Читать книгу Жанры журналистики. Эссе. Учебное пособие - Андрей Леонидович Дмитровский - Страница 7

«Феномен драконов Честертона» это попытка описать значимый личностно-психологические механизм творчества эссеистов. Суть в том, что социальная реальность существует, по утверждению американскиого социолога и философа Джона Сёрля, лишь потому, что мы считаем её существующей, в отличие от реальности физической. Это краеугольный камень современной американской социально-коммуникативной философии. Эту же мысль, только несколько в другой трактовке и отстаивал в своём творчестве Гилберт Кийт Честертон. Лейтмотивом его творчества служила фраза «Если мы не будем красить белый столб, он скоро станет черным»: со временем даже самые важные и значимые ценности, если их не обновлять, не «удерживать мир» не смотря ни на что – растворятся, распадутся, исчезнут. И потому долг и доля каждого человека, а эссеистов в особенности – «красить столб»: воевать с драконами лжи и обмана, противостоять любой несправедливости, безверию, безнадёжности.

Соответственно, рассматривая личный миф эссеиста, можно заметить, что он обладает (подобно гештальту в психологии) некоторой степенью незавершённости (и незавершимости) относительно высшего образа «Я» автора. Этот образ, как показывают исследование автобиографий и творчества ведущих эссеистов, в частности, самого Честертона, часто связанного с религиозными переживаниями детства – христианским преставлением о том, что человек есть «образ и подобие Бога» (Экклезиаст, Честертон, Розанов). Иногда – просто с обобщённым представлением об идеале человека: Сей Сёнагон, Монтень, большинство современных авторов-эссеистов. И эссеистическое творчество с этой точки зрения представляет собой «закрытие» гештальта под названием «вписание имени личности в книгу Бытия»: попытку преодолеть неполноту собственного «Я» (экзистенциального вакуума).

Одним из важнейших свойств эссе как рефлексивно-эвристической формы мышления выступает возможность формирования основы для порождения новых («вторичных») смыслов, отсутствовавших в изначальных обстоятельствах проблемной ситуации. Подобная система новых смыслов, возникающая в процессе поисковой интенции, задаёт как границы условности («заданности»), так и допустимый спектр интерпретации проблемы, а также параметры оценки «правильности» вариантов решения. «Заданность» при этом определяется возможностью принятия результатов «опыта» эссеистом для себя, степенью применимости их в своей собственной личной жизни.

Эссе – экзистенциальная рефлексия автора.20 Экзистенциальная – значит связанная с внутренним, личностным (ментальным) бытием эссеиста, с поиском решения в критических, драматичных обстоятельствах – «как мне быть в данной ситуации?».

Соответственно, с определёнными оговорками можно говорить о потенциале нарративной эссеистики как эвристической, поисковой творческой стратегии и потому представляется важным рассмотреть, чем же определяется сама потребность эссеиста в поиске, в экзистенциальной (смысложизненной) рефлексии? Выскажем два основных соображения.

1) Можно утверждать, что эссеистика есть свойство личности выходить за свои первоначальные (собственные) границы и пределы, осуществлять уровневую экспансию и стремиться к расширению (способность человека преодолевать себя как биологическое существо мы называем духовностью). Это расширение происходит как за счёт внешних факторов – расширения круга знакомств, путешествий, посещений выставок или концертов, создания семьи и воспитания детей, то есть покидания/перестройки зоны комфорта, так и за счёт внутренних – более доверительных и искренних взаимоотношений с близкими и друзьями, экзистенциальных размышлений и интеллектуальных бесед с мудрыми (или опытными) людьми. Естественно, что наиболее мощный всплеск развития даёт труд по налаживанию и развитию глубоких взаимоотношений, «высоких» чувств, поскольку человеческая личность, Другой – практически неисчерпаемый источник познания, с одной стороны, и детерминанта саморазвития, преодоления себя, с другой (необходимость «соответствия»).

Это подтверждают и труды Виктора Франкла, считавшего любовь, наряду с творчеством, переживанием прекрасного и принятием неизбежного (непреодолимого), основой полноценного развития личности, создания ею некой «жизненной избыточности», позволяющей действовать, жить, творить и любить. Обретение подобного смысла жизни (Сверхсмысла) – резко расширяет «жизненное пространство» человека, масштаб его личности, его «энергетическую» составляющую. В книге «Человек в поисках смысла» Франкл писал: «Жизнь каждого человека уникальна в том, что никто не может повторить её. Нет универсального смысла жизни для всех людей, есть лишь уникальные смыслы индивидуальных ситуаций жизни каждого конкретного человека».21 Поиск смыслов и их последующая реализация создают необходимое напряжение человеческой жизни.

К аналогичной мысли, размышляя о философской сути эссе, приходит и эссеист Александр Любинский: «Эссеизм – это способ существования. Я говорю не о тех, кто занят мумификацией стиля, игрой в судьбу. Я веду речь о немногих, чья абсолютная свобода была оплачена нищетой, изгнанием, гибелью… <…> Что это – проза, поэзия, клиническое описание выздоровления? А может быть, философия, поскольку речь идет о вещах глубочайших? Глубочайших – и трудноопределимых. Именно поэтому то, что мы – весьма приближенно – называем эссеистическим стилем, есть не что иное, как попытка выйти за пределы прежнего, затверженного знания; назвать, угадать, закрепить летучим словом некий новый опыт».22 В доказательство своей мысли автор приводит слова Ницше, ставшие гимном свободе человеческого духа:

«…И кажется ему, что его глаза только сейчас открылись тому, что вблизи. Он удивленно молчит. Где же он был? Эти близкие, ближайшие предметы. Как изменились они! Какое цветение, магия… Он благодарно оглядывается назад: благодарно вспоминает свои поиски, свою жесткость, самоотдаление… Его взгляду открыта даль и птичий полет в холодных высотах. Как хорошо, что он не всегда оставался «дома», «под своей крышей», словно деликатный, апатичный бездельник… Как он любит сидеть неподвижно, плести кружево терпения, лежать на солнце. Кто поймет, что он ловит счастье зимой, эти пятна света на стене… И вот, наконец, может случиться, что в мгновенном озарении еще подавленного, еще нестойкого здоровья свободный, вечно свободный дух начинает разворачивать загадку этого освобождения, которое до поры ждало в путанной, почти недосягаемой темноте его памяти…».23 Действительно, столкновение с «установленным порядком мира» выбивает человека из привычного, размеренного бытия. Нужно отдёрнуться, понять: что случилось? Почему? Как быть? «Компенсация» жизненной трагедии – наиболее частый побуждающий мотив творчества лучших эссеистов: Монтень был смертельно болен; Сэй Сёнагон – получила отставку от двора императрицы; Розанов был вне закона, поскольку «жил в блуде», т.к. не получил развода и, хоть и обвенчался тайно, считался властями и церковью изгоем; Честертон с детства жил в своём, волшебном внутреннем мире и компенсировал творчеством проблемы со здоровьем, и так – кого из крупных эссеистов ни возьми.24

Исследуя данную проблему, мы обозначили её как феномен «драконов Честертона», многократно утверждавшего в своих эссе, художественных произведениях, трактатах и статьях: необходимо противостояние «гибели мира», ведь даже самый белый столб надобно красить, иначе он станет чёрным. Поддержание, укрепление мира, так сказать «сотворчество Богу» – важнейшая обязанность каждого из нас, ибо мир держится на вере людей в его (мира) незыблемость и потому веру эту надо крепить. Всё, что ведёт к разрушению мира, или допускает таковое, он ещё в юношеском учебном эссе назвал «драконами» и поклялся сражаться с ними до последнего вздоха. И сдержал клятву.

Об этой внутренней разорванности, личностной незавершённости эссеистического (в частности, русского) сознания, цинично, но довольно точно высказался Виктор Ерофеев в эссе «Секрет русского человека»:

«Секрет русского человека в том, что у него есть щель. Или – дыра. Или пробоина, если прибегнуть к морскому сравнению. Во всяком случае, в нём определённо нет герметичности. Нет осознания себя как целостности, как законченной, завершённой формы. Где щель, там расколотость, разбитость, опустошённость. Звук, если постучать, не звонкий, странный, глухой, загадочный. Цельная вещь не вызывает стольких вопросов. Она есть. Плохая или хорошая, она существует, и все. А здесь: кто разбил? когда? с какой целью? или с самого начала, от природы – с щелью? Замучаешься отвечать».25 У каждого более или менее заметного эссеиста такой «дракон» легко обнаружим.

Наличие «внутреннего демона», «мучительной идеи» (Ф. Достоевский), незавершённости Личного мифа – является истоком, причиной, «двигателем», вдохновением (или разжигателем?) эссеистического творчества. Но зачастую случается и так, что эссеистами становятся люди без «внутреннего огня». Они представляют собой жалкое зрелище, о чём писал ещё Белинский: «В литературном, или, лучше сказать, журнальном, мире Западной Европы часто случаются презабавные истории. Как известно, там журнал может существовать и держаться только мнением, и потому там стараются иметь литературное или политическое мнение даже такие люди, которые способны иметь только кухонное или туалетное мнение. Многие с умыслом хватаются за какую-нибудь явную нелепость и всеми силами поддерживают её, вопреки приличию, нравственности и здравому смыслу, чтоб только казаться людьми с мнением. О таких людях нечего и говорить: ясно, что это бессовестные промышленники».26

2) Механизм действия феномена драконов Честертона хорошо описывает другое направление психотерапии, гештальтпсихология (от нем. gestalt – структура, образ, форма, целостность).27

Целостный гештальт состоит из взаимно влияющих друг на друга личности и окружающего её пространства. Соответственно, каждый человек реализует свою жизнь в зависимости от собственных потребностей и представлений, связанных с различными уровнями его личностной структуры, одному из которых он отдаёт предпочтение (который «прорабатывает» – от «работать над собой»). Его действия направлены на удовлетворение нужд и реализацию той образной структуры, что составляет цель его стремлений. После того как желаемое достигнуто (потребность удовлетворена), гештальт завершается и как ментально-образная структура перестаёт существовать, разрушается.

Согласно гештальтпсихологии, когда у человека не решена какая-либо задача/потребность (образ который формируется умозрительно) – гештальт не закрывается (не исчезает). Состояние незавершённости переживается как тревога, подавленность, депрессия («стресс»). Как «дыра».

«Абсолютная» личностная целостность (цельность «Я») достигается только с выходом на уровень Абсолюта (обретением Сверхсмысла), когда и возникает та витальная полнота, избыточность «психической активности» (Курек), ощущение которой человеком воспринимается как эйфория (чувство счастья, возможность «свернуть горы», вера в собственное бессмертие, творческое всемогущество и т.д.).

Воспользуемся простым примером: мы смотрим захватывающий фильм. Если прервать его на середине, недосмотренный кусок будет мучить нас до конца дней, ведь как только мы узнали о фильме и «захотели» его посмотреть – гештальт сформировался и «устремился» к завершению. Эта жажда завершённости и не даст забыть недосмотренное кино, потому что гештальт окажется «не закрыт». И наоборот, самый интересный фильм, но досмотренный до конца, довольно скоро начнёт забываться, ведь сформированный гештальт удовлетворён, «закрыт», и быстро разрушается.

Причина связана с научением и механизмами памяти: попав в критическую ситуацию, человек, не имеющий решения, будет снова и снова переживать массу волнений и страхов по этому поводу и, как минимум, запомнит «опасные» рубежи для избегания их в будущем. В идеале у него включится тот самый механизм поиска решения, который – пусть долго и мучительно – но выдаст ту или иную тактику поведения, чтобы субъект, столкнувшись с подобной проблемой снова, смог максимально эффективно её разрешить.

Кроме того, по той же схеме строится механизм удовольствия: нарастание потребности (возникновение проблемы) – угроза (голод, усталость, опасность для жизни, страх одиночества, боязнь неизвестности и т.д.) – активный поиск решения – избегание кризиса (удовлетворение потребности) – наслаждение, покой.

Интересно, что поскольку находиться в состоянии стресса (напряжённого размышления, поиска) человек постоянно не может, отыскание решения часто «уходит» на пред- или подсознательный уровень, созревая до поры до времени. И когда наступает удобный момент (обусловленный сознательным обращением к проблеме, либо спровоцированный каким-либо случайным внешним событием), понимание проблемы неожиданно «выстреливает» в виде озарения, инсайта. Вот, например, как это описано у американского эссеиста М. Эпштейна:

«ТОЛСТОЕВСКИЙ В ФИЛАДЕЛЬФИИ

В Филадельфии только что прошел большой международный съезд славистов. И вот, выйдя погулять, наткнулся на воплотившийся дух наших бдений и споров. Скульптура как будто олицетворяет фигуру русского бородача – могутного, коренастого мыслителя и писателя, плоть от плоти родной земли. Прямо-таки собирательный облик Толстого-Достоевского, а также философа Н. Ф. Федорова, м.б., и позднего Вл. Соловьева (в том возрасте, до которого он не успел дожить). А нога, выглядывающая в разрезе «хитона», выдает в этом персонаже и русского пана – лешего.

В общем, литература и философия, дух и земля далекой страны соединились в этом странном, безымянном изваянии в самом центре первой американской столицы… Впрочем, недаром «Филадельфия» – город «братской любви»: она и нашу «могучую кучку», обычно настроенную на яростную полемику, слюбила и побратала.

24 ноября».28

Скрытые, до поры не видимые, возможности решения задачи задают реальное поле и границы поиска ответа. Важнейшим условием выступает цель: она формирует интенцию, побуждающую эссеиста к активности в выискивании и нахождении латентных вариантов решения. Причём тех, что могут быть обнаружены именно в данных условиях, поскольку если решения нет, то экзистенциальная задача превращается в экзистенциальный абсурд (в эссе, кстати, тоже иногда являющийся «решением»):

«Ну, читатель, не церемонюсь я с тобой, – можешь и ты не церемониться со мной:

– К чёрту…

– К чёрту!».29