подпускают немногие. Детей я знаю почти каждого. Они любят играть со мной.

– Ты знаешь Создателя?

– Кто это такой?

– Человека, который… э-э-э… у которого…

Снеговик запнулся, потому что не знал, как описать Вадима так, чтобы пес понял, о ком идет речь.

– … у которого дочь зовут Анютой. Она играет на скрипке. А еще у них есть маленькая собачка по имени Лютеция.

Байкал задумался. Он знал имена всех детей поселка. Здесь жило две девочки Анюты – одна на сорок третьем участке, другая на двенадцатом. Пес не понимал, что такое скрипка, но несколько раз он слышал заунывные протяжные звуки из-за стен дома на двенадцатом участке. От этих звуков Байкалу и самому хотелось завыть. Кроме девочки Анюты в этом доме жила маленькая истеричная собачка, которая начинала звонко и противно гавкать, едва ее выпускали на улицу. Ее хозяева выкрикивали имя собаки, чтобы успокоить ее, и Байкал на слух знал это имя, но оно было явно не собачьим и очень сложным для его понимания. Он привык, что собак звали просто – Байкал, Прохор, Юпитер, Чеснок. Ему самому очень нравилось собачье имя Шарик, которое он однажды услышал возле магазина в трех километрах от поселка (иногда он покидал территорию Бархан, но держал это в тайне ото всех, кроме Прохора).

– Кажется, я знаю, о ком ты говоришь, – сказал он после непродолжительной паузы. – Этот человек, которого ты назвал Создателем, живет на двенадцатом участке. Его настоящего имени я не знаю, но его жену зовут Злючкой.

– Разве? Насколько мне известно, ее зовут Катериной.

– Алексей называет ее Злючкой. Я несколько раз слышал. А почему ты называешь его Создателем?

– Потому что он меня создал.

Пес почесал ухо задней лапой.

– Странный у тебя создатель.

– Чем же странный?

– Он редко выходит из дома и никогда не улыбается. Хотя, по-моему, он не злой человек. Только мало двигается и мало разговаривает. Среди людей много таких, которые только и делают, что улыбаются, а сердце у них злое. А бывает и наоборот, – Байкал вдруг и сам улыбнулся, вспомнив о чем-то.

– Расскажи мне еще про Создателя, – попросил Снеговик.

Пес готов был поговорить, но вдруг резко поднялся и метнул взгляд в тот край поселка, где находился вагончик охранников. Самих охранников еще не было видно, но Байкал славился тем, что предчувствовал еду еще до того, как она появлялась. Было уже девять часов утра – время завтрака. Для них с Прохором охранники приготовили вкусную похлебку с картошкой и тушенкой.

– Извини мне надо идти. Я еще приду, – бросил Байкал и умчался большими прыжками.

«Контакт состоялся, теперь будет легче», – порадовался Снеговик.

У него был большой опыт – длиной почти в три тысячи лет. Количество хранимой им информации позволяло ему с высокой долей вероятности предполагать, что будет через несколько дней, Сначала он видел детали, но по мере приближения события вероятность его предсказания возрастала. Снеговик определенно знал, что этот пес еще успеет надоесть ему своим кипучим жизнелюбием. А еще он знал, что доброта – самое сильное качество Байкала и одновременно – его самое слабое место. Когда-нибудь он погибнет именно из-за своей доброты и доверчивости. «Вряд ли я смогу предупредить его, – решил Снеговик. – Этого пса словами не изменить. Да и не надо это. Пес, которого зовут Чудаком, должен иметь именно такую судьбу».

«Снеговик – существо бесполое. Снежные бабы – невинный вымысел человека».

Кодекс снеговика.

До наступления долгожданной пятницы Снеговик познакомился еще со многими живыми существами. Во-первых, с двумя воронами – однояйцевыми близняшками. Их звали Карина и Каролина. Также в списке новых его контактов значились: мышь-полевка Бегунья, несколько воробьев (без имени), один дятел (без имени) и один заяц, который сдуру забежал на территорию поселка и тут же ускакал, не успев назвать своего имени, но успев перекинуться со Снеговиком парой слов. Еще он познакомился с кошкой, которую люди звали Мяукалой, а на самом деле она звалась Ми-имой (на кошачьем языке это означало – Любящая Жизнь, Но Избегающая Опасности, Потому Что Опасности Портят Блеск Шерсти И Могут Привести К Недостатку Пищи, Которая Необходима Для Здоровья И Красоты).

Кошку Ми-иму люди прозвали Мяукалой, потому что она действительно громко мяукала. У нее была такая мяукающая тактика, позволяющая ей часто лакомиться своим любимым блюдом – котлетами.

Она была очень крупной кошкой, из-за чего многие люди принимали ее за кота. Своим нетипичным размером и богатой шерстью Мяукала не могла не привлечь внимания людей. Она это знала и хорошо этим пользовалась в выходные дни, когда в поселок съезжались аборигены.

По вечерам пятницы и субботы Мяукала выходила на охоту. Она была умной и гордой кошкой, поэтому не использовала в качестве объекта охоты один и тот же дом два раза подряд. Она усаживалась на дороге перед окнами в желтом круге фонарного света и начинала громко мяукать. Если ее не слышали, она пробиралась за ограду дома, и громко мяукала у дверей. У многих домов двери были террасные, то есть с большими стеклянными створкам, поэтому кто-нибудь из обитателей обязательно замечал необычную кошку, а уж если замечал, то не мог остаться равнодушным. Окрас шерсти у Мяукалы был редкий – темно-серый с продольными коричневатыми полосками, и морда круглая, как у Чеширского кота.

– Смотрите, какой котяра! – восклицал заметивший ее человек, и на его голос сбегались все остальные домочадцы.

– Какой пушистый!

– Какой красивый!

– Мама! Давай возьмем его себе…

В этот момент Мяукала приподнималась на задние лапы, а передние складывала в просящем жесте. Лапки у нее были белые, словно бы в перчатках. Выглядело это очень эффектно. Кто-то из людей сразу доставал видеокамеру, чтобы запечатлеть это чудо, и потом похвастаться перед друзьями в городе. Мяукале выносили котлеты или колбасу, а некоторые даже приглашали в дом. Но Мяукала в дом не входила, колбасу игнорировала, а брала только котлету, которую съедала не тут же у порога, а относила ее за угол дома – она была деликатной кошкой и не любила есть, когда на нее смотрят.

Особенно щедры были люди в Новогоднюю ночь, когда их столы ломились от всяких вкусностей, а животы уже не могли их вместить. Мяукала ходила от одного дома к другому под хлопающие звуки фейерверков и собирала праздничную дань. В этот Новый год она тоже рассчитывала на богатые угощения и ждала его с нетерпением…

Мяукала научилась определять приближение Нового года по нескольким признакам. Во-первых, за несколько дней до него обязательно выпадал обильный снег. Во-вторых, в некоторых дворах появлялись снежные бабы. Не всегда, но почти всегда. В-третьих, в окнах домов зажигалась праздничная иллюминация. Все это могло происходить в разной последовательности, но снежные бабы обязательно появлялись только после выпадения снега.

В этом году снег запозднился. До середины декабря он выпадал лишь пару раз, тонкой пеленой покрывал грунт и стаивал за два дня. В некоторых домах уже зажглись первые гирлянды, а настоящего снега все еще не было…

Наконец, случилось неизбежное. Снег валил два дня крупными хлопьями, и скоро образовались настоящие сугробы. Мяукала в эти дни почти не гуляла по поселку, потому что знала – пока таджики не разгребут дороги, ходить будет очень трудно. Лапы в сугробах проваливаются, шерсть на брюхе волочится по снегу, после чего она становится мокрой и спутанной, а это очень вредно для нее. Ми-има, как того и требовало ее имя, следила за красотой своего тела, ведь красота тела была главным орудием труда и основным источником дохода этой артистичной кошки.

Несколько дней она безвылазно пролежала в натопленном бараке таджиков (здесь у нее был свой уголок). Только когда шарканье широких лопат перешло в скрежет, Мяукала поняла, что снег на основных дорогах расчищен. Можно было выбираться наружу и идти на поиски третьего предвестника Нового года…

Когда кошка увидела снежную бабу, то так обрадовалась, что стала пробираться к ней прямо по сугробам (детскую площадку таджики не стали расчищать).

– Привет, пушистая, – раздался вдруг голос.

Кошка остановилась на полпути и огляделась. Кроме снежной бабы, никого вокруг не было. Прозвучавший голос был явно человеческим, но Мяукала почему-то легко поняла смысл обоих услышанных слов. До этого момента из языка людей она знала только «кис-кис», «брысь» и «котлета».

– Не бойся, это я с тобой разговариваю, – снова услышала она голос.

Он мог принадлежать лишь снежной бабе – никаких других вариантов не было. Кошка широко раскрыла свои зеленые глаза, на всякий случай выгнула спину и подняла пушистый хвост. Такую позу она принимала только тогда, когда видела Прохора (Байкала она не боялась)…

У Мяукалы был богатый жизненный опыт. В свое время, когда она была еще очень молодой, ей довелось связаться с одним симпатичным котом-авантюристом, большим любителем путешествий. Разными средствами они перебирались из одного населенного пункта в другой, пока не оказались в этом поселке. Барханы тогда только-только начали заселяться. Мяукала осталась здесь, а ее друг-авантюрист последовал дальше. Так закончился кочующий период ее жизни, который доставил кошке много хлопот, но, вместе с тем, принес ей немало знаний, и в том числе о снежных бабах. Их она повидала превеликое множество, и все они были очень разные: с огурцами вместо морковки, с электрическими лампочками вместо угольков, с цветочными горшками вместо ведра, сделанные из трех шаров, четырех шаров и даже пяти, с метлой в руках, с костылем или с лопатой, улыбающиеся или грустные, с шарфом вокруг несуществующей шеи или без шарфа. Было лишь три признака, которые были свойственны всем снежным бабам. Во-первых, все они были сделаны из снега. Во-вторых, все они чем-то напоминали человека. В-третьих, все они не умели говорить – ни по-кошачьи, ни по-собачьи, ни по-человечьи…

По всей видимости, эта снежная баба была исключительной. На нее третье правило не распространялось, и она действительно умела говорить. Во всяком случае, иного объяснения этому явлению Мяукала не находила, а по собственному опыту знала, что если нельзя найти логического объяснения происходящему, то нужно принимать на веру то, что очевидно, хотя и невероятно.

– Ты говорящая снежная баба? – напрямую спросила она.

– Я Снеговик, – ответил он.

Кошка перестала горбиться и приблизилась к этому, пока еще не исследованному ею существу на довольно близкое расстояние. Она сразу же поняла, что Снеговик разговаривает с ней мысленно, и что она сама может разговаривать с ним, не открывая рта. Но и это ее уже не удивляло. Принимая на веру одно чудо, второе получаешь как бесплатное приложение…

– Ты мужчина?

– У нас нет полового разделения. Все Снеговики одного пола.

– Одного пола?

– Я хотел сказать, что мы все условно мужчины, то есть Снеговики. Женщин, то есть снежных баб, в природе не существует.

– Бедняги, – вздохнул кошка. – Вы многое потеряли.

Она кокетливо распушила шерсть и прошлась вокруг Снеговика, задевая его своим телом – не для того, чтобы очаровать, а, скорее, для того, чтобы показать, что истинная красота в жизни – это женщина, и без этой красоты жизнь просто не имеет смысла.

– Ты очень красивая кошка, – сказал Снеговик.

Мяукала была польщена. Она любила, когда люди восторгались ею. Еще никогда в жизни ею не восторгались снежные бабы (то есть снеговики). Она замурлыкала и продолжала тереться о Снеговика, ходя вокруг него.

– Я не видела еще не одного говорящего снеговика.

– Это довольно редко случается. Нужна сила Создателя.

– Создателя?

– Человека, который лепил меня. Если в нем достаточно… э-э… любви…

– Любви?

– Любви к тому, что он делает, то может возникнуть такой феномен… э-э… в общем… резонанс…

– Ты говоришь, как ученый человек.

– Спасибо, мне это уже говорили… Пожалуйста, перестань ходить вокруг меня…

– Тебе это неприятно?

– У меня начинает кружиться голова.

– Хорошо.

Кошка остановилась и уселась напротив фронтальной части Снеговика. Она смотрела ему прямо в картофелины. Снеговик даже поежился от этого взгляда (хотя для него слово «поежился» скорее надо произносить, как «поснежился»).

– Итак, – сказала она, – ты необъяснимый наукой фантом. Неодушевленный предмет, состоящий из одной воды и овощей, но при этом наделенный интеллектом. Я все правильно поняла?

– Ого! – восхитился Снеговик – Ты тоже говоришь, как ученый человек.

– Я много пожила на этом свете и родила немало котят. Скажи мне лучше, что привело тебя в наш поселок?

– Что ты имеешь в виду?

– Такие существа, как ты, появляются не просто так, а с каким-то предназначением или служат знамением. Может, нас ждет очередной апокалипсис?

– О! – Снеговик даже немного растерялся. – Ты не только говоришь, как ученый человек, ты и думаешь, как ученый человек. Красота и ум – страшная сила.

– М-р-р-р, – такие комплименты приносили Ми-име истинное наслаждение.

Она все же хотела повторить своей вопрос о предназначении, но в это время на горизонте появился Байкал. Он бежал трусцой по дороге, проходящей мимо детской площадки. Пес сытно поел, немного побеседовал с Прохором, вздремнул в будке и теперь хотел продолжить общение с понравившимся ему снежным существом.

И хотя кошка не боялась Байкала, но находиться рядом с ним ей не предоставляло большого удовольствия. От него противно воняло псиной, к тому же поговаривали, что он питается мышами, а Мяукала не любила извращенцев…

«Мляу», – она мысленно выругалась страшным кошачьим ругательством, которое, если его перевести в нескольких словах, означало: «Да подавиться тебе свои хвостом». Это было универсальное ругательство всех кошек мира, поэтому Снеговика оно нисколько не покоробило – он его слышал уже не первый раз. Кошки и сами мало придавали внимания смысловому значению этого ругательства и часто использовали его лишь для связки слов…

– Поговорим после, – сказала Мяукала и гордо пошагала в противоположном направлении.

Ночью, когда заснули все обитатели поселка, Снеговик стал слушать деревья. Он не понимал их языка, но отчетливо слышал их голоса – они были похожи на редкие и протяжные вздохи. По сути, нельзя было утверждать, что эти вздохи являются продуктом интеллекта. Возможно, они – лишь акустический фон жизнедеятельности сложного органического существа, каким являлись деревья. Например, такой шум могли издавать медленные подвижки древесного сока под действием перепадов атмосферного давления. Однако Снеговику почему-то верилось, что деревья не просто органические существа, но существа разумные. Во всяком случае, Кодекс не отрицал такой возможности. Один из тезисов Кодекса говорил: «Единственное существо на земле, которое не мыслит – это рыба». Это утверждение не было твердым доказательством разумности деревьев, но оно и не опровергало его.

Многие годы Снеговик пытался расшифровать эти вздохи, тратил на это излишки своей энергии, но до сих пор так и не смог этого сделать…

«Звезды – это оптический мираж, возникающий из-за квазибустулярных искажений пространства».

Кодекс Снеговика.

Двадцать шестое декабря. Пятница.

Обитатели поселка – и люди и животные – ждали выходных с разными чувствами. Кто-то предвкушал приятных впечатлений, а кто-то, наоборот, не любил эти дни.

Больше других не любил выходные Алексей. Аборигены вероломно нарушали его спокойствие и единоначалие. Они бесконечным потоком шли в штабную избу и девяносто девять процентов из них шли с жалобами и угрозами. Аборигены требовали незамедлительно заменить, отремонтировать, заколотить, а у Алексея в распоряжении было только пять таджиков, да и тем не хватало квалификации.

– Вы же сами голосовали за сокращение штата работников, – оправдывался он. – У меня лишних людей нет. Придется подождать.

Но ждать никто не хотел, поэтому Алексею приходилось выслушивать не совсем приятные слова, а отвечать на них соответствующим образом он не мог, так как Тарас Алексеевич строго-настрого наказал ему – абориген всегда прав…

Охранникам в выходные тоже приходилось не сладко. Начиная со второй половины пятницы, они вынуждены были то и дело выскакивать из вагончика на улицу, чтобы открывать ворота для въезжающих автомобилей. В субботу и воскресение тоже было трудно: аборигены часто выезжали из поселка в ближайший магазин, поэтому спокойно посидеть и посмотреть телевизор или поиграть в карты не получалось даже полчаса. Да и Алексей с наступлением выходных проявлял чрезмерную ретивость. Он тем самым хотел показать аборигенам, что не зря получает свою зарплату.

Зато таджикам выходные были в радость. И хотя работать приходилось больше, чем в будни, но зато жизнь их наполнялась в эти дни новыми красками. Гонимые миграционными законами, они не смели высунуть носа за пределы Барханов, и пять дней недели фактически варились в собственном соку. Только в выходные аборигены, словно свежий ветер, приносили шум и веселье внешнего мира. Среди них были женщины и дети, и таджики находили удовольствие хотя бы поглядеть на этих милых существ человеческого рода, вспомнить о своих родных женщинах и детях, сладко взгрустнуть о родине и отметить на календаре, что до долгожданного отпуска осталось неделей меньше…

Таджиков в Барханах осталось только пятеро. Раньше их здесь было больше десяти, да еще вместе с ними несколько украинцев, молдаван и костромчан. Экономический кризис и желание аборигенов сократить до минимума управленческие расходы привели к полному истощению поселковой рабочей силы. Сначала избавились от дорогих костромчан, потом – от украинцев и молдаван. Остались только таджики, да и тех вдвое меньше, чем раньше…

Жили таджики не впроголодь, но и без излишеств. Алексей снимал с их и без того скромной зарплаты какой-то придуманный им налог в размере двадцати процентов, смысл которого они не понимали, но спорить с Алексеем боялись. При этом работать после сокращения штата приходилось втрое больше. Поселок был еще не достроен, поэтому помимо ежедневных задач, вроде той же расчистки дорог от снега и уборки мусора, они должны были копать траншеи для коммуникаций и дренажа, пилить доски, вкапывать столбы, перетаскивать бревна и прочее, прочее. Каждый день проходил, как один – в постоянном напряжении мышц и почти в полном безучастии ума. Только в выходные это однообразие нарушалось новыми лицами и звуками…

Вместе с таджиками вечера пятницы ждало с нетерпением все зверье, обитавшее в поселке и поблизости от него. Ждал Байкал – ему нравилось играть с детьми; ждал Прохор – у него появлялось больше возможности показать свое сторожевое мастерство и вволю налаяться; ждала Мяукала (Ми-има) – у нее выходные ассоциировались с вкусными котлетами и комплиментами ее красоте; ждали вороны – мусорный контейнер на выезде из поселка за субботу и воскресение наполнялся до краев; ждали воробьи – для них люди привозили вкусные семечки и насыпали их в кормушки; ждали мышки-полевки – в подполе разогретого дома можно было насладиться теплом на всю оставшуюся неделю. Даже местный дятел ждал – хотя ему ничего от людей не перепадало, но общее веселье так вдохновляло его, что он еще усерднее начинал обстукивать окружающие поселок деревья…

– Ну, так каково же твое предназначение? – снова задала этот вопрос Мяукала в пятницу утром.

Продолжить разговор со Снеговиком в другое время ей не удалось, потому что Байкал не давал ей этого сделать. Он словно прописался на детской площадке. Несколько раз во второй половине четверга кошка пыталась застать Снеговика в одиночестве, но всякий раз тут обязательно находилась эта бестолковая псина. Поэтому Мяукала проснулась в пятницу пораньше и первым делом пришла сюда, пока Байкал наслаждался завтраком.

Снеговик очень ей обрадовался. Он находился в трепетном ожидании вечера, когда должен был появиться Создатель, а время тянулось бесконечно долго, поэтому любое общение, которое могло скоротать минуту-другую, приносило ему удовольствие. Тем более, общение с этой кошкой, которая показалась Снеговику очень интересным собеседником.

– Ми-има! – воскликнул он, увидев ее. – Что же ты так давно не приходила?

– Х-мяу, – ухмыльнулась та. – Да разве ж к тебе можно подступиться. Ты просто звезда Бархан. То вороны, то мыши. Этот придурок, мляу, и вовсе не отходит от тебя.

– Зря ты так, Байкал хороший пес. Добряк, каких поискать. Болтливый только очень. И не очень ловкий. Так распрыгался, что посох у меня выбил.

Только сейчас кошка обратила внимание, что обрезок пластмассовой трубы, который Снеговик называл посохом, валялся в метре от него. Без него Снеговик казался не таким важным, каким он представился кошке вчера.

– Эх-мяу, – посочувствовала она. – В следующий раз он ненароком снесет твою голову.

– Ничего страшного. Приедет Создатель и все поправит.

– Ты думаешь, он еще помнит о тебе?

– Увидит, вспомнит.

– Не знаю, не знаю, – Мяукала сомнительно повела головой. – Люди очень неблагодарные и очень непостоянные существа, мляу. Сегодня они могут приласкать, завтра могут крикнуть «брысь».

– Человек не виноват в том, что он такой.

– А кто виноват?

– Я не знаю. Так говорит наш Кодекс.

– Кодекс?

– Это что-то вроде закона.

– Вы совсем как люди. Они тоже помешаны на своих законах, которые сами же придумали.

– А тебе это не нравится?

– Закон для всех один – это закон природы. Ничего другого придумывать не надо. Люди сами оторвались от природы и сами перестали соблюдать ее законы. Вот и приходится придумывать свои…

– Ты не любишь людей, но живешь за счет них.

Кошка осеклась. Последние слова показались ей укором, причем справедливым и от этого особенно обидным. «Только морали нам здесь не надо, – подумала Мяукала, – пусть она остается людям».

Снеговик слышал ее мысли, но не подал виду, хотя мысли кошки его немного обеспокоили. «Не возгордился ли я?» – возник у него тревожный вопрос. Он, как и все снеговики, очень боялся заболеть гордыней, потому что гордыня для Снеговика – смерть. Так говорил Кодекс.

«Не надо быть таким надменным», – решил он для себя.

– Ну, так каково же твое предназначение? – спросила кошка, решив переменить тему.

Снеговик не предполагал, что на это вопрос ему придется отвечать так рано – ведь не прошло и недели после его воплощения. Кроме того, он не думал, что на этот вопрос ему придется отвечать кошке. Этот вопрос задавался ему практически каждый год, но обычно его задавал Слышащий, то есть человек, который был наделен способностью слышать Снеговика. Согласно Кодексу, в любой местности, куда попадал Снеговик, должен быть один такой человек. Чаще всего это были дети, а они задавали ему этот вопрос не так прямо, как Мяукала, и с другой интонацией. Один мальчик в Германии так и сказал ему: «Если ты не исполняешь желаний, то зачем ты вообще приперся сюда?».

– Я здесь, чтобы предупредить людей об опасности, – ответил он кошке после недолгой паузы. – Таково мое предназначение.

Хвост Мяукалы вздрогнул – это движение выдало ее волнение.

– Людей ждет беда? – спросила она.

– Не только людей. Барханам грозит пожар. Сильный пожар. Все здесь сгорит.

Кошка молчала и смотрела в картофелины. У нее не было никаких предрассудков. Она понимала, что у этого снежного болванчика нет надобности обманывать ее. Шутить он, по всей видимости, тоже не способен. Поэтому, если он говорит, что им грозит пожар, то, скорее всего, так оно и случится. Когда снег начинает говорить, земля начинает гореть. Иначе, с какой стати он здесь. Ведь не мерещится он ей, как не мерещится и другим…

– Мляу, – выругалась она. – Ты это точно знаешь?

О пожаре Снеговик узнал из воскресного разговора Алексея и Тараса Александровича. Он слышал его весь – от первого слова до последнего, хотя от заговорщиков его отделяли сотня метров и толстые бревенчатые стены. Микрофоном и видеокамерой ему служили молекулы воды, которые находились всюду – в чайнике, в инее оконных щелей, в тающем снеге на шубе Тараса Александровича. Снеговик был частью всемирного водного пространства, поэтому его информационные возможности были очень обширны. Они ограничивались только энергетическими ресурсами самого Снеговика, которые были конечны, но возобновляемы. В этом было его природное свойство…

– Вот для этого я и приехал, – сказал Тарас Александрович, нисколько не подозревая о том, что его кто-то может подслушивать. – Надо серьезно поговорить, Алеша, пока никто нам не мешает. Наступают такие времена, когда требуются решительность и надежность… Твоя надежность и моя решительность.

– Что случилось?

– Да ты чаю сначала налей.

Алексей дрожащими руками налил чай и поставил чашку перед начальником. Тарас Александрович навис над столом – большой, решительный мужчина. Таких любят женщины, и уважают мужчины. Он всегда знает, что делать. Для него нет безвыходных ситуаций. То, что говорит он, так оно есть, и так оно будет.

– Садись, Леша. Слушай.

Алексей сел.

– Вот последняя информация – газопровод провести в Барханы невозможно. В понедельник был суд. Он окончательно решил, что требования Куркова правомерны, и отказал в обжаловании…

Алексей цокнул языком. Он, хотя не имел больших полномочий в «Z&Зет», был немного в курсе этой газовой проблемы.

Строительство газопровода в Барханы уже несколько лет тормозилось из-за того, что владелец соседних к поселку угодий – некий Александр Курков – выставил совершенно неподъемную цену за коридор земли. Руководство «Z&Зет» судилось с ним несколько раз, но все суды постановляли, что Курков волен выставлять такую цену, какую хочет. Вести газопровод в обход владений Куркова было экономически нецелесообразно – дешевле выплатить аборигенам компенсацию и отказаться навсегда от этой затеи. В конце концов, совет директоров остановился именно на таком решении, то есть на компенсациях, но в самый последний момент грянул кризис, и компания в одночасье оказалась на грани банкротства. Ни о каких компенсациях уже не могло идти речи. Оставалось одно – додавить Куркова через суд.

На последнее заседание суда возлагались большие надежды. Был нанят очень известный адвокат, который уверял, что с подобными делами ему уже приходилось сталкиваться и что, якобы, выигрыш у них уже в кармане. Адвокату заплатили хороший гонорар. Тем не менее, и этот суд был проигран. Далее упорствовать было бессмысленно. Теперь, для недопущения банкротства, нужно было действовать другими методами – менее законными.

– И что же делать? – спросил Алексей.

Тарас Александрович тяжело вздохнул.

– Позавчера было собрание акционеров, – сказал он. – Предлагались два решения, – Тарас Александрович сделал паузу в поисках нужных слов. – Первое, что рассматривалось – это неформальное давление на Куркова. Ты понимаешь, о чем я?

Алексей кивнул и напрягся.

– Этот путь был отвергнут большинством голосов, – продолжал Тарас Александрович. – Курков не так прост. У него связи. Неформальное давление на него может обернуться взаимными неприятностями. Нам война не нужна.

Алексей слушал, открыв рот.

– В итоге собрание проголосовало за второе предложение… Так как газопровод мы провести сюда не можем, то рано или поздно придется выплачивать компенсацию тридцати двум владельцам домов в Барханах. Таких денег в компании сейчас нет, и в ближайшее время не предвидится. Это значит, что надо отказаться от этого поселка.

– То есть, как это – отказаться? Продать?

– Кто его сейчас купит, – усмехнулся Тарас Александрович, откинулся на спинку стула и взял чашку с уже остывшим чаем. – Нет, продать его сейчас нереально. Но есть другое решение. Дело в том, что поселок застрахован. Страховка, конечно, не окупит всех затрат, но, во-первых, это кэш, реальные деньги, которые сейчас так нужны. А во-вторых, таким маневром мы можем избавиться от поселка. Он убыточен и висит на балансе тяжелым грузом. Инвестиции себя не оправдали. Ты не согласен?

Алексей нервно сглотнул.

– Извините, Тарас Александрович, – пролепетал он. – Я не совсем понял, что решили акционеры.

– Разве я не сказал? Э-э… Акционеры большинством голосов решили привести поселок в негодность, то есть… То есть сжечь Барханы…, – Тарас Александрович невинно улыбнулся, словно речь шла об обычной коммерческой операции.

– Сжечь? – переспросил Алексей и по инерции тоже улыбнулся. До него не сразу дошло, что Тарас Александрович не шутит, а когда дошло, он даже побледнел и тяжело задышал, толстое его лицо покрылось испариной. – Когда?

– В ночь с тридцать первого декабря на первое января.

Алексей ахнул…

Решение сжечь Барханы было ужасным само по себе, но более всего ужасным было то, что пожар запланирован на Новогоднюю ночь. Алексей сразу же представил себе эту картинку: всеобщая паника, крики женщин и детей, пьяные мужики мечутся в поисках огнетушителей – и все это происходит под звуки мирных новогодних бубенцов. Не по-человечески как-то получалось, кощунственно…

Но у Тараса Александрович были свои, вполне разумные, аргументы на этот счет:

– Понимаешь, Леша, – он даже приобнял своего подчиненного за плечи, чего никогда раньше не делал. – Другого более удобного момента у нас не будет. Ведь для того, чтобы получить страховку, нужна правдоподобная легенда. Новогодняя ночь самое пожароопасное время в году – фейерверки, бенгальские огни, свечи. Конечно, праздник людям мы изрядно подпортим. Но, в итоге, они тоже в обиде не останутся. Все они застраховали свои дома и получат полную их стоимость, а с учетом колебаний курса доллара еще и выиграют. Здоровью их тоже ничего не угрожает – все рассчитано до мельчайших пунктиков. Небольшая нервная встряска и не более того. Зато такой Новый год они потом всю жизнь вспоминать будут…

– Мляу, – снова выругалась кошка, когда узнала подробности. – Вот они твои люди! У них все застраховано, а о животных, конечно, никто не подумал. Неужели нельзя их остановить?

– Не знаю, – ответил Снеговик. – Для начала мне надо предупредить людей, но для этого нужно выяснить, кто из них способен слышать меня.

– А разве люди тебя не слышат?

– Нет. Но обязательно должен быть один, кто услышит. Надо найти его и рассказать о грозящей беде. Трудность заключается только в том, что, как правило, Слышащий – это ребенок.

– Ну и что?

– Ребенок сам предотвратить беду не может. Ему нужно рассказать обо всем взрослым, но взрослые стали слишком недоверчивы. Они скорее примут своего ребенка за сумасшедшего, чем поверят в то, что он разговаривал со снеговиком. И тогда…

– Что тогда? Говори!

– И тогда беда все равно произойдет. К сожалению, за последние двести лет так было почти всегда.

– Тогда в чем же твое предназначение? Просто предупредить?

– Да.

– И все? Предупредить и после этого спокойно наблюдать за тем, как твое предупреждение мляукается (кошачье выражение, которое можно перевести: «идет коту под хвост»)?

– Не спокойно, Миимочка, поверь мне, очень не спокойно. Мне это тоже больно видеть.

– Ха-мяу! Ему больно! Более бестолкового прорицателя я не видела.

– А ты видела много прорицателей?

– Не твое дело, мляу! – резко огрызнулась она.

Мяукала с каждой минутой становилась все грубее и грубее. Ее «мляу» цеплялось буквально за каждое слово. Этот снежный истукан сильно разочаровал ее. Он оказался всего лишь болванчиком, хотя и говорящим. Лучше бы он молчал…

Вдруг ей пришла идея.

– Но звери, в отличие от людей, могут тебя слышать! Они-то могут что-то сделать? Хотя бы попытаться?

– Вряд ли, – скептически ответил Снеговик. – Звери слишком разобщены. Они, как правило, не ладят друг с другом. Кошки не любят собак, собаки не любят кошек, мыши не любят ни собак, ни кошек. Да и говорят они все на разных языках. Ведь ты не понимаешь собачьего языка?

– Нет. Но как раз эта проблема не такая уж большая. Ты же понимаешь языки всех животных. А это значит, что ты можешь нас объединить. Хотя бы на время…

Снеговик задумался. В словах кошки была доля истины. Она действительно очень умна. Вообще, Снеговик уже давно для себя отметил, что в этой стране все животные сильно отличаются от таких же животных в других странах. Кошки здесь более наглые, но и более умные. Собаки – более простодушные и бывают среди них добряки вроде Байкала. Вороны беспринципны и вороваты, как и везде, но и здесь они иногда готовы на такие поступки, на которые в других странах не решится никакая из ворон. В Аргентине, например, одна ворона специально гадила Снеговику на голову всякий раз, когда пролетала над ним. Она таким манером просто хотела выразить свое воронье пренебреженье. Ни одна здешняя ворона такое не сделала бы. В худшем случае она нахамит, оскорбит, обсмеет, но не станет гадить на голову исподтишка…

В это время на горизонте снова показался Байкал. Мяукала заметила его и поднялась на все четыре лапы (до этого момента она сидела на снегу).

– Нужно сегодня же ночью организовать собрание зверей, – в ее голосе зазвучала командирская интонация, которая с каждым словом становилась громче и тверже. – До Нового года у нас еще есть время. Успеем что-нибудь придумать. Скажи всем, кого увидишь сегодня, чтобы собрались после полуночи здесь. О пожаре никому пока не говори. Просто скажи, что ночью, когда люди улягутся спать, нам надо встретиться здесь по очень важному поводу. Хорошо бы еще Прохора к этому мероприятию подключить. От него будет больше пользы, чем от Байкала. Но боюсь, что Прохор не сможет переступить через свои собачьи предрассудки и скорее сгорит, чем согласится сотрудничать с кошкой. Какие же эти собаки глупые твари…

Последние слова Мяукала говорила уже сама себе. Она мелкой трусцой бежала в свой маленький уголок, который обустроили ей таджики в их небогатом бараке. Ей нужно было хорошенько подумать. Мяукала уже поняла, что спасти этот мир может только она. Все остальные, даже Снеговик и люди, способны лишь лясы точить и языком молоть, но когда дело доходит до края, когда нужно принять окончательное решение, никто кроме кошки не может взять на себя инициативу…

«Создатели никогда не слышат своих Снеговиков, но имеют власть над ним»

Кодекс Снеговика

В эту пятницу Анюта ехала на дачу более чем всегда опечаленной. Хуже не бывает ощущения, когда большую радость и ожидание самого лучшего события прерывает неожиданное разочарование.

Сегодня у них был последний учебный день в школе. Начались каникулы. До нового года оставалось пять дней. Она с самого утра пребывала в таком настроении, когда хочется смеяться по любому мельчайшему поводу, и это настроение не покидало ее до самого вечера – пока не пришла мама с работы и не сообщила, что она взяла отпуск на две недели и с сегодняшнего дня они уезжают на дачу.

– А Новый Год? – с надеждой спросила Анюта.

– А Новый Год мы встретим там, – сказал мама таким тоном, словно сообщала своей дочери наирадостнейшую весть.

Анюта обвисла. Это значило, что с сегодняшнего дня и до самого окончания каникул она будет заперта на этой ненавистной даче – без подруг, без компьютера, без веселой городской жизни. Это будет самый грустный Новый год в ее жизни, поняла девочка. Она даже расплакалась, когда осознала случившееся.

– Там же природа, дурочка, свежий воздух, – пыталась успокоить ее Катерина.

– Чихала я на ваш свежий воздух! – закричала зареванная Анюта.

– А ну-ка прекрати истерику, а то я сейчас же напишу Деду Морозу, чтобы никаких подарков тебе не присылал!

Девочка сразу замолчала, сгорбилась, закрыла ладошками влажное лицо, пытаясь сдержать свои детские эмоции. Катерина знала, чем воздействовать на дочь. Угроза отмены подарка действовала безотказно.

Анюта до сих пор верила в Деда Мороза и с ноября начинала готовиться к новогоднему чуду. Еще месяц назад она написала ему письмо: «Дедушка Мороз, пришли мне, пожалуйста, сотовый телефон красного цвета». Письмо она отдала папе, чтобы он отнес его на почту. Она не знала, что папа хранит в укромном местечке все письма, которые она доверила ему в предыдущие годы.

Вадим, надрывая сердце, наблюдал за этой бурной сценой протеста. Он понимал, каких сил и нервов стоит ребенку, чтобы подчинить себя несправедливой воле взрослых. Он присел на корточки и поцеловал дочь в мокрую щечку.

– Я сделаю тебе на даче горку, ты будешь кататься с нее на санках. А потом мы на лыжах пойдем в лес.

Анюта всхлипнула:

– А Лютеция с нами на лыжах пойдет? – сдерживая слезы спросила она.

Вадим улыбнулся.

– Я возьму ее за пазуху.

Аня смирилась…

– И скрипку не забудь, – приказала мама. – Галина Владимировна задала разобрать несколько этюдов.

Анюта покорно собрала ноты и сложила в футляр ненавистную скрипку.

Лютеция вертелась под ногами, виляла хвостом и поскуливала. Она всем своим собачьим нутром чувствовала, что хозяева собираются на дачу, и очень боялась, что ее не возьмут.

– Ну, что? Все готовы? – крикнул с порога Вадим, гремя связкой с ключами. Он был уже в пуховике и шапке.

Катерина торопливо поливала свои цветы в горшочках и еще была в колготках.

– Я готова, папа, – Анюта вышла из своей комнаты с футляром скрипки на плече, нотной сумкой в одной руке и собакой в другой. Лицо ее еще было красное.

– Одевайся и спускайся вниз.– сказал ей Вадим. – Жди нас возле машины… Катя, ты скоро!?

– Сейчас, – нервно отозвалась Катерина из глубины квартиры. – Собаку взяли?

Они выезжали из города с максимальной загрузкой. Машина была заполнена продуктами для праздничного стола. А в самой глубине багажника, под грудами колбас, морковки и шампанского лежала коробочка, в которой находился красный сотовый телефон – подарок от Деда Мороза. Катерина купила его еще неделю назад.

«Снежный человек – это квазибустулярное искажение времени на границе альфа- и бетамодульного снега»

Кодекс Снеговика

На протяжении последних пяти лет под Новый год Вадим решал одну и ту же задачу – как притянуть за бороду Деда Мороза. Ребенок им с Катериной попался неординарный – он упорно не хотел соглашаться с тем очевидным фактом, что Деда Мороза не существует, хотя большинство ее подруг уже давно в него не верили…

Сначала это походило на игру, но потом превратилось в тяжелую повинность. Фантазия Вадима была на исходе. Он каждый год ломал голову, как снова незаметно и правдоподобно подсунуть подарок, чтобы Анюта не догадалась в подлоге. Сказать ей напрямую, что Дед Мороз – персонаж вымышленный, ему не хватало смелости.

Когда ей было шесть лет – то есть тот возраст, когда ребенок весьма критически оценивает все, что ему предлагают взрослые – Вадим соорудил сложную механическую конструкцию в их городской квартире. Он протянул нитки по стенам гостиной к цветочному горшку, который висел у окна. В нужный час, лежа на диване перед телевизором, он дернул за нитку, горшок немного отклонился от вертикальной оси и стукнулся о стекло окна. Раздался еле уловимый звук, но напружиненный ожиданием ребенок услышал его. Анюта с визгом кинулась на балкон и обнаружила там запорошенный снегом мешок. Восторг был неописуемый. Вадим был тоже очень доволен собой, но при этом он понимал, что радость ребенка накладывает на него повышенные обязательства в будущем…

В следующем году, когда Анюте было семь лет, Вадим придумал более простой сценарий. Он подговорил соседа по лестничной клетке, чтобы тот позвонил в их дверь за два часа до боя курантов. Понимающий сосед с радостью согласился, но с одним условием – чтобы Вадим позвонил в его дверь десятью минутами позже. Снова восторг – и новые обязательства…

В восемь лет Анюта была уже довольно ушлым ребенком. Она сообразила, что Дед Мороз не любит повторяться, и ждала от него какой-то другой комбинации. Вадим тоже понял, что она ждет чего-то иного. Мозги его в преддверии праздника начинали вскипать. В конце концов, он придумал нечто очень сложное. Он вписал под именем «Дед Мороз» в контакты своего мобильного телефона номер отца (то есть дедушки Анюты). Потом он подговорил отца, чтобы тот позвонил ему в Новогоднюю ночь и сыграл небольшую роль.

– Смотри, Анюта, смотри! – закричал он, когда раздался звонок.

На дисплее телефона высвечивалось – «Дед Мороз вызывает». Анюта жадно схватила трубку.

– Здравствуй, Аня, – прозвучал оттуда басовитый голос. – Ты хорошо вела себя в этом году, поэтому я принес тебе подарок. Он лежит на балконе.

Анюта не узнала голоса родного дедушки и стремглав бросилась к балконной двери. Снова раздались восторженные возгласы. Вадим вздохнул с облегчением. Уже тогда он подумал, что следующий Новый год ему не одолеть. Надо было как-то сказать ребенку правду.

– А, может, обратимся в соответствующую фирму? – предложила Катерина.

Вадим категорически отказался от такой идеи. Анюта взрослела не по дням, а по часам. Искусственного деда она вычислила бы сразу. Для нее подмена могла иметь значение обмана или, что еще хуже – предательства. Сказать ей правду он тоже не находил духа.

Оставалась надежда лишь на то, что свежий загородный воздух и сказочный зимний пейзаж помогут Вадиму придумать в этом году что-нибудь совершенно новое. Впервые они собирались встречать Новый год на даче. Пространства для фантазии тут было значительно больше, чем в городе. Несколько елок в полтора метра высотой росло у них прямо перед домом. Можно было подложить подарок под одну из них и каким-то эффектным образом дать сигнал Анюте. Оставалось только найти этот эффектный способ…

– А какие игры ты знаешь еще? – Байкал весело прыгал перед Снеговиком и звонко лаял.

Снеговик и сам уже был не рад, что затеял эти скачки. Он поначалу всего лишь хотел развеселить Байкала и предложил ему в качестве игры (ну, и для того, чтобы хотя бы на несколько минут избавиться от него) обежать поселок по внутреннему периметру на время. Байкал сделал круг за пять минут тринадцать секунд и две десятых секунды (у Снеговика имелся внутренний хронометр).

– А теперь попробуй побить свой собственный рекорд, – предложил Снеговик.

Байкал, не вникая, что такое рекорд, тут же сорвался с места.

– О-о! – деланно восхитился Снеговик, когда пес вернулся. – Четыре минуты сорок восемь секунд и пять десятых секунды.

– Что это значит? – Байкал прыгал на месте, совершено не запыхавшись.

– Это значит, что ты пробежал быстрее, чем в прошлый раз почти на двадцать три секунды.

– Гау-у-у-у, – запел Байкал от счастья. – А сейчас!

И он снова убежал. Высунув язык, он мчался по расчищенным дорогам поселка, обдавая снежной пылью таджиков. Те смотрели ему вслед с улыбкой, хотя не понимали, отчего он вдруг так развеселился, ведь дети еще не приехали.

– Ну? – спросил Байкал, резко затормозив перед самым носом Снеговика.

– Четыре минуты двадцать одна и шесть десятых секунды.

– И что это значит?

– Это значит, что ты пробежал на двадцать семь секунд быстрее, чем прошлый раз.

– Гау-гау-гау-у-у-у!!!! – возликовал пес и подпрыгнул от восторга.

Давно он так весело не проводил время.

– А сейчас! – крикнул он, исчезая за поворотом.

Этот пес просто не знал, что такое усталость. Наконец, Снеговик решил схитрить, хотя это было и не в его правилах.

– Сейчас ты пробежал медленнее, – сказал он, когда ему вся эта беготня надоела.

– Не может быть! – возмутился пес.

– Может, – настаивал Снеговик. – Ты просто устал. Надо отдохнуть, иначе ты не сможешь больше соревноваться.

Пес сел, но сидел не больше пяти секунд.

– Я уже отдохнул, – он снова подскочил.

– Нет, ты еще не отдохнул. Давай продолжим завтра. Нельзя столько времени играть в одну и ту же игру.

– А какие игры ты знаешь еще?

– Присядь, Байкал. Отдышись. Я хочу серьезно поговорить с тобой.

– Зачем?

– Это очень важно.

– Давай поиграем. Я еще никогда так не играл.

– Присядь. Есть дела более важные, чем игры.

– Что может быть важнее?

– Байкал, я хочу поговорить с тобой, как с другом. Мне нужна твоя помощь.

– Тебе нужна помощь?

Наивность Байкала начинала раздражать. Если бы Снеговик мог, он закатил бы глаза, как это делают люди, когда им все осточертевает. Кошка, кажется, была права. От этого пса немного будет толку.

– Сядь и отдышись, – приказал он более требовательным голосом.

– Да я не устал совсем…

– Сядь, – голос Снеговика стал еще строже.

– Ну, ладно.

Пес опустил зад на снег. Но хвост его продолжал игриво вилять. Он преданно смотрел на Снеговика, надеясь, что тот, когда окончит свой скучный рассказ, снова предложит ему какую-нибудь игру.

– Сегодня ночью состоится собрание зверей, – сообщил Снеговик.

– Что такое собрание? Это игра? Мы все будем бегать?

«С воронами легче договориться», – понял Снеговик, глядя в эти добрые и не подразумевающими предательства глаза.

С воронами, как и с кошкой, Снеговик познакомился в один из коротких перерывов, пока рядом не было Байкала. Их звали Карина и Каролина. Они убеждали, что являются однояйцевыми близнецами. Когда Снеговик сказал, что такого не может быть, они ответили:

– О, великий Кар! Что ты несешь?! У людей, значит, может быть, а у нас не может быть?

В ходе разговора выяснилось, что вороны могут понимать человеческую речь лучше, чем любое другое животное. Поэтому они находились в курсе всех человеческих дел и знали все новости человеческого мира лучше любой домашней собаки, которая жила рядом с телевизором.

– Бар-р-рак Обама – негритянский евр-р-рей, – сразу сообщили они Снеговику.

Снеговик не успел удивиться, как тут же узнал, что «Австр-р-ралия скоро пойдет ко дну», а «сахар-р-р за месяц подорожал на тридцать процентов».

– В Бр-р-разилии плохой урожай тростника, – объяснила Каролина.

Кстати, их нисколько не смутило, что Снеговик заговорил с ними. Они приняли этот факт, как само собой разумеющийся. Когда же он спросил их, разве им нисколечко не странно, они ему пояснили, что вороны вообще ни чему не удивляются и верят всему, что видят. Снеговику это было неизвестно, несмотря на его многолетний опыт. Он решил, что данный феномен касается только местных ворон. Во всяком случае, аргентинские вороны отказывались принимать Снеговика за живое существо и гадили ему на голову, едва слышали его голос.