Читать книгу Рыбный промысел в Древней Руси - Андрей Куза - Страница 5

Составить правильное представление о развитии рыбного промысла в Древней Руси нельзя без предварительного знакомства со всеми видами источников. Среди них особенно важны археологические находки, являющиеся для VIII–XIII вв. почти единственным массовым материалом, поддающимся целенаправленному исследованию. История всякого производства – это в первую очередь история орудий труда, путь их развития и совершенствования, смена одних типов орудий другими. Этот процесс как раз и отражают добываемые археологами вещественные памятники. В досоветский период количество раскопанных древнерусских поселений исчислялось единицами, в послереволюционное время оно возросло в десятки и сотни раз. Без преувеличения можно сказать, что советская археология располагает первоклассным фактическим материалом, красочно характеризующим многие стороны жизни Киевской Руси. Поиски и изучение орудий труда стали одной из ее основных задач.

Рыболовные орудия (крючки, остроги, грузила) относятся к числу самых распространенных находок. Однако следует учитывать, что в руки исследователей прежде всего попадают вещи, изготовленные из металла, камня и обожженной глины, реже из кости. Деревянные предметы, нити, ткани, кожа, лыко и другие органические вещества, как правило, не сохраняются. А ведь из них и делалось большинство рыболовных снастей, причем самых уловистых (например, сети), широкое применение которых определяет степень развитости промысла. Поэтому всякие выводы об экономической значимости рыболовства, основанные только на археологических данных, могут оказаться поспешными. Не менее существенной является правильная оценка извлеченных из земли орудий или их частей, обнаруживаемых значительно чаще. Найденный обломок или деталь необходимо достоверно реконструировать, т. е. представить, как тот или иной промысловый снаряд выглядел в целом, какая работа им выполнялась. Письменные источники сообщают только наименования этих орудий: невод, мережа, ез, закол, уда и т. д. Однако этим не исчерпываются трудности при обработке археологических источников. Находки с большинства памятников датируются суммарно: в пределах одного, а то и двух-трех столетий. Лишь изредка, благодаря прекрасным стратиграфическим условиям (Новгород)[70], хронологические границы культурных напластований устанавливаются более твердо. Не приходится говорить, сколь важны точные датировки при изучении хозяйства. При отсутствии таковых теряют временную связь сложные процессы смены одних форм хозяйствования другими, становления новых отраслей производства и распространения более прогрессивных систем промысла.

Но всё-таки главным препятствием на пути детального исследования истории древнерусского рыболовства является фрагментарность археологического материала. Раскопки последних десятилетий в Новгороде, Пскове, Белоозере, Смоленске, Торопце и на других памятниках, где хорошо сохраняется органика, позволяют совершенно по-иному представить себе быт и хозяйственную деятельность древнерусского поселения. Например, если бы новгородский культурный слой не консервировал дерево, то обнаруженные на огромной площади Неревского раскопа два с половиной десятка рыболовных крючков, около 10 обломков железных острог и немногим более 150 каменных и глиняных грузил от сетей свидетельствовали бы о весьма скромном удельном весе рыболовства в хозяйстве горожан. Но прибавив к ним свыше 40 крупных деревянных поплавков от неводов, более 500 прошитых берестяных поплавков от сетей, массу неучтенных поплавков из бересты, свернутой в трубочку, около 230 поплавков из сосновой коры, свыше 350 ботал, около 110 грузил из камней, оплетенных берестой и вставленных в круг из прута, и т. д.[71], мы получим совершенно противоположные выводы. Этот факт необходимо постоянно учитывать, касаясь истории древнерусского рыболовства. Отсутствие среди раскопочного материала орудий лова еще не является аргументом, отрицающим какое бы то ни было развитие рыбного промысла. Лишь совокупность всех доступных данных допускает категорические высказывания.

Оценивая в целом накопленный археологический вещевой материал по исследуемому вопросу, нужно отметить следующее. Во-первых, несмотря на указанные недостатки, археологические находки представляются важным историческим источником, характеризующим рыбный промысел с конкретной, производственно-технической стороны. Таким образом, исследователь имеет дело с объективной информацией, требующей при обработке лишь соответствующих корректив. Во-вторых, массовость археологических данных позволяет применять к ним методы математической статистики, картографирования и т. д. Всё это открывает возможность приступить к историко-техническому изучению указанной проблемы и во времени, и в пространстве. Труднее поддаются исследованию вопросы общественно-социальной жизни. Специфика археологического материала ограничивает достоверность выводов этого порядка.

В данной работе автор стремился как можно более полно использовать все доступные археологические коллекции из раскопок древнерусских памятников, учесть и выявить в них предметы, связанные с рыбным промыслом. В результате привлечено свыше 6000 таких находок, главная масса которых (около 4500) относится к домонгольскому периоду. Среди них свыше 1000 железных рыболовных крючков и блесен, около 150 деталей железных острог, тысячи каменных и керамических грузил от сетей, сотни берестяных и деревянных поплавков и т. д. Сведения о материале почерпнуты в имеющихся публикациях[72], в архивах[73], в фондах Института археологии АН СССР (Москва и Ленинград), Института археологии АН УССР (Киев) и музеев: Государственного исторического, Эрмитажа, Киевского государственного исторического, Новгородского, Псковского, Вологодского, Владимирского, Переяславского, Ростовского, Ярославского, Смоленского, Воронежского, Орловского, Курского, Калужского, Гомельского, Черниговского, Сумского, Путивльского, Житомирского и т. д.

По изложенным выше причинам опорными в настоящем исследовании стали коллекции Новгородской археологической экспедиции, а также обширные вещевые комплексы из раскопок Пскова и Старой Ладоги. Весьма обильно представлен рыболовный инвентарь в находках из Гродно, Старой Рязани, Чернигова, Родни, Ярополча Залесского, Белоозера, Старой Руссы, Воиня, Ярославля, Вщижа и др. Территориально вещевой материал, хотя и не равноценный, происходит из всех древнерусских земель, что обеспечивает не выборочный, а сплошной фронт обследования. Количественно бо́льшая часть находок падает на города и укрепленные поселки, меньшая – на сельские поселения и совсем незначительная – на могильники. Такое распределение находок несколько искажает картину развития рыбного промысла, но, конечно, не обесценивает общие выводы.

С археологическими материалами непосредственно смыкается другая категория источников по данному вопросу. Речь идет о костях и чешуе рыб, собранных при раскопках. Они довольно часто встречаются в культурных напластованиях древнерусских памятников, правда, не всегда становятся предметом научного изучения. Использование этого специфического вида находок для широких исторических обобщений немыслимо без привлечения соответствующих специалистов. Методика определения по ископаемым костям и чешуе видов рыб, а также их размеров и приблизительного веса разработана на кафедре ихтиологии Биологического факультета МГУ при непосредственном участии Г. Н. Никольского и В. Д. Лебедева. Впервые в России палеоихтиологические находки с древних поселений, открытых А. А. Иностранцевым по берегам Ладожского озера, изучал в прошлом веке профессор К. Ф. Кесслер. С тех пор в этом деле достигнуты значительные успехи. В историографическом разделе отмечено важное значение работ, выполненных ихтиологами по ископаемым остаткам рыб. Здесь следует остановиться на особенностях и еще не раскрытых возможностях палеоихтиологических данных для выяснения некоторых существенных сторон истории древнерусского рыбного промысла. К сожалению, этот материал исследован далеко не полностью. Во-первых, кости и чешуя рыб не только иногда не извлекаются из просмотренного грунта, но и не фиксируются. Во-вторых, как правило, отбор производится произвольно: не целиком, а частично. Кроме того, на многих памятниках из-за неблагоприятных почвенных условий рыбьи кости не сохраняются. Если учесть, что и добытые в раскопках ихтиологические коллекции редко поступают в распоряжение специалистов, то трудности в работе с этим видом источников выступают вполне отчетливо. Желателен, конечно, сквозной обзор всех подобных находок изучаемого периода. Однако и опубликованные уже сведения по Новгороду, Пскову, Ладоге, Гродно, Старой Рязани, Воиню, Шестовицам, Родне, Титчихе и некоторым другим поселениям[74] дают возможность для сравнений и выводов. Наиболее полно с палеоихтиологической точки зрения обследованы районы Северо-Западной и Западной Руси, затем Левобережья Днепра (реки Десна и Сула). С других территорий есть лишь отдельные, а не серийные определения, и чешуя рыб. Помимо чисто биологических показателей, знакомство с этими данными позволяет установить видовой состав рыб, охваченных промыслом, их возраст и размеры, вероятные способы добычи рыбы. В ряде случаев удается узнать время лова и его интенсивность. Весьма перспективно сопоставление имеющихся определений для выяснения местных особенностей и путей развития рыболовства в различных древнерусских землях. Не менее интересные результаты могут быть получены при сравнении ихтиологических находок из разновременных слоев одного и того же или рядом расположенных памятников. При этом появляется возможность уловить характер воздействия человека на рыбье стадо: сокращались или увеличивались уловы, на каких видах рыб в тот или иной период существования поселения базировался промысел, сколь велика была его интенсивность и т. д. Правда, анализ такого рода требует достаточных статистических данных, а они не всегда имеются в наличии.

Нельзя пройти мимо еще одного вопроса. В некоторых археологических работах (например, о городище Новотроицком или древнерусском городе Воине) выводы об экономической значимости рыболовства ставятся в прямую зависимость от количественного соотношения найденных рыбьих костей с прочим остеологическим материалом. Как правило, преобладание последнего является подавляющим и на долю первых приходятся части процента. Тем не менее всякие поспешные суждения будут здесь преждевременными. Кости и чешуя рыб в значительно большей степени подвержены силам разрушения, и их присутствие в культурном слое само по себе свидетельствует о важной роли рыбного промысла. По-видимому, лишь рассмотрев совокупность всех фактов, можно найти объективные критерии для решения столь сложного вопроса.

Итак, палеоихтиологические материалы выступают перед нами как ценный, но еще малоизученный исторический источник. В сочетании с вещевыми находками, показаниями письменных памятников и другими данными они составляют источниковедческий фундамент настоящего исследования.

При уточнении и правильном понимании различных способов добычи рыбы, устройства рыболовных снарядов, самого процесса лова, форм организации производства существенное значение имеют этнографические наблюдения. К ним относятся в первую очередь уже упоминавшиеся выше капитальные «Исследования о состоянии рыболовства в России», многочисленные обзоры и пособия по рыбному хозяйству, опубликованные как отдельно, так и в периодической печати. Вся эта литература лишь условно относится к категории «источников», на деле являясь практическим руководством для рыболовов и рыбопромышленников своего времени. Она восполняет отсутствие специальных этнографических работ, посвященных данному вопросу. Конечно, использование этнографических параллелей XIX в. по отношению к XII или даже XV в. требует особой осторожности, тем более привлечение примеров из мест, отстоящих на сотни и тысячи километров друг от друга. Однако некоторая консервативность определенных приемов и орудий рыболовства оправдывает такую методику. Сошлемся на один частный случай. Этнографам хорошо известен у многих народов мира способ добычи хищной рыбы на крючок, изготовленный из раздвоенного сучка. В конце прошлого века его подробно описал как широко распространенный в среде центральнорусских и финских рыболовов Л. П. Сабанеев[75]. Точно такие же крючки найдены в слоях XII–XV вв. древнего Новгорода[76], в напластованиях рубежа н. э. низовьев Оби[77] и в неолитических отложениях Висских торфяников[78]. Значительно облегчают работу с этнографическими материалами XIX – ХХ вв. письменные документы конца XVI–XVII вв. о вотчинных хозяйствах, прежде всего монастырских, сохранившиеся в наших архивах. В них обнаруживаются перечни рыболовного инвентаря, сведения о его изготовлении, ремонте и т. п. Современные данные, спроецированные на показания этих документов, хронологически примыкающих к изучаемому периоду, приобретают необходимую достоверность.

Этнографические описания особенно ценны при реконструкции рыболовных орудий, определении их назначения и способа применения. Древние источники, как правило, содержат лишь названия. Поэтому необходимо установить, что́ скрывается за тем или иным термином. Дело упрощается, если наименования совпадают. Однако следует учитывать, что часто конструктивно одни и те же снасти в разных местах назывались по-разному. Необходима большая предварительная работа по сличению терминологии. Здесь оказались весьма полезными различные словари, в первую очередь В. И. Даля, А. Г. Преображенского и И. И. Срезневского[79], т. к. в нашей литературе почти нет работ справочного характера. Потребность в определителе предметов материальной культуры очень велика, и ее не может удовлетворить изданная в 1959 г. небольшая книжка[80].

Среди общих трудов по славянской этнографии хочется отметить двухтомную монографию К. Мошинского[81]. В ней собран богатый и чрезвычайно интересный материал, ярко иллюстрирующий различные стороны жизни и быта славянских народов. Рыболовству там посвящен содержательный очерк, из которого можно почерпнуть много важных сведений относительно орудий и способов рыболовства – как общих, так и специфических для разных частей славянского мира[82]. Кроме того, К. Мошинский перечисляет названия рыб, свойственные всем славянским языкам, а также приводит список общеславянских рыболовных снарядов.

Постоянно сталкиваясь в работе с археологическими находками с необходимостью точно определить назначение того или иного предмета, помимо данных этнографической литературы, автор обратился к музейным фондам. Обширные коллекции музея этнографии народов СССР и МАЭ в Ленинграде и Этнографического музея АН Эстонской ССР в Тарту помогли разобраться во многих сложных вопросах. Собранные там богатейшие материалы проливают свет на различные бытовые и производственные стороны рыбного промысла. Изучая их, зрительно представляешь себе процесс изготовления рыболовных снастей, приемы переработки рыбы, способы ее хранения и транспортировки, структуру организации рыболовных артелей, обычаи и поверья рыбаков и т. д. Не меньшее значение имело для нас и личное знакомство с рыболовством на русском Севере и в центральных районах Европейской части СССР. Наблюдая за промысловым ловом рыбы на Ильмене и Белоозере, на озерах Кубенском, Плещеевом, Неро, Валдайском, Селигер, на реках Волге, Оке, Дону, Волхове, Днепре и др., удалось подметить много интересных деталей в способах применения тех или иных снастей, их конструктивные особенности, обычно ускользающие от внимания исследователей.

Таким образом, этнографические материалы в сочетании с археологическими данными, взаимно дополняя друг друга, открывают новые страницы в истории рыболовства.

К серии «наглядных» источников относятся миниатюры и рисунки в древних рукописях, фресковая живопись, рисунки-граффити. К сожалению, эта категория очень интересных источников мало изучена. Миниатюры летописных сводов еще исследовались с исторической точки зрения, но иллюстрации житийной и прочей церковной литературы почти никем не рассматривались. А. В. Арциховский, посвятивший древнерусским миниатюрам специальную работу, доказал возможность их использования для освещения самых различных сторон жизни Древней Руси[83]. Не вызывает сомнений, что изображавшиеся на некоторых рисунках производственные сцены расшифровывают соответствующие места текстов, помогают правильно понять конструкцию, применение и назначение многих древних орудий труда и предметов обихода[84].

При просмотре рукописных собраний Отделов рукописей Библиотеки имени В. И. Ленина и Исторического музея, а также в опубликованных работах нам встретился ряд рисунков на «рыболовные» сюжеты. Большинство из них датируется XVI в. (например, миниатюры Лицевого свода или Евангелия 1524 г.), но есть изображения XII и других столетий (например, в росписи Спасо-Мирожского монастыря в Пскове). Все они не только служат хорошей иллюстрацией к истории рыбного промысла, но и существенно дополняют краткие сведения письменных источников. Всестороннее изучение подобных рисунков должно стать темой специального исследования после соответствующего отбора материала в древнехранилищах страны. В настоящей работе использованы лишь те миниатюры и изображения, которые удалось найти автору при далеко не полном знакомстве как с коллекциями архивов, так и с публикациями.

Несомненное значение при обращении к вопросу происхождения рыболовства у славян имеет изучение общеславянской лексики. Сравнительной лингвистикой исследован громадный словарный фонд как современных, так и древних славянских языков, выявлены общие для всех или большинства из них названия рыб и рыболовных орудий, прослежена этимология многих слов[85]. Данные языка, таким образом, приподнимают завесу над временем широкого знакомства славян с рыболовством и позволяют сделать другие, не менее интересные выводы. Анализируя эти факты, можно приблизительно восстановить первоначальную картину развития рыболовства у предков современных славян в эпоху их языкового единства, а наблюдая за заимствованиями и новообразованиями в отдельных славянских языках для обозначения тех или иных видов рыб и рыболовных снастей, установить его дальнейшие этапы. Конечно, необходима постоянная корреляция полученных результатов с показаниями палеогеографии и палеохтиологии.

Заканчивая обзор категорий источников, с той или иной степенью полноты использованных в работе, нельзя пройти мимо письменных памятников, значение которых трудно переоценить. Этот вид источников наиболее благодатен для исследователя, ибо заключенная в нём информация легче всего поддается расшифровке. Большое количество пособий, указателей и путеводителей по архивам упрощает знакомство с письменными материалами изучаемого периода. Среди них первое место просто занимают составленные Г. Е. Кочиным «Материалы для терминологического словаря Древней России[86]», где систематизированы и снабжены точными ссылками на публикацию сведения многочисленных письменных источников X–XV вв., изданных к 1935 г. Дополнения к этому фундаментальному труду сделаны в подстрочных примечаниях в книге того же автора о древнерусском сельском хозяйстве[87]. При изучении актовых документов прекрасным пособием служит обстоятельная работа Л. В. Черепнина[88]. Есть и другие, не менее ценные издания справочного характера[89].

Главными источниками по истории Древней Руси являются летописи. Но, уделяя много внимания политическим событиям, они редко и скупо повествуют о хозяйственной деятельности русского народа. Сведения о рыболовстве в них случайны и единичны, так что никакого целостного впечатления составить по ним нельзя. Среди прочих несколько выделяются Новгородские[90] и Псковские[91] летописи, больше интересовавшиеся местной хозяйственной жизнью.

Актовый материал значительно богаче в интересующем нас плане, чем повествовательные памятники. Развернувшаяся в послевоенные годы его энергичная публикация уже составляет несколько томов[92]. Однако лишь около сотни документов из общего числа свыше 1000 номеров, известных для XII–XV вв., содержат определенные указания на развитие и состояние рыбного промысла. Дело в том, что древние акты в силу своего назначения являются содержательнейшим источником по истории феодального землевладения и редко касаются непосредственных вопросов ведения хозяйства и производства. Эти сведения из них приходится извлекать буквально по крупицам, по косвенным намекам. Специфика актового материала как документов, исходящих от представителей господствующего класса (или о пожалованиях феодалам, или о сделках между ними), делают его весьма тенденциозным. Например, большинство актов послемонгольского времени сохранились в фондах монастырей-вотчинников, пристрастность которых не требует особых доказательств. Лишь в северных коллекциях можно обнаружить документы, принадлежащие трудовому населению. Еще одна особенность данного источника имеет существенное значение. В работе с актами всегда трудно определить, насколько типичны и широко распространены были отраженные в них явления. Кроме того, актовый материал чрезвычайно неравномерно распределен как во времени, так и территориально[93]. От XII–XIII и почти до конца XIV в. до нас дошли лишь единичные документы. Для последующих периодов их количество увеличивается с каждым годом. Почти полностью отсутствуют документы из целого ряда русских земель: Тверской, Нижегородской, Рязанской, Галичской и др. Поэтому исследование древнерусского хозяйства опирается на несколько суженный круг источников. Тем не менее актовый материал является важным источником при изучении экономики и социальных отношений, что справедливо подчеркивалось в нашей литературе[94].

Внимательный и скрупулезный исследователь истории сельского хозяйства Г. Е. Кочин всё-таки сетует на скудость содержащихся в актах сведений о непосредственных трудовых процессах, о земледельческих системах и орудиях. В еще большей степени это же можно сказать о рыболовстве. В документах мы прежде всего находим довольно подробные перечни рыболовных угодий, бывших предметом особых забот как светских, так и духовных феодалов. Есть в них и данные по повинностям и оброкам, платившимся рыбой. Сопоставляя их вместе, удается наметить районы развитого рыбного промысла, установить тенденцию в видоизменениях феодальной ренты.

Немногочисленные памятники права и судебного делопроизводства (начиная с сер. XV в.) ценны тем, что они дополняют наши знания конкретными эпизодами из древнерусской хозяйственной практики.

На фоне актового материала выделяются богатством содержания писцовые книги. В сплошной переписи хозяйств целого княжества или большого города регистрировались массовые явления экономической жизни Руси. Эти книги составлялись в период становления Русского централизованного государства с целью повсеместного учета тягловых хозяйств, чтобы обеспечить казну регулярными поступлениями доходов. Самыми ранними среди них и наиболее полно сохранившимися являются Новгородские писцовые книги 1495–1505 гг.[95] Работа над ними началась после присоединения Новгорода к Москве и конфискации земельных владений новгородских феодалов. Великий князь Иван III сосредоточил в своих руках гигантский земельный фонд Великого Новгорода – экономическую базу власти боярской олигархии. Все эти земли надо было вновь переучесть и перераспределить между новыми землевладельцами, присланными Москвой, дворцовым ведомством, владыкой и прочими духовными властями. Причем писцы не только фиксировали новый порядок, но и отмечали в разряде «старого дохода» прошлые повинности крестьян. Поскольку главной задачей писцовых книг был учет всех подлежащих обложению хозяйств, то в них содержатся конкретные сведения об отдельных крестьянских дворах, о целых поселениях, о боярщинах как единых хозяйственных комплексах. Словом, в них включены данные по всем отраслям экономики. Однако когда объектом обложения являлось земледельческое хозяйство, то писцы были более внимательны к учету посевных площадей, и, наоборот, в промысловых хозяйствах в первую очередь отмечались рыболовные и охотничьи угодья. Поэтому в писцовых книгах второй половины XVI в. можно найти весьма существенные дополнения и исправления. Таким образом, Новгородские писцовые книги конца XV–XVI вв. служат основным источником при изучении деревни этого времени. В них мы находим многочисленные указания на рыболовные угодья, на повинности, взимавшиеся рыбой, а также сведения об орудиях лова. К сожалению, одновременные описания других земель и уездов Московской Руси сохранились лишь в кратких отрывках. Значение писцовых книг как исторического источника первостепенной важности вполне раскрыто в одной из работ Г. Е. Кочина[96].

Помимо сельских местностей центральное правительство систематически проводило переписи городского тяглового населения. Но для изучаемого периода таких документов нет. Они появляются лишь со второй половины XVI в. В наиболее исправном виде мы располагаем описями Новгорода Великого конца XVI в.[97] Материалы этих книг не раз привлекались исследователями для характеристики социально-экономического развития древнерусских городов. В те же годы, что и писцовые книги в Новгороде, составлялись лавочные книги, в которые, надо думать, заносились жители города, владевшие торговыми или промысловыми заведениями[98]. Суммируя данные тех и других, открывается возможность их параллельного исследования. Правда, Г. С. Рабинович возражает против такого метода[99]. Но более обоснованным представляются мнения А. В. Арциховского, С. В. Бахрушина и А. П. Пронштейна, полагающих, что лавочные книги, за исключением редких случаев, дополняют друг друга[100]. Очень интересна в этих документах роспись новгородцев по профессиям, из которой выясняется значительная роль рыбников. Не менее важны и сведения о рыбных рядах и лавках на новгородском торгу.

В общем, от XVI в. до нашего времени сохранилось описание приблизительно 40 русских городов – частью в писцовых книгах, а также в сотных выписях и других документах. Помимо Новгорода, писцовые книги имеются и для другого крупного центра Северо-Западной Руси – Пскова – и его пригородов. Но о большинстве городов мы почти ничего не знаем. К последним относится и Москва, писцовых и переписных книг которой XVI в., к сожалению, до сих пор обнаружить не удалось.

К кругу подобных источников принадлежат и хозяйственные книги монастырских вотчин, появившиеся в 30-х гг. XVI в. По своему составу они делятся на приходные и расходные, книги регистрации повинностей, долговые и кабальные, описи имущества, книги ключей и пр. Поскольку в них регистрировались доходы с крестьян, населяющих вотчины, денежные операции, есть опись дворов и оброков, записи долгов и т. д. – они представляют исключительный источник по многим вопросам хозяйственной жизни Руси XVI в., в том числе связанным с проблемой товарного производства и товарно-денежного обращения[101]. Для наших целей наиболее существенны приходно-расходные монастырские книги, насыщенные данными о купле-продаже продуктов сельского хозяйства, ремесла и промыслов; сведениями о размерах и сроках крестьянских платежей, говорящие как о связи самой феодальной вотчины, так и отдельных крестьянских хозяйств с рынком. Однако большинство из этих книг датируются второй половиной XVI в. и даже его концом. К тому же почти все они не опубликованы. Существуют лишь отдельные издания и выписки в общих работах[102].

При изучении древнерусского рыболовства особо следует обратить внимание на документы, непосредственно касающиеся этого промысла. К ним относится Белозерская езовая книга 1585 г.[103] Из нее выясняются данные о количестве материалов, шедших на постройку езов, об их конструкции и численности артелей, возводивших те или иные рыболовные сооружения, о порядке обеспечения лесом «езового дела».

Подводя итог обзору писцовых книг конца XV–XVI вв., хочется закончить его словами М. Н. Тихомирова: «Только благодаря их существованию мы можем представить себе картину сельского хозяйства, земледелия и промыслов России того времени[104]». Однако нельзя не учитывать и того, что большинство из этих источников выходят за хронологические рамки нашей работы. Поэтому они использовались с целью ретроспективного исследования происходивших явлений, что, конечно, несколько обедняет характер выводов.

Раздел о письменных источниках был бы неполным, если не упомянуть о совершенно новой их категории – берестяных грамотах. В Новгороде найдено уже свыше 400 текстов на бересте, и коллекция грамот пополняется с каждым новым сезоном раскопок[105]. За последние годы география этих находок расширилась за счет Пскова, Старой Руссы, Смоленска и Витебска. Самые ранние из новгородских грамот датируются XI в., а большинство – XIV – первой половиной XV в. Несколько берестяных грамот содержат драгоценные для нас сведения о рыболовстве. В основном это перечисление феодальных повинностей, взимавшихся рыбой, преимущественно красной. Но среди них есть тексты, повествующие об организации рыбного промысла и торговле рыбой.

Наконец, в разряд письменных источников входят известия иностранцев, посещавших Россию. Но к ним следует подходить с большой осторожностью, так как иностранцы, как правило, слишком поверхностно были знакомы со страной и не могли серьезно и глубоко изучать ее быт и хозяйство. Их воспоминания подобны заметкам путешественников, сделанным в вагоне скорого поезда.

Состояние источников по изучаемому вопросу нельзя признать полностью удовлетворительным. Два их главных вида – археологические находки и письменные свидетельства – довольно неравномерно распределены во времени и по районам исследуемой территории. Для домонгольской эпохи вещевой материал из раскопок составляет фактическую основу при разработке вопросов истории древнерусских промыслов, в частности рыболовства. Летописи и другие письменные источники лишь дополняют и конкретизируют наши знания. Наоборот, для конца XIII – начала XVI в., особенно для XV–XVI вв. разнообразные письменные материалы (писцовые книги, акты, летописи, берестяные грамоты и др.) проливают яркий свет на многие стороны экономической и социальной жизни русского государства. Причем некоторые из них (писцовые книги) дают массовые показатели, пригодные для статистической обработки. Извлеченные из всей совокупности письменных источников данные о развитии рыбного промысла в этот период позволяют нарисовать сложную и динамичную картину промыслового лова в различных землях, определить его место и удельный вес в древнерусском хозяйстве. Археологические же находки этого времени известны в значительно меньшем количестве и не могут обеспечить целостного представления по интересующей нас проблеме.

С другой стороны, следует помнить, что об экономике многих территорий Древней Руси у нас нет почти никаких свидетельств – ни письменных, ни археологических. В самом выгодном положении находятся Новгород и Новгородская земля. Исследователь располагает здесь целым комплексом первоклассных источников. Поэтому в данной работе этой обширной области русского государства уделено много внимания. Социально-экономические процессы, охватившие Новгород со всеми его владениями в изучаемый период, являются как бы эталоном, в сравнении с которым познаются аналогичные явления в других частях древнерусской земли.

Думается, что выводы в нашей работе подкреплены достаточным историческим материалом, хотя и не всё в них является бесспорным. Некоторые вопросы остаются открытыми и решены лишь в плане научной гипотезы. Археологические раскопки, возможно, внесут в дальнейшем по ряду разделов существенные коррективы. На появление же новых, обильных письменных источников вряд ли приходится рассчитывать.