Читать книгу Дайка Бедоносова. Или приключения геофизиков - Андрей Куц - Страница 3

Наступил понедельник. Три резких гудка пронзили серое утро поселка. Поселок еще спал.

Горную гряду на юге скрывала густая дымка. Роса густо выпала на металлических поверхностях. Старая вахтовка – ГАЗ-66 – ждала последней отмашки. Почти пятнадцать лет возила она отряд Ткача. Где она только не побывала, и в каких только передрягах не участвовала – всего не вспомнить. Даже пулю на себя приняла однажды. Обшарпанная, помятая машина – полноправный и один из старейших членов этого коллектива. Когда ее привезли в экспедицию – еще новенькую и блестящую фабричной краской, – из нынешнего состава в отряде тогда работали только Ткач и Шурик. Митяня и Сиплый появились немного позже, а уж Рыжий и вовсе сел за ее руль только шесть лет назад. До него много шоферов крутили баранку этой машины, но мало кто из них проработал в отряде Ткача больше одного сезона. Один Рыжий попал в масть – наверно, потому, что в свои молодые годы не успел еще обзавестись этой водительской спесью, которая всегда так раздражала Командира.

Зиновий Федорович тоже пришел в экспедицию в такую рань, чтобы лично проводить своих людей на «святое дело». У него, как и у Командира были красные от недосыпа глаза, и этим они с Ткачем были похожи, но если Командир излучал привычное спокойствие, то начальник экспедиции был нервозен, все время что-то советовал, наставлял.

– Рацию взяли?

– . Вы уже спрашивали.

– От перестраховки, Саша, еще никто не умирал. Не забудь ежедневно выходить на связь. Я Феде наказал, что на эту неделю пусть забудет о доме. И днем, и ночью будет сидеть в радиорубке

– Да не беспокойтесь вы так, – начальник уже начал надоедать своей суетливостью, – все будет хорошо. Готовьте стол для банкета.

– И водки побольше, – встрял Сиплый, сощурив хитрые монголоидные щелочки-глазки. К какой национальности принадлежал этот безвозрастный прощелыга, никто не знал. Его в поселке называли то «монголом», то «басурманом» то просто «азиатом».

– Тебе работы не хватило? – Командир грозно глянул в его сторону.

Сиплый сразу сделал непричастное лицо и принялся помогать Шурику и Митяне, которые в это время загружали в вахтовку то, что не успели загрузить вчера вечером – спальники, палатки, походный сундук Командира. Вся внутренность будки была уже почти полностью забита. Рыжий тоже был при деле – он протирал лобовое стекло, насвистывая и сплевывая. Им всем было весело, несмотря на ранний подъем. Во-первых, потому, что всегда весело отправляться в поле. Во-вторых, потому что вечером, по приезду в Карадон, их ждали законные причальные. Была в отряде Ткача такая традиция – отпраздновать первый и последний день работы на объекте. В остальные дни – сухой закон. Сиплый в первое время долго мучался этим законом, но из отряда не ушел и со временем от своего беспробудного алкоголизма излечился.

Виталик появился здесь сразу после третьего гудка автомобиля.

– А вот и наша главная ударная сила! – провозгласил Сиплый.

Командир решил не утруждать себя представлением коллективу этого молодца. По большому счету его имя никому здесь не нужно. Для всех он до конца работы будет оставаться Практикантом.

Практикант был облачен в новую брезентуху, которую он вчера получил на складе: куртка слишком широка, штаны длинноваты, неразношенные кирзовые сапоги смотрелись чугунными болванками. В этой робе он был похож на бойца-новобранца. «М-да», – подумал Ткач и перепоручил Виталика Рыжему, чтобы тот до отправления занял его какой-нибудь работой.

Виталик стал вяло елозить мокрой тряпкой по серому борту машины и никак не хотел идти на контакт с Рыжим. Тот ему за это время и анекдот рассказал, и насчет прохудившегося бензонасоса пожаловался, но Виталик и на анекдот не повелся и по поводу бензонасоса не поддакнул. Энтузиазм коллектива ему не передавался.

– Ну, всё, что ли? – Командир посмотрел на часы. Был уже восьмой час. Хотелось скорее вырваться отсюда, пока Зиновий Федорович своей нервозностью не заразил их всех.

– Один момент, – прокряхтел Митяня.

Он поднатужился, подпирая заднюю дверь будки, а Шурик пытался накинуть на нее щеколду. Можно было просто подвязать проволокой, но Митяня во всем стремился соблюсти идеальный порядок. Для своего возраста он был еще достаточно силен. Жилистый, юркий старик (уже запенсионного возраста), больше всего на свете он любил порядок и не любил лодырей. От остального человечества он требовал максимальной аккуратности и самоотдачи, причем требовал в самых грозных формах. В народе, то есть за пределами экспедиции, его не терпели за сверхчеловеческую сварливость. Но в отряде он прижился легко. Причем прижился рядом с таким ярким своим антиподом, как Сиплый, который наоборот выпячивал наружу свое разгильдяйство. Сиплый, наверно, потому и остался в отряде, что для него этот ворчливый старик стал чем-то вроде сосуда для излияния ехидства. Старик вспыхивал мгновенно, и азиату это доставляло удовольствие. Он словно психологический эксперимент проводил – сыпанет пороху в огонь и следит плутоватым глазом, как пламя разгорается. За день они ругались раз по двадцать, и многим казалось непонятным, почему столько лет эти два человека живут буквально бок о бок. Только Командир знал, что ближе друг друга у них никого на свете нет, и что ежедневные вспышки, возникавшие между ними, на самом деле не разрушали коллектив, а сваривали его, как электрической дугой.

– По коням, – скомандовал Ткач, когда, наконец погрузка была успешно завершена.

Шурик перекрестился сам и перекрестил вахтовку. Зиновий Федорович судорожно вспоминал, что еще нужно было сказать напоследок. Ехидный Сиплый театрально склонился перед Практикантом отставив руку в сторону вахтовки: «Просим занять места, согласно купленным билетам». Митяня, уже залезая в будку вахтовки, заметил комок грязи на колесе и пытался на ходу ногой сковырнуть его. Рыжий звонко бибикнул. Командир пожал руку Зиновию Федоровичу и залез в кабину.

– Трогай, что ли, – сказал он, захлопывая дверь и Рыжий радостно крутанул ключ зажигания.

– Он сказал – поехали, он махнул рукой, – послышался из будки радостный голос Сиплого, но его заглушил звук заработавшего мотора.

Рудознатцы скоро остались позади. Впереди несколько сот километров дороги. Обычно эти километры они проезжали почти без остановок. Разве что по нужде по пути выйдут разок гуртом. Теперь тоже рассчитывали добраться побыстрее. По крайней мере в планах Командира на этот день помимо разбивки лагеря значилась еще питающая линия, которую нужно было протянуть до отбоя, чтобы не тратить на нее половину вторника.

Только выбрались на шоссе – и помчались на всех парах по выщербленному, но еще годному для скорой езды асфальту. Машина геофизиков весело тряслась на выбоинах, сверкала не успевшим еще пропылиться корпусом, довольно отфыркивалась выхлопными газами. Казалось, что и она тоже соскучилась по настоящей работе и теперь резвилась, как спущенная с цепи собака.

Шоссе, и без того не очень оживленное в последние годы, в этот утренний час было совершенно пустынно. По левую его сторону раскинулись обширные поля поднявшейся в рост кукурузы, а справа уже начинались предгорья Кавказа, которые то вплотную подходили к асфальтовому полотну своими лесистыми склонами, то расступались, чтобы пропустить бурлящие воды какой-нибудь безымянной речушки. В долинах этих многочисленных рек обычно располагались крохотные селения, а на зеленых склонах виднелись стада пасущихся овец, издали похожие на скопления грязно-белых одуванчиков. В каждой долине обитал маленький народец, и порой эти народцы, жившие в нескольких километрах друг от друга, говорили на разных языках и даже поклонялись разным богам.

Ткач держал на коленях топографическую карту и шагал по ней циркулем, выискивая наиболее короткий путь. До устья Карадона они должны были добраться часов за шесть прямиком по шоссе – эта часть маршрута не составляла большого труда. Однако в многочисленных тропах, заполнивших саму долину, можно было запутаться. Участок работ находился в самой глубине Карадона, а поэтому, чтобы попасть туда до заката солнца и не петлять по серпантину в потемках, следовало заранее разобраться в этом лабиринте пунктирных линий на карте и найти кратчайший путь.

Рыжий крутил руль, выставив локоть в открытое окно, и трещал без умолка. Было у него такое очень вредное качество – стоило Рыжему сесть за руль и включить двигатель, слова из него начинали литься неуправляемым потоком, и остановить этот поток можно было только грубым окриком, да и то не надолго.

У Ражего было две любимые темы – служба в армии и женщины. Про женщин с Командиром он не рисковал говорить, но зато про армию мог трещать часами. Истории пережитые, подслушанные, придуманные следовали одна за другой без какой-либо паузы и логической связи – про то, как он уснул за рулем и чуть не наехал на УАЗик с генералом; про то, как их колонна сбилась с пути и целый день блуждала в тумане с полным комплектом боеприпасов; про то, как его напарник, минчанин Семен Трында, напившись технического спирта, передавил всех гусей в соседней с частью деревне; про то, как однажды вызвал Рыжего комроты и попросил перевезти новый холодильник из магазина к себе домой, а он в это время…

– Может, хватит?

Ткач оторвался от карты и посмотрел на водителя так, что тот сразу понял – сейчас лучше на самом деле заткнуться, а то не долго и по уху получить. Командир иногда практиковал такие методы воспитания.

Основная часть будки была заполнена походным и геофизическим снаряжением. Ящики с приборами, палатки, рюкзаки, раскладушки, спальники, коробки с тушенкой, огромная катушка геофизического провода, тяжеленный бензиновый генератор, запасная шина, громоздкий сундук Ткача, связка электродов, полдесятка аккумуляторов – все это было компактно и плотно уложено по периметру. В центре оставался свободный пятачок, так что можно было вытянуть ноги и даже при необходимости лечь двоим человекам на полу в полный рост.

Солнце, плывущее вслед за машиной, жалило через окна в глаза, рассыпалось множеством ярких бликов на никелированных замочках ящиков, его лучи завивали в спираль радужную пыль под потолком. День обещал быть жарким.

Виталику отвели место на продолговатом бауле возле двухсотлитровой бочки, полной бензина. То, что в ней бензин, было понятно по запаху, разлившемуся по всей будке, а также по плеску, раздававшемуся во время движения. Эту бочку вчера наполняли по литру из всех возможных источников, которые можно было отыскать в поселке.

С другой стороны от Виталика бочку подпирал бородатый молчун Шурик. Он сразу прислонился к ней, как только машина тронулась в путь, и надвинул панаму на лицо. Эту панаму армейского образца он носил и днем и ночью, а черную бороду стриг шесть раз в год. Можно было подумать, что Шурик дремлет под панамой, но его слегка шевелящиеся губы свидетельствовали, что это не так. Шурик не дремал, он молился. Он молился в любое свободное время одной и той же молитвой: «Упование мое Отец, прибежище мое Сын, покров мой Дух Святой». Уже много-много лет его губы произносили эти слова – думно и бездумно. Шурик очутился в отряде Ткача самым первым из всех. Как выяснилось, он очень хорошо разбирался в электронике. К тому же Шурик был стопроцентно дисциплинирован и непритязателен. Ну, а к его религиозным предрассудкам Ткач относился спокойно. В поселке Шурика считали блаженным. Он всем чинил телевизоры, магнитофоны, утюги, и денег за это не брал.

Митяня, как старший по возрасту, занимал самое удобное место в будке – он полулежал на поставленных друг к дружке ящиках с аппаратурой и латал свою брезентуху большой портняжной иглой. Сиплый неприхотливо устроился на спальнике, разостланном прямо на полу, и вольготно скрестил по-турецки босые ноги.

Все они мерно покачивались в такт движению. Некоторое время молчали, переводили дух после погрузочно-отчальной суеты.

Практикант мельком исподлобья окинул всю компанию и тут же опустил глаза, напоровшись на изучающий, наглый взгляд Сиплого.

В свои двадцать три года Виталик обладал одной способностью, которая не всегда доступна и более взрослым людям – он умел практически с первого взгляда безошибочно определять, кого из людей стоит опасаться, а кого нет. В частности, этого безвозрастного, невысокого и очень юркого типа с монголоидными очертаниями лица и плутоватыми щелками глаз стоит опасаться больше других – это Виталик понял сразу. Такие типы влезут в любую едва приоткрывшуюся щелку, первыми разведают самые сокровенные тайны и цинично высмеют их перед всем народом.

– Ну, что Практикант? Готов к труду и обороне? – спросил Сиплый, словно подтверждая опасения Виталика.

Виталик нахмурился. Из прежнего опыта он знал, что в первый день в новом коллективе не надо улыбаться всем и каждому и не надо отвечать на всякие шаблонные глупости, вроде той, которую сейчас сказал Сиплый. Ничего умного в ответ сказать Виталик не мог, а глупостью глупость все равно не перешибешь. Лучше промолчать, причем хмуро промолчать. Он понимал, что и без того симпатий ни у кого не вызывает. И даже если постараться как-то заработать эти симпатии, то в итоге будет только хуже. Так было и в школе, и в армии, и в институте.

– О, смотри-ка, старик, – Сиплый расплылся в широкой улыбке. – А Практикант-то нам серьезный попался. Не чета прежним. Был у нас только Шурик молчун, а теперь еще один навязался. Может он нами просто брезгует? Может и руки ветерану геофизического труда не подаст?

Азиат вдруг резко протянул Виталику свою раскрытую ладонь. Виталик не ожидал такого маневра и на секунду замялся, но все же ответил на этот жест пожатием. Пожатие с его стороны получилось вялым, зато Сиплый, кажется, приложил все свои силы. Вряд ли азиат был искренним, он явно затевал какую-то пакость. Виталику случалось в своей жизни вот также обманываться. Люди сначала вроде бы показывали свое расположение, а потом начинали ржать прямо в лицо.

Сиплый словно подслушивал его мысли.

– Не нервничай, не съедим. Мы сами всего на свете боимся. Я просто проверял тебя на вшивость. У нас тут много практикантов побывало, но достойных можно пересчитать по пальцам. Как это говорится в Библии: «Званных много, а избранных мало». Правильно я трактую, Шурик?

Шурик даже глаза не открыл. Митяня тоже долго терпел и пытался полностью сосредоточиться на ремонте своей одежды. Уж Митяня-то знал наверняка, что весь этот концерт разыгрывается не столько для Практиканта, сколько для него самого. Потому что у Сиплого по жизни была одна цель – довести Митяню до белого каления. Наконец старик не выдержал.

– Твою ж дивизию, – проворчал он, – хамло ты узкоглазое! Уж чья бы корова мычала. Сначала в зеркало на свою рожу посмотри, потом к людям приставай. Избранный у нас тут нашелся. Еще Библию приплел…

– А вот рожи моей, многоуважаемый Митрий Палыч, попрошу не касаться. Сейчас вообще не обо мне речь.

– Об тебе, мурло басурманское, только об тебе у нас все дни и ночи речь идет. Я бы таких, как ты, американцам на парашюте сбрасывал, и никакой атомной бомбы не нужно. Понаплодились на нашу голову, монгольские отродья, продыху от вас в России не стало. Мало вас на Куликовом поле били.

– Я, между прочим, по паспорту украинец…

– Поглядите на него! Хохол у нас тут выискался с паспортом. Да у тебя отродясь никакого документа кроме справки из вытрезвителя не было. Как родился в луже, так и подохнешь в ней, и никто не вспомнит, что жил такой человек на свете.

– У меня, кстати, не только паспорт имеется, но еще и военный билет. Я бы тебе показал, да дома забыл.

– Какой у тебя дом, колючка верблюжья? Твой дом – лужа…

На этом знакомство закончилось. Для старика и Сиплого уже никого больше не существовало, кроме них самих. По сути, ни тот, ни другой никакой опасности для Виталика не представляли – такой вывод можно было сделать из этой короткой сценки. Митяня и Сиплый компенсировали друг друга, поглощали друг друга и всю свою энергию тратили только друг на друга. Они могли вести эту беседу весь день с небольшими только перерывами. Все зависело от вдохновения Сиплого, который умело управлял процессом, как хороший тамада управляет застольем. Если ему надоедало, он прекращал подзуживать старика, и тогда тот утихал на время. Если же Сиплому наскучивала тишина, то завести старика не составляло труда – достаточно было сказать только одно слово.

Виталик стал смотреть в окно. Высокие стебли кукурузы сливались на скорости в сплошную зеленую стену вдоль дороги. Лишь изредка кукуруза расступалась, чтобы на мгновение показать несколько беленых мазанок казачьего образца. Хутора на этом шоссе попадались не часто и почти не нарушали общего однообразия кукурузного пейзажа, который вскоре стал наводить на Виталика такую же тоску, как и непрекращающаяся перебранка двух несимпатичных ему людей. Если бы у него была такая же панама, как у Шурика, он сейчас охотно бы сымитировал дрему. В поселке он хотя бы мог спрятаться на скамейке под лиственницей, здесь же был открыт всем взглядам.

Вахтовка отъехала от поселка всего километров на пятьдесят, когда навстречу ей словно корабль-призрак показался автобус с туристами. Это было первое значимое событие начинающегося дня. Туристические автобусы на этой трассе в последние три года появлялись очень редко, а уж такие и вовсе никогда сюда не заглядывали – малиновый «Икарус» с высокими креслами и затемненными стеклами остановился на обочине, а из него вылезали, потягиваясь, одна за другой молоденькие девушки с фотоаппаратами через плечо, в тугих шортах и с обнаженным пупками. На самом деле среди них были и лысые мужики, и пожилые дамы, и дети в курортных чепчиках, но Рыжий видел только этих девушек. У него в это время словно какой-то фильтр в глазах включился.

– Смотри-и! – Рыжий выгнул спину и похотливо заелозил на месте. – Туристки, Командир, туристочки! Сейчас по кустикам разбредутся. Может, остановимся, а? Сделаем вид, что надо шины подкачать…

– Езжай дальше, – не отрываясь от карты приказал Ткач.

– Команди-ир, – Рыжий заскулил. – Я потом догоню потерянное. Пять минуток постоим и поедем. Смотри, какие девахи. Как в заповеднике…

– Езжай!

– Эх, – Рыжий проводил автобус долгим слюнявым взглядом, пока хватило упругости шейных позвонков. – И почему к нам на практику никогда не присылают девчонок. Хоть бы раз вот таких… Из соседней области, наверно, – он сунул голову в открытое окно, чтобы разглядеть номера автобуса…

– Тормози!!! – заорал Ткач и тщетно попытался перехватить руль.

Это было второе значимое событие. Из-за поворота неожиданно выскочила насыпь земли, огороженная предупредительным дощатым заборчиком с соответствующим знаком. Рыжий едва успел засунуть голову в кабину, иначе сорвало бы ее с плеч. Реакция ног тоже успела сработать. Истошно завизжали тормоза, и вся машина навалился на плечи. Она пробила хилый заборчик, с разгона перескочила насыпь и резко нырнула носом в вырытую позади насыпи яму. Раздался звонкий, как выстрел, хлопок разорвавшихся шин. Ткач от сотрясения вогнал себе в ладонь почти всю иголку циркуля, карта в его пальцах скомкалась и надорвалась до середины…

Стало очень тихо. Только птицы на склоне удивленно верещали, перелетая с ветки на ветку, и еле-еле позвякивал болтающийся на ключе зажигания брелок.

Рыжий вытаращенными глазами смотрел перед собой, намертво схватившись за руль. Руки побелели от напряжения. Он медленно повернул голову и удивленно посмотрел на Ткача.

– Не п-понимаю, – заикаясь, произнес он. – Мы две н-недели назад с дядькой проезжали здесь, н-ничего этого не было…

Глаза Командира были холодными и безжизненными, как у бронзовой статуи Ленина, что стояла напротив поселкового клуба. Поперечная морщина на лбу очертилась так отчетливо, словно кто-то провел по коже химическим карандашом. Это был плохой знак.

– Вылезай из кабины, – тихо сказал Ткач.

– Твою рыжую дивизию!!! – донесся из будки крик Митяни.

Рыжий понял, что защиты ему ждать не откуда. Обычно, когда он бедокурил, старик проявлял редкую для своего характера снисходительность. В последний раз нечто подобное случилось почти год назад, когда Рыжий по какому-то наваждению включил заднюю скорость и въехал будкой в витрину поселкового гастронома. Тогда Ткач тоже смотрел на Рыжего вот таким страшным взглядом, но Митяня вовремя вступился и до физической расправы дело не дошло. Теперь же все складывалось таким образом, что тяжелой командирской руки никак не избежать.

Продолжая испуганно глядеть на Ткача, Рыжий нащупал ручку на двери, нажал на нее и стал медленно сползать вниз, словно в кабине была взрывчатка.

– Командир, честное слово, я…

– Вылезай! – рявкнул Ткач и резко толкнул дверь со своей стороны.

– Мама! – вскрикнул Рыжий и бросился наутек, сбив по пути Шурика, который только что вылез из будки и потирал ушибленную лысину. Его панама потерялась где-то внутри машины во время переполоха, и без нее он выглядел совершенно беспомощным, как очкарик без очков.

– Стой, иначе хуже будет! – кричал Командир вдогонку.

Рыжий быстро лавировал между деревьями и поднимался по склону у дороги все выше и выше. Угнаться за ним Ткач не мог – и годы были уже не те, и злость его оказалась не такой ретивой, как страх Рыжего.

– Можешь и не возвращаться, – задыхаясь, произнес Командир, схватился за правый покалывающий бок и стал спускаться вниз к машине.

Оба передних колеса вахтовки уже спустили воздух.

– Твою ж дивизию, – Митяня поскреб пальцами щеку, присев возле осунувшихся шин.

– Сволочь, – согласился с ним Ткач и еще раз посмотрел на склон.

Рыжий затаился где-то наверху и не выдавал себя ни хрустом веток, ни шелестом листьев. Потревоженные его беготней птицы поначалу расщебетались наперебой в кронах деревьев, но скоро успокоились и снова расселись по местам.

«Хорошенькое начало дня», – подумал Командир.

К счастью, они всегда возили с собой две запасные шины. Одна из них была прикреплена к задней двери будки, а другая валялась где-то внутри под многочисленными ящиками, палатками, спальниками и прочим походным барахлом. Чтобы достать ее, нужно сначала всё это барахло вытащить наружу.

– Не могли сверху где-нибудь бросить? – недовольно посетовал Ткач.

– Кто ж знал, Командир, что сразу два ската уделаем. Я и не припомню такого, чтобы сразу два, – оправдывался Митяня.

– Рыжий у нас мастер, – усмехнулся Сиплый. – Если бить, то сразу всё. Чего ж мелочиться.

– А тебе лишь бы хаханьки, образина узкоглазая! – накинулся на него старик. – Тут работы на три часа, а ему бы только хаханьки. Чего встал, руки в брюки! Вытаскивай ящики! Вы с Практикантом подавайте из машины, а мы с Шуриком будем на земле принимать.

Разгружать машину, круто опущенную мордой в яму, было не просто. Особенно пришлось повозиться с ящиками из-под аппаратуры.

– Осторожнее, Практикант, не урони, – кряхтел Сиплый. – Не дрова таскаешь. Каждый прибор на вес золота.

Командир в это время искал в кабине домкрат. Ящик под водительским сиденьем был набит доверху всякими железками, но домкрат, по закону подлости, оказался в самом низу.

– Сколько раз говорил, – раздраженно бормотал он про себя, бряцая металлом, – сколько раз я ему говорил, наведи порядок в своих вещах, разложи все по местам. Пока жареный петух не клюнет…

Вторую запаску отыскали – она оказалась зажатой между стеной будки и огромной катушкой геофизического провода. Получалось так, что и эту двухсоткилограммовую дуру надо двигать с места.

Виталик уже изрядно устал. Его щеки блестели от пота.

– Ну, паршивец, – Митяня повел сердитым взглядом по кронам деревьев на склоне. – Рыжий, зараза, а ну выходи! – крикнул он. – Набедокурил, паразит, теперь иди сам исправляй!

Прошло не меньше двух часов. За это время сняли старые колеса и насадили новые на оси. Осталось только накачать шины и выдернуть вахтовку из ямы. Рыжего, стервеца, все не было.

– И попробуй после этого говорить, что водитель в нашем мире не самый первый человек, – усмехнулся Сиплый. – Такой сопляк закапризничает, а мы из-за него здесь два часа торчим.

– А ты не вякай, – тихо, но с чувством сказал ему Митяня. – Обвиняльщик нашелся. Перепугался, парень. Что ж теперь убить его, балбеса, за это. Не со зла же. Сам бы еще не так сиганул, если бы Командир рассердился.

– Ага. Пожалей его, старый, пожалей. Только про лоб свой ушибленный не забудь и про то, как мы за здорово живешь корячились, катушку с места на место перетаскивали. У тебя вечно так. То ты всех дерьмом обливаешь, то жалеть ни с того, ни с сего начинаешь.

– Тебя-то не пожалею, не беспокойся. Подыхать, мурло монгольское, будешь, воды не подам.

– Хватит лаяться, – оборвал их Ткач. – Лучше буксир поймайте. Надо машину из ямы вытаскивать.

Митяня вышел на середину шоссе и поднял козырьком ладонь ко лбу, вглядываясь то в одну сторону дороги, то в другую. Единственный транспорт, на который оставалась надежда – самосвалы. Они возили щебенку на дорожный комбинат далеко за поселок. Раньше их тут было очень много, но в последние годы этот поток постепенно иссякал. Некогда оживленное шоссе приходило в упадок, как и все вокруг.

– Рыжий, выходи! Ничего тебе не будет! – крикнул Командир.

Рыжий то ли не слышал, то ли выжидал чего-то.

Солнце уже поднялось высоко. Сиплый заголился по пояс, его волнистый хребет на загорелой спине влажно отблескивал. Шурик тоже снял панаму, засунул ее за ремень и накручивал гайки на новые колеса, блестя шоколадной лысиной. Виталик в это время сидел на валуне у обочины и разомленным взглядом смотрел на пустынную дорогу. Ему тоже хотелось скинуть брезентуху, чтобы свежая струя воздуха пощекотала подмышками, но он постеснялся своей белой городской кожи.

– Практикант, задание есть, – позвал его Ткач.

Виталик встал и нерешительным шагом приблизился к Командиру. Ничего хорошего он не ждал.

– Поднимись наверх и разыщи Рыжего, – сказал Командир. – Пусть не дурит и выходит. Ничего ему не будет, я обещаю. Только давай быстрее.

Виталик ушел. Тем временем Сиплый разжег костер, быстренько сварил картошку, вывалил в кипящую воду тушенку, приправил сушеным укропом и лавровым листом – получилась в меру наваристая похлебка. Молча пообедали.

– Надо бы ребятам оставить, – сказал Митяня, когда ложки нащупали дно котелка.

– Практиканту еще можно, а Рыжему за какие заслуги? – ответил Сиплый и выловил еще один волокнистый клок тушенки.

– Дед прав, – Ткач накрыл котелок крышкой, – остальное детям.

Сиплый с сожалением облизал ложку и улегся в тени машины на песчаную насыпь. Шурик сел рядом и принялся точить перочинный нож камнем. Митяня снова вышел на дорогу и стал прощупывать взглядом горизонт. Самосвалов до сих пор не было. Практикант тоже не возвращался.

– Скака-а-ал казак через доли-и-ину, – затянул себе под нос Сиплый.

– Морда нерусская, – проворчал старик. – Твоя песня про саксаул да верблюжий помёт, а не про казака…

– Что хочу, то и пою. А ты, дед, чем исходить на плесень на почве шовинизма, лучше за дорогой следи. Вон что-то дымит с той стороны.

Ткач был внешне спокоен. Он молча вымерял шаги между машиной и склоном, изредка поглядывал вверх. Проклинать туристов с их автобусом, дорожных рабочих с их ямой и Рыжего с его ротозейством было бессмысленно. Нужно было предпринимать какие-то решительные действия. Минуты текли. Солнце почти взошло к зениту. Уже потеряно почти три часа. Командир, конечно, сделал некоторый резервный запас времени, но тратить его на смену продырявленных шин – слишком большое расточительство. За это же время можно было сделать целый профиль на Карадоне.

Митяня наконец остановил следовавший мимо самосвал.

– Выпили? – с понимающей ухмылкой спросил шофер, взглянув на торчащий из ямы задок вахтовки.

– Если бы, – вздохнул Сиплый.

– По трезвости? – удивился самосвальщик.

– По глупости.

– И кто же у вас такой глупый? – он обвел всех оценивающим взглядом.

– Ты вытаскивать нас будешь, или вопросами сначала заморишь?! – не выдержал старик. – Кто да что, что да как. Твое какое дело?

Шофер обиделся.

– Рододендрон надо пить, папаша. Его тут много растет, – сказал он и стал прилаживать трос к машине нервными рывками.

Сиплый, заглаживая вину старика, хотел помочь самосвальщику, но тот отогнал его:

– Не лезь под руку! Делаешь им доброе дело, они же еще…

Больше он не сказал ни слова, только уже когда выдернул из ямы вахтовку и садился в кабину своего самосвала, вместо «прощайте», крикнул Митяне:

– Ро-до-ден-дрон! – и постучал себя по лбу кулаком четыре раза.

Сиплый довольно хихикнул.

– Такой же, видать, балбес, как и ты, – проворчал старик вслед уехавшей машине.

Виталика с Рыжим все не было. Ждать надоело всем, даже Шурику. Солнце пекло все сильнее.

– Ну и мальца нам подсунули, – не находил себе места старик.

Ткач молчал, но по его пасмурному лицу было видно, что думает он примерно о том же.

Рыжий вернулся незадолго после того, как уехал самосвал. Вид у него был сильно виноватый. Командир, надул желваки, нарисовал морщину на лбу, но не стал пенять ему на потерянные шины и время.

– Где Практикант? – сразу спросил он.

Рыжий поклялся, что не видел его. Выходило так, что парень заблудился. Начали кричать. Результата от этого крика не было.

Виталик тем временем забрался по склону так высоко, что уже и не слышал их. Тогда решили послать Рыжего на поиски Практиканта, но предварительно снабдили его переносной рацией «Кактус». Этими рациями геофизики обычно пользовались для связи с базовым лагерем, когда выходили на профиля. Рыжий рад был хоть как-то выслужиться. Он как заправский пехотинец повесил рацию на бедро, и помчался вверх по склону.

Прошло минут пятнадцать. Командир вышел на связь:

– Рыжий, ты где? Прием.

Приема не было.

– Рыжий, прием.

Рация молчала.

Сиплый набрался мочи и что есть сил заорал, сложив ладони рупором.

– Рыжий, прием!!!

Стая каких-то перепуганных птиц сорвалась с веток. Рация тут же отозвалась. Оказалось «Кактус» Рыжего был поставлен на передачу, а не на прием, поэтому позывных Командира он слышал.

– Дал господь ребенка матери, а ума ребенку дать забыл, – проворчал Митяня.

Наконец Рыжий бодро сообщил:

– Я нашел его, Командир. Через пять минут будем на месте.

Ткач посмотрел на часы. О том чтобы растянуть перед отбоем питающую линию, речь уже не шла. Успеть бы до темноты добраться до серпантина.

– Причальные сегодня отменяются, – сказал он хмуро.

Это известие прозвучало, как гром с ясного неба. Только Шурику было наплевать на традиционную пьянку. Он был человек почти святой, и спиртного почти не употреблял. Но Сиплый с Митяней святыми не были. Они конечно мирились с сухим законом во время полевого сезона, но на отведенные традицией часы рассчитывали. Еще не было в их геофизической практике таких случаев, чтобы когда-либо Командир отменял причальные или отходные.

– Командир, мы же готовились, – Митяня тут же изменился лицом и стал вдруг очень жалким и смешным. – Грешно нарушать традицию. Счастья не будет.

– Счастья не будет, если не успеем. У нас неделя срока, а работы на месяц. Уже половину дня мы потратили на всякую ерунду. Не маленькие же, должны понимать. Сделаем работу ко времени, тогда одним днем и приезд, и отъезд отпразднуем.

Старик укоризненно посмотрел на Сиплого, словно тот был в чем-то виноват. Сиплый развел руки – а я-то тут при чем, самому больно.

– Эх! – Митяня досадливо махнул рукой, влез в будку и лег на свой лежак.

Из зарослей появились запыхавшиеся и раскрасневшиеся Рыжий и Виталик. Командир строго посмотрел на обоих, но ничего персонального им не сказал.

– По коням, – вяло приказал он, а про себя подумал: «Отвесить бы по хорошему лещу каждому».

– С почином, Практикант, – сказал Сиплый, когда машина сорвалась с места. – В нашем полку оглоедов и паразитов прибыло. Правда, дед?

Дед молчал. Переживал.

Сиплый подвинул Виталику котелок с остатками холодной похлебки, сунул луковицу, ломтик хлеба. Виталик молча принял все это, не поднимая ни на кого глаза.

– Кушай, детка, поправляйся.

– Спасибо, – почти шепотом ответил тот.

– Видал, старик, тонкости какие? Спасибо и пожалуйста люди говорить еще не разучились. И манеры аристократические не позабыли. Может вилку дать?

– Дай парню пожрать спокойно, балаболка неуемная, – не выдержал старик.

Половину пути проехали только к четырем часам дня. Пришлось сделать еще одну вынужденную остановку – у милицейского поста, который остался на этом отрезке шоссе с более благодатных времен. Машин на трассе было мало, и гаишники развлекались, как могли. Проверили документы, изъявили желание сделать осмотр, на предмет чего-нибудь запретного. Седоусый лейтенант не поленился залезть в будку.

– Здорово, дядя, – сказал ему Сиплый.

– Здорово, родственничек, – ответил тот и кивнул на бочку. – Это у вас что?

– Самогон, – не задумываясь, ляпнул азиат.

– Не слушай ты его, – поспешил встрять старик, – он у нас вроде дурачка со справкой. В психушку сдавать жалко, вот и возим с собой…

– Я спрашиваю, что это у вас?

– Топливо для нашей машины. Про запас везем.

– А огнетушитель и ведро с песком имеется?

Огнетушителя у них отродясь не было, песка тоже.

– Не порядок, – сказал лейтенант и вылез из будки.

Хотели составить протокол и оштрафовать. Командир вступил в диспут. Слова не помогли. Пришлось откупиться десятью литрами бензина. Пока Рыжий искал шланг, пока протягивали этот шланг через окно к бочке, пока подсасывали и плевались проглоченными каплями бензина, время без зазрения совести уходило в вечность. Все реальнее вырисовывалась перспектива подъема по крутому серпантину в темноте. Рыжий чувствовал свою вину и вжимал педаль до упора, но старенький ГАЗ-66 был хоть и надежен, но не всемогущ. Быстрее он ехать не мог.

Командир тщательно изучал карту. Шоссе в этот момент как раз делало большую петлю, огибая предгорья. Эту петлю можно было срезать. Для этого нужно свернуть в ближайшее ущелье и по нему добраться до отмеченной на карте пунктиром грунтовой дороги. Что это за дорога – непонятно. Скорее всего – очень древняя. Такие сквозные дороги местное население использовало для перегона своих бараньих стад из одной долины в другую. Был риск, что проехать по ней невозможно, и тогда придется возвращаться обратно на шоссе. С этими горными дорогами может всякое случиться. Тектоника здесь неустойчивая, часто случаются обвалы или оползни. С другой стороны, если проехать по ней все же можно, то экономилось почти два часа пути…

Командир не то чтобы не любил риск, но он не любил неопределенность, которая обычно с риском связана. Хотелось найти что-нибудь понадежнее, однако ничего другого придумать уже было нельзя.

– Останови машину на обочине, поговорить надо, – приказал Командир.

Вообще-то он редко советовался с коллективом. В геологии в целом, и в геофизике в частности демократический строй не приживался. Всегда господствовала тирания различной степени жесткости. Но бывали моменты, когда Ткач позволял себе устроить некое подобие новгородского вече. Всего три раза такое бывало в его практике, и однажды на кону стояла жизнь человека. Человека тогда спасли, но как раз потому, что Ткач поступил по-своему и не стал никого слушать.

– Вот она, – Ткач медленно провел иголкой циркуля по пунктирной линии на карте.

Он сидел на камне у обочины, разложив карту на коленях, а остальные склонились над ним и следили за его рукой. Горячий июньский воздух обжигал лица. Ярко раскрашенная птица, размером побольше воробья, нагло скакала прямо по середине дороги.

– И что это такое? – недоверчиво спросил Рыжий, глядя в карту.

– По-моему, это баранья тропа, – ответил Командир.

– Хорошая задумка, Командир, – тут же согласился Митяня. – Лучше скосить угол, чем его объезжать. Тут по прямой до Карадона получается километров на сто меньше, чем по шоссе.

– На сто тридцать четыре.

– Как раз часам к шести будем. Может, и линию растянуть успеем.

– Может даже еще что-нибудь успеем, – хитро намекнул Командир, и от этого намека на сердце Митяни и Сиплого потеплело. Идея Командира сразу показалась им супергениальной, а риска окончательно застрять они теперь в упор видеть не хотели.

Сомнения были только у Рыжего. Он еще чувствовал свою вину, но все же рискнул высказаться.

– Ты уверен, что машина проедет по этой тропе? – спросил он. – Она же баранья.

– Вот же, бестия рыжемордая, – тут же накинулся на него Митяня. – Командир, наверно, лучше тебя понимает. А? Ты еще у мамки сиську ртом искал, когда он по этим тропам ездил.

– Не лезь, дед, не в свое дело. Не тебе по этой дороге ехать. Ты будешь в будке дрыхнуть, а я…

– Ах, ты шмакодявка сопливая! – старик завелся не на шутку. – Сначала машину водить научись, потом будешь рот свой разевать. Копыта бы пообрывать и перьев в задницу навтыкать, чтобы летал и кувыркался. Как только права на машину таким оглоедам выдают? То дернет, то шлёпнет, то пыхнет, то ляпнет. А мы тут, как дрова на подводе, бренчим и молчим.

Сиплый смотрел на старика с любовью в плутоватых глазах.

– Чего ты вылупился на меня, балаболка нерусская?

– Красиво говоришь. Прямо, как Пушкин.

Ткач сложил карту и убрал ее в планшет.

– Все равно другого варианта у нас нет, – сказал он. – Попытка не пытка. По коням!

Переехали небольшой каменный мост, свернули с шоссе и поехали вдоль бурливой речушки. Скоростью пока пришлось пожертвовать. Дорога в ущелье была узкая и ухабистая. После дождя по такой дороге только на танке ехать.

– Что-то мне эта идея тоже перестала нравиться, – произнес Сиплый, глядя в окно.

С обеих сторон от дороги поднимались вверх зеленые склоны. Справа, за рекой, склон был густо покрыт деревьями, слева – несколько покруче, с короткой травянистой щетиной. На нем только кое-где можно было увидеть одинокую сосенку или разлапистый дуб, раздавшийся вширь от избытка света и отсутствия конкуренции. Чем дальше уезжали они по этой дороге, тем глубже становился каньон. Река от поворота к повороту бурлила на порогах громче и злее, и все теснее прижимала дорогу к левому склону. Скалы иногда нависали так низко, что, казалось, вахтовке никак не протиснуться под ними.

– Что тебе еще не нравится? – недовольно отозвался Митяня на слова Сиплого.

– Да вот это. Как может в таких камнях образоваться какая-то тропа? Разве динамитом ее прорубить.

– А ты лучше не думай ни о чем, профессор. Твое дело солому кушать и хвостом махать. За тебя Командир думать будет.

Виталик, глядя в окно, тоже испытывал угнетающее чувство, словно бы оказался наглухо замурованным со всех сторон. Эти скалы, покрытые местами серым лишайником, эта бурлящая под колесами река, одинокие убогие деревца, растущие прямо из камня – таких пейзажей ему не приходилось видеть в своей жизни. Это ли и есть тот самый Кавказ, стихотворения о котором заставляли заучивать на память в школе. Восторгаться этим нельзя, этим можно только ужасаться. Он покосился на Шурика. Тот, закрыв глаза панамой, продолжал шевелить губами.

Прошло достаточно времени, а желанная тропа так и не появлялась. Даже такой тихоходной скоростью они уже давно должны были выехать на нее.

– Может быть, карта врет? – осторожно спросил Рыжий.

– Это серьезный документ, а не рисунок маслом, – резко ответил Ткач. – Ее еще при Сталине составили. Тогда за каждую черточку отвечали головой. Если здесь обозначена тропа, значит, она должна быть.

– Но по спидометру мы ее уже полчаса назад проехали…

– Давай, ты лучше помолчишь.

Рыжий притих. С Командиром, когда он такой, лучше не связываться. Может врезать без предупреждения. Синяка не будет, но звездочек в глазах на американский флаг хватит.

Уже во всю вечерело. Горы багровели в лучах заходящего солнца. Того и гляди, за следующим поворотом появятся заснеженные вершины первых трехтысячников. Как назло, по пути не попадалось ни одного селения и ни одной встречной машины. Хоть бы спросить, правильно едем или нет. Зачем тогда эта дорога нужна, если никто здесь не живет, и никуда она не ведет?

Ткач выругался про себя от досады. Если сейчас поворачивать обратно, то к ночи даже до устья Карадона не добраться. Двигаться вперед тоже было бессмысленно. Просто чертовщина какая-то прет весь день…

– Еще метров пятьсот проедем, тогда встанем и осмотримся, – решил он.

Они остановились на небольшой поляне в излучине реки, где росло несколько молодых березок. Здесь скалы немного отступали и давали простор для того, чтобы развернуть машину в обратном направлении.

– Куда это нас прибило? – первым делом спросил Сиплый, вылезая из будки.

– Тебе не все равно? – сквозь зубы осадил его Ткач. – Сидишь в машине и сиди. Зарплата не за выработку идет.

Сиплый переглянулся с Рыжим. Тот сделал страшное лицо. Сиплый все понял и кошачьим шагом пошел к кустам у речки. Там уже рядком стояли Митяня и Шурик, а чуть поодаль скромно расположился Виталик.

– Ты чего от коллектива отбиваешься? – крикнул ему Сиплый. – Не стесняйся, у меня все такое же и в том же количестве.

– Что говорит Командир? – спросил его Митяня.

– А ничего не говорит. Злой наш Командир. Рыжий даже пикнуть боится. Я так понимаю, мы снова вляпались. Вот до чего доводят всякие эксперименты. Ехали бы по шоссе, уже сейчас к Карадону подъезжали бы.

– Твое дело ишаков пасти, а не Командира обсуждать.

– Обсуждай, не обсуждай, а до места мы сегодня не доберемся, – Сиплый осмотрелся по сторонам, застегивая ширинку. – Лучше бы уж здесь заночевали. Места вроде бы неплохие. Тихо и вода рядом.

– Хватит болтать, пошли к машине. Командир без нас разберется.

– Ты иди, а я еще постою, пейзажами полюбуюсь. Свистнешь, если что.

– Я тебе свистну, я тебе так свистну, что оглохнешь на два уха.

Вместе с сумерками в ущелье опускалась вечерняя прохлада. От бурлящей реки подуло свежестью. Сиплый лег под деревцем, со скрипом вытянул травинку из корневища, засунул ее в рот, всосал в себя сладкий сок.

На погустевшем небе зажглась первая звезда. Когда Сиплый был маленьким, он любил лежать на стогу и смотреть в черное небо. Отец с братьями ложились под телегами, чтобы ночной дождик врасплох не застал, а он забирался на стог свежескошенной травы и подолгу смотрел на густые крапинки звезд. Какие мысли тогда были в голове, сейчас уже и не вспомнить. В памяти осталось только вот это удивление бесконечностью времени и пространства. Ему тогда казалось, что и его жизнь будет безграничной, как это звездное небо.

– Лучше бы уж здесь заночевали, – вслух сказал он.

На душу накатило вдруг лирическое настроение. В голову, как всегда в такие минуты, полезли строки из любимого «Евгения Онегина»:

Меж гор, лежащих полукругом,

Пойдем туда, где ручеек,

Виясь, бежит зеленым лугом

К реке сквозь липовый лесок…

Сиплый знал всего «Евгения Онегина» наизусть, чем не раз приводил в изумление жителей поселка. Даже в свои запойные годы, в самом безобразном состоянии он мог вдруг брякнуть цитатой из поэмы, причем очень подходящей к случаю. Из его испитого рта эти строки звучали как нежная бетховеновская соната из мусорного бака. Собутыльников это очень веселило. Декламации Сиплого они воспринимали, как фокусы циркача. Зато Митяня почему-то приходил в ярость, когда Сиплый вдруг начинал говорить пушкинским ямбом. Он считал это надругательством и над русским человеком и над самой природой. Люди, подобные Сиплому – с монголоидным лицом и арестантскими манерами, – способны разве что на похабные тюремные песни. Таково было мнение старого ворчуна.

– Монгол! – позвал Митяня через несколько минут.

Сиплый продолжал лежать, закинув ногу на ногу и мечтательно глядя на единственную звезду.

– Монгол, шайтан в твою душу! Иди дрова собирай.

Сиплый приподнял голову.

– Остаемся, что ли?

– Остаемся. Командир сказал, что рано утром поедем обратно.

– Вот это отлично. На ночь глядя, что за дорога, – он подскочил и выплюнул травинку. Поэтическое настроение тут же улетучилось.

Командир понуро сидел на походном брезентовом стульчике и мысленно подводил неутешительные итоги. Сегодняшний день они фактически потеряли, завтра потеряют еще как минимум половину. С учетом предусмотрительно отведенного резерва времени еще можно рассчитывать на то, чтобы сделать полноценных тридцать профилей, но для этого надо сильно постараться. И еще для этого нужно немного везения, с которым у них сразу что-то не заладилось. Если вдруг в оставшиеся дни зарядит дождь, а этого исключать нельзя, то мечты Зиновия Федоровича о светлом будущем поселка, останутся лишь мечтами, потому что в дождь вообще работать нельзя. Пока, конечно, паниковать рано, но надо было разработать какой-то план на случай если придется, сокращать объем работ. От количества профилей зависит качество информации. Если оруденение дайки локальное, то разреженная сеть профилей может не уловить аномалии – она просто ускользнет, как рыбка в слишком крупную ячейку невода. Следовательно, надо наметить какой-то предел, ниже которого опускаться ни в коем случае нельзя. Например, двадцать профилей. Командир расстегнул планшет, достал карту, блокнот, карандаш, сделал быстрый расчет. Получалось, что расстояние между каждым профилем составит около двухсот метров – это вполне допустимо при таком масштабе съемки. Можно даже заложиться на семнадцать профилей, пятнадцать, но никак не меньше. Еще можно пожертвовать частью крайних пикетов на профилях, которые вынесены за пределы самой дайки. Правда, при этом теряется часть очень важной приграничной информации. Можно было бы для сравнения взять трехреченскую дайку – Ткач захватил материалы по ней – но там оруденения вообще не обнаружили, поэтому сравнение не очень корректно…

Остальные члены отряда суетились вокруг увлекшегося расчетами Ткача. Практикант доставал походную посуду из машины, Шурик разматывал антенну для рации. Из-под днища машины торчали босые ноги Рыжего. Митяня заломал одну из березок и обсекал ее от ветвей. Сиплый, как всегда, от работы отлынивал.

– Слышь, старый, – азиат стрельнул плутоватыми глазами в сторону Ткача. Вид у него был заговорщицкий. – Может, разведаешь у Командира насчет причальных?

Митяня замялся и тоже посмотрел на Командира. Тот, не видя никого, черкал в блокноте карандашом и при этом шевелил губами, совсем как Шурик, читающий молитву. Предложение Сиплого было и к месту, и ко времени, и к всеобщему интересу. День все равно зря пропал, так уж пусть вечер с пользой дела пройдет. Завтра еще неизвестно, сколько в машине трястись. Пока до Карадона доедем отрезвиться успеем. Но, как-то боязно было подходить с таким вопросом к Командиру. Бедовый сегодня день получился. Настроение у Командира непредсказуемое. Он там про свою поляризацию думает, формулы какие-то решает, а мы тут к нему со своей водкой…

– А ты сам подойди, – предложил старик.

– Если я подойду, то он точно не разрешит. У тебя какой-никакой, а авторитет. А я для него кто?

– Это точно. Авторитета у тебя никакого. Одни сопли на палочке.

Старик еще раз глянул с опаской на Ткача.

– Может, Шурика попросить? Командир его ценит.

– Давай уж тогда сразу Практиканта, – разозлился Сиплый. – Чего ты, дед, как маленький? Не хочешь выпить, так сразу и скажи. Мы что зря ее вчера покупали? Я, между прочим, на это дело последний чирик выложил. А зачем, спрашивается? Когда в Карадон приедем, все равно он нам выпить ни грамма не даст. Так и привезем обратно в поселок.

– Настоится, слаще будет.

– Слаще будет, – перекривлял его Сиплый. – Ну и сиди трезвый, раз так хочется. Я тоже перебьюсь. Мне, что ли, одному надо? Я могу по полгода в рот ни капли не брать.

– Это ты Практиканту будешь брехать. Твои полгода самое большое на неделю тянут…

В это время Ткач вышел из своего заторможенного состояния и быстро осмотрелся вокруг, словно та учительница, которая только что внимательно изучала классный журнал и вдруг подняла глаза над очками только для того, чтобы приструнить пару двоечников на задней парте.

– Вы чего там шушукаетесь? Сиплый мигом дуй за дровами, а ты, дед, помоги Шурику растянуть антенну. Сейчас связываться с поселком будем.

– Будет сделано, Командир! – по-армейски гаркнул Сиплый и подмигнул Митяне. – Давай, не теряйся.

– Постой, – Митяня хотел схватить его за рукав, но тот увернулся и пошел к реке.

– Гром гремит, кусты трясутся, что там делают!?… – заорал азиат во всю глотку, продираясь сквозь заросли приречных кустов.

– Охальник басурманский, – проворчал ему вслед Митяня, хотя такие стишки от Сиплого он готов был слушать с большей охотой, чем Пушкина.

– Ты не порти анекдот, там медведь малину рвет! – продолжал орать Сиплый, прыгая по камешкам к противоположному берегу реки. Там растительность была богаче и сухие ветки найти легче.

Старик подошел к Шурику. Тот молча разматывал антенный провод и подсоединял его к клеммам рации. Вид у Шурика был сосредоточенный, губы шевелились сами по себе, руки – сами по себе. Разорвись поблизости бомба, он бы, наверно, и не заметил. В этой панаме, да с черной бородой он был похож на басмача, а не на ревностного молитвенника и большого знатока радиоэлектроники.

– Разматываешь? – с деловым видом спросил Митяня.

Шурик не ответил.

– Ну, разматывай.

Старик по шажку медленно приближался к Ткачу, который по-прежнему что-то изучал в разложенной на коленях карте и периодически черкал карандашом в блокноте.

Митяня робко кашлянул у него за спиной. Старику очень хотелось сегодня выпить. Ради этого он готов был даже на маленькие жертвы.

– Ты чего крадешься, дед? – не поворачиваясь спросил Ткач.

– Да ничего. Я просто так, словечком перекинуться. Погода сегодня замечательная. В такую погоду хорошо с удочкой сидеть на тихой речушке и пивко попивать. Ты как думаешь?

– Если что-то конкретное спросить хочешь, то спрашивай. Если нет, иди, займись делом.

– Да нет, ничего, я просто так… Я это…

Ткач оторвался от бумаг и посмотрел на Митяню. Как старик не старался, но его глаза горели предательским желанием. В такие минуты он становился очень потешным – нервничал и не знал, какое выражение придать своему лицу. Краешки губ Командира дрогнули в попытке улыбнуться.

– Ладно, дед, уговорил, – сказал он. – Но чтобы завтра были у меня как огурчики.

– Ты о чем, Командир?

– Простачком только не прикидывайся, дед. Думаешь, я не понял, о чем вы там с Сиплым шептались. Или я ошибся? Тогда, извини, беру свои слова обратно.

– Нет, Командир, не ошибся. В самую точку попал. Значит, я пойду, бутылки в речку положу, чтобы охолонулись?

– Иди, положи. Только учти, напиваться до свинячьего визга, как прошлый раз, я все равно не дам. Понял?

– Конечно, понял. Практикант! – радостно крикнул Митяня в сторону машины. – Захвати авоську с жидкостью, а заодно канистру для воды и пошли со мной к реке.

– С какой жидкостью? – не сразу сообразил Виталик.

– Ты меня, парень, лучше не заводи. Я повторяться не люблю. Там в будке рядом с катушкой авоська в ящике лежит. Она там одна такая приметная. Как увидишь, хватай ее и дуй за мной. Только не разбей, а то за всю жизнь не расплатишься.

Митяня чуть ли не в припрыжку направился к реке. Следом за ним, позвякивая бутылками в авоське, плелся Виталик.

– Алкоголики, – беззлобно произнес Ткач, глядя на старика.

Командир немного взбодрился духом. Еще час назад он чувствовал не просто физическую усталость, а словно какой-то внутренний стерженек внутри него источился. Казалось, что былой кипучей энергии, которая двигала его с молодых лет из одного пекла в другое, почти не осталось. Цель впереди казалась малопривлекательной и не стоящей тех усилий.

«Ничего, повоюем еще. Так оно даже интересней», – подумал он и снова склонился над журналом.

– Александр Иванович. У нас проблема.

Это сказал Шурик. Кажется, он сказал свое первое слово за день. Если Шурик произносил слово «проблема», то ничего хорошего ждать не следовало. Он не умел ни преуменьшать окружающую действительность, ни преувеличивать ее. В последний раз, когда он произносил это слово, у них утонул магнитометр.

Бодрость духа у Командира сразу стала уменьшаться, как уменьшается напряжение на электродах после того, как выключат генератор. Ткач вопросительно уставился на Шурика. Тот сидел на корточках и держал в руках контакты антенны.

– Рация. Что-то в системе. Надо разобрать, – Шурик экономил на глаголах в своей речи.

Ткач отложил бумаги, подошел к рации и щелкнул тумблером туда-сюда. Лампочка напряжения не загоралась.

– Ты питание проверял?

Шурик кивнул.

– Наверно, кабель перетерся на сгибе. Подергай на контакте.

– Привет вам Гильденстерн и Розенкранц! – проорал Сиплый, выходя на полянку с огромной охапкой сухих веток (по всей видимости, Шекспира он тоже когда-то почитывал).

– Дам в рыло, – грубо осадил его Ткач.

– Понял, Командир, удаляюсь.

– Иди сюда, – полушепотом, словно из засады, кликнул его из-под небольшого обрыва у реки восторженный Митяня.

Сиплый бросил дрова на траву и спустился к воде.

– Ты чего так сияешь, дед? Шурупчик нашел?

– Дурилка ты азиатская. Пока ты там непристойные стишки на всю округу орал, я разрешение получил.

– Не шутишь?

– С такими вещами разве шутят.

Монголоидная физиономия Сиплого расплылась в счастливой улыбке, кожа заблестела на натянувшихся скулах.

– Я верил в тебя, Митрий Палыч. Всегда верил.

Он довольно хлопнул Митяню по плечу, тот хлопнул его в обратную. Только что в пляс оба не пустились от радости.

Виталик устраивал между камушков в воде последнюю бутылку. Руки ломило от ледяного холода. Сиплый присел с ним рядом, любовно поправил одну бутылку, переставил другую.

– Не грусти, Практикант, – весело сказал он. – Никуда твоя практикантка не денется. Сейчас по сто грамм пропустим, ты и сам ее забудешь. Бросишь к едрене-фене свой институт, останешься в нашем поселке. Тебе в общежитии комнату выделят, будешь с Шуриком псалмы каждый день читать и нам про Третьяковскую галерею рассказывать. Согласен?

– Эй, работнички! – из-за шума реки голос Ткача казался очень далеким.

– Слышишь, монгол? – Митяня предупредительно поднял вверх палец. – Командир зовет. Пошли, а то у него до первой рюмки настроение не устойчивое. Лучше его сейчас не дразнить. А ты, Практикант, смотри за бутылками, чтобы не уплыли.

– Уже идем! – крикнул Сиплый, торопливо взбираясь по каменистому подъему у реки.

Следом в раскорячку поднимался Митяня, скользя сапогами по мокрым булыжникам.

Ткач и Шурик ползали возле машины по земле на четвереньках и шарили руками в низкой траве. Сиплый сначала хотел сказать какую-нибудь шутку на этот счет (на языке опять вертелись строки из Онегина: «Мелькают профили голов и дам и модных чудаков»), но не рискнул и тоже на всякий случай опустился на колени. Митяня к ним присоединился.

– Чего потеряли? – спросил он.

– Кондёр.

– Чего?

– Конденсатор. Маленький такой, кругленький. Стали разбирать рацию, а он выскользнул из рук, я даже не заметил в какую сторону. Не растопчите только, осторожно ищите.

Рыжий сидел на крыше вахтовки и широко улыбался, глядя на эту ползающую по траве компанию. Ему тоже хотелось сказать что-нибудь остроумное, но он еще чувствовал за собой вину за произошедшее сегодня утром и решил промолчать.

Сиплый предложил выжечь траву. Предложение было настолько глупым, что даже Митяня не нашелся, что ответить. Они так проползали с полчаса. Ощупали каждую травинку. Важнейшая деталь была безвозвратно потеряна. Запасной у них не было, а без этой крохотной полупроводниковой штучки рация наотрез отказывалась принимать и посылать электромагнитные волны.

– Теперь хоть голубя в поселок посылай, – Ткач поднялся с колен и обтер руки о штаны. – Брежнев, наверно, места себе не находит. Я с ним договорился, что выйду на связь в пять, а сейчас уже почти семь.

Прежние пессимистические мысли вернулись в его голову. Большой беды в потере рации, конечно, не было. Это скорее беда для Зиновия Федоровича, который там с нетерпением ждет первых известий. Но в этих мелких неудачах чувствовалось присутствие какой-то потусторонней силы. Ткач не привык быть на поводке у событий, он сам всю жизнь эти события создавал и управлял ими.

– Александр Иванович, – снова подал голос Шурик (он единственный в отряде называл Командира по имени и отчеству).– Я попробую перепаять схему.

Ткач посмотрел на него невидящим взглядом.

– Да, да, Шурик… Попробуй… Попробуй.

Виталик по наказу старика нарезал хлеб. Митяня крошил картошку в висящий над костром котелок. Вода уже кипела. Пахло пряностями и чем-то еще.

– Незадача за незадачей, – бормотал старик себе под нос. – Может, Шурик плохо с утра помолился. Прямо бес какой-то водит нас целый день за нос.

– А я знаю, что это за бес, – лукавым голосом сказал Сиплый, который сидел тут же на бревнышке и ничем общественно полезным занят не был.

– Кроме тебя, других бесов здесь нет, – ответил ему старик.

– А ты на Практиканта посмотри.

– Чем тебе Практикант не угодил? Ну, заблудился парень, с кем не бывает.

– Да не в этом дело. Мы вместе уже сколько лет ездим, и ничего такого раньше с нами не случалось, а как он в отряде появился, так все и началось.

– Ну и что?

– А то. Практикант, как твоя фамилия?

– Носов, – через паузу ответил Виталик.

– А может Бедоносов?

Виталик то ли от неожиданности таких выводов, то ли от извечной своей неуклюжести резанул буханку по диагонали, и одна ее половина упала на землю.

– Практикант, твою ж московскую дивизию! – заорал старик. – Кто тебя учил так над хлебом издеваться?!

Когда уже совсем стемнело, они, наконец, расселись вокруг костра. Огонь отбрасывал искры вверх и пек колени жаром. Все пространство мира сжалось до размеров этого небольшого красноватого пятачка. Даже вахтовка осталась вне видимых пределов.

– Двигайся ближе, Практикант, я не заразный, – Сиплый азартно потер ладони. – Бутылка светлого вина, уединенье, тишина…

Виталик робко опустился на землю с самого края, в тени. Горький дым шибал в нос. Увернуться от него не было никакой возможности.

– А ты дулю ему покажи, – предложил вечно ерничающий азиат.

На брезенте разложили нарезанное сало, хлеб, тут же стоял котелок с уже готовой похлебкой, бутылки, жестяные кружки. Все с нетерпением ждали, пока усядется Командир и произнесет первый тост. Так было принято – пока Командир не скажет напутственного слова, даже прикасаться к водке не моги.

Шурик закрыл глаза и одними губами читал положенную перед принятием пищи молитву. Митяня цыкнул на Сиплого, который пытался мимикой передразнить Шурика.

– Ну что, алкоголики, заждались, – Ткач снова казался бодрым.

– Не то чтобы очень, но пора уже и принять, – захихикал Сиплый.

– Тогда разливай по первой.

Митяня махнул Сиплому рукой, но тот и без отмашки с радостью схватился за бутылку и свернул ей горлышко.

– С началом полевого сезона вас, мужики, – Ткач поднял кружку на уровень глаз. – Он у нас немного задержался в этом году, но я надеюсь, что это не повторится. В следующем году, если повезет в Карадоне, и в министерстве дадут денег, то начнем вовремя. Как в апреле уедем, так и до ноября.

Мужики тихонько загомонили, чокнулись, выпили, с чувством крякнули и потянулись ложками к котелку. Даже Шурик для приличия пригубил. Пьяное расслабление пришло не сразу. Ткач все еще думал об испорченной рации, несколько раз он что-то тихо сказал Шурику, сидящему по правую руку от него, и тот с пониманием кивнул в ответ, снова послышалось – «кондёр». Другие тоже до поры до времени не сильно шумели. Эта раскачка длилась недолго – до второго захода бутылки над кружками.

– А ты чего, Практикант, посуду свою отставил, – заметил Сиплый.

Все посмотрели на Виталика. Тот поежился под этими взглядами.

– Он, наверно, не умеет, – усмехнулся Рыжий.

– А чего тут уметь? Опрокинул ее в рот, вот и все умение.

– Не приставай к мальчонке, – одернул его Митяня. – Ему, может быть, нельзя. Здоровье не позволяет.

– От двух рюмок никто еще не умирал. Мы же все в одном коллективе, а он хочет лучше других быть. Ты запомни, парень, у нас таких не очень любят.

– Таких нигде не любят, – поддакнул Рыжий.

– Давай, Практикант, давай. Не позорь наш гвардейский коллектив. Это очень просто. Я научился этому еще в шестом классе. Дыхание задержал, выпил ее залпом и тут же закусил. Смотри как я.

Сиплый рывком плеснул водку в рот, поморщился, выдохнул, лихо занюхал рукавом.

– Это, конечно не мартини, – скороговоркой произнес он, продолжая морщиться, – но если не перебирать дозу, то не смертельно, а даже приятно. Без этого все равно жизнь не проживешь.

– Учительница первая моя, – хохотнул Рыжий.

Виталик взялся за кружку и задержал дыхание. Сиплый поднял указательный палец, дескать, замрите все, сейчас будет смертельный номер.

– Так. Правильно, – комментировал он. – Не гляди на нее долго. В рот одним махом. Пошел!

Виталик зажмурился и выпил, но не одним махом, как его учили, а мелкими глотками. Рыжий скривился лицом, глядя на него. Последняя капля оказалась самой противной. Виталик не удержал ее, выпустил изо рта и поспешно вытер подбородок ладонью.

– Закусывай скорее, – азиат поддел ложкой кубик картошки из котелка и сунул Виталику в рот.

Все рассмеялись. Даже Ткач и Шурик заулыбались.

– Ну вот, парень, можно поздравить тебя с боевым крещением.

– Главное не увлекаться этим, а то станешь таким, как Сиплый.

– На себя посмотри, дед. Сам же за рюмку Родину продашь.

– Не бреши, паскуда монгольская. Я это дело хоть и люблю, но до последнего края никогда не дохожу. В луже совесть не терял.

– А я предлагаю спеть, – перебивая всех, выкрикнул Рыжий. – Нашу отрядную.

– Началось. Выпили чуть, а тебя уже растащило.

– Лучше уж петь, чем вашу ругню слушать. Давайте. И-и…

Рыжий затянул первым, а другие подхватили: «Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома…» Пели они с чувством, но не всегда попадали в такт. Сиплый дирижировал, Рыжий энергично кивал свой медной шевелюрой, а у Митяни во время пения было такое зверское лицо, как будто он находился на баррикадах и пел, как минимум, «Интернационал». Голоса Шурика слышно не было, хотя рот он открывал, и взгляд у него был осмысленный. «Надежда! Мой компас земной. И удача награда за сме-э-лость».

Командир улыбался одними глазами, посматривая на эти разные лица, едва подернутые хмельком, и был как бы немного в стороне. Он и сам любил вот эту начальную стадию веселья, когда алкоголь еще не въелся в корни разума, а только бродил где-то на поверхности.

– А ты чего же, Практикант, не пел? – заметил неугомонный азиат, когда стихла последняя строчка песни, и все схватились за кружки.

– Чего тебе не сидится, егоза басурманская? Проверяет тут, кто сколько выпил, да кто сколько спел. Может быть, он слов не знает, вот и не пел.

– Да кто же эту песню не знает? Они ее в институте должны были перво-наперво изучить. Сначала ее, а потом уже математику. Ну-ка, Практикант, давай запевай заново, а мы подхватим.

– Уймись, монгольская харя, а то я сейчас дрын березовый вырублю. Не хочет малец горлопанить с тобой на пару, пусть не горлопанит.

Они выпили еще по одной, потом снова спели про «звездные огни аэродромов». Виталик на этот раз пробовал хотя бы открывать рот, чтобы не раздражать по пустякам общественность. Сиплый в пылу вдохновения обхватил его за плечи и стал раскачивать из стороны в сторону, словно они сидели в немецкой пивной.

– Вот ты мне скажи, Практикант, как ты относишься к женскому полу? – спросил Рыжий, когда были выпиты почти все запасы.

У Виталика шумело в голове, рот был полон вязкой слюны. Ему хотелось просто прилечь на травку и больше не вставать до самого окончания практики.

– Опять ты со своими бабами, маньяк, – Сиплый навалился на Рыжего сзади. – Он сегодня в первый раз выпил, а ты к нему с бабами пристаешь. Дай человеку смысл бытия осмыслить. Ты лучше меня спроси, как я к ним отношусь.

– Нет, я хочу, чтобы он ответил.

– Бабы все дуры. Они не стоят того, чтобы в такую минуту о них говорить. Еще великий поэт сказал: «Чем меньше женщину мы хочем, тем больше хочет она нас»… Или как-то в этом духе.… Давай лучше споем, Рыжий.

– Не буду я с тобой петь. Ты не потчи… Не потчительно говоришь о женщинах. Давай лучше выпьем.

– Еще бокалов жажда просит залить горячий жир котлет!…

В это время на противоположной стороне костра глубоко нетрезвый Митяня атаковал почти трезвого Ткача:

– Не может такого быть, Командир. Вы с Рыжим просто проглядели эту тропу. Если она есть на карте, то она должна быть. Это серьезный документ, а не какая-то записулька.

– Скажи, мне как на духу, Командир, – протиснулся к ним Рыжий, – как ты относишься к женскому полу?

– Уйди отсюда, шмакодявка патлатая! – заорал старик. – Не видишь, мы с Командиром стратегические задачи решаем.

– А ты мне… Не надо! – взвизгнул вдруг Рыжий и погрозил старику пальцем.

«Ну все, – понял Ткач, – культурная часть закончилась, начался бардак».

– Рыжий, сейчас же спать, – приказал он. – Завтра рано вставать.

– Я еще не хочу.

– Спать, я сказал!

Последнее, что увидел Виталик – плачущего над костром Митяню. Он сидел в обнимку с Сиплым и всхлипывал:

– Ты знаешь, какая у меня была старуха? Золото, а не человек.

– Все бабы дуры, – еле ворочал языком азиат.

– Ты про мою старуху так не говори, басурманская нечисть…

Виталик проснулся от холода. Что-то монотонно шумело, и он не сразу сообразил, что это шумит река. Было очень темно, и дул ветерок. Несколько крупных капель упали на лицо. Сверкнула молния. На фоне размытых теней вспыхнул и тут же погас серебряный корпус вахтовки. Через несколько секунд небо оглушительно загромыхало.

Он вскочил и, шатаясь, побрел к машине. Ее не было видно, он шел почти на ощупь, выставив руки перед собой. Земля под ногами то проваливалась вниз, то дыбилась вверх. Следующий проблеск молнии высветил вахтовку совсем не в той стороне, куда он двигался. Виталик постоял в нерешительности, ожидая, пока глаза снова привыкнут к темноте, и пошел обратно, но споткнулся обо что-то мягкое и упал. Под ним раздался человеческий стон.

Щелкнула отворившаяся дверца машины.

– Эй! – кликнул Командир. – Забирайтесь все в будку! Дождь начинается.

Никто не отозвался.

– Вставай! – Ткач принялся тормошить уткнувшегося лбом в руль Рыжего. – Слышишь? Просыпайся и включи фары!

– Это ты, Командир? – встрепенулся Рыжий.

– Совсем память пропил. Вставай, говорю, и включай фары!

Капли дождя падали все чаще. Виталик сделал еще одну попытку подняться. Яркий свет фар ударил ему прямо в глаза. Он заслонился ладонью.

– Ну, чего ты расселся на дороге!? Иди в машину, не видишь, дождь начинается! – крикнул Ткач.

Виталик невнятными жестами и словами попытался объяснить, что на дороге кто-то лежит в бесчувственной позе. Ткач подошел и перевернул на спину лежащее тело.

– Сиплый. Я так и знал, – он стал трясти азиата за плечо.

Тот промычал в ответ что-то невразумительное, но вставать и не думал.

– Это называется, дал ребятишкам пошалить. В последний раз. Слышишь, Сиплый? В последний…

Командир взял Сиплого под мышки, встряхнул его и волоком потащил к машине. Тот что-то бормотал по пути, но глаза не открывал.

– Ищи других, Практикант. Где-то еще Митяня должен валяться. Удирать надо отсюда, дождь будет сильный, того и гляди дорогу размоет, не выберемся тогда отсюда еще дней пять.

Виталик огляделся по сторонам. Ему и самому-то было не очень хорошо: ноги не держали, в голове шумело, а тело знобило уже так, что зубы стали мелко постукивать друг о дружку.

В кустах возле реки послышался громкий хруст. Шурик тащил Митяню, которого нашел у самой воды. Старик не подавал никаких признаков жизни. Даже не мычал. Одежда его насквозь промокла.

Дождь, наконец, осмелел и с очередным проблеском молнии громко застучал по листве, по корпусу машины, по забытым у кострища жестяным мискам. Он лил сплошным потоком, завивался вихрами в двух пересекающихся конусах света.

– Ну, где вы там?! – сквозь шум дождя и ветра раздался беспокойный голос Ткача.

Виталик и Шурик показались на свет. Они тащили Митяню за руки, за ноги. Яркий зигзаг с электрическим треском разорвал небо на две части. Мелькнули голубые березы. Вода вязко сползала по лобовому стеклу толстым шлейфом.

– Ты в состоянии вести машину, или мне сесть за руль? – спросил Ткач Рыжего.

Тот держался за баранку и старательно изображал из себя трезвого человека. Голова слегка покачивалась, затуманенные глаза смотрели в одну точку.

– Я в полном порядке, Командир, – ответил он голосом робота и повернул ключ зажигания.

Машина захрипела, но не завелась.

– Стартер… падла.

Он еще раз повернул ключ. Мотор не хотел схватываться.

– Что делать будем?

– Я думаю, Командир.

– Ты давай быстрее думай, Аристотель. Дороги уже не видать из-за этого ливня.

– Придется через пускач. Нужно крутануть ручку.

– Где твоя ручка?

– Где-то здесь была.

– Где-то здесь была, – проворчал Ткач. – Сколько раз говорил, наведи в своем хозяйстве порядок. Ищи быстрее!

Пока машина заводилась, Виталик с Шуриком возились с телом Митяни. Земля быстро превратилась в кисель и разъезжалась под ногами. Они несколько раз чуть не уронили старика под колеса, насилу втолкнули его внутрь будки, но голова Митяни все равно вывалилась наружу. Шурик напрягся и протолкнул старика резким движением, словно баул с тряпьем. Тот даже не пикнул в ответ.

Стартер машины усиленно тужился расшевелить двигатель.

– Давай! – орал Ткач и изо всех сил крутил ручку.

Мокрое лицо Командира блестело металлическим блеском. От губ брызгами отскакивали то ли слюни негодования, то ли рикошетные капли дождя.

Наконец мотор уверенно набрал холостые обороты. Шурик с Виталиком залезли в будку, бросили в темноту наспех собранные у костра миски и кружки. Те брякнули о пол. Сиплый снова застонал во сне.

– Поехали, – приказал Ткач, захлопнув дверцу кабины. – Аккуратно, но быстро. Понял?

– Не беспокойся, Командир. Через два часа будем на шоссе. Я однажды в армии тоже вот так в дождь…

– Молчи, Рыжий, я тебя умоляю.

– Молчу, Командир. Молчаливее меня только рыбы.

– Практикант, – раздался тихий, жалобный голос Сиплого, когда они уже отъехали от места ночной стоянки на пару километров.

Виталик к этому времени успел согреться. Он лег на лежак старика, пользуясь тем, что Митяня заснул на полу, накрылся чем-то ворсистым, подвернувшимся в темноте под руку, и задремал.

– Практикант, – снова позвал Сиплый.

Виталик сделал вид, что не слышит. Вылезать из-под одеяла ему не хотелось.

– Что? – спросил Шурик, наклонившись над азиатом.

– Пить, – произнес тот.

Шурик стал шарить впотьмах в поисках канистры, но пальцы упорно натыкались то на бочку с бензином, то на ноги Виталика.

– Умру сейчас, – стонал Сиплый.

Шурик открыл форточку и выставил наружу сложенные горстью ладони. Хватило мгновения, чтобы горсть наполнилась дождевой водой. Он быстро поднес ее ко рту Сиплого. Тот ткнулся носом, словно поросенок пятачком. Послышались жадные, прихлебывающие звуки.

– Еще, – попросил он.

Процедура повторилась. Она повторялась три раза. Наконец Сиплый булькнул блаженно горлом и отвалился на спину.

– Где мы, Практикант? – спросил он спустя несколько минут.

– Едем, – отозвался Шурик.

Сиплый, удовлетворившись таким ответом, вздохнул, причмокнул губами и опять заснул.

Митяня по-прежнему не подавал признаков жизни. Он даже, кажется, не дышал.